ВВЕДЕНИЕ. Объединение двух поэтических систем — устной и книжной

Объединение двух поэтических систем — устной и книжной, выросшей на почве библейско-виэантийской литературы,— так отчетливо и плодотворно сказавшееся в образовании метафорически-символического языка русского средневековья, нашло себе место также при обработке лирических эпизодов литературного эпоса древней Руси—светского и отчасти религиозного.

Если церковная литература, следуя за своими библейеко-византийскими образцами, создала уже в XI в. сною лирику — гимнографию, похвальные слова — оды, то светская литература древнем Руси лишь в XVII в. выделила особый жанр „стихов" с лирической темой в центре. Однако внутри эпического повествования, выражаншего широкую историческую тематику, с XI в. появляются лирические эпизоды, которые облекаются в форму „плачей". Основная тема этих плачей — скорбь по умершим; но чем дальше, тем разнообразнее становятся темы литературных плачей: горестная судьба, разлука, военное поражение, наконец—бедствия разоренного войной города или государства-—вот темы плачей, которые к XVI—XVII вв. иногда выделяются из общей композиции повествования и становятся самостоятельным лиро-эпическим жанром.

Двойная природа плачей, сплетающих горестную лирику с эпическим рассказом о событиях, породивших ее, и разнообразие тем плачей—были в древнерусской литературе прямым наследием традиции устных плачей, поддержанной в то же время в литературной среде теми образцами книжных плачей, с которыми древнерусский книжник познакомился через библейско-византийскую литературу.

Народная похоронная причеть-илач была известна летописцу XI в., который неоднократно говорит об обычае „плакаться" при погребении или на могиле. Так, например, уже в рассказ о мести княгини Ольги древлянам он вставил ее слова: „да поплачюся над гробом его" (убитого Игоря). Знали и отражали в своем литературном труде народную причеть и церковные писатели. В начале XV в. Епифаний Премудрый, монах Троице-Сергнева монастыря, путешествовавший на Восток, прекрасно владевший современным ему риторическим стилем агиограф, прямо указал, что плачущая Пермская церковь, которую он изобразил в житии Стефана Пермского, напоминает ему причитающую вдову и даже невесту. Среди исторических воспоминаний, риторических украшений, из которых соткан плач церкви по своем епископе, читаются строки, в которых слышны несомненные отголоски устной вдовьей причети. Пермская церковь, рассказывает автор, „не хотяше утешитися, но и утешеня не приимаше, глаголющи: не брезете мене, не брезете, да ся наплачю; не дейте мене, да ся насыщу плача, обычаи бо есть вдовам новоовдовевтим плакатися юрко вдовьства своего. Почютнла тщету, ея же истощися, тяжело вдова плачется прочитающи, поминающи, глаголющи..." Утомленная продолжительным плачем, пермская церковь обращается с просьбой к окружающим: „Но повоздержите мя уже хотя мало, ослабите ми, да почию, да не некако съкрушуся от многоплачна, чюю бо ся без меры плачася женьскы или невестин ьскы паче же вдовству юти... обычай бо есть плачющимся причшпати нечто некака словеса, да не праздней воспущается глас плачя..."¹ Таким образом, совершенно ясно, что Епифаний знал именно обычай оплакивать словами, т. е. причеть похоронную вдовью, свадебную невесты и вообще „женскую". Поэтому в ярко выраженном книжно-риторическом стиле его даже житийный плач окрашивается тонами народного причитания.

Быт русского средневековья прочно сохранял во всех слоях общества ритуал похоронного оплакивания покойника (для которого древнерусская литература имела и народное название „вопль", „причитание", „причитати"), и профессиональные плакальщицы, выполнявшие этот ритуал, были известны и в городе. Лишь Петр Великий запретил (1715 г.) „непристойный и суеверный обычай выть, приговаривать и рваться над умершим".

Русская церковь в течение всего средневековья боролась не только с теми явно дохристианскими обычаями, которыми сопровождалось поминание покойников на кладбищах (см. в постановлении Стоглавого собора 1551 г.: „по гробом... начнут скакати и плясати и в долони битв и пети песни сатанинские"). Оплакивание „с великим кричанием" и даже просто с обильными слезами осуждалось церковью как вредное для покойников. Примитивное мышление конкретно изображало этот вред: в поучении, запрещающем оплакивание со многими слезами покойника, описывается мать, доведенная долгим плачем до того, что она „едва ума не исступи"; в этом состоянии мать увидела покойного сына, которому тяжелая мокрая одежда мешала итти; юноша был „прискорбен и уныл" и объяснил матери: „се тягость моя — слезы твои, их же без меры и не в требу изливаеши".

Этот взгляд на оплакивание покойников не помешал, однако, созданию в течение всего средневековья многочисленных литературных и народных лиро-эпических произведений, имевших форму плача, и широкому распространению в русской книжной, а позднее и устной традиции переводных плачей.

Дата добавления: 2015-08-05