Секретное предписание генерала Врангеля 2 страница

Господа, можете ли вы указать среди беженцев, сплоченных в бытовые и профессиональные организации, много примеров такой солидарности, такой спайки, не на словах, не в блестящих речах за стаканом вина или с кафедры под гром аплодисментов, а на деле, в кругу своих, без шума, скромно.

Одновременно с тягой во Францию с Балкан из войсковых частей Армии по другим причинам, отчасти политическим, отчасти экономическим — пошла тяга во Францию и из других стран, главным образом из Германии и Польши.

И здесь Главнокомандующему пришлось помогать и материально и заботиться о визах, о приискании работ; в особенно тяжелом положении очутились офицеры, солдаты и казаки, интернированные в Польше, входившие в 1920 г. в состав III Русской Армии. Перевозка их при деятельном участии представителя Главнокомандующего ген. Махрова и при помощи отпущенных Главным Командованием средств идет полным ходом.

В результате вся Франция покрылась сетью групп русских рабочих, офицеров и солдат <...>

<...> Громадная работа выпала на долю военного представительства во Франции и еще ожидает его в ближайшем будущем, ибо почти все эти группы, отделы и союзы тяготеют к Главному Командованию, почти все прибывшие хотят сохранить или установить связь с Армией.

Одновременно с перемещением офицеров с Балкан в другие страны, с временной их отлучкой из полков получил большое значение и вопрос об офицерских союзах. Уже с 1921 г. во всех странах Европы начали образовываться офицерские союзы, некоторые по частной инициативе отдельных лиц, как, например, в Париже по инициативе ген. Палицына при участии моем и военно-морского агента капитана 1-го ранга Дмитриева;

другие — позже, по указаниям Главного Командования, с начала 1921 г. уже стремившегося придать бесформенной массе офицеров-беженцев какую-либо организацию, которая способствовала бы сохранению в офицерах, поставленных ныне в столь тяжкие и ненормальные условия, офицерского облика внешнего и духовного, сохранению ими военных понятий и военных взглядов, столь старательно вытравлявшихся в офицерской среде в период революции.

Ныне можно сказать, что из всех стран Европы, где по политическим основаниям возможно создание офицерских союзов в целях взаимопомощи, таковые имеются в Сербии, Болгарии, Греции, Венгрии, Германии, Бельгии, Франции, Англии, Италии, Дании, вольном городе Данциге.

В других странах — Чехословакии, Польше, Финляндии, Румынии, Литве, Латвии, Эстонии — образование офицерских союзов не разрешено.

Офицерство в своем тяготении к взаимному сближению находит выход в создании рабочих артелей или просто группируется около какого-нибудь более авторитетного офицера, и отовсюду тянутся нити к Главному Командованию.

Некоторые из этих союзов получили первенствующее значение, так как в них естественно записываются офицеры тотчас по прибытии в данную страну, чтобы иметь какой-то якорь, какую-то тихую пристань, помощь в случае беды. Понятно, что вступление в эти союзы офицеров, состоящих в войсковых частях, с другой стороны стремление Главного Командования по мере развития союзов взять на учет всех офицеров, проживающих за границей, дабы в нужную минуту иметь связь со всеми элементами, которые могли бы послужить к развитию Армии, понятно — говорю я — что все это должно было побудить Главное Командование ближе стать к офицерским союзам, посмотреть на них не только как на филантропические организации взаимопомощи, но как на собрание всех военных офицерского звания, для которых военная организация и военная дисциплина не должны быть пустым звуком.

Первым положением, вытекающим из такого взгляда на офицеров, состоящих в эмиграции, большинство которых влилось в те или другие офицерские союзы, явилось — недопустимость для офицеров, считающих себя в составе Армии, состоять в политических партиях и принимать участие в их работе в качестве лиц, ответственных перед партийными руководителями; только то, что в политическом отношении объединяет почти все русское зарубежное офицерство — антибольшевизм и готовность следовать за Великим Князем Николаем Николаевичем — должно составлять политическое кредо офицерства; все же, что может внести раздоры и споры в офицерскую среду, а именно принадлежность к той или иной политической группировке, на которые разбился не только антибольшевистский фронт, но, к сожалению, и монархический фронт эмиграции, все это должно быть изъято из офицерской среды и стать недоступным для офицерской массы.

