Разведка боем

В боевом уставе советской ар­мии говорится, что разведка бо­ем, производимая, большей ча­стью ночью, главным образом, имеет своею целью — установить количество и расположение ог­невых точек противника, выя­вить их мощность и способность наносить поражение. При этом, соответствующие пункты уста­ва, явно и недвусмысленно указывают, что разведка боем, во­обще говоря, должна произво­диться без потерь....

Около трех часов ночи, ко­мандира батальона вызвали к полевому телефону. Звонил ко­мандир полка. Он приказал, в течение ближайших часов, подготовить и провести раз­ведку боем. Разведка должна была быть проведена на участ­ке пятой роты, находившейся в наиболее близком соприкосно­вении с противником. Конкрет­ная цель этой операции заключалась в том, чтобы установить систему огня противника и, ес­ли возможно, характер и мощ­ность оборонительных соору­жений. Предполагалось, что немцы используют все средства обороны.

Было решено начать развед­ку в наиболее неожиданное для противника время, не ночью, а на рассвете, в серой мгле мокро­го декабрьского утра. В развед­ку было назначено пятнадцать человек из пятой роты, под ко­мандой любимца всей роты, два раза награжденного боевыми орденами — сержанта Беляева.

Начинало светать.... Я нахо­дился на наблюдательном пунк­те, когда легкие орудия проти­вотанковой артиллерии начали вести огонь для прикрытия дей­ствий разведочной группы. Огонь велся по участку оборо­ны немцев, где должна бы­ла оперировать разведка. Вы­пустив около полутора десят­ков снарядов и точно положив их на первой линии окопов про­тивника, орудия прекратили огонь.

Противник безмолвствовал... Я отчетливо видел, сначала не­вооруженным глазом, а затем в бинокль, как одетые в маскиро­вочные белые халаты, наши разведчики, разбившись на {81} небольшие группки, по два, по три человека, быстро двигались по направлению к немецким окопам, находившимся на рас­стоянии трехсот — четырехсот метров.

Вот они прошли через проход в наших проволочных заграж­дениях, вот они вышли на нейт­ральную полосу.... Сейчас нач­нется.... Еще несколько секунд и заговорят пулеметные гнезда неприятеля. Я приготовился за­сечь их расположение.

Противник безмолвствовал....

Еще ближе, еще. Вот, почти не сгибаясь, они приблизились к проволочным заграждениям... Я вижу в бинокль, как пер­вая группка пытается сделать проход, растащив рогатки пе­редвижных препятствий.

Стало еще светлей. Все про­исходящее совершенно отчет­ливо видное.. Противник про­должает безмолвствовать....

Вот сейчас будет сделан проход. Но блеснул огонь и до меня донес­ся глухой удар... Мина; значит заграждения минированы; вто­рой удар, третий....

Первые подошедшие к прово­локе уже выведены из строя. Я вижу несколько тел, лежащих на земле..... Подбегают дру­гие, доделывают работу своих товарищей. Все совершается с невероятной быстротой..... Про­тивник молчит...

Проход сделан... Прошли заграждения, бегут к окопам.......

Остались буквально считанные метры.... Вот, передние уже на бруствере окопов. Опять блеснул огонь, серый дым, снова глухой удар. Бруствер тоже ми­нирован. Новые жертвы...

Задние достигают бруствера. Видно как несколько человек исчезает в немецких окопах.....

Наступает полное безмолвие. Дело принимает совершенно неожиданный для нас оборот. Проходят томительные минуты, кажущиеся необыкновенно длинными.

На наблюдательном пункте — телефон. Телефонист беспре­рывно докладывает мне — комиссар батальона спрашива­ет, — что у нас происходит. Го­ворю все время вслух — как идут дела — а связной передает комиссару. Сейчас говорить нечего, ибо сам не знаю, что там случилось.

Телефонист передает трубку. Слышу истерический вопль.....

— Да, говорите, говорите же, что там.... — кричит мне в труб­ку комиссар. — Почему они не идут обратно?

— А вы пришли бы сами сю­да — приглашаю я его.

