Запись первая – Тысячелетие

«Только не сейчас, – скулило внутри Анны, – только не так». Она перевалилась на бок, пытаясь встать, руки предательски дрогнули, без сил упала обратно в траву. Каждая мышца беззвучно стонала от слабости, умоляя просто лечь, закрыть глаза и провалиться в темноту, поддаться мучительной слабости во всем теле. Лежать и ждать, вот сейчас штрайгер доберется до вершины Холма, уставит на нее черное дуло огнестрела и выстрелит в упор.

«Нет!!»

Анна заревела и рывком приподняла торс, упираясь латными кулаками в землю. Кровь и слюни стекали по подбородку, черные волосы путались на губах, во рту был странный железный вкус. Она с трудом понимала, что происходит вокруг: зажмуренные, запорошенные землей глаза ничего не видели, в ушах и в голове ревел высокий давящий гул, пахло одним лишь взрывом, а у взрывов странный запах гари и вывороченной земли.

Но Анна знала, что в ее распоряжении не больше пяти минут, пока затаившиеся в подлеске канзорские солдаты бегом не взберутся на Холм, а вместе с ними взберется и ее смерть.

Так неожиданно... Сильные и опытные Лисы шагнули прямо в капкан – из которого не выбраться.

Выплюнув мысли вместе с полным ртом крови, автоматическим, отработанным движением Анна ухватила закрепленный на поясе стальной пузырек, дернула под углом, сунула в рот и со всхлипом высосала два глотка, что были внутри. Огненная жидкость стекла внутрь и вспыхнула живительным огнем, по всему телу волнами разошелся озноб. Анну изогнуло, она утробно заревела, не в силах сдержать тряску, снова упала в траву – но шум в голове стихал, ломящая боль слабела, руки и ноги налились силой. Вся покрывшись потом, Анна рывком села, расстегнула стяжку на запястье, вырвала руку из латной перчатки и отерла глаза. Все еще моргая от земляных крошек, она лихорадочно заозиралась… и поняла, что видит только дымящуюся рваную воронку впереди наверху, торчащий из нее рунный обелиск и валяющихся вокруг друзей.

Все были без сознания.

Даже стальной воин не двигался, взрывная волна повалила его на спину, и, видимо, отключила.

Время уходило.

Прицепив перчатку на бок, Анна глубоко вдохнула, выдохнула, вдохнула – вскочила, озираясь, тут же нырнула обратно в траву, уходя от возможного выстрела. На карачках переползла три метра левее, снова вскочила, оглядываясь, снизу грохнуло – выстрел свистнул где-то впереди, не долетев; Анна, не задумываясь и не останавливаясь, упала, переползла... Снизу раздался окрик, старший из солдат священного Канзора что-то рявкнул. Судя по голосу, они были уже на середине склона! Сердце Анны забилось неровно, в глазах потемнело. Значит, они прятались не у подножия, а гораздо выше.

«Мы прошли мимо двоих из них, и они не выстрелили». Ждали, когда Лисы заберутся на вершину и там подорвутся. Трезвый расчет.

Больше канзорцы не стреляли, они были дальше точного выстрела, глупо тратить драгоценные заряды с таким риском промазать. Но времени оставалось не четыре минуты, а в лучшем случае полторы. Анна снова вскочила, упала, переползла, вскочила, озираясь – и юркнула в траву. Теперь она увидела достаточно.

По склону Холма, с четырех сторон света взбегали к вершине семь человек.

Семь. Внутри все оборвалось, но Анна не обращала внимания на чувства, будто это были чувства какого-то другого, незнакомого человека.

Это значит, всего их восемь: где-то в кустах на склоне в любом случае засел герртруд с длинным стволом. Снайпер. Но пока не выстрелил, значит, угол обзора у него невелик, и там, где Анна выскакивала из травы, выстрел был ненадежный. Стрелять в гору тяжело – вершину не видно, даже если залечь близко к ней, а на самом верху спрятаться было негде. Иначе Анна была бы уже мертва.

Она подскочила первым делом к Ричарду. Тот лежал, раскинув руки, на спине, кронский лук валялся рядом. Лицо запорошено землей, земля набилась в нос и в полураскрытый рот. Но он дышал, пусть и слабо, сипло, ртом. И крови у него не было, оно и понятно, шел позади остальных. Значит, просто привести в себя. Перевернув лучника на бок, Анна пальцами лихорадочно вычистила землю у него изо рта; забыв о брезгливости, высосала комья из носа и сплюнула, вытащила из поясной сумки пузырек и сунула лучнику под нос. Вштырь сразу подействовал, бледное лицо Ричарда исказилось, он оглушительно чихнул, закашлялся землей, судорожно сгибаясь.

– Это засада! Вставай и буди остальных!

Анна всунула вштырь ему в руку, и на карачках бросилась ниже по склону, к Алейне, которую отбросило взрывом сильнее всех.

Девчонка свернулась почти калачиком на боку, будто спала, но изо рта и носа у нее сочилась кровь. Она хуже попала под взрыв, не успела отскочить, как Анна и Ричард. Но у нее на шее белел перламутровый единорог, а значит, еще осталась надежда. Ощутив ладонью гладкую и всегда чуть теплую гриву, Анна закрыла глаза и взмолилась: «Спаси!..»

Символ Матери стал очень горячим. Яркий свет разгорелся у Анны под рукой, и Алейна со вскриком пришла в себя. Исцеляющий свет разлился по ее телу, она выгнулась с широко раскрытыми глазами, и тут же рявкнул выстрел – снайпер выстрелил на свет, наугад, в практически лежачих, в траву. Опытный. Пуля вонзилась Анне в плечо, пробила доспех и врезалась в кость. Завыв от адской боли, Анна закрыла собой Алейну и хрипло закричала:

– Гремлины! Лечи гремлинов!

Жрица непонимающе смотрела на нее, будто память о взрыве ей вышибло начисто.

– Мы умираем, Алейна. Сейчас нас убьют. Гремлины включат Стального!

Проблеск понимания разгорелся в темно-зеленых глазах. Застонав, держась за бок, девчонка рванулась к тускло блестящему латному воину. Анна вскочила во весь рост, чтобы закрыть ее от выстрела снайпера: перезарядить он еще не мог успеть, но вдруг у него с собой два взведенных огнестрела!..

И увидела, что первые трое бегущих наверх солдат уже в двадцати метрах от нее, вот-вот взберутся на вершину Холма. Они не станут ждать, пока добегут все сразу – за это время Лисы могут привести друг друга в сознание, поэтому канзорцы будут атаковать как можно быстрее. И хотя так было гораздо, гораздо хуже – но в этом крылся единственный шанс остаться в живых.

Анне надо только прикрыть Алейну, пока она не разбудит гремлинов, чтобы те включили Дмитриуса. Если получится… тогда появится маленький, трепетный шанс… Еще секунду… Алейна пропала из вида.

Анна, пригнувшись и петляя, помчалась назад, на вершину Холма, чтобы снайпер не мог ее видеть, здоровой рукой рванула другой пузырек с пояса, пузатый и тяжелый. Снайпер выстрелил ей вслед, но Анна была очень быстрой, пуля мимолетно черкнула по ребру, обожгла ударом, прорезав доспех.

Взбежав наверх, она развернулась, упала в гущу травы. Вылила вязник прямо в рану на плече, закусив губы и рвущийся из них крик. Вязкая, темная жидкость, источая древесный дым, впиталась в рану. Анна чувствовала, как плоть деревенеет и смыкается – прямо с пулей, засевшей в кости, как гаснет боль в одеревеневшем мясе снаружи, но черным нарывом беснуется внутри. Утерла мокрое от слез лицо и всунула здоровую руку в латную перчатку, зажим клацнул, перчатка, как влитая, сжалась на кулаке. В узорных перчатках едва заметно мерцал огонь.

Закрыв глаза, черноволосая увидела символ, всегда горящий глубоко в темноте ее разума, вгляделась в него – и привычно почувствовала, как входит в транс. Время замедлилось, сердце застучало ровнее, руки налились уверенностью. Подобравшись, Анна застыла, готовая к прыжку. Пан или пропал. Жизнь или смерть.

Трое появились на вершине одновременно.

Церштурунги, «уничтожители», охотники на магов. Легкие доспехи, быстрые ноги, взмыленные от подъема красные лица и смерть у каждого в руках – у двоих ручные арбалеты, у одного ручной огнестрел. На поясах по два коротких оружия: клевец и меч, топор и чекан, меч и палица-моргенштерн. И у каждого по одной «огненной смерти» на бедре, пузыри с жидким огнем, который почти невозможно потушить.

