ГЛАВА 32. «Я ожидал, что кабинет Тургута окажется еще одной сказкой „Тысяча и одной ночи“ –

«Я ожидал, что кабинет Тургута окажется еще одной сказкой „Тысяча и одной ночи“ – раем восточного мудреца, однако ошибся. Мы очутились в комнате, поменьше гостиной, но с такими же высокими потолками, ярко освещенной светом из двух широких окон. Две стены полностью скрывались за книжными полками. По краям окон висели раздвинутые шторы из черного бархата, а ковер с изображением конной охоты придавал помещению восточный колорит, но на столе посреди комнаты грудами лежали английские справочники, а рядом отдельный шкафчик дивной работы был отведен под полное собрание сочинений Шекспира – высокие, толстые, массивные фолианты.

Однако не господство английской литературы первым поразило меня в кабинете нашего хозяина. Едва переступив порог, я ощутил некое мрачное присутствие, признаки мании, постепенно вытеснявшей светлый дух шекспировских пьес, над которыми работал Тургут. Она проявлялась в том, что смотрела с множества портретов одного и того же лица, надменно глядевшего мне в глаза с гравюры над письменным столом, из рамки на столе, с искусной вышивки на одной стене, с крышки папки, с карандашного этюда у окна. Одно и то же лицо, переданное разными средствами и в разных положениях, но всегда одно и то же худое усатое лицо средневекового властелина.

Тургут наблюдал за мной.

– А, вы узнали, – мрачно сказал он. – Я, как видите, собрал целую коллекцию.

Он остановился рядом со мной, глядя на оправленную в рамку гравюру над столом. Оттиск той же гравюры я уже видел дома, но сейчас она висела на высоте нашего роста, и чернильные глаза словно впивались в наши лица.

– Где вы раздобыли такие разнообразные портреты? – спросил я.

– Где только мог.

Жестом Тургут указал на лежавшую на столе папку.

– Часть скопировал со старинных книг, часть нашел в антикварных лавках или на аукционах. Просто диву даюсь, сколько его портретов гуляют по нашему городу – стоит начать искать. Мне казалось иногда, что если собрать их все, то в его глазах я смогу найти разгадку тайны своей книги, – он вздохнул, – но эти гравюры такие грубые, такие… черно-белые. Мне они не нравились, и наконец я попросил своего друга-художника свести их воедино.

Он подвел нас к нише между окнами, тоже занавешенной черным бархатом. Когда он поднес руку к шторе, меня вдруг охватила паника, когда же шторка раздвинулась под его руками, сердце у меня на миг замерло. Складки бархата открыли картину маслом – потрясающе живую. Это был поясной портрет в натуральную величину, изображавший молодого, коренастого, полного жизни человека. Тяжелые черные кудри падали ему на плечи, а кожа лица, красивого и невероятно злобного, будто светилась, как и неестественно яркие зеленые глаза. Человек раздувал ноздри длинного прямого носа и кривил в жестокой усмешке красные губы под длинными темными усами. Рисунок губ выдавал страстную чувственность, но они были плотно сжаты, словно человек сдерживал дрожь подбородка. Острые скулы, тяжелые черные брови под темно-зеленой бархатной шапочкой, украшенной белым и коричневым пером, – лицо, полное жизни, но лишенное жалости; оно выдавало бьющую через край силу и ум, но не могло скрыть неустойчивости характера. Нарисованные глаза смотрели так пронзительно, что я с облегчением вздохнул, отводя взгляд. Элен, стоявшая у меня за плечом, придвинулась чуть ближе: не из потребности в защите, а, скорее, желая успокоить меня. – Мой друг – прекрасный художник, – тихо заметил Тургут. – Вы понимаете, почему я держу его работу за шторой. Мне не нравится смотреть на него.

С тем же успехом, подумалось мне, он мог бы сказать, что ему не нравится, когда портрет смотрит на него.

– Примерно так Влад Дракула должен был выглядеть около 1456 года, в начале своего правления Валахией. Ему было тогда двадцать пять лет, по меркам своего времени он получил хорошее образование – и прекрасно ездил верхом. В последующие двадцать лет он погубил тысяч пятнадцать своих соотечественников, отчасти по политическим соображениям, но больше – ради удовольствия видеть их смерть.

Тургут задернул шторку, и я порадовался, что не вижу больше этих страшных горящих глаз.

– Я хотел показать вам несколько редкостей, – продолжал Тургут, указывая на деревянный секретер. – Вот здесь у меня – печать Ордена Дракона. Я нашел ее на рынке древностей у старой гавани. А это – серебряный кинжал времен начала оттоманского владычества над Стамбулом. Я полагаю, что его использовали для охоты на вампиров – на эту мысль наводит надпись на рукояти. Цепи и клинья, – он указал на соседнюю полку, – увы, орудия пытки, может быть даже из самой Валахии. А вот, коллеги, жемчужина коллекции.