Эта точка зрения Главнокомандующего, однако, не во всех военных, так или иначе приобщившихся к политической работе, встретила сочувственное внимание, и особенно остро она оспаривалась, как вам известно, политическими организациями с обоих флангов. Высший Монархический Совет, с одной стороны, и недавно созданное Республиканское Демократическое Объединение — с другой. Для Армии конечный результат этой контроверзы существенного значения, как выяснилось на этот год, иметь не будет; несколько сот офицеров предпочтут остаться в членах политических партий, и Главное Командование не будет считать их в составе Армии.

Но вред и опасность такого разного понимания основных положений — что может и чего не должен делать офицер, хотя бы и превращенный временами в честного служащего или рабочего, если он все же хочет в свое время снова сделать свое офицерское дело, вред от этого заключается в том, что такое разное понимание внесло споры и смущение в широкие круги офицерства.

Однако авторитет Главнокомандующего и здесь сыграл свою роль, и в громадной массе офицеров, даже и не состоящих в рядах войсковых частей, доверяя Главнокомандующему, предпочитают идти по пути, им указанному.

Наглядным показателем, что в нынешних условиях бытия Армии она, Русская Армия с ее Главнокомандующим, является привлекающим центром для офицерства, лишь в силу неумолимых требований жизни покинувшего ряды Армии, с нетерпением ожидаемого дня, когда оно снова будет призвано нести офицерскую службу, являются факты, участившиеся в последнее время, когда офицеры, заброшенные судьбой в далекие заморские страны, где нет русских политических партийных организаций, инстинктивно сближаются между собой и оттуда пишут Главнокомандующему и просят считать их самих или их союз в составе Армии, просят давать им осведомление, не забывать их в нужную минуту. Недавно я получил подобное обращение от офицеров из Сан-Пауло в Бразилии.

Заканчивая на этом свой очерк о жизни Русской Армии за последние три года, я хочу ответить на один вполне естественный вопрос: неужели же действительно жертвенность чинов Русской Армии так велика, что теперь и на будущее время, когда Главнокомандующий уже не может более материально печась о чинах Армии, в условиях сколько-нибудь приближающихся к нормальным взаимоотношениям Главнокомандующего с подчиненной ему Армией, неужели можно еще долго рассчитывать на такое идейное служение Родине, на крепость офицеров и особенно менее культурных солдат и казаков, ведь Армия им уже ничего дать не может.

На это я отвечу, господа, прочитав вам выдержку из полученного мною донесения на днях от командира л. гв. казачьего полка, перевезшего свой дивизион в полном составе из Сербии на работы во Францию:

«При следовании дивизиона по железной дороге люди были одеты однообразно в защитные рубахи при синих шароварах, заправленных в высокие сапоги, защитного цвета однотипные фуражки русского образца. Дивизион следовал по Австрии и Швейцарии 2 эшелонами до Туля, откуда для удобства следования был разбит на 3 эшелона. В пути эшелоны встречались в высшей степени любезно — возможно потому, что воинский подтянутый вид людей и порядок внушали уважение. Отношение администрации Австрии, Швейцарии и Франции, а также публики, принадлежащей к самым различным слоям населения, не оставляет желать лучшего:

1) мои просьбы о предоставлении отдельных классных вагонов неизменно любезно удовлетворялись, несмотря на следование скорым поездом, 2) громадное количество казачьего добра в виде сундуков, ящиков и чемоданов беспрепятственно бралось в пассажирские вагоны без сдачи в багаж, 3) весь багаж всюду пропускали без досмотра, 4) отставший случайно в Любляне вахмистр, документы и вещи которого были в эшелоне, был по моей просьбе, на следующий день, без документов пропущен через Австрию и Швейцарию и впущен во Францию, где присоединился к эшелону.

Из Туля дивизион проследовал скорым поездом через Париж к месту работ.

Перегрузка в Париж с «Гар де л’Ест» на «Гар д’Орсей» была произведена в двух эшелонах по метро и в одном на таксомоторах.