Их глаза еще искали, куда стрелять, Анна, как пружина, прыгнула вперед, врезалась в грудь канзорца с огнестрелом, его пистолет отлетел в сторону, оба свалились, Анна вскочила на спину солдата, не давая ему встать, упала на него всем весом, он как раз поднял голову, пытаясь скинуть насевшую – она обхватила его лицо и шею перчатками и выпустила испепеляющий огонь.

Лицо его охватила волна яростного пламени, солдат страшно закричал, первый арбалетный болт свистнул у Анны над головой; второй впился ей в бок. Захрипев, она удержала захват, запах горелого мяса и волос ударил в ноздри. Оба стрелявших бросили арбалеты и кинулись на нее, выхватывая оружие. Огненную смерть они не метали, потому что еще не понимали, что их товарищ обречен. Содрогающийся солдат скинул Анну, он скреб руками обугленное лицо и шею, но затихал на глазах.

Анна, словно ветер, увернулась от удара клевцом, перехватила руку, рванула бьющего на себя, и с силой швырнула его вниз по склону холма. Он не мог ожидать такой силы от женщины – вскрикнув, пролетел два метра по воздуху, еще метра три прокатился по склону, но Анна уже не смотрела. Удар коротким, тяжелым моргенштерном пришелся ей в грудь и вмял недостаточно мощные пластины легкого доспеха. Торчащие шипы впились в тело, переборов инстинкт отшатнуться, Анна наоборот, качнулась вперед, удерживая доспехом засевшую в ней шипастую палицу, поймала перчаткой лезвие меча, дернула изо всех сил и сломала клинок, тут же вонзив осколок ему глубоко в руку. Изумление, вспыхнувшее в глазах канзорца, сменилось ненавистью и болью, он выдрал из нее моргенштерн и сразу обрушил снова. Анна инстинктивно прикрылась уже поврежденной левой рукой, шипы пробили наруч и врезались глубоко в руку, боль на мгновение оглушила – ничего не соображая, черноволосая заревела и накинулась на врага, молотя здоровой рукой воздух; он увернулся и ударил ее ногой в живот.

Упав, она не стала откатываться в сторону как он ожидал, терять ей было совсем нечего, Анна схватила его рукой за ногу, дернула со всей своей силищей и свалила на землю. Хрипя, она дважды врезала ему ногой в пах, и хотя там был надежный, железный канзорский гульфик, Анна вмяла его, и с наслаждением услышала, как наконец ее враг тоже орет от боли, сгибаясь пополам.

Не теряя ни секунды, она вскочила во весь рост, подтянув израненную руку к здоровой, насколько смогла – и всем весом рухнула латными перчатками согнувшемуся канзорцу прямо в лицо. Удар, он дернулся, потерял сознание, но и сама Анна выла от боли, сжавшись на земле рядом с ним. Пуля в кости нарывала так, что небо в глазах Анны стало черным.

Отброшенный ей канзорец снова вскарабкался на вершину, и метнулся вперед. Анна поняла, что сейчас умрет с раскроенной топором головой. Она начала вскакивать, уходя влево от рушащегося топора, уже зная, что не успевает даже подставить руку; транс позволил ей за долю секунды увидеть, как именно это будет – топор со всего размаха врежется в плечо сверху-вниз, косо пройдет сквозь наплечник, врубится в шею, кромсая артерию и горло, фонтан крови хлынет косо направо, солдат упрется ей ногой в грудь, с чавканьем вырывая топор, к этому моменту она уже перестанет чувствовать, бояться, плакать и быть, искалеченное нечто повалится на землю как мешок, прощайте… Топор косо врезался ей между шеей и плечом.

Но щит света вспыхнул и встретил его, выдержав удар. Алейна стояла, вскинув руку, волосы ее бились по ветру, в глазах сиял гнев. Ее стремление защитить и спасти оказалось сильнее его желания убить. Канзорца повело, сила удара, отпружинившего от щита, развернула его, Анна зашипела от невероятного облегчения, выпуская всю боль и весь страх, схватила его руку, дернула в неудобный ему разворот и яростным рывком сломала ее о свой армированный наколенник. Вытаращенные глаза, болезненный высокий то ли визг, то ли стон, латная перчатка врезалась ему в лицо, вламывая нос, еще раз, и еще. Безвольное тело рухнуло наземь. Анна знала, как снять с цурштурунгера огненную смерть, не приведя к ее взрыву: прижав узел, дернула короткий шнур, узел сохранился, а шнур расплелся. Мягкий, пружинящий пузырь лег ей в руку.

Выстрел герртруда раздался совсем близко, снайпер, не скрываясь, стоял в двадцати метрах от них. Пуля попала Алейне в грудь, но перед ней раскрылся такой же сияющий щит, яркие брызги взметнулись во все стороны. Из-за снопа искр в снайпера ударило обездвиживающее заклятье – Что же ты делаешь, девочка, церштурунги защищены от магии Чистотой! Лучше бы вешала на себя еще один щит! – он упал на колено, но справился со спазмом мышц, и резкими, быстрыми движениями начал перезаряжать огнестрел.

Анна бросилась – не к герртруду, она точно знала, что не успеет – а к Алейне, помня, что еще двое канзорцев взбегают к вершине Холма, и понимая, что жрица, освещенная снопом искр, стала отличной мишенью.

– Ложись! – на бегу хрипло крикнула она.

Но было поздно: справа практически одновременно грохнули два выстрела. Двое взбежали на вершину Холма. Кровавое пятно раскрылось у Алейны на груди, второе на плече, губы ее задрожали, молитва угасла, и девушка рухнула в траву… Первый стрелявший бросил ручной огнестрел на траву, тренированным движением снял с пояса огненную смерть и, крутнув, швырнул ее в Анну.

Он не знал, что делает.

Анна точно так же крутнула пузырь и метнула в ответ – а вместо того, чтобы увернуться от вражеского, встретила его сдвоенным блоком своих перчаток. Пузырь лопнул, огонь расплескался вокруг – но весь втек, впитался в латные перчатки Анны, а брызги обтекали ее лицо, не причиняя вреда, и впитывались в кожу, волосы, озаряя черноволосую воительницу алыми всполохами – и стекаясь к ее рукам, в перчатки, в узорах которых снова замерцал угасший было огонь.

Второй цурштурунгер стоял за первым и быстро перезаряжал огнестрел. Он не ожидал огненную смерть со стороны противника, и потому лишь завизжал с искаженным лицом, когда осознал, что обречен – пузырь взорвался о его лицо, и жидкий огонь заглотил его.

Первый уже выхватил меч и шестопер, прикрывая друга, но против воли обернулся, руки его дрогнули, и когда он развернулся обратно, встречая Анну во всеоружии, на его лице была написана такая смесь ненависти, что девушка внезапно злобно ощерилась.

– Спасибо, – прошептала она цурштурунгеру, одними губами, зная, что он поймет.

Объятый огнем солдат кричал, катаясь по склону, у его друга от злобы тряслись губы и по подбородку текла слюна, а выкаченные глаза, казалось, сейчас лопнут. Его меч свистнул чуть ли не в двух ладонях от ее лица – так торопливо он нанес удар, так сильно он хотел причинить ей боль. Анна хищно крутнулась на месте, уходя от следующей атаки шестопером, подсекла его ноги, но он перекатился, увернулся от удара ее окованного сапога, только брызнули в стороны комья земли. Вскочил, но Анна была быстрее и врезала ногой ему в живот, воин согнулся, резанул мечом Анне по голени, еще одна рана, еще одна боль – внутри нее все скрутило судорогой, руки тряслись, ноги слабели, сколько еще держаться, сколько еще… Заревев, она снова ударила его ногой, попала в бедро, он отлетел назад и упал, вскочил… Кровь застилала ей лицо, но Анна увидела, как внезапно за спиной врага воздвиглась монолитная фигура в полном тяжелом доспехе.

Дмитриус! Наконец-то!

Солдат развернулся на одном инстинкте, врезал оба удара в стального воина, но они не оставили даже порядочной вмятины на бронированном теле. Ответный удар молотом-кулаком размозжил его череп, как тыкву. Стальной воин бил медленно, но с нечеловеческой силой.

Объятый огнем прекратил кричать, его тело рыхлой грудой чернело ниже по склону, но продолжало пылать и дымить черным дымом. Зашипел и грохнул его собственный пузырь, жидкое пламя наконец-то проело закаленный алхимической пропиткой внешний слой и пузырь взорвался – мертвый лежал в погребальном костре из двух жадно пылающих луж.

