Женский портрет 21 страница

Тем временем к Изабелле пожаловала новая гостья, покровительствовать которой, даже за ее спиной, было делом весьма нелегким. Генриетта Стэкпол, покинувшая Париж вскоре после отъезда миссис Тачит в Сан-Ремо и одолевшая, по ее выражению, города северной Италии, появилась на берегах Арно в середине мая. Мадам Мерль сразу же оценила ее и, обозрев с головы до ног, после короткого приступа отчаяния решила с ней примириться. Более того, она решила ею насладиться. Если не как розой, чей аромат приятно вдыхать, то как сорняком, который приятно искоренить. Мадам Мерль разнесла Генриетту в пух и прах, но весьма добродушно, чем показала, что, предвидя подобную широту взгляда, Изабелла верно судила об уме своей старшей подруги. Весть о прибытии Генриетты Стэкпол принес мистер Бентлинг: он приехал из Ниццы, ожидая встретить мисс Стэкпол во Флоренции, меж тем как она в это время все еще была в Венеции, и явился в палаццо Кресчентини посетовать на постигшее его разочарование. Двумя днями позже объявилась и сама Генриетта, которой мистер Бентлинг несказанно обрадовался, в чем не было ничего удивительного, если вспомнить, что они не виделись с того дня, как совершили поездку в Версаль. Все понимали комизм его положения, но только Ральф Тачит, уединившись с гостем в своих апартаментах, позволил себе удовольствие, пока тот курил сигару, поиронизировать вслух над презабавной историей американской всезнайки и ее британского поклонника. Последний принял его шутки с полным благодушием и откровенно признался, что в отношениях с мисс Стэкпол его увлекает их глубокая интеллектуальность. Мисс Стэкпол ему чрезвычайно нравится; у нее, насколько он мог судить, поразительная голова на плечах, и он находит большую прелесть в обществе женщины, которая позволяет себе не думать о том, что кто скажет и как будут выглядеть ее поступки со стороны, их поступки – а они кое-что себе позволяли! Мисс Стэкпол была совершенно безразлична к тому, как что выглядит, а раз так – с какой стати волноваться ему? К тому же его разбирает любопытство: ему хочется знать, неужели она всегда будет столь же безразлична? Он решил идти до того предела, до которого пожелает пойти она – во имя чего он должен был отступаться первый?

Генриетта же и не думала отступаться. Со времени отъезда из Англии дела ее пошли на лад, и сейчас она в полную меру наслаждалась предоставившимися ей богатыми возможностями. Правда, ей пришлось расстаться с надеждой познакомиться с частной жизнью жителей Европейского континента: социальные барьеры оказались там еще более непреодолимыми, чем в Англии. Зато на континенте существовала уличная жизнь, которая открыто и прямо давала о себе знать на каждом углу и которую было куда легче использовать в литературных целях, чем быт и нравы этих непроницаемых островитян. На континенте, по меткому замечанию самой мисс Стэкпол, занавеси смотрели на улицу лицевой стороной, а в Англии – тыльной, что не давало должного представления об их узоре. Такое открытие всегда ранит сердце историка, но Генриетта, отчаявшись добраться до скрытого внутри, перенесла свое внимание на видимое снаружи и уже два месяца изучала в этом плане жизнь Венеции, откуда слала в «Интервьюер» подробнейшие описания гондол, площади Св. Марка, Моста вздохов, голубей и юного лодочника, напевавшего октавы Тассо.[111]И хотя в «Интервьюере», возможно, ждали большего, зато Генриетта по крайней мере познакомилась с Европой. В настоящий момент она спешила в Рим, дабы посетить его до малярийного сезона. Генриетта, очевидно, полагала, что сезон этот открывается в точно назначенный день, и поэтому не хотела задерживаться во Флоренции более чем на несколько дней. В Рим ее сопровождал мистер Бентлинг, который, на что Генриетта особенно упирала в разговоре с Изабеллой, уже бывал там и как человек военный, к тому же получивший классическое образование – он, сказала мисс Стэкпол, воспитывался в Итоне, где изучают только латынь и Уайэта Мелвилла,[112]– будет ей очень полезен в городе цезарей. И тут у Ральфа явилась счастливая мысль предложить Изабелле тоже совершить паломничество в Рим, взяв его в провожатые. Она, правда, собиралась провести там часть будущей зимы – ну так что ж, ей будет только полезно осмотреться заранее. До конца мая – прелестного месяца мая, бесценного для всех влюбленных в Рим, – оставалось еще десять дней. Изабелла, конечно, влюбится в Рим – в этом не могло быть сомнений. Сама судьба посылает ей надежную спутницу, чье общество в силу того, что у этой леди немало других обязанностей, не будет, надо думать, слишком обременительным. Мадам Мерль останется с миссис Тачит: уехав на лето из Рима, она не выражает желания возвращаться туда. Действительно, мадам Мерль не раз заявляла, что наслаждается во Флоренции покоем; квартиру свою она заперла, а кухарку отправила домой, в Палестрину. Что же касается Изабеллы, то мадам Мерль принялась уговаривать ее принять приглашение Ральфа, убеждая, что нельзя пренебрегать такой прекрасной возможностью познакомиться с Римом. Впрочем, Изабеллу и не нужно было уговаривать, и четверо путешественников собрались в путь. На этот раз миссис Тачит примирилась с отсутствием дуэньи: она, как мы помним, склонялась к мысли, что ее племяннице пора стоять на собственных ногах. Но среди прочих приготовлений Изабелла не преминула свидеться с мистером Озмондом и рассказать ему о своем намерении поехать в Рим.