По прибытии в Деказвиль был очень любезно встречен администрацией.

Несмотря на то, что получение виз для дивизиона было обусловлено решительно для всех чинов дивизиона сертификатами труда простого чернорабочего на копи в Деказвиль, воинский подтянутый вид людей, организованность и порядок произвели должное впечатление.

Отличная работа первых дней доделала остальное, и дирекция легко пошла навстречу решительно всем моим — правда, скромным, пожеланиям».

Вот, что дала Армия в данном случае всем нам, русским беженцам.

Сто лет тому назад русские офицеры и солдаты исколесили всю Европу победителями и спасителями ее, и теперь снова они колесят по ней в условиях бесконечно тяжелых. Но разве то, что я только что прочел вам, не есть тоже победа, которой все мы можем гордиться?

Казачий дивизион проехал всю Европу с востока на запад не как жалкие просители-беженцы, а как победители.

Что еще суждено миру пережить, один Господь знает.

Но такие победители имеют все данные, чтобы в нужную минуту снова стать и спасителями Европы.

Чем же достигнута эта победа?

Господа, слова рапорта генерала Оприца говорят это ясно — военная организация и военная дисциплина.

Без территории, без оружия, но организованные и дисциплинированные офицеры и солдаты составляют Армию.

Богатая вооружением, на своей собственной территории наша армия в 1917 г., после разрушения военной организации и военной дисциплины перестала быть армией, обратилась в толпу — зверя.

Всем, кто поможет Главнокомандующему в неестественных, бесконечно трудных условиях сохранить в Русской Армии военную организацию и военную дисциплину. Главнокомандующий скажет горячее спасибо, а мы все, кто делили с ним работу и ответственность за Русскую Армию, отвесим низкий поклон.

Я кончаю, господа, с чего начал — изменяется политическая обстановка, изменились условия жизни Армии, изменяются формы, в которые выливается временно организация нашей Русской, хотя и не вооруженной, но военной силы, но сама Армия остается той же и в силу закона притяжения масс, она ширится и развивается вовлечением в свою орбиту бывшего ранее разбросанного, а ныне постепенно организовываемого зарубежного русского офицерства. В исполнении этой задачи Главнокомандующий видит не свое право, не привилегию своего высокого звания, а свой долг и тяжелый крест.

Армия стоит на трех китах

1) абсолютная непримиримость с советской властью;

2) безграничная жертвенность всех чинов ее ради спасения Родины;

3) горячая вера в высокое призвание Армии, верность национальному знамени, полное доверие к своему Главнокомандующему и радостное нетерпение следовать по указанному им пути за Великим Князем Николаем Николаевичем.

№ 4. Письмо А.А. фон Лампе П.А. Кусонскому [5]

8 ноября 1924 г.

Конфиденциально

Ваше Превосходительство
Милостивый Государь Павел Алексеевич.

В конце октября — начале ноября в Берлине появился Князь Авалов (Бермонд), обыкновенно проживающий в Гамбурге и права въезда в Пруссию не имеющий. Факт появления его в Берлине имел место уже неоднократно, и я обратил внимание только на то обстоятельство, что обыкновенно добиваясь в том или ином виде свидания со мной и ведя себя конспиративно, он на этот раз скрывал от меня свое пребывание в Берлине и в то же время бывал в русских ресторанах, иногда афишируя себя громкими разговорами на русские политические темы.

Заинтересовавшись этим вопросом, я выяснил, что Князь Авалов (Бермонд) всюду и везде подчеркивает свой переход в лагерь ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ КИРИЛЛА ВЛАДИМИРОВИЧА и, по-видимому, не имеет мужества сказать это мне лично.

Каким образом поладил он с генералом Бискупским, с которым он находился в натянутых отношениях еще со времен встречи в Прибалтике, но несомненно, что он, как всегда, фантазируя, стремится доказать Великому Князю жизненность своего проекта произвести переворот в России путем посылки туда постепенно под видом рабочих германских концессионеров до «З дивизий пехоты». Говорить о фантастичности такого плана, конечно, не приходится, и он вполне вытекает из увлекающегося характера Авалова (Бермонда). Насколько этому верят в Кобурге, куда он стремился проехать — сказать затрудняюсь.