Упав на траву рядом с Алейной, Анна смотрела на страшную рану у нее справа под грудью. Ребра не спасли от пули, пробившей легкое. Девчонке оставалось жить минут десять… надо успеть не просто победить треклятых панцеров, но и каким-то чудом спасти ее.

Дмитриус возвышался над ними, закрывая бронированным телом. Анна встала, опираясь на его руку, уже с трудом держась на ногах и озиралась, не видя больше противников. На той стороне за вершиной шел бой, шестой и седьмой канзорцы бились с кем-то из Лисов.

Неужели она продержалась?.. Неужели справилась?..

– Вали снайпера! – прохрипела Анна.

Дмитриус зачем-то вскинул руку вверх, к ее лицу.

Снайпер метил Анне в голову, пуля врезалась в стальную руку, оставив вмятину, но не пробив полный двойной доспех. Только сила удара качнула латного воина, он слегка пошатнулся и заехал Анне по губам. Она с болью рассмеялась… содрогаясь от слабости и от бьющегося в венах адреналина.

Стальная голова заскрипела, медленным, нечеловеческим образом развернулась полностью назад, немое забрало смотрело на герртруда. Воин с лязгом двинулся на него. Солдат застыл, глядя на магическую тварь, которую не берут пули, затем вскочил и резво помчался вниз. Умный панцер.

Секунду Анне казалось, что все позади.

Но ее первый враг, с моргенштерном, пришел в себя. Только теперь Анна различила по маленькой нашивке на плече, что это старшина. Лицо его было разбито рухнувшим сверху сдвоенным ударом латных перчаток, одна рука ранена осколком меча, он сплюнул зубное крошево с кровью, утерся, выдрал осколок из мышцы, протяжно зашипев, и пошел на Анну, сжимая шипастую палицу здоровой рукой. Черноволосая ждала его, руки тряслись, губы тряслись, все внутри просило бежать, но сзади с трудом дышала Алейна, цепляясь за жизнь.

Удар, уворот, снова удар, шипы вошли в правую руку, не осталось сил даже кричать от боли, Анна врезала ему в колено, палица отлетела в сторону. Оба упали; не вставая, церштурунгер схватил ее за плечо одной рукой, второй потянувшись за ножом. Решил, что лежачую израненную девку он сможет прирезать, как свинью. Анна вдохнула, не сопротивляясь схватившей руке. Транс почти сошел на нет. Она выждала полсекунды, и когда канзорец нанес короткий удар ножом ей в шею, катнулась к нему. Нож вошел в землю, Анна вдавилась в солдата вплотную, как в любовника, заглянула в его серые глаза, в которых бесновалась ненависть, и плюнула кровью ему в лицо. Он с проклятием начал вставать, махнул кулаком, она поймала кулак и вывернула его, залезла на канзорца, повалила его на спину и нанесла один за другим два точных удара латным кулаком ему в лицо. Обычно это было концом боя, но он очень хотел жить. Когда он успел найти в траве окровавленный моргенштерн, Анна не знала; неловкий, но сильный удар пришелся ей в щеку, шипы проткнули ее и воткнулись в язык, челюсть сместилась, несколько боковых зубов сломались и вмялись в десну. Анна плачуще замычала, повалилась на бок и замерла, держась за щеку рукой. Все ее силы кончились.

Канзорец с трудом поднялся, качаясь, черноволосая смотрела на него с земли сквозь кровь и застилающий глаза туман. Как глупо, подумала Анна. У меня же есть огонь в руках. Почему я не выпустила огонь. Он израненный, не обязательно в лицо. Выжечь руку и спину, когда схватила… Сейчас валялся бы на земле и скулил он, а не я… Глупо...

Но я победила. Я остановила их. Лисы будут жить.

Он вскинул руку, чтобы ударить.

Но тень канзорца ожила. Точная копия солдата выросла перед ним из черной вздымающейся мглы, перехватила занесенную руку – и обрушила темный, сотканный из теней, но тяжелый и убийственный моргенштерн ему прямо в лицо.

– Сдохни, – хрипло сказал Винсент, подходя ближе, вырастая над Анной, окруженный маревом кружащегося сумрака. И приказал тени:

– Добить.

Собственная тень канзорца послушно ударила своего родителя – еще раз, и еще.

Винсент длинно, презрительно выдохнул. Мантия из мглы, разодранная взрывом, клубилась и вилась обрывками вокруг мага, все его лицо было один сплошной кровоподтек, при взрыве он упал на живот, ударился лицом о землю и едва не задохнулся, пока был без сознания... Но Анна выиграла достаточно времени, чтобы Ричард привел его в сознание, и маг вступил в бой.

Он провел руками сверху вниз, мантия выровнялась, укрыла с головы до ног защитным маревом мглы. Тень с моргенштерном уже рассеивалась в воздухе: так всегда бывало, когда умирал тот, кому она принадлежала при жизни.

– Держись, Анна, – сказал серый маг, вытирая кровь с ее лица черным льняным платком. – Сейчас мы вернем Алейну, и она поставит тебя на ноги.

Он двинулся на другую сторону, огибая вершину по склону.

Шея шестого канзорца была неестественно свернута – это мог сделать только Стальной.

Седьмой церштурунг лежал под ногами у Кела, уставившись в синее небо и редко моргал. Он все видел и слышал, но в ближайшие пять минут не мог и пальцем шевельнуть.

– Я парализовал его. С четвертой попытки! После обнуляющей гранаты!! Чертов церштурунг. – выдохнул высокий светловолосый мужчина с песочными часами на груди, вытирая пот на грязном от земли лице с проступившей сеткой лопнувших сосудов на щеках и вокруг глаз.

– Алейна умирает, Кел. – с нажимом сказал маг. – Если она умрет, то скорее всего умрет и Анна. Ты должен придумать, как их спасти.

– Ох… Свяжи этого, пока он не освободился! Не убивай, свяжи.

Ричард, хромая, влез совсем близко к вершине и встал на торчащем из земли валуне, глядя вниз. Он был дважды ранен ударами церштурунга, отвлекая того на себя, пока Кел пытался сковать его магией. Лучник морщился, но не трогал кровоточащий живот, а, сощурившись, целился вниз, до упора натянув лук. Там бежал снайпер, скатываясь по склону, оставив Стального далеко позади.

Ричард выстрелил. Стрела пролетела почти сотню метров по низкой дуге и ударила бегущему в спину. Его опрокинуло, вторая стрела, пущенная сразу вслед первой, мазнула мимо, но третья попала герртруду в ногу. Тот заполз за куст, но теперь, раненый дважды, никак не мог уйти латного воина. Который, медленно, но верно, шел по его душу.

– Вроде все, – отдышавшись и оглядевшись, сказал Винсент.

– Все. – уверенно подтвердил Ричард, снимая тетиву с лука и позволяя ему разогнуть тисовое плечо.

Оба повернулись к девушкам, распростертым на земле.

Светловолосый застыл над Алейной, схватившись за голову.

– Лечи ее, что стоишь?!

– Я вам не лекарь, – тихо возразил Кел без своей привычной бравады. – Жрец Странника, помните? Походные раны могу, а тут смертельная.

Девушка лежала в луже крови, ее легкое пробил выстрел герртруда. Винсент с трудом подавил желание призвать тень и приказать ей мучительно убить парализованного пленника. Хоть в Алейну стрелял вовсе не он, но какая разница… Воздев все еще дрожащие от слабости руки, маг соткал из мглы змей, и направил их на солдата. Ведь он знал, что канзорский фанатик чистоты, связанный магическими змеями, будет испытывать дополнительную, особо неприятную пытку от погружения в путы Ереси.

– Больше змей, – усмехнулся Винсент, – нужно больше змей.

Он ткал их, творя из тени лежащего, и приказывал оплетать пленника – еще, и еще, и еще.

– Эй. Красавчик. – процедил Ричард, крепко взяв светловолосого за плечо и заглянув ему в глаза тяжелым, темным взглядом. – Ты же из любой грязи чистым выйдешь. У тебя всегда есть кость в рукаве. Придумай, как ее спасти. Извернись. Слышишь?

– Отпрясть назад, – скинув его руку движением плеча, бормотал светловолосый, бисеринки пота выступили у него на лбу, пальцы бездумно и легко касались то щеки Алейны, то ее предплечья, разгладили складку на ее рукаве. Анна снова мучительно застонала от боли. – Подожди, милая, немного, подожди…

– Отпрясть назад? – нахмурился Винсент. – Это же только на вещи действует. Саму Алейну ты не вернешь в прошлое, какой она была до выстрела. Чтоб такое сделать, нужно высокое посвящение?