– Как бы я хотел быть там с вами, – отозвался он. – Как бы хотел видеть вас в этом неповторимом городе.

– Так поезжайте тоже, – сказала она, не задумываясь.

– Но с вами будет тьма народу.

– Да, – согласилась Изабелла, – конечно, я буду там не одна.

Он ничего не отвечал.

– Вам понравится Рим, – сказал он наконец. – Его сильно изуродовали, но все равно вы будете от него без ума.

– Изуродовали? Бедный вечный город! Вселенская Ниобея.[113]Но разве от этого он должен мне не понравиться?

– Нет, не думаю. Его слишком часто портили, – улыбнулся он. – Я бы поехал, но что мне делать с Пэнси.

– Вы не могли бы оставить ее с кем-нибудь на вилле?

– Мне бы этого не хотелось. Правда, там есть одна добрая старушка, которая смотрит за ней. Гувернантка мне не по средствам.

– Тогда возьмите Пэнси с собой, – предложила Изабелла.

Озмонд с грустью взглянул на нее.

– Она провела в Риме всю зиму, в монастыре, да и мала она еще для увеселительных прогулок.

– Вы не торопитесь вывозить ее? – спросила Изабелла.

– По-моему, молоденькую девушку лучше держать от света подальше.

– Меня воспитывали в иных принципах.

– Вас? Ну, вам это пошло на пользу, потому что вы… это вы. Вы особенная.

– Я? Почему? – запротестовала Изабелла, хотя и не была уверена, что ее собеседник так уж неправ.

Мистер Озмонд уклонился от объяснений и продолжал:

– Если бы я полагал, что поездка в приятном обществе сделала бы ее такой, как вы, я завтра же повез бы ее в Рим.

– Не надо делать ее такой, как я, – сказала Изабелла. – Оставьте ее такой, какая она есть.

– Я мог бы отослать ее к сестре, – обронил мистер Озмонд.

Казалось, он ждал от Изабеллы совета; ему, по-видимому, доставляло удовольствие обсуждать с мисс Арчер свои домашние дела.

– Конечно, – согласилась Изабелла. – Вот где ей меньше всего грозит опасность стать такой, как я.

Вскоре после отъезда Изабеллы Озмонд встретился с мадам Мерль у графини Джемини. Они были не одни; в гостиной графини, как всегда, было полно народу и разговор шел общий, однако, выждав немного, Озмонд поднялся со своего места и пересел на низкий пуф, стоящий чуть позади стула мадам Мерль.

– Она хочет, чтобы я поехал с нею в Рим, – проговорил он вполголоса.

– С нею в Рим?

– И пробыл там, пока она там будет. Она сама это предложила.

– Полагаю, это значит, что вы предложили, а она изъявила согласие.

