Глава 2 свобода и непроизвольность

Лет тридцать назад, когда поступал новый прием учеников, мы знакомились, поздравляли молодых людей с поступлением, говорили разные приятные слова об их одаренности (не зря же мы из 1000 принимали 10!). А потом, не откладывая дела в долгий ящик, очень категорично заявляли им: «Но... милые и дорогие юноши и девушки, имейте в виду, что вы ведь в сущности невежды. Вы только сырой материал, который мы, великие мастера своего дела, постараемся превратить в ярко блистающие таланты». Не в таких, конечно, грубых выражениях, но... смысл речей наших был именно этот.

И мы не были голословны, мы сейчас же все это доказывали на деле: выйдите на сцену, пройдитесь. Ну, разве так ходят? Вы просто пройдитесь, погуляйте, как вы гуляете один в саду, в лесу. Нет, не то: вы не гуляете, вы судорожно шагаете и всеми силами стараетесь нас

обмануть — разыграть перед нами, что вам удобно, покойно, что вы отдыхаете... Сядьте... повернитесь... улыбнитесь... Оказывается — все не так: и смотреть-то он не умеет, и слушать начнет — так не слышит, и ходить — не ходит, а уж говорить — совсем лучше бы рта не раскрывал.

В этом деле мы были очень искусны и настойчивы: проходило каких-нибудь два месяца, и у молодых людей не оставалось никаких сомнений: они ничего не могут и не умеют. То, что они считали при поступлении за способности, был материал, то, что они считали за уменье, было простое дилетантство и любительство. «Ничего не знаем, надо учиться всему с самого начала».

И мы учили... как скорпион учил злосчастную сороконожку.

Потом я стал начинать совсем иначе: от прежних приемов остались только самые первые слова: «Здравствуйте, поздравляю Вас с поступлением и желаю Вам всяческих успехов!»

А дальше все идет совсем наоборот: «Учить мне вас, собственно говоря, нечему: вы все уже знаете и все умеете».

—Как так? Мы пришли учиться. Мы ничего не знаем.

—Разве вы не умеете пройтись по комнате, посмотреть в окно? Не умеете разговаривать друг с другом? Сидеть, лежать, есть, пить? Не умеете слушать и смотреть? Простите, вам сколько лет?

—20.

—Ну, так вот, по крайней мере лет 18 по 24 часа в сутки вы только и делаете, что занимаетесь всем этим беспрерывно: ходите, сидите, слушаете, говорите, думаете, словом — живете. Во сне ваша жизнь тоже не прекращается. Так что полные 24 часа у вас идет практика и тренировка. Чему же после этого мне еще учить вас? Мало того, жизнь научила вас таким тонкостям, каким мне никогда не удастся научить вас. Вот, например, если бы я с вами сейчас был неискренен, разве вы не заметили бы этого и не подумали: э, нет, брат, ты что-то там хитришь с нами! Вы настолько умеете слушать и смотреть, что я едва ли сумел бы провести вас. Скажите по правде, не боясь обидеть меня, разве вы не видите, что я совершенно искренен с вами?

— Видим... Только как же — нечему учиться?

— Нечему! Я могу помочь вам только в одном: актеру первое время очень мешает публика — отвлекает его, волнует... Так вот, я помогу вам привыкнуть делать на публике то, что вы так прекрасно умеете делать не на публике, т. е. — жить.

Вот этим, не теряя времени, и займемся. Давайте сядем все в кружок, чтобы всем нам было хорошо видно друг друга. Начнем с того, что вы хорошо умеете делать: поговорим друг с другом. Что-нибудь очень несложное. Одна, две фразы — вопрос, и одна, две фразы — ответ.

С кого бы начать? Ну, хоть с вас. Вы спросите вашу соседку: «Как вам нравится сегодня погода?», а она ответит: «Погода прекрасная».

К нам поступало немало людей более или менее подготовленных, поэтому, большею частью, сейчас же мне задавался вопрос: Ну, а какая же у меня «задача»? Какие «предлагаемые обстоятельства»?

— А вы не думайте сейчас ни о «задаче», ни о «предлагаемых обстоятельствах», ни о чем. Я вам даю слова и... больше ничего. Как скажутся, так и ладно. Ну, повторите, что вы у нее спросите?

— Как ей нравится сегодня погода.

— А вы что ему на это ответите?

— Погода прекрасная.

— Так. Начинайте.

Тут происходит обыкновенно вот что: люди делают совсем не то, что им хочется и как им хочется: заволнуются, заторопятся и скажут или как попало или очень искусственно, желая что-то «представить», «изобразить»...