– Конечно, высокое, – буркнул Кел. – А я всего лишь Верный. Послушай.

Он тихо, но лихорадочно размышлял вслух.

– Рану отмотать назад не могу. Но вещь могу. Пуля же вещь.

– Ну так пуля и вернется в свое состояние до выстрела. Будет в траве валяться целая, на том месте, откуда вылетела. Или может даже обратно вернется в ствол. А рана-то останется!

– Не знаю. Это меч вернется. Кровь с клинка исчезнет, выщерблины исчезнут. А я получу отдачу, те раны, которые он нанес, а я стер из его судьбы. Ну, помнишь. Но на стрелах-то мы не проверяли. Пуля, она же отрывается от ружья. Она с ружьем больше не связана. Их судьбы разошлись. Она становится часть того, в кого попала. Их судьба стала единой. Изменишь судьбу одного, изменишь и другого…

– А отдача? Рана смертельная.

– Если рану Алейны получу я, она меня вытащит… Кто целительница-то у нас… Ох, Странник, пошли мне мудрости!..

Кел весь покрылся испариной, светлые вихры торчали, присыпанные землей. Он был совсем не такой, какой обычно – уверенный в себе прохвост с неотразимой ухмылкой.

– Пробуй! – отрезал лучник.

Светловолосый шептал молитву Страннику. Он всегда отходил с этим в сторону, ненавидел обращаться к богу при остальных. Слишком личное. Но тут было некогда и некуда.

– Отец мой, странник по дорогам мира и судьбам людей, позволь ухватить нити судьбы…

Песочные часы на его шее покачивались и мерцали, молитва Страннику лилась, как тихий шепот. И песок в часах потек назад, снизу-вверх.

Келу было еще расти и расти до возможности действительно обращать время вспять – но обратить один эффект он мог попробовать. Зажмурившись, он скользил по линии судьбы Алейны, видя, что она умрет, если у него не получится. Видя, что, если получится – умрет он.

Нить судьбы пули была четкая, не извилистая, ровная, как ее полет. Она хорошо тянулась назад – и крепко, можно сказать, намертво сплелась с тонкой, светлой нитью Алейны. Светловолосый тянул темную нить пули, снова и снова, всем телом и всей душой обращая ее вспять, вытягивая свершенное назад, делая его несвершившимся.

Пуля вышла из груди девушки, зависла между дрожащими ладонями Кела. Рана съежилась, кровь из рыжего дуплета втянулась обратно в тело. Хотя рваные прорехи в дублете и рубахе остались нетронуты.

Глаза Алейны широко распахнулись, она крикнула, рывком садясь. Растрепанные волосы цвета угасающего в углях огня, нечто среднее между темно-красным и огненно-рыжим, обрамляли юное лицо. Зеленые глазищи заполнили переживания: боль, подлость засады, смерти, страдание. Нет, не страдание. Сострадание.

– Анна! – воскликнула Алейна, глядя на распростертую, искалеченную подругу. Зажав кровоточащее плечо, она вскочила, будто только что не лежала здесь умиравшая, и бросилась к ней.

Кел развел трясущиеся руки, круглая пуля, целая, не смятая, упала на траву. Никакой раны на самом жреце не появилось. Он остолбенело смотрел на свои ладони. Винсент присел к другу, внимательно его разглядывая, словно искал отдачу.

– Ее не может не быть, – тихо сказал потрясенный Кел, чтобы Алейна не услышала. – Ты посмотри, что я сделал. Я ее по сути оживил. Но не срастил тело и не вдохнул жизнь, а более… – пальцы его двигались, словно перебирая невидимую нить, – …тонким способом. Как после такого может не быть отдачи?

– Боюсь, и отдача будет не такая примитивная, – сумрачно ответил Винсент, который в закономерностях и тайнах магии разбирался лучше остальных. – Ты не с ее раной работал, ты работал с ее судьбой. Вот и отдача будет на твою судьбу. Боюсь, как бы не зеркальная.

– Отец мой! – вытирая пот, прошептал Кел. – Каждый раз ты открываешь что-то новое, что изумляет и поражает меня. Позволяешь стать чуточку мудрее. Спасибо тебе.

– А столько еще сокрытого в этом мире нас ждет, – без улыбки добавил Винсент. Глядя на расстилающийся впереди мрачный лес с вырастающими то тут, то там вершинами Холмов.

Яркий свет угас, одновременно с со стоном Анны, и с ранами, затянувшимися у нее на груди.

– Ани, – сказала Алейна, гладя дрожащими пальцами окровавленные волосы подруги. – Мы живы, Ани.

– Жи… вы… – прошептала та, глядя в синее небо.

Семидесятый холм окружала тесная чаща; в просветы между стволами едва протиснешься, а некоторые и вовсе уродливо, буйно срослись. Гротескные формы вздувшейся коры, будто и здесь в плену томятся какие-то фантастические монстры, а путник, может лишь гадать по безумию изгибов, какие. Редкие прорехи в этой нерукотворной стене прикрыли заплатки из пышно разросшихся кустов.

Такие рощи густятся темно-зелеными кольцами вокруг большинства Холмов. И, конечно, неспроста. Как-то раз бабка-толоконщица Мирв, заглушив грохочущие жернова и снимая с чана чугунную крышку, с охотой объяснила лисам, почему:

– Не люд эту з а щить сробил. Эт голмы сами зачищаются, от людев! Шоб глупы да вяселы, гул я ны разны, к тварям-низвергам не совалися. А то ведь гуль-гул я шмыг з а цепь, внутрь столбов пролезет, ан чудище его цап – и сожрет. Иль того хужей, подомнет буйну голову, замутит взоры, да пойдет бедовый по голмам чудищ высвобождать! Разум какой-есть потеряет… Оттого древы вокруг голмов так и лепятся, так и лепятся… Шоб людев не спускать.

Она погрузила в чан раму с натянутой мелкой сеткой, зачерпнула полную сеть рыхлой желтоватой массы и принялась встряхивать-перетряхивать ее, избавляясь от сока и попутно раскатывая массу равномерным слоем по сети, ловко формуя ее в ровный квадрат.

Старший смотритель Корник над бабкиной наукой надсмеялся:

– Кольцевые рощи? Никакая это не защита, – сказал он, укладывая войлочную подстилку на все еще влажный желтоватый лист бумаги, и накрывая сверху другим листом. – Просто Холмы невероятной магией сверху-донизу пропитаны. Немудрено: внутри каждого спит владыка великий, легендарное чудовище, нежить или архимаг, да из самых могучих. Они сами по себе магию источают, так еще Печать стоит многосильная, вокруг печати защитные обелиски и прочие магические контуры. В каждом Холме по-своему устроено. А сверху всего лежит великая охранная сеть. Как минимум пять тысяч лет уже!

Он постелил еще войлоку и аккуратно накрыл следующим листом.

– Когда так много высокой магии в одном месте живет тысячелетья, да еще и в малом отрезке под две сотни низвергов запечатано!.. Земля наша всеми стихиями пропитана насквозь. А древы, как и все живое, стремятся туда, где лучше кормят. Каждый куст норовит укорениться где из земли можно выкачать больше соков. Вот вам и чащи вокруг Холмов. Вот и расцветают колдовские деревья-травы, бродят невиданные звери, скитаются по Холмам чарные твари…

Смотритель Корник водрузил сверху последний, сотый лист.

– Ужас, а не книга получится. Толщиной будет с три ладони, на что вам такой монстр?!.. Ладно, тащите под пресс. Половину, все сразу не влезет.

Переплетчик и художник Стефан Цвейт, смешав краску с лаком и пробуя на обтянутой светлой кожей обложке, нахмурился цвету и потянулся за банкой с киноварью. Найдя после второго подмешивания искомый бордовый тон, он слегка высветлил его, а затем вынул бутылочку с бурыми крупицами, слабо звякавшими о стекло.

– Если выпарить сок глиняной холмовой мурвы, образуется бурая россыпь, – сказал он. – С виду как сухая земля или крупный темный песок, а на самом деле соль.

Суховатым пальцем постукивая по узкому горлышку, он высыпал полгорсти крупинок прямо в смесь.

– Растворяется за милую душу, и потом так стягивает, что краска лет двести не растрескается и не сойдет. Переплет будет водостойкий. Можно и сами листы обработать, но цвет станет темный. Да и дорого, сотню листов… Кстати, для чего вам столько?