– Разумеется, я навел ее на эту мысль. Но она и сама непрочь, очень непрочь.

– Счастлива это слышать… но не торопитесь бить в литавры. А вот в Рим поезжайте непременно.

– Н-да, – сказал Озмонд, – немало у меня хлопот из-за этой вашей идеи.

– Только не притворяйтесь, что она вам не по вкусу. До чего же вы неблагодарны! Вас уже много лет ничто так не занимало.

– Вот как вы на это смотрите! Превосходно! – сказал он. – Как же мне не благодарить вас!

– Благодарите, но в меру, – улыбнулась мадам Мерль, откидываясь на спинку стула и обводя глазами комнату. – Вы произвели прекрасное впечатление, и, насколько могу судить, ваше впечатление не менее отрадно. Не для меня же вы семь раз посетили дом миссис Тачит.

– Да, девушка недурна, – бесстрастно подтвердил Озмонд.

Мадам Мерль взглянула на него и решительно поджала губы.

– И это все, что вы можете сказать о столь очаровательном существе?

– Все? Разве этого мало? Вы не часто слышали, чтобы я о ком-нибудь так отзывался.

Она ничего не ответила, хотя по ее виду можно было заключить, что они ведут обычный светский разговор.

– Вы непостижимы! – пробормотала она наконец. – Я содрогаюсь при мысли о том, в какую бездну я ее толкаю.

Казалось, это замечание развеселило его:

– Вам нет пути назад – вы слишком далеко зашли.

– Прекрасно. Но остальное уже ваше дело.

– Несомненно, – сказал Гилберт Озмонд.

Мадам Мерль промолчала, и он снова поднялся и переменил место, однако, когда она собралась уходить, он тоже стал прощаться. Экипаж миссис Тачит ждал ее гостью во дворе; Озмонд подсадил в него мадам Мерль и остановился возле, не отпуская ее.

– Вы неосторожны, – сказала она усталым голосом. – Вам не следовало уходить вместе со мной.

Он снял шляпу и провел рукой по лбу.

– Я всегда забываю, отвык, знаете ли.

– Вы непостижимы, – повторила она, бросив взгляд на окна дома – современной постройки в новой части города.

Он оставил ее слова без внимания и заговорил о том, что не выходило у него из мыслей.

– Она и вправду очень хороша. Я, пожалуй, не встречал женщины грациознее.

– Я рада, если это так. Чем больше она нравится вам, тем лучше для меня.

– Она очень мне нравится. Точно такая, какой вы ее описали, и к тому же, мне кажется, способна на истинную преданность. У нее лишь один недостаток.

– Какой же?

– Чересчур много идей.

– Я предупреждала вас – она умна.

– К счастью, никуда негодных, – продолжал он.

– Отчего же «к счастью»?

– Оттого, сударыня, что ей придется расстаться с ними!

Мадам Мерль откинулась на спинку сиденья и, глядя прямо перед собой, приказала кучеру трогать, но Озмонд все еще не отпускал ее.

– Что мне делать с Пэнси, если я решу ехать в Рим?

– Я буду навещать ее, – сказала мадам Мерль.

