Социологические теории глобализации в западной социологии: У.Бек, Э.Гидденс, Р.Робертсон.

Процессы, начавшиеся в начале ХХ века с империализма (экспорт принципов запада в колонии), процессы ослабления границ и усиления связанности вылились в своем пределе в создание глобальной сети культурных кодов. Мы можем сказать, что к концу ХХ века все живут в единой системе смыслов. Глобализация означает сжатие пространства и времени. Глобализация – сложный процесс, затрагивающий процесс экономического политического и культурно взаимодействия. Теории глобализации неоднородны_ они есть и у экономистов и у технологов и у демографов и у политологов. Итак, рассмотрим основные положения социологических теорий глобализации.

Энтони Гидденс [1] (1938 – этот симпатичный и остроумный британец еще жив, Основные работы: "Капитализм и современная социальная теория", 1971, "Новые правила социологического метода" (1976), "Центральные проблемы социологической теории" (1979), «Конституция общества» (1984), «Современный критический анализ исторического материализма" (1981), "Нация, государство и насилие" (1985) и "Последствия современности" (1990), "Современность и самоидентичность" (1991), «Ускользающий мир. Как глобализация меняет нашу жизнь», «Третий путь» 1998, «Трансформация интимности»,)

Э. Гидденс, анализируя процессы модернизации и ее переход в более высокую рефлективную) стадию, не уделял, как Луман, столь пристального внимания эпистемологии риска. Но, может быть, именно поэтому он выявил те структурные элементы социума, трансформация которых порождает риски. Назову их очень кратко.

Гидденс, как и У. Бек, отметил двусторонний характер перехода к стадии рефлексивной модернизации, ввел понятие “разъединение”, т. е. изъятие социальных отношений из локального контекста и их включение в контекст глобальный, постоянно подчеркивая, что модернити внутренне присуща тенденция к глобализации. “Немыслимая и всевозрастающая взаимозависимость повседневных решений и глобальных последствий есть ключевой пункт новой повестки дня”. Он ввел понятие безличных институтов (абстрактных систем), указав при этом, что природа социальных институтов модерна тесно связана с настройкой механизмов доверия в этих системах. Вообще, доверие является базовым фактором для существования в условиях пространственно-временной дистанцированности, присущей веку модерна. Автор ввел также понятие “онтологическая безопасность”, т. е. ощущение надежности людей и вещей, надежности и предсказуемости повседневной жизни. Гидденс уделил много внимания соотношению модерна и традиции. Модернизация разрушает традицию главным “врагом”, которой является растущая институциональная рефлективность. Но, по мнению Гидденса (и это важно для нас), “сотрудничество” модерна и традиции было критически важным на его ранних стадиях, когда предполагалось, что риск может быть калькулирован.

Современное общество рискогенно, хотим мы этого или нет; даже бездействие чревато риском. Анализируя собственно механику производства рисков, Гидденс подчеркивал, что современный мир структурируется главным образом рисками, созданными человеком. Эти риски имеют ряд отличительных признаков. Во-первых, современные риски обусловлены глобализацией в смысле их “дальнодействия” (ядерная война). Во-вторых, глобализация рисков, в свою очередь, является функцией возрастающего числа взаимозависимых событий (например, международного разделения труда). В-третьих, современный мир — это мир “институционализированных сред рисков”, например, рынка инвестиций, от состояния которого зависит благополучие миллионов людей. Производство рисков динамично: осведомленность о риске есть риск, поскольку “разрывы” в познавательных процессах не могут быть, как прежде, конвертированы в “надежность” религиозного или магического знания. В-четвертых, современное общество перенасыщено знаниями о рисках, что уже само по себе является проблемой. В-пятых, Гидденс (так же, как Бек и Луман) указывал на ограниченность экспертного знания как инструмент элиминирования рисков в социетальных системах.

Наконец, Гидденс ввел чрезвычайно важное для наших последующих рассуждений понятие “среда риска” в современном обществе, выделив три ее компоненты: угрозы и опасности, порождаемые рефлективностью модернити; угроза насилия над человеком, исходящая от индустриализации войн, и угроза возникновения чувства бесцельности, бессмысленности человеческого существования, порождаемая попытками человека соотнести свое личное бытие с рефлективной модернизацией.

Ульрих Бек (1944 - еще преподает социологию в Мюнхене. Основные работы: «Общество риска На пути к другому модерну» (1986, 1992), «Что такое глобализация?», «Власть и ее оппоненты в эпоху глобализма», «Новая всемирно-политическая экономия», «Сумерки глобализации. Настольная книга антиглобалиста»)

Наиболее завершенная концепция общества риска принадлежит У. Беку. СогласноБеку, риск — это не исключительный случай, не “последствие” и не “побочный продукт” общественной жизни. Риски постоянно производятся обществом, причем это производство легитимное, осуществляемое во всех сферах жизнедеятельности общества — экономической, политической, социальной. Риски — неизбежные продукты той машины, которая называется принятием решений.

Риск, полагает Бек, может быть определен как систематическое взаимодействие общества с угрозами и опасностями, индуцируемыми и производимыми модернизацией как таковой. Риски в отличие от опасностей прошлых эпох — следствия угрожающей мощи модернизации и порождаемых ею неуверенности и страха [Beck 1992, p. 45]. “Общество риска” — это фактически новая парадигма общественного развития. Ее суть состоит в том, что господствовавшая в индустриальном обществе “позитивная” логика общественного производства, заключавшаяся в накоплении и распределении богатства, все более перекрывается (вытесняется) “негативной” логикой производства и распространения рисков. В конечном счете расширяющееся производство рисков подрывает сам принцип рыночного хозяйства и частной собственности, поскольку систематически обесценивается и экспроприируется (превращается в отходы, загрязняется, омертвляется и т. д.) произведенное общественное богатство. Расширяющееся производство рисков угрожает также фундаментальным основам рационального поведения общества и индивида — науке и демократии.