Лисы не ответили.

Высокий человек с поблекшей кожей и выцветшими волосами смотрел на книгу, полную пустых страниц. Только номера красовались вверху на каждой, от единицы до двухсот.

– Книга Холмов? – переспросил Кел, глядя на него, словно пробуя это имя на вкус.

Хилеон кивнул.

– То есть, ты сделаешь почти десяток копий этой книги и раздашь ее доверенным хантам? Чтобы мы общались со смотрителями, с холмичами и ушельцами, в общем, исследовали Холмы и заносили всю информацию в этот общий свод? – спросил Винсент.

– Я сделаю одну книгу. Просто она будет одновременно во многих местах, – улыбка скользнула по сумрачному немолодому лицу. – Это называется Эгисово расслоение.

Чуткие пальцы Хилеона пришли в движение, и лисы, притихнув, смотрели, как книга двоится, троится, восьмерится у них на глазах. Светоносный будто играл на невидимой арфе, последний широкий жест – и все восемь отражений разошлись в стороны. Перед Хилеоном висел в воздухе ряд из здоровенных, толстенных и абсолютно одинаковых томов.

Опустив книги на пол, он пояснил:

– Бумага пропитана стойкой защитой. Не сгорит в огне, не испортится водой, да и обычный удар меча ничего ей не сделает. Простые чернила использовать не выйдет, они будут просто стекать со страниц. Но в книге сможет писать каждый, у кого есть солнечная кисть. И написанное слово станет видно всем, у кого есть книга.

Солнечная кисть Хилеона была сама по себе маленькое произведение искусства: обоюдописчая, чем ближе к верхнему кончику, тем ярче блестит скрытый в ней свет; чем ближе к нижнему, тем гуще темнота.

– Дневная кисть пишет открыто, ее запись будет видна всем. То, что пишет ночная, прочту лишь я. Если вам понадобится написать что-то, чего не увидят остальные, пишите темным концом. И еще, ночная кисть может стирать то, что написано дневной, и наоборот.

– То есть, они одновременно бесконечный карандаш и стерка друг для друга? – спросил Винсент, обычно презрительное лицо которого озарилось удовольствием созерцателя.

Лисы столпились вокруг и улыбались. Рядом со Светоносным такое происходит часто. Наверное, это нормально, когда перед тобой стоит отчасти всемогущий человек, и скупыми движениями рук решает задачи, которые только что казались неподъемными. Внутри от такого светлеет и хочется улыбаться. «Отчасти всемогущий» звучит странно и даже глупо, но на поверку лучше всего отражает сущность Хилеона.

– Надо перенести в книгу всю информацию об уже исследованных Холмах, – заметил Кел. – Ты приказал всем собирать и приносить достоверные хроники, летописи и сказки?

Хилеон кивнул:

– Посадим писца прямо здесь, в библиотеке. Он занесет в Книгу то, что есть у смотрителей, все, что принесут из народа – и все, что отыщет на этих полках. Так что уже недели через две, книга Холмов станет на треть заполненной. Через пару месяцев наполовину… А вы и другие ханты заполните ее до конца.

Сказать, что книга Холмов станет желанным и долгожданным инструментом для любой ханты – значило не сказать ничего. В мире утраченных знаний, разрозненных обрывков и противоречивых легенд, невежественных смотрителей из выродившегося, хоть некогда и великого ордена, такой книги не хватало, как воздуха.

– Но она ужасно большая и тяжелая, – пожаловалась Алейна, наморщив нос. – Как ее таскать? В броневагоне возить нормально, но броневагон-то ни на один Холм не взвезешь.

– И близко к Холму через лесное кольцо не подъедешь, – кивнул Дик.

– Прелесть расслоения в том, что всякое воздействие на предмет проявляется на каждой из его манифестаций, – просто ответил Хилеон. – Мы сделаем книгу легкой, как перышко для носителя солнечной кисти, и тяжелой, как глыба для всех остальных.

Когда человек так легко и так верно решает вопросы, обычно ставящие тебя в тупик, границы возможного раздвигаются, и мыслить начинаешь по-новому. Светоносный свел руки друг к другу, медленно сжал в худые кулаки. Сказал – сделал. И удовлетворенно кивнул.

– На всякий случай, возьмите две кисти. Одну можно носить с собой, другую спрятать в повозке.

С тех пор книга Холмов хранилась у лисов в броневагоне, ведь никто посторонний ее оттуда не утащит. Даже с места фиг сдвинет. Так что лисы в наглую клали свое сокровище на верхний люк, оставляя в качестве замка. Как вызов возможным грабителям и недругам: ну, попробуй отодвинь и открой!

Писчими стали Винсент и, как ни странно, Анна. У Кела оказался совершенно невыносимый почерк – тонкий, длинный и нечитаемый; Дмитриус, ясное дело, железными руками писать не мог, Ричард был вполне доволен своим умением бегло считать шкуры и стрелы, а также сэкономленные герши; читал он по складам, а писать не умел вовсе, и считал это дело для рэйнджера пустой тратой времени. Хорошим кандидатом на ведение книги была Алейна с ее академическим образованием в янтарном храме Лёдинга, но вот уж у кого всегда находилось достаточно иных хлопот: если не лечить, то собирать травы, цедить отвары и делать заготовки для зелий и мазей на будущее.

В итоге, книгу Холмов заполняли то Анна, то Винсент. Он сейчас и сидел за ней на крыше броневагона, открыв на семидесятой странице и описывая внешние признаки возвышающегося впереди Холма: высоту и форму, цвет мурвы, покрывшей склоны, какие стихии наиболее сильно чувствуются внизу и какие на вершине. В общем, стандартный свод.

Винсент также вживил в страницу три кусочка почвы – снизу, с середины склона и с вершины. С помощью смолы: они темнели в крупных каплях, словно останки древних насекомых. И в любой момент их будет можно вынуть оттуда для анализа.

Отдельно шло описание обелисков: их лисы запечатлевали в специальную призму, а затем делали на страницу оттиски, получались маленькие живые картинки. Дотронувшись до каждой из них, читатель мог погрузиться в сохраненный образ и словно побывать в запечатленном месте.

– Чего это Дмитриус запропастился, – с беспокойством спросила Алейна. – Неужели герртруд такой прыткий, с двумя-то стрелами в тушке?..

– Какой бы ни был, Стальной не даст ему уйти, – равнодушно отозвался Винсент, даже не глядя на двоих пленников, прикованных к рабьей подвеске. Броневагон раньше принадлежал торговцам живым товаром, наличие цепей и кандалов и теперь было вполне на руку лисам, на руки и на ноги панцерам. Шейные кандалы надевать не стали, к чему унижать и без того униженных. Скованны они были совершенно обычным железом, без примеси всякой магии, а то вдруг один из них нульт.

Дорога, на которой встал броневагон, огибала Холм и уходила одним концом дальше в лес, а другим прочь из древней земли, на ровную, как блюдце, маленькую равнину, ведущую к поселению Землец.

– Ты лучше скажи, как там Анна? – спросил серый маг.

Анна наполовину ворочалась и стонала, наполовину спала. Тугая перевязь стиснула распухшее лицо; из-под нее торчала полая деревянная трубка, чтобы поить несчастную. Черноволоса почти сверху донизу была забинтована плетенкой, пропитанной отваром лечебных трав Разнодорожья. От нее пахло как от избы травника в недели осенней засушки; хотя все заглушала жирная и ужасно воняющая черевичная мазь. Хотя заживляющая сила мази была сильнее ее вони. И даже сквозь всю эту гремучую смесь сумел пробиться приятный запах холодящих раны мятных слез.

– Да так… – Алейна дернула углом рта, как всегда делала, когда была недовольна собой и своим трудом. – Я по одной ране сращиваю, боюсь сразу все исцелять, слишком много ран, поплывет она. От эйфории. Слишком много жизни вольется, будет как пьяная минимум неделю. Вот пулю из плеча вынула и срастила кость. Следующее лицо, потом грудь. Пусть медленно, но через день придет в порядок.

Это «медленно, через день», хоть и было сказано с совершенно искренним простодушием, сильно покоробило обоих пленников. Лица канзорцев, и без того по-злому неприязненные, сковала мрачная решимость бороться до конца. Сынам великой родины нельзя уступать злу. Мало того, что проклятая жрица у них под носом творит свои богорядвы, так еще и сам факт, что им, поборникам чистоты, приходится залечивать полученные в боях раны неделями и месяцами – а подбожникам посылают целительные дары, и они утопают в незаслуженных благах, когда каждая их молитва разрушает мир!..