Не вдаваясь в анализ и критику, скажешь: «Подождите, вы очень спешите — вам еще не хотелось говорить, еще не созрели слова, еще не было потребности, а вы уже заставили себя говорить».

— Да, я их сказал немного... зря.

А партнера, девушку, которая на пустые, насильственно сказанные слова ответила так же насильственно и искусственно, спросишь: «А вы поняли, о чем он вас спрашивал?»

— Как мне нравится сегодня погода.

— Нет, это он слова сказал о погоде, на самом же деле все мы видели и слышали, да и сам он только что признался, что не о погоде он думал, — он не успел еще толком понять, в чем дело, — он просто заставил себя проговорить заданные ему слова.

Вы тоже заторопились: еще не успели понять, еще до вас не дошло, а уж отвечаете. Ну, еще раз. Не торопитесь, не говорите до тех пор, пока не захочется.

Обыкновенно дело налаживается довольно быстро — торопиться перестают. Но насильственность и надуманность все-таки остаются: все еще стараются вкладывать в свои слова то, чего не чувствуют, чего не думают. Тогда, чтобы вывести ученика на верный путь, говоришь: вот вы посмотрели в окно, обратились к соседке и спросили, как ей нравится сегодня погода, она вам ответила: «Погода прекрасная». Вы что же, хотели с ней пройтись что ли в такую прекрасную погоду?

— Да, хотел предложить ей прогуляться.

— Да ведь дождь идет. Октябрь, осень, слякоть, холод — вы смотрели в окно, разве вы не видели?

— Нет, я видел, но у партнерши слова: «погода прекрасная», поэтому я постарался представить себе, что лето и что погода хорошая.

— А разве я от вас этого требовал? Я дал вам слова. А от вас требовал только одного: не мешайте себе — живите, как вам живется. Разве я говорил: ломайте себя? Ведь у вас как было? Вы посмотрели в окно — сыплет мелкий, осенний, холодный дождь... свинцовые дымные облака, ветер качает голое, мокрое дерево... Неуютно, скверно... Ну, не мешайте себе: так, как есть у вас, ежась от холода, вот с этой самой неодобрительной гримасой, какая у вас сейчас, и спрашивайте: «Как вам нравится сегодня погода?»

Обращаюсь к девушке: «Как вам нравится сегодня погода? — скажите мне».

— А как же мне на это отвечать? — перепугавшись, недоумевает она, — погода скверная, а мне надо сказать, что она прекрасная?

— Зачем же? Никто не принуждает вас говорить, что погода прекрасная. Вам только даны СЛОВА, а как они

скажутся — это уж не мое, да и не ваше дело, они скажутся сами собой. Расскажите-ка нам, что вы видели? Я, ваш партнер, смотрел в окно?

— Смотрели.

— Я видел, что на улице никуда не годится?

— Видели. Вы даже сказали об этом.

— А вы-то сами видите, что на улице?

— Конечно, вижу.

— Я вас спросил: как вам нравится сегодня погода? Что было в моем вопросе? В нем было: «Посмотрите, какая за окном мерзость». Вы согласны со мной, что мерзость?

— Согласна.

— Ну, так и скажите.

— Тогда мне хочется сказать с раздражением, с досадой: такая, мол, прекрасная, что хуже не придумаешь.

— Вот и скажите.

— А я думала, что надо говорить о хорошей погоде, что нельзя о плохой...

Нельзя? Нельзя только: мешать себе и заставлять себя делать и говорить то, чего не хочется. А остальное все, все можно.

Тут расскажешь о кошке, как она заигрывает актеров тем, что ничего не делает, а у ней все делается само собой. И посоветуешь быть вроде нее: не вмешиваться и пускать себя — пусть все делается, — а я ни при чем, дело это не мое, все идет вроде как помимо меня. Повертывается почему-то голова к окну, — ну и пусть ее повертывается... стало от этой картины гнилой осени вдруг как-то неприютно и безнадежно на душе, — ну и пусть стало, не вмешивайся... Отвернулась голова от окна — не хочется смотреть... Попали глаза на чистый паркет, на туфельки вашей соседки — отлегло от сердца: ты-то ведь в теплой комнате, а кругом тебя хорошие, милые люди... глаза скользнули по одному, по другому, остановились на соседке... она вон что-то беспокоится, может быть, смущается... хочется ободрить ее, отвлечь от смущающих мыслей... и сам собой выскакивает вопрос: «Как вам нравится сегодня погода?»

Главное, не мешайте себе, не придумывайте ничего: все должно делаться без вас. Будьте просты и непосредственны, как дети. Они не вмешиваются, не приказывают себе: если

ребенок увидал на столе конфеты, уж не может оторваться — все смотрит на них. А вернее сказать: «у него смотрится». Он как будто бы и ни при чем.