Одновременно с этими фантастическими разговорами, Авалов (Бермонд), как оправдываясь, под рукой распускал сведения, что он очень обижен ген. Врангелем, который на его рапорт, переданный мною, ответил не письменно, а через меня. Между прочим, такой способ ответа совершенно определенно вытекает из нового доклада Главнокомандующему.

Говорил он также, что был недоволен моим адресованием ему ответа, не как «Командующему Западной Добровольческой Армией», а лично ему; такая претензия была даже и для меня неожиданна, и основывает он ее на том, что: «У Врангеля 4 тысячи и он Главнокомандующий, а у меня 40 тысяч...»

13-го октября я разослал по Германии и Венгрии при № 2958 распоряжение по содержанию Вашего предписания № 339 о необходимости, согласно приказу Главнокомандующего, ожидать указаний Великого Князя Николая Николаевича по вопросу об отношении к акту 31-го августа.

6-го сего ноября я получил следующее письмо:

«Командующий Западной Добровольческой Армии № 239, 22-го октября 1924 г. г. Гамбург.

Милостивый Государь Алексей Александрович, Ваше циркулярное сообщение за № 2958 от 13-го октября я получил. Считаю своим долгом довести до сведения Генерала Барона Врангеля, что я и мой начальник штаба, как и солдаты на Манифест ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЫСОЧЕСТВА КНЯЗЯ КИРИЛЛА ВЛАДИМИРОВИЧА (об объявлении себя на законном основании) Императором Всероссийским ответили принятием верноподданнической присяги Законному Русскому Государю Императору. Чины моей армии будут также все приведены к присяге.

Так я понимаю свой долг перед Законным Русским Императором и Родиной. Точно так же я понимал его тогда, когда не изменил присяге покойному Государю Императору и когда вел свою армию открыто под монархическим лозунгом.

П.п. генерал-майор князь Авалов, гв. штабс-ротмистр Розенберг».

Находя тон этого письма несколько самонадеянным, я ответил ему следующим письмом:

«Генерального Штаба генерал-майор А.А. фон Лампе. 7 ноября 1924 г. № 3479 Берлин.

Милостивый Государь Павел Михайлович, Ваше письмо от 22 октября с. г. за № 239, посланное Вами в ответе на мое циркулярное сообщение № 2958, мною получено.

Что касается возбужденного Вами вопроса о доведении содержания письма Вашего до сведения Главнокомандующего Русской Армией Генерала Врангеля, то в этом не встречается необходимости, так как, призывая всех чинов Русской Армии и примыкающих к ней союзов следовать призыву АВГУСТЕЙШЕГО ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЫСОЧЕСТВА ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА, о чем я сообщал в моих информационных сведениях за № 3444, Главнокомандующий предоставляет всем военнослужащим, не подходящим под указанные категории, полную свободу реагировать на акт 31-го августа по своему усмотрению».

«Информационные сведения № 3444» были разосланы мною 31.X. до получения письма Авалова (Бермонда) и включали в себе письмо ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ, воззвание ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА и призыв от имени Главнокомандующего к чинам Армии и примыкающих к ней союзов следовать за Верховным Главнокомандующим.

Князь Авалов (Бермонд) в Германии имеет среди русских офицеров группу ему сочувствующую и ему доверяющую. Его новая линия поведения конечно поведет к тому, что большая часть этой группы пойдет за ним и возможно, что он приведет ее к присяге. Как предполагает он сделать то же самое с группой немцев, ранее работавших с ним, это его тайна.

Значение, которое я придаю Князю Авалову (Бермонду), заключается в том, что я всегда считал, что надо стараться иметь как можно меньше людей, идущих против нас. С этой точки зрения я и поддерживал с ним отношения, не ожидая от этого каких-либо плюсов.

Что касается самого Авалова (Бермонда), то он в последнее время видимо рассчитывал через Главнокомандующего войти в доверие ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА, так как присутствие в Париже ген. Краснова, определенно отрицательно относящегося к Авалову (Бермонду), закрывало последнему все иные пути к Шуаньи. Видимо, разочаровавшись в возможности оперировать именами сначала Главнокомандующего, а потом ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА, он устремился по линии наименьшего сопротивления в Кобург. Если ему удастся получить там денежную поддержку, что ему необходимо, так как его материальные дела очень плохи, то его буффонада будет продолжаться и дальше, конечно, принося известный вред, так как будет углублять раскол среди русских офицеров в Германии.