Нет надобности подробно описывать, как отозвалось в душе моей героини величие Рима, с каким трепетом ступала она по мостовой Форума и как билось ее сердце на пороге храма Св. Петра. Достаточно сказать, что вечный город вызвал у нее именно те чувства, какие и следовало ожидать от столь впечатлительной и непосредственной натуры. Изабелла всегда любила историю – здесь же история жила в камнях мостовой, в брызгах солнечного света. Ее воображение воспламенялось от одного упоминания о великих деяниях – здесь же всюду, куда ни повернись, стояли свидетели этих деяний. Все это не могло не волновать Изабеллу, но ее волнение не выливалось наружу. Прежде словоохотливая, Изабелла теперь часто молчала, что не укрылось от ее спутников, и Ральф Тачит, который, казалось, с равнодушным и рассеянным видом посматривал по сторонам, на самом деле с удвоенным вниманием наблюдал за ней. По собственным своим меркам Изабелла была очень счастлива и, наверно, охотно признала бы эти часы счастливейшими в своей жизни. Мысли о страшном человеческом прошлом бременили ей душу, но порою в них врывалось ощущение живого сегодняшнего дня, и тогда у нее словно вырастали крылья, готовые поднять ее в поднебесье. В ее голове все так перепуталось, что она и сама вряд ли знала, какое из этих двух настроений овладеет ею в следующую минуту, и непрерывно пребывала в безмолвном экстазе созерцания, зачастую видя в тех предметах, на которые смотрела, куда больше, чем в них заключалось, и не видя многие достопримечательности, отмеченные в ее Марри.[114]Недаром Ральф говорил, что Рим открывает свои тайны только тем, кому доступны минуты особого душевного подъема. Толпы перекликавшихся туристов рассеялись, и величавые памятники Рима вновь обрели свое величие. Небо полыхало синевой, и шелест фонтанов в поросших мхом мраморных нишах уже не сулил прохлады, но звучал особенно мелодично. На уличных перекрестках, залитых и прогретых солнцем, валялись букетики цветов. В тот день – третий по приезде в Рим – наши друзья отправились на Форум осмотреть раскопки, которые уже давно велись там, захватив немалую территорию. Спустившись по современной улице к Священной дороге, они пошли по ней, с разной долей почтения взирая вокруг. Генриетта Стэкпол, например, поражалась тому обстоятельству, что мостовые древнего Рима мало чем отличались от нью-йоркских, и даже находила сходство между все еще различимыми, некогда глубокими бороздами, проложенными посреди старинных улочек античными колесницами, и оглушительно звонкими рельсовыми колеями, воплощавшими всю стремительность американской жизни. Солнце клонилось к западу, в воздухе таяла золотистая дымка, и длинные тени от полуразбитых колонн с еле обозначенными основаниями прорезали неоглядное поле руин. Генриетта пошла бродить с мистером Бентлингом, который таял от восторга, когда она называла Цезаря «прытким молодчиком», а Ральф принялся давать Изабелле подробные объяснения, специально подготовленные им для ее внимательные ушей. Один из археологов – из той нищей братии, что всегда снует по Форуму, – не замедлил навязать им свои услуги и отрапортовал положенный урок с беглостью, которая нимало не пострадала оттого, что сезон подходил к концу. Он не преминул привлечь внимание наших друзей к раскопкам, шедшим в дальнем конце Форума, присовокупив, что, если signori будет угодно пройти и взглянуть на них поближе, они, несомненно, увидят там много примечательного. Предложение это соблазнило больше Ральфа, нежели Изабеллу, утомившуюся от долгой прогулки, и, уговорив кузена удовлетворить свое любопытство и пройти туда одному, она осталась ждать его возвращения. И это место, и это время дня отвечали настрою ее души, и ей хотелось насладиться ими в одиночестве. Ральф послушно последовал за чичероне, а Изабелла присела на опрокинутую колонну, лежащую неподалеку от подножья Капитолия. Ей хотелось немного побыть одной, но наслаждаться уединением довелось ей недолго. При всем интересе нашей героини к обступавшим ее щербатым останкам древнего Рима, изъеденным веками и все же сохранившим столько живого своеобразия, мысли ее, поблуждав недолго среди этих реликвий, перенеслись в силу сцеплений и связей, которые не легко проследить, на области и предметы, обладавшие большей притягательностью. От канувшего в прошлое Рима до будущего мисс Арчер – расстояние огромное, но воображение Изабеллы перемахнуло его единым скачком и теперь витало в более близких и многообещающих пределах. Потупив взор на уложенные в ряд, растрескавшиеся, но по-прежнему крепко вбитые в землю плиты, простиравшиеся у ее ног, она так увлеклась своими мыслями, что не расслышала шума приближавшихся шагов и только тогда очнулась от раздумий, когда чья-то тень упала на площадку, к которой был прикован ее взгляд. Подняв глаза, она увидела джентльмена – но это был не Ральф, который, осмотрев раскопки, вернулся бы со словами «какая адская скука!». Господин, представший ее взору, был поражен не меньше, чем она: обнажив голову, он замер, взирая на ее заметно побледневшее от изумления лицо.

– Лорд Уорбертон?! – вырвалось у Изабеллы, и она встала.

– Я никак не ожидал, что это вы. Забрести сюда совсем случайно – и вот, встретить вас!