— Можно, вопрос? — спрашивает кто-нибудь из учеников.

— Пожалуйста.

— Как же так? Ведь на сцене мне все дано вполне определенное. Если привыкнешь себя «пускать», на что «потянет», так и все мизансцены перепутаешь и всех партнеров с толку собьешь.

Очевидное дело — человек много играл и принадлежит к типу людей, которым все нужно заранее решить и придумать, а на сцене только «выполнять». Или прошел школу, которая не признает свободы и непосредственности, а требует, чтобы все было заранее установлено — каждое движение, каждый поворот, каждая интонация.

— Нам нужно научиться жить на сцене, — ответишь ему, — вот и давайте сейчас это делать. А потом, когда научимся, тогда уж будем учиться и направлять эту жизнь. Если мы сейчас начнем направлять, ничего не выйдет: нам еще и направлять-то ведь нечего — жизни-то ведь еще никакой нет. Когда у вас есть река, вы можете по желанию изменить ее направление, устраивая ей на пути всякие препятствия или удаляя их, а когда еще нет реки, — о каком же видоизменении течения мы можем говорить? У вас еще нет реки жизни. Дайте сначала свободу и ход всем крохотным ручейкам, озерцам и болотцам внутри вас — образуется река. Тогда уж и думайте об изменении ее течения.

Если вы будете с самых первых шагов себя ограничивать, — вы никогда не узнаете, что такое жить на сцене. Ведь вы, думая ограничить и направить, — уничтожаете. Что ограничивать и что направлять, когда еще нет ничего? Так и привыкнете: только-только начнется жизнь, только начнет распускаться почка, а вы сейчас же: не так! Как ты смеешь! Куда! — и приметесь по своему разумению раздирать ее нежную сердцевинку...

К чему приведет вас такая привычка? Только к смерти творчества. Вот и бродят такие «мертвецы» по сцене... думают, что они искусством занимаются, а выходит кошка и «заигрывает» их.

Ограничение нужно, только не сейчас. Сейчас об этом не думайте. Сейчас — полная свобода: на что потянет, то и делайте. Только без членовредительства и по возможности не ломайте мебели, не бейте стекол и не рвите себе и другим костюмов...

Посмеются, оживятся и станут посмелее.

Говорить об ограничении не разрешаешь себе несколько месяцев. Требуешь только одного: полной безусловной свободы. А на самом-то деле — посмотрите — с самого первого шага дал ограничение, да еще какое! Ведь слова-то я им дал определенные. А толкую о полной свободе! Однако они, отвлеченные погоней за свободой да непринужденностью, и не замечают, как это ограничение превращается в помощь: толкает и оформляет их фантазию.

Потом, со временем, подбросишь и определенные обстоятельства, но так, чтобы они не были ограничением, а, наоборот, еще больше толкали на свободу, увлекали бы их. Об этом чуть-чуть дальше.

Странно, парадоксально, но это так: если не делать таких искусно замаскированных ограничений, то ничего не получится.

Это подтверждается и тем общеизвестным фактом, что импровизации на заданную тему со свободными словами, как воспитательный метод, никогда не приводят к добру. Эти импровизации превращаются обыкновенно в пустую словоговорильню — люди боятся только одного: как бы не замолчать — и изо всех сил стараются болтать всякий вздор.

Актеру эти импровизации трудны, он тяготится ими, идет на них как на муку, или в лучшем случае, на неприятнейшую обязанность. Иначе и быть не может: такие импровизации не соответствуют природе театра.

Разве актеру нужно уменье сочинять всякие слова и целые пьесы? Не наоборот ли? Слова даны, и менять их не рекомендуется. Словесная импровизация носит в театре не совсем благозвучное название «отсебятины».

При такой словесной импровизации иногда, впрочем, получаются довольно занятные вещи — целые маленькие пьески... Но на что это указывает? На некоторую драматургическую способность этих актеров. Актеру быть в то

же время и драматургом — неплохо, но главное: ему надо быть актером — человеком, способным наполнять жизнью и значением чужой, данный ему автором, образ; человеком, способным вскрыть истинное содержание пьесы, человеком, способным слиться с автором и создать художественное воплощение идеи двух художников: автора и самого себя — актера.

А для этого он должен и мысль свою и чувство — всего себя отдать и этим чужим словам и этому чужому образу. Это присуще природе актера, и без этого нет актерского творчества. Даже больше того: творчески жить в чужом образе — не только способность, но потребность специфической актерской одаренности.

Это качество загораться и отдавать себя чужой жизни и следует поощрять и развивать с самого начала.