Что касается немцев, то влияние Авалова (Бермонда) скажется только в небольших кругах, бывших низших служащих его Армии в Прибалтике, так как, насколько я знаю из личного разговора с Генералом Графом фон дер Гольцем, он и старый командный состав относится к Авалову (Бермонду) весьма критически.

Резюмируя все сказанное, я считаю, что новая линия поведения Авалова (Бермонда), не принеся никакого плюса движению руководимому актом31 августа, все же несет, хотя и небольшой, ущерб Русскому Национальному движению, руководимому ВЕЛИКИМ КНЯЗЕМ НИКОЛАЕМ НИКОЛАЕВИЧЕМ.

Прошу Вас принять уверения в глубоком моем уважении и таковой же преданности. Подпись

№ 5. Записка С.Д. Боткина, А.А. фон-Лампе, Ф.В. Шлиппе президенту и правительству Германской республики [6]

июль 1925 г.

Захват большевиками власти в России был признан далеко не всеми русскими, и весь русский дипломатический корпус за границей остался на местах, протестовал и ныне протестует против захватчиков, губящих настоящую Россию.

Пока существовали русские «белые» Армии, дипломатический корпус являлся их представителем, а с 1920 г. после оставления Крыма Армией генерала барона Врангеля, он продолжал действовать, признав своим возглавителем Совет бывших Русских послов во главе со старшим из них М.Н. Гирсом.

Деятельность Дипломатического корпуса не имеет какого-либо специально политического характера и сосредоточена почти исключительно на правовой защите многочисленных русских беженцев, которые числом значительно превышают все население некоторых государственных новообразований (Латвия, Эстония и т.д.), причем в состав беженства входят исключительно культурные элементы, которых было так мало в России вообще.

Наряду с этим, защитником правовых интересов беженства во всех крупных центрах работает также старая организация Российского Общества Красного Креста, исполняющая уже исключительно благотворительные, присущие Красному Кресту функции.

Наличие вне пределов России сначала большого количества военнопленных, а затем и эвакуировавшихся из русских «белых» Армий бывших русских воинских чинов вызвало к жизни в среде русского беженства также и особые военные органы, не признанные играть какой-либо политической роли, а лишь являющиеся объединителями многочисленного военного элемента для оказания последнему моральной поддержки и материальной помощи. Поэтому силою вещей эти органы тесно соприкоснулись в своей работе с деятельностью представителей Дипломатического корпуса и Красного Креста.

Все эти организации хотя и состоят из консервативного элемента, но держатся в стороне от всякой партийности и в своей деятельности проводят идею русского национального объединения, без различия партий и потому не являются представителями того или иного политического течения. Они также не связаны ни с какими ни прежними, ни настоящими международными обязательствами и видят свою задачу в защите интересов беженства, и сохранении за представителями своей Родины русских национальных культурных кадров, которым, по твердому убеждению всего беженства еще будет суждено сыграть в разрушаемой ныне коммунистами России решающую и плодотворную роль.

В руках старого Русского Дипломатического корпуса ко времени государственного переворота в России 1917 г. находились крупные государственные средства, давшие ему материальную возможность продолжать свою деятельность. В виду крайней бережливости и ныне сокращенного до минимума расхода, денежные средства еще не исчерпаны, и работа вышеупомянутых организаций продолжается и будет продолжаться несмотря на всякие исходящие от ныне признанных Советских дипломатических учреждений протесты и затруднения. Никакой ни прямой ни косвенной материальной поддержки от иностранных держав эти старые русские учреждения не получают и не получали, и самые предложения подобной поддержки были бы отвергнуты, ибо всякая поддержка лишила бы эти учреждения той политической самостоятельности, без которой работа на пользу будущей России была бы невозможна.

Отсутствие русских представительств в странах, с которыми в свое время вследствие войны были прекращены сношения, было немедленно, по наступлении фактической возможности восполнено и еще в 1919 г. в Берлин Советом послов был командирован С. Д. Боткин.