Анна что-то замычала и попыталась перевернуться бок, но он был изранен сильнее, поэтому Алейна ласково, но решительно воспрепятствовала этому. Она толкла в маленькой ступке сон-траву и синюю соль, смешивая их, чтобы подруга, все еще взбудораженная трансом, ранами и зверским напряжением боя, смогла крепко уснуть.

– Готово, – сказала наконец девушка. – Ани, зая, попей.

Израненная черноволосая жадно втягивала сонную воду деревянной трубочкой, аккуратно выпила всю чашку и даже не закашлялась. Ведь это был ее далеко не первый раз.

Уже спустя минуту она крепко спала.

Алейна встала и отряхнула штаны, испытующе глядя на пленников непредсказуемо-зелеными глазами.

– Теперь вы, бронеголовые, – сказала она.

Оба церштурунга канзорских диверсионных войск особого назначения приготовились к пытке. Винсент, прикрыв глаза, повел руками, и тени обоих ожили, налились весом и темнотой. Повинуясь кивку Алейны, тени схватили Карла, избитого церштурунга со сломанной рукой, прижали к стене броневагона – так, что он не мог двигаться.

Карл кричал. Твари тьмы цепко держали его, а живое порождение ереси, подбожница, нависла рядом и вливала в сломанную руку яркий, мучительный свет.

– Нет! – стонал он по-канзорски. – Не смей пачкать меня своей скверной, шлюха!

Голос у Карла оказался тонкий, глубокий, страстный. Он мог бы петь тенором, солируя в хоре, только надо было отказаться от клевца.

– Я остаюсь чистым во имя Канзората… я остаюсь… ааа!

– Да пожалуйста! – в сердцах выкрикнула Алейна, отдернув мирящий свет, видя, что тело солдата отторгает его. – Хочешь мучиться, мучайся.

Девушка обхватила его посиневший локоть, нащупала неестественный выступ под опухшей плотью – теперь она почувствовала его не только опытными, чуткими пальцами, но и на собственной шкуре. И рывком вправила сломанную кость.

Боль ослепила Алейну. Поджав скорченную словно огнем руку, она всхлипывала, отвернувшись от пленников, слезы градом катились по щекам. Канзорец тоже протяжно взвыл, но, глядя на плачущую девчонку, выдавил:

– Кара… настигла тебя… мироубийца, – он дышал тяжело, а всхлипывал тоненько, с подвывом, как обиженный котенок. – Погоди… Мир покарает тебя… еще сильнее…

– Высшая кара этого мира – тупоголовые мужики, которые не знают ничего, кроме войны и поисков врага, – развернувшись к нему, прошипела девушка.

У нее не было сил объяснять панцеру, что адская боль в совершенно здоровой руке была не наказанием-откатом за совершенное действие (совершенно не магическое, к слову), а свойством постоянно действующего сострадания. Матерь дала своим жрецам возможность тонко чувствовать тело больного, но обратная сторона этой силы заключалась в том, что лекарь вынужден переживать мучения, исцеляя их.

Целитель Хальды не спросит: «Так болит? А так?», тыкая больному в разные места – последствия каждого тычка он ощутит самолично. Как и все, что ощущает в данный момент тело пациента. Поэтому целители безумно благодарны Матери за возможность снизить эту боль. Но что делать, когда больной по той или иной причине не принимает обезболивающий, мирящий свет?.. Только терпеть. Со-страдание так называлось не зря.

К счастью, Алейна никогда не полагалась на одни только дары Хальды, на силу исцеляющего света – но пользовала и травничество, и полевую медицину, и даже академическую хирургию.

– Слушай внимательно, бронеголовый. Я не использую сил Матери на тебе. Буду лечить как травник, как ваш полковой фельдшер. Руками, мазями, благодатной канзорской алхимией. Могу оставить как есть, только руку зарею.

– Даже благодатная помощь из рук подбожника причащает грязи, – вроде и твердо, но все равно жалобно ответил Карл. – Не надо мне твоего лечения.

– Как знаешь, – кивнула она, приставляя рейку к его руке и туго заматывая от плеча и вниз под аккомпанемент его слабых всхлипов. – Ходи с распухшей мордой, рань язык и щеки осколками зубов.

Тени, повинуясь кивку Алейны, отпустили его, и панцер обвис в кандалах, сжав губы бледной полосой. Хотя было видно, что после вправленной кости и шины ему стало легче. Девчонка повернулась ко второму пленнику и с удивлением заметила, что его взгляд не был полон неприязни, а скорее просто мрачный, но при этом какой-то… Сложно выразить одним словом.

Как если ты предан идеалам своей страны, но ты веришь и собственным глазам, и собственному сердцу, они говорят тебе, что враг достоин уважения и что по большому счету он тебе вовсе не враг; но ты не ставишь под сомнение войну и задачу стереть жрецов и богов с лица земли – просто не хотел бы стирать эту жрицу, эту девочку, ты бы хотел, чтобы она прекратила быть подбожницей и беззаботно смешивала травы где-нибудь в столичном штрайнстьют; но сражаясь с подбожниками и детьми скверны, ты увидел и услышал достаточно, чтобы понимать: у нее тоже идеалы и она так же не отступится, а значит, ваше обоюдное благополучие возможно лишь в ином, лучше мире, в другой жизни – а здесь победит либо верное дело Канзора, либо греховное владычество разрушающих мир богов. И тебе жаль, что это так, и тебе почему-то изнутри захотелось, чтобы это не было так, чтобы невозможное стало возможным, и стало можно как-то совместить – и величие безукоризненной Родины, и пылкую искренность убеждений зеленоглазой девчонки…

Вот это выражение осторожного сожаления, смешанного с затаенной, не осознанной даже самим канзорцем улыбкой, любующейся ее чистотой, Алейна и увидела на хмуром, мрачном лице пленника. Или ей показалось. Ведь как только он заметил, что жрица смотрит, недобро свел брови и словно закаменел. Словно привычно надвинутая броня, выражение неприступной твердости сковало его лицо. Ни капли доверия врагу.

Алейна вздохнула.

– Пей, – тихо сказала она, наклоняя горлышко баклаги к его губам.

Конечно, им очень хотелось пить, после изнурительного бега на холм и боя прошло уже полчаса. В глазах у безымянного для нее солдата промелькнула тень благодарности. Девчонка не подала вида, что заметила это, и протянула баклагу Карлу.

– Вода не из Храма, а из ручья, – не удержалась она. – Чистая от скверны.

Хоть к питью сей убежденный сторонник Чистоты припал без разговоров про грязь…

Сзади послышались шаги и кряхтение.

– Уфф!.. Больше вокруг никого, – громко сообщил Кел, который вместе с Ричардом обошел Холм по кругу в поисках лагеря церштурунгов, и вернулся обратно, изрядно запыхавшись.

– Сверху тоже не видно, – Винсент, оказывается, уже закончил с Книгой, слез с крыши броневагона и устроился в тени под густыми зарослями орешника. Надменный маг вылепил из серой материи комфортное кресло, в котором и восседал, откинувшись назад. Глаза его подернулись блеклой пеленой – как всегда бывало, когда он смотрел через одну из своих слуг-теней. В данном случае, Винсент скользящим полетом огибал Холм в теле ворона, сотканного из мглы, и внимательно разглядывал окрестности.

– Зато мы нашли их ночевку! – гордо заявил Кел. – А там припасы и кое чего поинтереснее.

– Мы нашли? – нахмурился Ричард, не любивший выскочек в общем, а этого выскочку в частности.

– Я был с тобой, поэтому тоже нашел, учи семантику, – беспечно отозвался светловолосый, который уже пришел в себя и натянул поверх походной рубахи свою традиционную накидку самоуверенности. – Без исходящего от меня сияния ты вообще бы ничего не заметил, так что рот закрой, а то з у барь влетит.

Ричард мог сколько угодно продавливать его взглядом, но так и не додавить до залежей совести, а только сломать гляделки.

– Где Дмитриуса носит? – буркнул вместо этого рэйнджер. – Это по его части.

Он держал в руках небольшой, но тяжелый механизм, явно созданный мехгардами. Только что канзорской печати на нем не было, но кто еще умеет создавать такие штуковины, как не механики-антимаги. Лисы уже сталкивались со сферами отрицания, так что печать здесь была и не нужна.

– В их лагере сфера только одна. А должно быть четыре, чтобы закопать по сторонам Холма, – объяснил Ричард. – Три других значит уже закопали. Раз Стального нет, пойду сам выкапывать…

– Да идет он, – сказал Винсент, ворон которого видел все сверху. – Вон, по склону спускается. И, хм, зачем-то несет канзорца. Которого ты подстрелил.