— Да... Но я сейчас занят.

— Тогда придется подож­дать, пока не выяснится обста­новка; сейчас ничего сказать не могу.

Обстановка выясняется. Сна­чала показывается одна фигу­ра, вылезающая из окопа, затем другая, третья.... Возвращается семь человек.

{82} Несколько тел лежит у про­волочных заграждений..... Про­тивник, по-прежнему, безмолвст­вует....

Разведчики, добравшиеся до окопов, обнаружили, что в них никого нет. По-видимому, нем­цы, разгадав наши планы, ото­шли на вторую линию обороны. Дальше разведчики идти не ре­шились. Операция не достигла цели.

Потеряв половину своего со­става и торопясь вернуться, разведчики не вытащили из развороченной взрывами прово­локи тела своих товарищей, ви­димо, думая, что они убиты. Присматриваюсь в бинокль. Ви­жу, что двое из них шевелятся. Докладываю по телефону командиру батальона. Слышу, как он басит:

— До вечера придется оста­вить. Вынести не дадут; угро­бим только людей.

Я остаюсь на наблюдатель­ном пункте и продолжаю сле­дить за дальнейшим. У против­ника нет и признака жизни.

Вдруг, справа от меня — удар нашего противотанкового ору­дия; разрыв на проволоке не­приятеля около лежащих тел.

Второй, третий, четвертый, пятый! Четыре снаряда попада­ют в них. Все перемешивается. Теперь, наверное, раненых нет!

Трудно сейчас сказать, что я пережил. Помню, как вбежал в землянку командира батареи и заорал:

— Ты с ума сошел? Что ты делаешь?

Не отвечая, он в упор посмот­рел на меня и, после краткого молчания, почти беззвучно, от­ветил:

— Я выполнил приказ комис­сара и командира батальона.

Когда я вошел в землянку штаба батальона, мне навстре­чу поднялся комиссар и, подой­дя вплотную, произнес:

— Я приказал избавить на­ших раненых от неизбежных зверств фашистского плена. Вы знаете, конечно, как над ними стали бы издеваться немцы, ес­ли бы они попали туда? Спасти их мы, все равно, не смогли. До вечера наших бойцов забрал бы противник.....

...Но предупреждаю вас что о моем приказе никому говорить нельзя. О нем знаем только мы и два человека на батарее. Офи­циально же, все происшедшее — ошибка артиллеристов. Вы, надеюсь поняли?

Я понял, но к сожалению, слишком поздно.

4. «Подвиг» уполномоченного НКВД

По мере продвижения совет­ской армии на запад, в ней все увеличивалось количество сол­дат монгольского происхожде­ния. Узбеки, казахи, тюркмены, татары и др., все чаще и чаще, стали попадаться на глаза. Их бесстрастные лица встречались {83} на каждом шагу. Это явление объяснялось, главным образом, тем, что красная армия несла неисчислимые потери и их нуж­но было восстанавливать. Своих славянских контингентов уже не хватало. Приходилось усилен­но использовать другие наро­ды, населявшие СССР, хотя воевать они упорно не хотели и, поэтому, в данном случае, сол­даты были более чем посредст­венные.

Но с другой стороны, эти сол­даты были в некоторых отношениях весьма удобны. Они ху­же разбирались в политике, бы­ли более равнодушны к этим вопросам (хотя бы внешне), а это, как известно, при некото­рых обстоятельствах, считается не плохим свойством.

Но воевать, повторяю, эти сыны востока определенно не желали.

Среди характерных явлений, наблюдавшихся в советской армии во время второй мировой войны, были, так называемые, самострелы. Под самострелом понимается нанесение самому себе ранения или увечья, с целью временного или постоян­ного избавления от службы в армии. Выше мы уже описыва­ли случай с гранатой, имевший место на ленинградском фронте.

Это явление неожиданно по­лучило широкое распространение. Простреливали себе, обыч­но, руки или ноги, нанося не опасное для жизни ранение, для того, чтобы только «смыться» в тыл. Были случаи и серьезнее. Один офицер нарочно наступил на мелкую противопехотную мину и был очень доволен, ког­да она ему аккуратно срезала ступню. «Ну, вот теперь я сво­боден» — морщась от боли, но радостно сообщил он своему приятелю.