Он поднял стоявшую на краю столика шкатулку и откинул инкрустированную крышку. Внутри, в складках потускневшего черного атласа, лежали несколько острых орудий, напоминавших инструменты хирурга, а рядом – миниатюрный серебряный револьвер и серебряный нож.

– Что это? – Элен нерешительно потянулась к шкатулке и тут же отдернула пальцы.

– Подлинный набор инструментов охотника за вампирами, – гордо объявил Тургут. – Вероятно, из Бухареста. Несколько лет назад мне привез его друг – антиквар. Таких наборов существовало довольно много – в восемнадцатом девятнадцатом веках их продавали в Восточной Европе путешественникам. Здесь полагалось быть еще чесноку – вот в этом отделении, но я свой повесил на стену.

Проследив его взгляд, я увидел гирлянды головок чеснока, висевшие по обе стороны двери, перед глазами сидящего за столом. У меня мелькнула мысль – как неделей раньше в разговоре с Росси, – что скрупулезность профессора Бора переходит в безумие.

Теперь, через много лет, я лучше понимаю свою первую реакцию: настороженность, которую вызвал у меня кабинет Тургута с его шкафчиком, полным орудий пытки, и обстановкой, достойной замка Дракулы. Дело в том, что интересы историка во многом выражают его самого – ту часть души, которую он предпочитает скрывать даже от самого себя, давая ей волю только в научном исследовании. Нельзя отрицать, что по мере того, как мы отдаемся предмету исследований, он все больше вторгается в наше сознание. Через несколько лет после того я был с визитом в одном американском университете – не в нашем, – и меня познакомили с одним из первых историков нацистской Германии. В своем просторном доме на окраине кампуса он собрал не только литературу по своей теме, но и коллекцию парадного фарфора Третьего Рейха. Собаки – две здоровенные немецкие овчарки – день и ночь патрулировали двор. За напитками в гостиной, где собирались сотрудники факультета, он горячо рассказывал мне, как ненавидит преступления гитлеризма и как стремится в мельчайших подробностях обнажить их перед цивилизованным миром. Я рано ушел с вечеринки, опасливо обошел сторожевых псов и долго не мог отделаться от отвращения.

– Вы, может быть, думаете, что это уж слишком, – извиняющимся тоном заметил Тургут, видимо, прочитав по лицу мои мысли; он снова кивнул на гирлянды чеснока. – Просто дело в том, что мне не нравится сидеть здесь в окружении! злых дел прошлого без всякой защиты, понимаете? А теперь взгляните, зачем я привел вас сюда.

Он усадил нас в кресла-качалки, обитые дамасской парчой. На резной спинке своего кресла я заметил инкрустацию – не костью ли? – и не стал на нее откидываться. Тургут снял с полки тяжелую папку и достал из нее рукописные копии документов, которые мы совсем недавно просматривали в архиве, наброски карт, такие же, как у Росси, только скопированные более тщательно, и, наконец, письмо. Взяв его в руки, я увидел адрес университета, напечатанный вверху листа, и подпись Росси. Я сразу узнал руку: хорошо знакомые мне колечки "В" и "R". И дата отправления: в то время Росси действительно преподавал в Штатах. Несколько строк письма подтверждали рассказ Тургута: он, Росси, ничего не знает об архиве султана Мехмеда Второго. Он сожалеет, что должен разочаровать профессора Бора и желает тому успехов в работе. В самом деле, загадочное письмо.

А Тургут уже протягивал мне маленький томик в старинном кожаном переплете. Я с трудом сдержался, чтобы не вцепиться в него, но совладал с собой и дождался, пока владелец, перелистав страницы, предъявит нам чистые форзацы и, наконец, гравюру на развороте – знакомый уже коронованный дракон с угрожающе распростертыми крыльями, сжимающий в когтях вымпел все с тем же единственным грозным словом. Я открыл собственный портфель, который захватил с собой, и достал свой экземпляр. Тургут положил оба тома рядом на стол, открыв каждый на середине. Мы сравнивали наши сокровища, и каждый видел, что гравюра одна и та же – его оттиск темнее и занимает страницу от края до края, мой чуть бледнее, но это один и тот же дракон. Одинаковым было даже смазанное пятнышко у кончика драконова хвоста, словно щербинка на клише размазывала краску. Элен угрюмо молчала.

– Поразительно! – выдохнул наконец Тургут. – Мне и не снилось, что наступит день, когда я увижу вторую такую книгу.

– И услышите о третьей, – напомнил я. – Вспомните, третью я видел собственными глазами. И у Росси тоже гравюра ничем не отличалась.

Тургут кивнул.

– И что бы это значило, друг мой? – Он уже разложил рядом с книгами свои копии карт и обводил пальцем силуэт дракона, сравнивая его с очертаниями реки и вершин. – Поразительно! Как я раньше не заметил? В самом деле повторяется. Дракон – карта! Но карта чего?

Его глаза блестели.

– Именно это пытался выяснить в вашем архиве Росси, – вздохнул я. – Если бы он успел сделать следующий шаг, тогда или позже…

– Может быть, он его сделал… – задумчиво проговорила Элен, и я недоуменно обернулся к ней.