Как же случается у нас в этюдах, что чужие слова не мешают, а, наоборот, помогают? Приходятся как раз кстати?

Дело происходит так: партнеры, окружающая обстановка, мое личное самочувствие и моя фантазия, которая заработала от заданных слов этюда, — все это, сливаясь вместе, организует мою творческую жизнь, и жизнь эта совершенно незаметно для меня направляется обязательными словами текста, как направляются мои шаги извилистой лесной тропинкой: я иду и, послушный капризной тропинке, то поднимаюсь в гору, то спускаюсь к ручью, то прыгаю через него, то обхожу упавшее на пути дерево. Неприятно лезть через чащу, через болото и овраги — тропинка же ведет меня именно туда, куда хочу и я сам — ее направление вполне совпадает с моими желаниями — чем же мне быть недовольным и с какой стати я стану бунтовать?

Вполне свободной импровизацией на уроках пользуешься, но в очень малой дозе и со специальной целью.

Ученик, который спрашивает, прекрасно знает, какими словами он будет спрашивать, они для него не неожиданны. Знает их и тот, кто будет отвечать, — он ждет их. Это мешает, это не так, как в жизни. В жизни мы не знаем, что нас спросят. И вот нужно, чтобы ученик вспомнил на деле, как бывает это в жизни. Для этого предлагаешь: вы,

пожалуйста, спросите что-нибудь вашего соседа, а он пускай ответит, что ему хочется. Но только одно условие: никакого многословия — одной, самое большее, двумя фразами спросите и так же — два, три, четыре слова — ответ.

Это упражнение поучительно, главным образом, для того, кому задают вопрос: он не знает, что его спросят, и поэтому каждый вопрос, какой бы он ни был, является для него неожиданным, застает его неподготовленным. Вот эта неожиданность и неподготовленность и есть одно из главных отличий жизни от той предрешенности, которая всегда бывает на сцене.

Чтобы этот процесс был живым, надо, чтобы актер не знал, чтобы у него не было никакой подготовленности ни к вопросу, ни к ответу. Для того, чтобы сделать это понятным на деле, и предлагаешь это упражнение «со свободным текстом».

Молодой человек сидит на своем стуле, знает, что его спросят, а что спросят, о чем спросят — неизвестно. По-видимому, он провинциал: на экзамен, помню, пришел в какой-то расшитой глазастой рубашке, волосы длинные, кудлатые. За эти дни, что он в столице, он успел переменить прическу, надел рубашку с воротничком, галстук, костюмчик раздобыл... но, конечно, в отношении вкуса это все еще на самых первых ступеньках... Видно только одно: он очень старается поскорее «цивилизоваться» и боится, как бы не сделать ошибки.

Девушка взглянула на него, глазки у нее засмеялись, она отвернулась и проронила: «почему у вас такой... зеленый галстук?» Он вспыхнул, схватился за галстук, быстро оглянулся на всех и с испугом пролепетал: «А что? Разве плохо?»

— Вот видите, — скажешь ему, — как вас укололо. Что значит, вы были неподготовлены.

— Да. Я совершенно не ожидал, что она скажет про галстук.

— Это вас смутило?

— Да... Я сам сомневался несколько насчет зеленого цвета, — и опять покраснел.

— Вот и заметьте себе, что значит не ожидать слов. А в жизни всегда так. Только тогда и может выйти живая

сцена, когда она как для одного, так и для другого неожиданна.

—А как же этого достичь?

—Вам об этом беспокоиться не придется: вы и не заметите, как это сделается у вас. Не забегайте вперед — все будет в свое время.

У многих читателей, по мере углубления в суть дела, возникнет вопрос: как же это так случается, что ученики говорят именно те слова, какие им заданы? Если они должны пускать себя беспредельно на полную свободу и непроизвольность и действительно пускают себя, то так же, как их толкает на какие-нибудь непредвиденные чувства и действия, — так же должно бы их толкать и на всякие непредвиденные слова. А они говорят все-таки только заданные им слова — это что-то подозрительно... Не следят ли они все время за собой? Не контролируют ли? А если так — какое же это пусканье на свободу?! Какая же непроизвольность?!

Недоверие вполне законное. Я сам и помощники мои долго вначале не доверяли ни себе, ни актерам и не понимали, в чем тут дело: повторит актер раз-другой слова, и после этого непременно почему-то именно они, а не другие какие-нибудь идут ему на язык... Чудеса!.. Но раз так получается — надо этим пользоваться. И пользовались.

Только по прошествии нескольких лет стала понятна истинная причина. О ней в конце третьей части — специальная глава.

Дата добавления: 2015-07-26