– Я не одна! Мои спутники только что отлучились, – как бы объясняя, сказала Изабелла и посмотрела вокруг. – Ральфу захотелось взглянуть на раскопки.

– Вот как, – произнес лорд Уорбертон, обращая рассеянный взор в ту сторону, куда она показала. Он уже оправился от неожиданности и, вновь обретя душевное равновесие, видимо, хотел пусть мягко, но дать ей это почувствовать.

– Не хочу мешать вам, – закончил он, опуская взгляд на простертую колонну, на которой она только что сидела. – Вы, наверно, устали.

– Да, немного устала, – и, помолчав, Изабелла снова присела на колонну. – Не хочу нарушать ваши планы.

– Помилуйте, я здесь один, а дел и вовсе никаких. Мне, знаете ли, и в голову не могло прийти, что вы – в Риме. Я и сам тут проездом – возвращаюсь с Востока.

– Да, ведь вы давно путешествуете, – сказала Изабелла, знавшая об этом от Ральфа.

– Уже с полгода. Я уехал из Англии вскоре после нашей последней встречи. Был в Турции, в Малой Азии и вот позавчера приехал сюда из Афин. – Он уже избавился от скованности, но держался все же недостаточно свободно и, только посмотрев на нее долгим изучающим взглядом, заговорил в присущей ему естественной манере. – Мне лучше уйти? Или можно побыть с вами?

– Зачем же уходить, – милостиво проронила Изабелла. – Я очень рада видеть вас, лорд Уорбертон.

– Благодарю вас, вы очень добры. Позволите сесть?

На каннелированном стволе колонны, облюбованном Изабеллой, достало бы места для нескольких человек, вполне хватило его и для одного, даже обремененного столь многими достоинствами англичанина. Этот великолепный представитель блистательной касты поместился возле нашей героини и в следующие пять минут задал ей наугад несколько вопросов, ответы на которые, судя по тому, как часто он переспрашивал, не всегда достигали его слуха; он также сообщил кое-какие сведения о себе, которые отнюдь не прошли мимо ее более уравновешенного женского ума. Он повторял, что не ожидал ее встретить – признание, несомненно говорившее о том, как полезно ему было бы подготовиться к такому волнующему свиданию. Сказав что-то о произвольности иных совпадений, он тут же стал говорить о глубоком их смысле, признав их пленительность, но заметил, что они все равно ни к чему не ведут. Он превосходно загорел, даже в густой его бороде играли отблески жаркого аравийского солнца. Свободная, разномастная одежда, характерная для путешествующего англичанина, имеющего обыкновение руководствоваться только соображениями комфорта и ни при каких обстоятельствах не поступаться национальным своеобразием, была ему к лицу; спокойный взгляд красивых глаз, золотистый оттенок кожи, проступавший даже под темным загаром, мужественная осанка, сдержанные манеры – весь этот облик джентльмена-исследователя чуждых стран обличал в нем достойный образец британской расы, который в любых широтах не посрамил бы высокой репутации своих соотечественников в глазах тех, кто к ним привержен. Все это не ускользнуло от внимательных глаз Изабеллы, и она не без удовольствия отметила про себя, что он ей всегда нравился. Несмотря на постигший его удар, он не утратил ни одного из тех достоинств, что составляют, так сказать, неотъемлемую собственность старинных родов – собственность, чей состав, равно как и атрибуты, не подвластен обычным житейским невзгодам и может быть сокрушен разве что мировым катаклизмом. Разговор, естественно, коснулся всего по порядку: смерти мистера Тачита, здоровья Ральфа, того, как Изабелла провела зиму, ее поездки в Рим и скорого возвращения во Флоренцию, ее планов на лето и гостиницы, где она стояла; в свою очередь, лорд Уорбертон рассказал о своих приключениях, путешествиях, намерениях, впечатлениях и нынешнем пристанище. Затем наступила пауза, более красноречивая, чем предшествовавшая беседа, – пауза, после которой заключительная фраза лорда Уорбертона была, пожалуй, излишней:

– Я много раз писал вам.

– Писали? Я не получила ни одного письма. ^ч

– Я ни одного не отослал. Все их сжег.