В ту же секунду дверь между гирляндами чеснока распахнулась и оба мы подскочили от неожиданности. Но на пороге возникло не устрашающее видение, а маленькая улыбающаяся женщина в зеленом платье. Все мы встали, чтобы поздороваться с женой Тургута.

– Здравствуй, дорогая. – Тургут втянул ее в комнату. – Я рассказывал тебе о своих друзьях, профессорах из Соединенных Штатов.

Он любезно представил нас, и миссис Бора, ласково улыбаясь, пожала нам руки. Она была ровно в пол Тургута ростом – зеленые глаза под длинными густыми ресницами, тонкий нос с горбинкой и вихрь рыжеватых кудрей. По-английски она говорила медленно, тщательно выговаривая слова.

– Возможно, муж не дал вам есть, нет?

Мы вскричали, что он накормил нас до отвала, но она только покачала головой:

– Мистер Бора не умеет хорошо накормить гостей. Я… браню его!

Она погрозила мужу крошечным кулачком. Тот явно наслаждался.

– Я ужасно боюсь своей жены, – сообщил он нам.

– Настоящая свирепая амазонка!

Элен, на две головы возвышавшаяся над миссис Бора, улыбалась обоим. В самом деле, пара была неотразима.

– А теперь, – продолжала миссис Бора, – он мучает вас своей ужасной коллекцией. Извините.

Через минуту мы снова сидели на мягких диванах, и миссис Бора, сияя, разливала нам свежий кофе. Теперь я заметил, как она красива – красотой маленькой птички, – тихая женщина лет сорока. Ее запас английских слов был не слишком велик, но она использовала их с добродушным юмором, словно муж каждый день притаскивал домой англоязычных гостей. Одета она была с простым изяществом и выразительно жестикулировала при разговоре. Я представил ее в детском саду, где она работала, – как малыши толпятся вокруг нее и ребячьи макушки достают ей почти до подбородка. Я задумался, есть ли у них с Тургутом свои дети: в комнате не было детских фотографий, а спрашивать мне не хотелось.

– Муж показывал вам город? – расспрашивала Элен миссис Бора.

– Да, немного, – отвечала Элен. – Боюсь, мы сегодня отняли у него много времени.

– Нет-нет, это я отнимаю у вас время! – Тургут с явным удовольствием прихлебывал кофе. – Но у нас еще много дел. Дорогая, – обратился он к жене, – мы собираемся искать пропавшего профессора, и несколько дней я буду очень занят.

– Пропавшего профессора? – невозмутимо улыбнулась миссис Бора. – Очень хорошо. Но сперва надо обедать. Надеюсь, вы едите обед? – обернулась она к нам.

Я думать не мог о еде и старался не смотреть на Элен. Моя спутница, однако, ничуть не удивилась.

– Спасибо, миссис Бора. Вы очень добры, но нам пора возвращаться в отель. В пять часов у нас назначена встреча.

– Да? – Для меня это было новостью, но я послушно подыграл ей: – Верно. С одним американцем. Но я надеюсь еще встретиться с вами обоими.

Тургут кивнул.

– Я сейчас же отправлюсь в библиотеку и отыщу все, что может нам помочь. Надо проверить, не окажется ли гробница Дракулы в Стамбуле – не совпадают ли наши карты с каким-нибудь районом в городе или окрестностях. У меня есть несколько книг по старому Стамбулу, и у друзей богатые коллекции. К вечеру я все для вас выясню.

– Дракула, – покачала головой миссис Бора. – Шекспир мне нравится больше Дракулы. Более здоровый интерес.

И еще, – она лукаво взглянула на нас, – Шекспир платит по нашим счетам.

Они устроили нам шумные проводы, и Тургут назначил новую встречу в нашем пансионе в девять утра. Он собирался рассказать, что ему удалось раскопать в книгах, а потом надо было заглянуть в архив и узнать, какие там новости. Тем временем, предупредил он, нам следует вести себя осторожнее и не пропустить слежку или другие признаки опасности. Тургут собирался проводить нас до пансиона, но мы уверили, что доберемся сами – паром, по его словам, отходил через двадцать минут. Супруги Бора проводили нас до улицы и стояли рядом у дверей, крича нам вслед «до свиданья». Я пару раз оглянулся на них, проходя по улочке, под крышей листвы лип и тополей.

– Вот счастливая семья, – заметил я вслух и тут же пожалел о своих словах: Элен, по обыкновению, презрительно фыркнула.

– Вперед, янки, – сказала она. – У нас еще много дел.

В другой раз это прозвище заставило бы меня улыбнуться, но сейчас я невольно вздрогнул, взглянув на нее. Ее лицо возвратило меня к мысли, которую я всеми силами подавлял до последней минуты. Элен устремила на меня свой прямой взгляд, а я смотрел ей в глаза и не мог отогнать видения бледного жестокого лица на портрете – лица, сильные, но тонкие черты которого так похожи были на ее черты».

Дата добавления: 2015-07-26