Во главе Старой организации Русского Красного Креста с 1920 г. стал Ф.В. Шлиппе, а помощь бывшим военным объединил в своих руках с 1922 г. генерал фон Лампе.

Ввиду уже давно состоявшегося признания Германией Советского правительства, эти организации могли функционировать исключительно в форме получастных учреждений. Тем не менее и подавляющее большинство русских беженцев смотрит на них как на остатки старой русской государственности.

Лица, стоящие во главе указанных выше организаций в Германии, тщательно избегают какой-либо политической работы, ввиду чего и стремились к тому, чтобы хорошими отношениями с местными властями обеспечить возможность оказания помощи своим соотечественникам. Они предполагали, что достигли своей цели, так как встречали всегда самое предупредительное и благожелательное отношение со стороны тех правительственных органов и благотворительных учреждений, с которыми им приходилось иметь дело.

Тем более им и стоящему за ними значительному большинству русской колонии были тягостны произведенные в организациях и у работающих в них лиц в начале апреля с. г. обыски, доказавшие, что к организациям, по-видимому, не существует нужного доверия, без которого какая-либо плодотворная работа не является возможной.

Как было сообщено официальными учреждениями, причиной обыска явились некоторые нарушения правил выдачи паспортов в возглавляемой г. Боткиным организации Защиты интересов русских беженцев в Германии, сказавшиеся в выдаче паспорта 13 марта русскому офицеру, нарушившему доверие Организации, и поступившие в отдел IA полиции сведения о получении генералом фон-Лампе из Парижа от генерала Миллера письма компрометирующего содержания для русских организаций в Берлине. [7] Однако уже4-6 апреля все взятые при обысках документы были возвращены полицией по принадлежности с указанием, что решительно ничего предосудительного в них не обнаружено.

Тем более удручающее впечатление на русские организации и русскую колонию в Германии произвело то обстоятельство, что в период 4-11 мая в многочисленных органах правой немецкой печати неожиданно появились статьи депутата Прусского Ландтага Эдуарда Кенкеля, который вновь заговорил об упомянутом выше «письме» генерала Миллера и обвинил русские учреждения в шпионской работе на пользу не только Франции, но и Польши.

В этих статьях приводились многочисленные данные, которые ясно указывали на полную неосведомленность г-на Кенкеля в вопросе о деятельности лиц, возглавлявших русские организации в Берлине, и вызвали мысль, что он, не будучи знаком с вопросом, сделался жертвой провокации со стороны тех, кому не удалось ввести в заблуждение берлинскую полицию.

Все те фактические данные, которые приведены означенным депутатом, абсолютно не соответствуют действительности. Когда же он волей-неволей должен признавать свою полную фактическую неосведомленность, он стремится придать работе русских организаций абсолютно неправильную и лживую окраску и обвиняет лиц в их внутренних настроениях, каковые вообще ни в чем не проявлялись и являются вообще совершенно недоказуемыми.

В основу обвинения г-д Боткина, Шлиппе и фон-Лампе в работе на пользу Франции г. Кенкель ставит «письмо», якобы написанное в Париже 28 февраля генералом Миллером на имя генерала фон-Лампе. Это письмо является типичным для всех подобного рода апокрифических документов, которых особенно много фабриковалось большевистскими агентами как во время переговоров в Генуе, так и во времена правительства Стамболийс-кого в Болгарии. Содержание всех таких документов всегда одно и то же перечисление возможно большего числа имен, которых нужно опорочить и приписывание им работы по шпионажу. Причем варьируется только название государства, в пользу которого якобы работают обвиняемые.

Конечно, «письмо генерала Миллера» является плохо сфабрикованным фальшивым документом, которое он не мог написать вообще, потому что не имеет служебных отношений ни к кому из упомянутых в письме лиц, а в частности и потому, что 28 февраля он находился не в Париже, а в Швейцарии, чего провокаторы, фабриковавшие письмо, конечно, не могли знать.