– Вот это мило! – рассмеялась Изабелла. – Вы предпочли избавить меня даже от этой заботы.

– Мне казалось, они вам ни к чему, – сказал он с такой простотой, что это не могло не тронуть Изабеллу. – Я полагал, что не вправе докучать вам моими письмами.

– Напротив, я была бы только рада. Вы же знаете, как я желала, чтобы… – и она осеклась: облеченная в слова, ее мысль прозвучала бы слишком банально.

– Я знаю, что вы хотели сказать: «как я желала, чтобы мы навсегда остались друзьями», – эта фраза прозвучала в его устах необычайно ходульно, но он как раз и стремился подчеркнуть ее банальность.

Изабелла не нашлась сказать ничего лучшего, чем: – Пожалуйста, не нужно об этом… – хотя и понимала, что вряд ли исправила положение.

– Согласитесь, это слабое для меня утешение! – с глубоким чувством воскликнул лорд Уорбертон.

– А я и не думаю вас утешать! – ответила она и, внешне невозмутимая, не без торжества мысленно вернулась к тому дню, полгода назад, когда ее ответ так сильно задел его. Да, пусть он подкупающее мил, влиятелен, полон рыцарских чувств, пусть лучше него никого не сыскать, но ответ ему остается прежним.

– И хорошо делаете: вам все равно меня не утешить, – донеслось до Изабеллы сквозь волну подымающегося в ее душе неизъяснимого ликования.

– Мне хотелось снова встретить вас, потому что я считала, что могу быть уверенной – кто-кто, а вы не станете пытаться дать мне почувствовать, будто я сделала вас несчастным. Но раз вы взяли этот тон, право, мне скорее больно, чем приятно видеть вас. – И она встала – маленькая королева! – ища глазами своих спутников.

– У меня и в мыслях не было вас в чем-то обвинять, да мне и не в чем вас обвинять. Я только хочу, чтобы вы знали… я должен вам это сказать, хотя бы из чувства справедливости к самому себе. Больше я к этой теме не вернусь. Мое признание в прошлом году не было сделано под влиянием минуты; чувство к вам захватило меня целиком. Я пытался забыть вас – всеми силами, всеми средствами. Пытался увлечься другой женщиной. Я говорю вам об этом, чтобы вы не думали, будто я не делал того, что должно. Но попытки мои не увенчались успехом. Я ведь и за границу поехал для того, чтобы быть как можно дальше от вас. Говорят, в путешествиях рассеиваешься, но меня они не рассеяли. С тех пор как мы расстались, я не переставал думать о вас. Чувства мои не изменились. Я по-прежнему люблю вас и готов слово в слово повторить то, что сказал тогда. И сейчас, разговаривая с вами, я ловлю себя на том, что, к несчастью, ваше очарование имеет надо мной необоримую власть. Вот и все… Простите, я не могу вам это не сказать. И больше не стану докучать вам. Я все сказал. Позволю себе только добавить, что, когда четверть часа назад неожиданно наткнулся на вас, я, сознаюсь, как раз думал, где вы и как бы мне об этом узнать.

Он уже овладел собой, а к концу своей речи обрел полное спокойствие. Можно было подумать, что он выступает в одном из парламентских комитетов и, докладывая о важном деле, изредка справляется с запиской, спрятанной в шляпе, которую все еще держал в руке. И будь перед ним комитет, его доводы, надо полагать, возымели бы должное действие.

– Я тоже часто вспоминаю вас, лорд Уорбертон, – отвечала Изабелла. – И поверьте, всегда буду вспоминать, – и помедлив, добавила любезным тоном, стараясь позолотить пилюлю: – В этом же нет никакого вреда ни для той, ни для другой стороны.

Они прошлись немного; Изабелла не преминула осведомиться о его сестрах, попросив передать им, что интересовалась ими. Он больше не касался больного для обоих места, переведя разговор на менее скользкие и более спокойные темы, но между прочим спросил, когда Изабелла уезжает из Рима и, услышав, что это произойдет еще не очень скоро, откровенно обрадовался.

– Что-то я не пойму, – удивилась Изабелла. – Вы же сказали, что здесь только проездом.