С самострелами стали вести жестокую борьбу. Были разра­ботаны специальные инструк­ции врачебному персоналу по опознаванию самострелов и их отличия от «нормального» ране­ния. При самостреле, обычно, стреляют на близком расстоя­нии или чаще прямо в упор; поэтому около раны образуется ожог и заметны следы от газов, вырывающихся из дула ору­жия. По этим признакам и ста­ли отличать самострелы. На это «самострелыщики» ответили тем, что стали простреливать себе руки и ноги через мокрые тряп­ки. Ожоги исчезли. Выяснив этот трюк, врачи начали опре­делять самострел по интенсивности прохождения пули через органы тела, о которой свиде­тельствовали отдельные детали ранения. Самострелыщики ста­ли стрелять друг в друга на бо­лее длинных дистанциях.....

Борьба велась усиленная.... Обе стороны делали самые раз­нообразные ходы, хитрили как могли, но, в общем явный пере­вес оставался за самострельщиками, тем более, что их часто {84} негласно поддерживали врачи.

Наконец, с целью решитель­ной борьбы с этим явлением, был отдан приказ, по которому военные суды должны были приговаривать лиц, попавшихся в самостреле, исключительно к расстрелу.

———

В батальонный пункт меди­цинской помощи пришел узбек. У него была ранена рука — про­стрелена ладонь. И самый ха­рактер ранения и следы газов на руке свидетельствовали о том, что это самострел, сделанный, однако, очень неумело. Батальонный фельдшер заме­тил все, но не желая подымать шум, отправил его дальше в полковой, а затем и в дивизион­ный госпиталь.

Бедному мальчишке не по­везло. Дело получило огласку; в него вмешались сначала ба­тальонный и полковой комис­сары, а потом представитель особого отдела и машина завер­телась.

Узбек был арестован и сидел под охраной часовых. Скоро со­стоялся суд. Он был приговорен к расстрелу.

На другой день, приговорен­ный, под охраной часовых, был доставлен в расположение на­шего батальона, а оттуда на пе­редовую линию, к тому месту, где находилась его рота.

Около небольшого леса, при­близительно в ста метрах от края нашей обороны, была вы­строена четвертая рота. В око­пы четвертой роты, на время ее отсутствия, был введен взвод соседнего подразделения. К роте приблизился уполномочен­ный «особого отдела» при нашем батальоне, комиссар батальо­на и представитель военного су­да. За ними, под охраной, шел приговоренный. Его подвели и поставили около ямы, вырытой на опушке леса. Он растерянно улыбался, по-видимому, не отдавая себе полного отчета в том, что с ним делают и, очевидно, думая, что все происходящее — нечто вроде инсценировки.

Представитель суда прочел приговор. Двое солдат подош­ли к приговоренному, сняли с него шинель и приказали снять сапоги. Поняв, что от него хо­тят, он, наконец, сообразил, что все это на шутки не похоже и, побледнев, расширенными от ужаса глазами, смотрел на окружающих. С него стащили са­поги и поставили на са­мом краю ямы, спиной ко всем собравшимся.

Раздалась команда; вышло четыре автоматчика и, по дан­ному сигналу, дали залпом ко­роткую «очередь». Медленно, как бы садясь, приговоренный повалился на бок. Он лежал на земле и стонал. Он был только ранен и, по-видимому, не осо­бенно тяжело. Это было тем бо­лее удивительно, если учесть, сколько пуль должно было пройти через него, при {85} стрель­бе автоматическим оружием на близкой дистанции.

К лежащему на земле быст­ро подскочил уполномоченный «особого отдела» и, выхватив из кобуры пистолет, выпустил три пули в голову лежащего. Тот вздрогнул и замолк.... Подошло несколько солдат, спустили те­ло в яму и быстро начали за­сыпать могилу землей. Все разошлись.