Латный воин тяжело лязгал, медленно двигаясь к броневагону. На стальных плечах лежал измочаленный герртруд с обломком стрелы в спине. Внезапно он двинулся и застонал.

– Гнилья кровь! – выругался от неожиданности Ричард. – Ты не добил панцера?!

– Удивительное дело, – поднял брови Кел, говоря негромко, зная, что Дмитриус услышит его даже с сорока метров. – Что это с тобой?..

Пленники исподлобья глядели на лисов. Они были развернуты к склону спиной, и своего собрата на руках у Стального видеть не могли.

Алейна вскочила, отерла руки о замызганные накладки, идущие по ее штанам от бедер до колен, и вгляделась. Увидев, что пленник и правда жив, она улыбнулась и легко помчалась вверх, навстречу латному воину.

– Ты не убил его, – ласково сказала девушка, касаясь стальной руки.

– Принес… тебе. – гулко раздалось изнутри доспеха.

– Спасибо. Опусти на траву.

– Сейчас?..

– Наконечник стрелы ходит внутри него, от движения твоих плечей. Если ты пронесешь раненого еще минут пять, он изрежет его внутренности, и я вряд ли смогу что-нибудь сделать. Ну и конечно, его упертые собратья опять заведут плач о скверне и чистоте.

Девушка говорила безмятежно, как собрату по детской игре. Темно-рыжие волосы поблескивали на солнце, веснушки смешливо сгрудились на наморщенном носу.

Стальной воин, помедлив, осторожно снял пленного с плечей и опустил его на землю.

В одной руке жрицы разгорелся бледный мирящий свет, впитался в спину герртруда; в другой сверкнул обоюдоострый цельнолитой ланцет. Алейна в одно движение взрезала рану, отбросила в гущу леса окровавленный обломок стрелы. Раненый глухо заревел, глаза его раскрылись, зрачки метались, взлетая наверх под веки. Он инстинктивно пытался перевернуться на бок, но жрица не дала, зажав ладонью кровоточащую рану.

– Хальда, милосердная матерь мне и любому встречному, – тихо, напевно взмолилась девушка. – Если я дочь твоя, то каждый на свете мне сводный брат или сестра, отец или мать, любимый или дитя. Нельзя не спасти ближнего; дай мне пригоршню твоего света – сколько смогу унести.

Руки Алейны засияли.

– Я так хочу поделиться им, с другом или врагом.

Поток светящейся жизни влился в рану канзорского снайпера, она за секунды заросла.

Верная закончила молитву, а раненый уже спал. Вернее, он уже не был раненым. К счастью, канзорец не знал, что исцелен гнусным еретическим чудовством, а тем более, силой Богини.

Быстро заживив неопасную и неглубокую рану в его ноге, Алейна удовлетворенно кивнула и утерла пот.

– Тащи к остальным.

Легкая рука вновь коснулась Стального, и тут же, прыткая, как древесная белка, девчонка умчалась вниз к броневагону. Дмитриус неподвижно смотрел ей вслед, затем накрыл могучей стальной ладонью место, где Алейна дотронулась до него. Отвернулся и уставился на открывающийся впереди вид.

Зеленый покров густого леса с торчащими то тут, то там вершинами Холмов тянулся направо и налево сколько хватало взгляда. Семидесятый стоял на отшибе, на краю древней земли. Лес обнимал его с трех сторон, а спереди от Дмитриуса было просторно и свободно. Только цепочка старых, обветренных обелисков окружала подножие Холма. За ними темнело кольцо леса, а дальше светлел луг, расходился в гладкую и чистую, чуть цветастую равнину – ее пересекал росчерк сверкающей на солнце маленькой речки Повитухи, которая вилась между Холмов и вытекала на равнину, синяя, как сапфировая жила.

Дмитриус не мог видеть всей расстилающейся перед ним красоты. Но знал, что она есть. Он не мог проронить слезу по утраченным глазам, не мог вдохнуть свежий ветер с равнины и почувствовать в теплом воздухе, как широко зевает утро, переходящее в солнечный полдень… Так было и с Алейной. Стальной не мог ощутить или даже увидеть ее. Но он знал, какая она. И этого было достаточно.

Ворон на полной скорости врезался в мантию мага и растворился в ней без следа. Винсент, совсем не щурясь от солнца, смотрел на Дмитриуса через серый капюшон.

– Чего он там встал?

– Оставьте человека в покое, – Кел, умытый и просветлевший лицом, приподнял одну бровь. – Забыли слово «тактичность»?

– Я и не знал никогда, – ответил немытый, уже слегка обросший космами рэйнджер.

– У нас трое пленников, – Алейна была явно довольна тем, что не всех врагов поубивали, а одного она отвела от смертной черты. – Можно допрашивать.

– Для дознания и одного достаточно, – сплюнул лучник. – Хотя, больше не меньше, всегда можно… Молчу.

Перед пронзительным взглядом Алейны пасовали все, даже всегда уверенный в своей правоте Кел и жесткий, диковатый Ричард.

– Ну так начинайте, – сказала она. – Я свое дело сделала.

И уселась рядом со спящей Анной, легкими пальцами поглаживая волосы подруги.

Дмитриус спустился к броневагону, снайпера он нес не по-человечески, а взяв подмышки, на вытянутых руках. Удобно, коли твои руки из стали и не ведают устали! Форменные сапоги канзорца, хорошо потертые о северные дороги, волочились по чужой земле, которую немало топтали как свою. Герртруд не проснулся, когда его повесили на кандалы, только волосы прилипли к покрытому испариной лбу, потому что Алейна исцелила его именно так – жарко и накрепко.

Подойдя к девушкам, латный воин встал так, чтобы загородить их от взгляда пленников, и легонько стукнул пальцем себе по животу. Броня тут же вскрылась немалой дверцей, высотой почти во весь его торс, откуда высунулись четыре маленьких, сморщенных руки землистого цвета, и с большим трудом выдвинули тяжелый снайперский огнестрел. В его прикладе была полоска с гравировкой «Ганс Штайнер», а под ней больше двух десятков аккуратных маленьких зарубок.

– Анне, – проронил Дмитриус. – Заслужила.

И положил тяжелое оружие с удлиненным стволом у ног черноволосой.

– Итак, трое. Хороши, как на подбор, – оценил Кел. – Жаль старшины нет, Винсент его тенью убил. Ну что, служивые, поговорим.

Лица у церштурунгов были мрачные (если не считать того, что у первого лицо распухло и посинело от ударов), смотрели с неприязнью, закаленной в боях. Но за достоинством гордых сынов Канзора, за угрюмым презрением пряталось удивленное непонимание проигравших, казалось, выигранный бой: как же так? Как же так повернулось, что они сделали не так?

– Гадаете, что вы сделали не так? – спросил Кел, который использовал шепот разума и, глядя на пленников, понимал, о чем они в целом думают, мог уловить отдельные их помыслы и даже поймать мысли, как если бы пленники шептали ему на ухо. – Ну, прежде всего, Канзор зря пошел войной на Богов. Но за это отвечать будет весь Канзор… А вы конкретно… зря связались с серебряной хантой. Неужто бирки слабо блестели? – он потрогал серебряную бирку, прикрепленную к кожаному наплечнику. – Или заметили, но все равно решили, что сил хватит? Вот здесь и ошиблись.

– Не ошиблись. Был сильный план, – прошипел побитый Карл. Внезапно по-андарски и вообще без акцента. Оно и понятно, диверсионные жили в Мэннивее за годы до войны, чтобы, когда она начнется, знать Землю Холмов как свои пять пальцев.

– Чем сильный? – удивился Кел. – Сами себя в ловушку загнали: наверху спрятаться негде, пришлось прятаться внизу и после взрыва по-козьи скакать. Половина подъема, прибежали в мыле. Плюс не все сразу, а в три порции. Глупо.

– Вы должны были отрубиться. Первый добежавший вырезал бы вас, как свиней.

– В жизни, – очень серьезно сказал жрец Странника, пальцы которого снова непроизвольно перебирали невидимую нить, – постоянно что-то идет не так. Потому что разум видит два возможных поворота, а на самом деле их десять. Если не рассчитывать на это, ничего нормально не сделаешь. Хороший план предвидит, что одного из шестерых не вырубит. Или двоих. А лучший план вообще не вступать в заранее проигранный бой, так учит мой бог, Странник.