– Да, но я вовсе не имел в виду миновать Рим, как какой-нибудь йоркширский железнодорожный узел. Проехать через Рим – значит остановиться на неделю, на две.

– Скажите уж прямо, что никуда не уедете, пока не уеду я.

В его глазах мелькнула улыбка, секунду он словно изучающе вглядывался в ее лицо.

– А вам это не по вкусу. Боитесь, что придется видеть меня слишком часто.

– Мало ли что мне не по вкусу. Не могу же я требовать, чтобы из-за меня вы покинули этот дивный город. Но, признаться, я вас боюсь.

– Боитесь, что я вновь примусь за старое? Клянусь вам, буду держать себя в узде.

Замедлив шаг, они остановились и постояли, повернувшись друг к Другу.

– Бедный лорд Уорбертон! – сказала Изабелла с сочувствием, которое в равной мере относилось к ним обоим.

– Воистину бедный! Но он будет держать себя в узде!

– Если вам угодно страдать – на здоровье, но не смейте заставлять страдать меня. Я все равно вам не поддамся.

– Если бы я думал, что сумею заставить вас страдать, то, пожалуй, дерзнул бы попробовать. – Она шагнула вперед; он вслед за ней: – Не сердитесь, я больше не скажу вам ничего такого.

– Хорошо. Но если нарушите слово – нашей дружбе конец.

– Может быть, когда-нибудь… погодя… вы позволите мне?…

– Позволю заставить меня страдать?

Он не сразу ответил:

– Позволите снова сказать вам… – но оборвал фразу. – Простите, не буду больше, никогда не буду…

Осматривая раскопки, Ральф встретил там мисс Стэкпол с ее поклонником, и теперь, вынырнув из-за земляного вала и груды камней, окаймлявших широкую яму, все трое предстали перед Изабеллой и ее спутником. При виде приятеля Ральф не смог сдержать возглас радостного удивления, а Генриетта в полный голос воскликнула: «Ба! Да это тот самый лорд!». Пока Ральф и его сосед обменивались сдержанными приветствиями, какими обычно обмениваются после долгой разлуки англичане, мисс Стэкпол не сводила с загорелого путешественника своих широко распахнутых умных глаз. Наконец она решила, что настало время заявить о себе:

– А меня вы, наверно, не помните, сэр.

– Разумеется, помню, – сказал лорд Уорбертон. – Я приглашал вас посетить мой дом, но вы так и не пожаловали.

– Я езжу не во все дома, куда меня зовут, – холодно отрезала мисс Стэкпол.

– Что ж, не смею настаивать, – рассмеялся хозяин Локли.

– А вы посмейте, и я приеду к вам. Можете не сомневаться!

Лорд Уорбертон, при всей своей показной веселости, по-видимому, и не сомневался. Теперь и мистер Бентлинг, до сих пор стоявший в стороне, воспользовался случаем, чтобы поздороваться с его светлостью.

– О, и вы здесь, Бентлинг! – радушно откликнулся лорд Уорбертон и протянул ему руку.

– Вот как! – удивилась Генриетта. – Не знала, что вы знакомы.

– А вы полагаете, что знаете всех, с кем я знаком? – шутливо осведомился Бентлинг.

– Я полагала, англичанин не упустит случая объявить, что знаком с настоящим лордом.

– Просто Бентлинг меня стыдится, – снова рассмеялся лорд Уорбертон.

Изабелла порадовалась этой перемене в его настроении и с облегчением вздохнула, когда компания направилась домой.