Через несколько дней мы уз­нали, что в связи с этим случа­ем, уполномоченный «особого отдела» награжден медалью — «За боевые заслуги».

———

В тесной связи с «подвигом» уполномоченного НКВД, находится и другой случай, хотя и не имеющий прямой связи с первым, но свидетельствующий, что никаким террором, никаки­ми расстрелами нельзя было бороться с той «крамолой», которая пронизала советскую армию насквозь и проявлялась либо в самострелах, либо еще в чем то ином.

В течение длительного време­ни, около штабной землянки, или иначе «блиндажа» батальо­на, очень часто стоял на посту пожилой солдат, по фамилии Чернышев. Он был старателен и охотно, во внекараульное вре­мя, оказывал всякие мелкие ус­луги и, если его посылали ку­да либо, — толково исполнял любые поручения.

Скоро к нему привыкли и он постоянно околачивался в штабной землянке, или около нее; командир батальона даже рас­порядился, чтобы его временно откомандировали из роты в рас­поряжение штаба.

Однажды вечером, когда Чер­нышев стоял на посту около входа в штаб, немцы, с сосед­него участка, открыли косопри­цельный пулеметный огонь. Ба­тальонный штаб, обычно зак­рытый от ружейно-пулеметного огня, оказался под обстрелом. Трассирующие пули летели ми­мо, ударялись в бревна, блинда­жа, вонзались в притолоку две­ри.

Увидев происходящее, Чер­нышев попытался укрыться за углом штабной землянки, но не успел и одна из пуль прониза­ла ему область живота.

Прибывшие санитары доста­вили раненого в пункт меди­цинской помощи, где он, не при­ходя в себя, скончался.

Когда мы, поздно вечером, сидя в штабе, ужинали, я выразил свое сожаление о гибели Чернышева. Меня поддержал комбат.

— Вы сожалеете? Хороший солдат был? — иронически усмехаясь, сказал комиссар.

— А не желаете ли, товарищ старший лейтенант, взглянуть вот на это? — и он бросил на стол какую то, аккуратно сло­женную бумажку.

Я развернул ее. Это была не­мецкая пропагандная листовка, {86} напечатанная на русском язы­ке, критиковавшая сталинский режим и приглашавшая красноармейцев переходить на сто­рону немецкой армии. Если эту листовку определенным обра­зом сложить, то получался ма­ленький четырехугольный ли­сток, в центре которого, в рам­ке, был напечатан, на немецком и русском языках, пропуск для перехода на немецкую сторону. Листок, брошенный комиссаром, был аккуратно сложен, именно, таким образом.

— Я эту «драгоценность» об­наружил у него после смерти, во внутреннем кармане. Все бы­ло, видимо, приготовлено. Сво­лочь проклятая! Жаль, что по­дох, а то показал бы ему!...

Я молчал, ибо независимо от моего отношения к этому делу, надо было молчать. На эти, бо­лее чем скользкие темы, лучше было не разговаривать. Что то несвязное пробормотал и ком­бат, сочно при этом выругав­шись.

Комиссары, работники армейского НКВД — люди особой ка­тегории, люди, собственно гово­ря, мало похожие на людей в прямом смысле этого слова. Они воспитаны так, что насквозь пропитались и оказались насы­щенными дьявольской ненави­стью ко всему тому, что так или иначе несогласно с ними.

Нена­висть и какая то спокойная, буд­то «естественная» жестокость — вот основная черта их харак­тера. Они также относятся ко всему несогласному в чем то с ними, с глубочайшим през­рением, считая себя носителя­ми абсолютной истины и не пы­таясь даже разобраться в ка­ких то иных взглядах. Челове­ческая жизнь для них ничто.....

Так их воспитали и тот из них, кто действительно верит в то, чему его научили, представ­ляет собой тип законченного и злобного фанатика, с беспре­дельной нетерпимостью относя­щегося ко всему инакомысля­щему. Остальные же — это чи­новники, которые из личных, служебных соображений стара­ются быть такими, какими они должны быть....

Дата добавления: 2015-08-05