Побитый церштурунг презрительно засмеялся, хотя второй молчал.

– Ваши убоги не предвидели ничего. Что великий Канзор войдет в Княжества. Что власть магов над честными людьми закончится синими кострами, на которых сгорят все, кто не очистился. Что Фирхстагщелчком пальца разрушит вашу хваленую Охранную сеть, что твари из-под Холмов обрушатся на вас, и вы в полной мере познаете вкус ереси, в которой топили наш мир. Вы жили и не знали, что все это случится, Боги не предупредили вас. Они снова подвели тех, кто им поверил. И теперь скверна из-под Холмов пожрет скверну из Княжеств, а после мы вычистим всю мерзость огнем и сапогом. А ты, разрушитель мира, не предвидишь, что умрешь в корчах на костре.

Карл сплюнул кровь и спокойно посмотрел на Кела. В его блеклых голубых глазах сверкала канзорская гордость.

– Ты только что перечислил три акта величайшей мерзости, которые совершила твоя страна, – ледяным тоном ответил Кел. – Маги и жрецы тысячи лет спасали людей и запечатывали врагов рода человеческого под Холмами. Вы выпускаете их, и отвечаете за все зло, что они принесут. Поэтому…

– Оох… – герртруд открыл синие глаза и моргал, пытаясь понять, что происходит. Оба других пленника резко заткнулись. Снайпер был старше их по званию, решать, что говорить врагу во время допроса, должен он, а их дело – помалкивать.

– Пей, – сказала Алейна, протягивая герртруду баклагу.

Выпив воды, солдат быстро пришел в себя. И без лишних предисловий проклял девчонку, которая спасла ему жизнь.

– Ходячая чаша скверны, – негромко отчеканил он голосом, полным рубленого осуждения. – Против воли ты черпнула отвратной грязи своей и измазала мне самую душу.

Судя по неподдельной боли, звучавшей в его голосе, он был один из чистых, не тронутых магией. Тех, кто сохранил девственную чистоту до зрелых лет, ни разу не принял ничьих чар, отверг все заклинания врагов в боях – и с гордостью нес эту чистоту, как знамя. Теперь его гордость была растоптана.

– Ты знала, что я беззащитен и слаб, и воспользовалась…

– Все началось с того, что ты и твои друзья воспользовались нашей слабостью и беззащитностью. Когда сначала взорвали нас, а потом стреляли по нам из кустов.

– То были засада и бой, – канзорец говорил тихо, с полным самообладанием. – Легитимные приемы справедливой войны. А твои действия, после боя, нельзя классифицировать иначе как пытку пленного.

– И вправду, если один мужик отдал другим мужикам приказ убить, их убийства внезапно становятся легитимны и справедливы! То ли дело спасти панцера, чтоб он не сдох, вот что бесчеловечно!

– Просто на будущее, – вежливо уточнил Кел. – Следовало оставить тебя умирать?

– Следовало, – по-строевому четко кивнул церштурунг.

Лисы не в первый раз бились с канзами, и уже привыкли к подобному. Однажды, раненый солдат, даже находясь в полубреду, понял, что его лечат магией. И впал в такой припадок, что ударился затылком о камень, потерял сознание. Алейна вылечила его, но, очнувшись, он понял, что был исцелен с помощью скверны, разрушающей мир, и сбросился со скалы. Каково же было удивление лисов, когда падающего подхватил сотканный из мглы дракон! Потому что дракон был не из слуг Винсента, а чужой…

Серый маг скривился, глядя на снайпера, бледного от сдержанного гнева. Он считал его придурком, как и остальных жителей великого Канзора. Люди, по собственной воле поколениями отказываются от всех преимуществ магии, а теперь еще и восстали против тысячелетней мудрости богов? Месяц лечат перелом, который верная жрица Матери может зарастить за день; умирают от болезней, которые она изгоняет движением руки; предпочитают, чтобы их дитя умерло, вместо того, чтобы спасти его «скверной»? Как можно называть таких людей, кроме как идиотами? Канзорцы признавали алхимию, и развили ее лучше, чем остальные народы, но алхимия хоть и природная, в применении гораздо медленнее и слабее магии, никогда не даст тех же результатов и возможностей.

– Фирхстагпридет за тобой, разрушитель мира, – тихо сказал снайпер, синие глаза сверкнули. – Он посмотрит на тебя, и от одного его взгляда ты сгоришь в чистом, испепеляющем огне.

Фирхстаг, «гордость нации». Он говорил о Просперо, и при упоминании о нем все трое канзорцев просветлели лицами, налились гордостью. Мифический нульт, которым пугали всех магов севера. Хотя какой уж мифический – после всего, что он сделал.

Полтора года назад Просперо пришел вместе с пятой армией под неприступные стены Брандбурга, стоящего на великом истоке тверди, защищенного как никакая иная крепость в мире. Взмахом руки обрушил стены и башни, замки и дома. Обнулил всю магию, включая великий исток, на десяток миль вокруг. Вот просто так, взял и снес город, который пережил даже Нисхождение, простоял неприступным сотни лет.

Прошел год, королевство Бранниг стало одной из провинций Казора, а канзы вторглись в Антар, сильное и славное рыцарское княжество, один из столпов Союза. Вторглись и двинулись по антарской земле бронированным катком… А на захваченных территориях одна за другой вспыхивали искры синих костров. Кулаки Винсента сжались, потому что, как всегда, он против воли ощутил горящим на синем костре не незнакомого мага или жреца, а самого себя.

Великая северная война – вот что сейчас происходит к западу от Мэннивея, от Холмов. Но и Разнодорожье не осталось в стороне от битвы Канзора и Богов. Просперо пришел и сюда. Пришел втайне, тихо, когда никто не ждал – и одним движением руки снял великую охранную сеть. Холмы, спавшие тысячи лет, пробудились, и твари полезли из-под них.

Винсента восхищала такая поистине божественная мощь. Хотя «божественная» про арх-нульта звучало насмешливо. Серому магу было плевать, какие там убеждения у этого Просперо, что он за человек по характеру, что им движет. Главное, насколько он гениальный нульт. Ведь в мире, полном магии, великий нульт сильнее архимагов: он может обернуть магию против ее же носителей – высвободить энергию и направить ее как пожелает. Возможно, этот Просперо сильнее даже младших богов. Мог бы он победить Короля Ворон и спасти лисов, попавших к нему в капкан? Наверняка смог бы, капризный бог вообще не производил впечатление могущественного. Только и мог, что издеваться над беззащитными смертными…

Отчего же тогда Просперо так редко используют? Гордость нации ни разу не всплыл на антарском фронте. Никто не знал, как он выглядит – это при всей мощи канзорской пропаганды. Тайна личности арх-нульта была главным секретом разведки.

– Ваш герой и так наделал достаточно дел, – вздохнул Кел. – Что за дурацкие у вас понятия о героизме. Выпустить наружу врагов рода человеческого, и радоваться, как они будут уничтожать безвинных людей, которые здесь просто спокойно жили?! Это по-вашему Чистота? А если бы Холмы испокон веку стояли в Канзоре, и мы спустили тварей на ваших жен и детей?

На лицах солдат проступило легкое недоумение. Допрос проходил не совсем так, как они привыкли. Никто не макал их в кадку, не прижигал раны углями, не втыкал иглы под ногти, даже мочку уха никому не отрезали. Разведка не донесла церштурунгам, что ханта «Лисы» чрезвычайно склонны к задушевным разговорам у походного костра.

– Ну вот представим, – как ни в чем не бывало рассуждал Кел. – Пусть ваш план сработал и благодаря засаде со взрывом вы нас поубивали. Чего бы со Стальным делали? Пули его не берут, он бы пару ваших убил, остальным только бежать, спасаться…

– Дмитриуса они вырубили нульт-гренадой, которая была прилажена к бомбе – все-таки подал голос Дик, которому претила манера светловолосого всегда перехваливать их ханту. – А гремлинов внутри него контузило взрывной волной. Так бы он и валялся отключенный весь бой, если бы я их вштырем не разбудил, а они его не завели со второй попытки.

– Ну так разбудил же.

– Да, после того как Анна меня в себя привела.

– Ну так привела.

– Она одна после взрыва в сознании осталась.

– Ну так осталась. И продержалась.

Канзорцы смотрели на черноволосую. Тот, которого парализовал Кел, глядел с проблеском удивления и интереса. Он взбежал на вершину с другой стороны и не видел Анны в бою. А Карл своими глазами увидел, распухшим лицом и сломанной рукой прочу

Дата добавления: 2015-07-26