На следующий день было воскресенье, и она провела утро, сочиняя два длинных письма – одно сестре Лили, другое мадам Мерль, но ни в одном из этих посланий не обмолвилась и словом о том, что отвергнутый ею поклонник вновь появился на ее горизонте. По воскресеньям все истые римляне (а самые истые римляне – это, как правило, северные варвары) обыкновенно отправляются к вечерне в собор Св. Петра, и наши друзья тоже решили всем обществом посетить этот прославленный храм. Днем, за час до прибытия экипажа, в Hótel de Paris явился с визитом лорд Уорбертон, застав там только дам; Ральф Тачит и мистер Бентлинг вышли пройтись вдвоем. Лорд Уорбертон, по-видимому, желал показать Изабелле, что намерен блюсти данное накануне слово, и держался открыто и ровно – без тени настойчивости, без намека на затаенное упорство, – предоставляя ей судить самой, способен ли он быть ей просто другом. Он рассказывал о своих путешествиях, о Персии и Турции, и на вопрос мисс Стэкпол, «стоит» ли ей посетить эти страны, отвечал, что, по его убеждению, она найдет там благодатную почву для женской предприимчивости. Изабелла не могла не отдать ему должное, хотя и недоумевала, зачем он так старается и чего мнит добиться, доказывая ей высшую меру своей искренности. Если он полагал растопить лед ее сердца, демонстрируя, какой он славный малый, то тратил время зря. Она и без того знала, что он обладает всем в высшей мере, и ему нет нужды усердствовать, чтобы дорисовать ей свой портрет. Напротив, его пребывание в Риме только досадно все усложняло, а она не любила сложностей, которые ей досаждали. Тем не менее, когда в конце визита он заявил, что тоже непременно будет у Св. Петра и непременно разыщет там Изабеллу и ее спутников, ей только и оставалось ответить ему любезным «как вам будет угодно».

Едва ступив на неоглядные мозаичные полы святого храма, Изабелла столкнулась с лордом Уорбертоном. Наша героиня не принадлежала к сонму рафинированных туристов, утверждающих, что собор «разочаровывает» и что он куда меньше, чем о том говорят; в первый же раз, когда она прошла под огромной кожаной завесой в центральном проеме, натянутой и колышущейся, в первый же раз, когда очутилась под высоко взнесенной полусферой купола среди рассеянного света, сочащегося сквозь марево ладана и рассыпающего блики на мраморе, позолоте, мозаиках и бронзе, ее представление о том, что такое величие, поднялось на головокружительную высоту. И поднявшись, уже навсегда осталось в этом необъятном просторе. Изабелла смотрела и смотрела во все глаза и дивилась, словно ребенок, словно простая крестьянка, отдавая молчаливую дань восхищения возведенному в камне идеалу возвышенного. Лорд Уорбертон не отходил от нее ни на шаг и, не переставая, рассказывал о константинопольской Св. Софии, Изабелла же со страхом ждала, что он вот-вот скажет: «Видите, как примерно я веду себя». Служба еще не началась, но в соборе было на чем остановить глаз, а при огромном, чуть ли не святотатственном, размере нефа, предназначенного, надо полагать, столько же для мирских, сколько и духовных утех, находившиеся в нем богомольцы – кто в одиночку, кто группами, – равно как и праздные зеваки, могли каждый следовать своим побуждениям, не раздражая и не задевая друг друга. В этой величественной безмерности тонут любые всплески крикливой суетности. Впрочем, Изабелла и ее спутники ничем подобным не согрешили, и если Генриетта в силу честности своей натуры не могла не заявить, что творение Микеланджело[115]уступает куполу вашингтонского Капитолия, она сообщила об этом открытии на ухо мистеру Бентлингу, воздержавшись от броских выражений, которые решила приберечь для полосы в «Интервьюере». Обойдя весь собор в сопровождении лорда Уорбертона, Изабелла приблизилась к хорам слева от входа и остановилась послушать папских певчих, чьи голоса взлетали даже над теснившейся за дверьми толпой. Они стояли с краю, не смешиваясь с людской массой, состоявшей из римских простолюдинов вперемежку с любопытствующими иностранцами, и слушали молитвенное пение. Ральф вместе с Генриеттой и мистером Бентлингом находился, по-видимому, внутри собора, где над морем колыхавшихся голов трепетали полосы дневного света, посеребренные клубами ладана, который, словно напитавшись торжественным гимном, устремлялся к высоким лепным оконным нишам. Наконец певчие умолкли, и лорд Уорбертон повернулся к Изабелле, приглашая ее совершить с ним еще один круг. Изабелле оставалось лишь исполнить его желание, но не успела она сделать и шага, как оказалась лицом к лицу с Гилбертом Озмондом, который, по-видимому, уже некоторое время стоял неподалеку от нее. Теперь он приблизился во всеоружии светской учтивости, особенно утонченной ввиду столь торжественного случая и места.

Дата добавления: 2015-08-03