Обвинения Кенкеля против С.Д. Боткина заключали в себе, между прочим, настолько вздорные для каждого разбирающегося человека обвинения, что можно было бы на них не останавливаться, например, что к Vertrauensste прикомандирован французский офицер и что С.Д. Боткин «ездит французским курьером» и т.д. Лживость этих утверждений слишком легко проверить не только властям, но и честному человеку, так как все помещения Организации доступны публике. Когда эти обвинения были опровергнуты, новые нападки были уже сосредоточены на будто бы общеизвестном германофобстве, причем сначала утверждалось, что С.Д. Боткин написал книгу о «германских ужасах». Когда же и это обвинение было легко опровергнуто, то осталось только участие С.Д. Боткина как назначенного Министерством иностранных дел во время войны представителя этого ведомства в Комиссию Сенатора A.M. Кривцова по расследованию случаев нарушения законов и обычаев войны вражескими странами. Странно даже подумать, чтобы можно было кого-нибудь обвинять в том, что он во время войны, по приказанию начальства, исполнял свои служебные обязанности, и этим обстоятельством через 8 лет воспользоваться, чтобы делать заключения о политических настроениях данного лица.

Обвинения, направленные Кенкелем против Ф.В. Шлиппе, даже трудно формулируемы: создание из Красного Креста очага противогерманских действий, германофобство, скрытое под личиною «германофильства», нахождение под влиянием заведомых «германофобов» и т.д. Все эти утверждения настолько лживы и в то же время расплывчаты, что в сущности не нуждаются в опровержении.

Среди многочисленных обвинений, предъявленных генералу фон-Лампе, наиболее тяжелыми являются утверждения г. Кенкеля, что генерал фон-Лампе уже потому не заслуживает доверия, что он известен своей «темной» деятельностью в области военного шпионажа, за которую он якобы в свое время был принужден покинуть пределы Австрии, а в 1922 г. переехал в Берлин, потому что «внезапно должен был выехать из Венгрии».

Таковы утверждения г. Кенкеля, опровергнуть которые не представляет никакой трудности. Генерал фон-Лампе не мог уже потому совершить никаких правонарушений в Австрии, что никогда не был в этой стране как проездом, даже без остановки в ней. Разрешение на проезд через эту страну он получил и получает без всяких затруднений.

Что касается Венгрии, то тут утверждения Кенкеля становятся просто смехотворными — якобы выселенный в 1922 г. из Венгрии «за противоправительственную деятельность» генерал фон-Лампе даже и в 1923 г. состоял в списке дипломатического корпуса в Венгрии во время своих многочисленных поездок в эту страну, где он также выполняет функции по оказанию содействия бывшим русским военнослужащим, он всегда получает личную аудиенцию у правителя страны, а на своем паспорте в данный момент имеет дипломатическую венгерскую визу на право въезда в страну во всякое время. Таковы наиболее серьезные обвинения г. Кенкеля по адресу генерала фон-Лампе. [8] Какова же цена остальных его утверждений!

В стремлении восстановить истину, быть может неизвестную и самому г. Кенкелю, г-да Боткин, Шлиппе и фон-Лампе обратились со своими опровержениями в прессу, но последняя, загипнотизированная депутатским званием Кенкеля, или совсем не принимала этих опровержений, или же ограничивала их исключительно узкими рамками ст. 11 закона о печати, что конечно не давало никакого впечатления в сравнении с многословными статьями и добавлениями к опровержениям г. Кенкеля.

Вследствие этого упомянутые три лица, желая восстановить истину и основательно сомневаясь в том, что Прусский Ландтаг снимет с депутата Кенкеля иммунитет в случае привлечения его к суду, поручили одному из членов Рейхстага передать Кенкелю предложение выступить со своими утверждениями на третейском суде. От такого быстрого решения вопроса г. Кенкель предпочел уклониться! В виду этого г-да Боткин, Шлиппе и генерал фон-Лампе обратились к адвокатам, поручив им привлечь г. Кенкеля к суду по обвинению их.

На всех обвинениях г. Кенкеля конечно не стоило бы останавливаться, если бы появление таких статей не производило все же крайне неблагоприятного впечатления на германское общественное мнение по отношению к русским антибольшевистским деятелям и русской беженской колонии как таковой.

Дата добавления: 2015-08-05