Не менее важно, что одни страны, общности или социальные группы, согласно данной теории, только извлекают прибыль из производства рисков и пользуются производимыми благами, другие же подвергаются воздействию рисков.

Однако, замечает Бек, производство рисков весьма “демократично”: оно порождает эффект бумеранга, в конечном счете настигая и поражая тех, кто наживался на производстве рисков или же считал себя застрахованным от них. Отсюда другой вывод: производство рисков — мощный фактор изменения социальной структуры общества, перестройки его по критерию степени подверженности рискам. Это, в свою очередь, означает, что в обществе складывается новая расстановка политических сил, в основе которой лежит борьба за определение, что рискогенно (опасно) а что нет.

Следовательно, “политический потенциал общества риска должен быть проанализирован социологической теорией в терминах производства и распространения знаний о рисках”. И далее Бек делает вывод, имеющий непосредственное отношение к экологической политике: “Социально осознанный риск политически взрывоопасен: то, что до сих пор рассматривалось, как неполитическое, становится политическим” [Beck 1992, p. 24]. Иными словами, риски “политически рефлексивны”, т. е. вызывают к жизни новые политические силы (например, социальные движения) и оказывают влияние на существующие социальные институты общества.

В формировании идеологии и политики современного общества одну из ключевых ролей играет наука, производство знаний. Теория “общества риска” утверждает, что с расширением производства рисков, особенно мегарисков, роль науки в общественной жизни и политике существенно изменяется. Ведь большинство рисков, порождаемых успехами научно-технической модернизации, причем наиболее опасных (радиоактивное и химическое загрязнение, неконтролируемые последствия генной инженерии), не воспринимаются непосредственно органами чувств человека. Эти риски существуют лишь в форме знания о них. Отсюда специалисты, ответственные за определение степени рискогенности новых технологий и технических систем, а также средства массовой информации, распространяющие знания о них, “приобретают ключевые социальные и политические позиции” [Beck 1992].

Еще одна проблема — это политическая интерпретация технического и естественно-научного знания. Это знание не может быть использовано непосредственно в политическом процессе. Необходим перевод этого знания на язык политического диалога и решений. Этот перевод осуществляется политически ангажированным научным сообществом, которое “превращается в фактор, легитимизирующий глобальное промышленное загрязнение, равно как и всеобщий подрыв здоровья и гибель растительности, животных и людей” [Beck 1992]. Формируется институт экспертов, который приобретает самодовлеющее политическое значение, поскольку именно он определяет, что и насколько опасно. Именно эксперты определяют уровень социально-приемлемого риска для общества.

Привилегированное положение корпуса экспертов влечет за собой негативные последствия. Эксперты превращаются в элиту, третирующую остальное население как алармистов, подрывающих общественный порядок. Разделение общества на экспертов и всех остальных вызывает у населения стойкую реакцию недоверия к науке и технологической сфере, поскольку эксперты систематически скрывают или искажают информацию о рисках, а также не могут ответить на вопросы, выдвигаемые населением и его инициативными группами. Борьба между политически ангажированными экспертами затрудняет оценку истинного состояния среды обитания и поиск адекватных решений. В результате наука как социальный институт разделяется на академическую или лабораторную (наука фактов) и науку опыта, которая, основываясь на публичных дискуссиях и жизненном опыте, “раскрывает истинные цели и средства, угрозы и последствия происходящего” [Beck 1995]. Бек полагает, что наука опыта в обществе риска должна не только развиваться, но и быть принята обществом как легитимный институт знаний, уполномоченный принимать решения.

Нам представляются важными еще три положения этой теории. Во-первых, это пересмотр основополагающей нормативной модели общества. Если нормативным идеалом прошлых эпох было равенство, то нормативный идеал общества риска — безопасность. Социальный проект общества приобретает отчетливо негативный и защитный характер — не достижение “хорошего”, как ранее, а предотвращение “наихудшего”. Иными словами, система ценностей “неравноправного общества” замещается системой ценностей “небезопасного общества”, а ориентация на удовлетворения новых потребностей — ориентацией на их самоограничение” [Beck 1992,]. Во-вторых, в обществе риска возникают новые социальные силы, разрушающие старые социальные перегородки. Бек полагает, что это будут общности “жертв рисков”, а их солидарность на почве беспокойства и страха может порождать мощные политические силы. В-третьих, общество риска политически нестабильно. Постоянное напряжение и боязнь опасностей раскачивают политический маятник от всеобщей опасности и цинизма до непредсказуемых политических действий. Недоверие к существующим политическим институтам и организациям растет. Нестабильность и недоверие периодически вызывают в обществе поиск точки опоры — “твердой руки”. Таким образом, возврат к прошлому, в том числе авторитарному и даже тоталитарному, не исключен.

Существует много важных постплюралистических теорий, которые пытаются понять глобализацию через сферы социального пространства. Например, в работе А. Гидденса (1990) выделяются три сферы социального пространства (экономика, политика, труд), у Л. Скляра (1991) — три сферы (экономика, политика, культура), у Р. Робертсона (1992) — четыре измерения (индивидуумы, нации, человечество, мир), и (1995) три сферы (экономика, политика, культура), у А. Аппадураи (1996) — пять сфер социального «ландшафта» (этно, техно, финанс, медиа, идео), у У. Бека (1998) — четыре сферы (политика, экономика, экология, культура),

Л Скляр [2]. Основная работа: «Социология глобальной системы» (1991). Основа глобализации – экономическая глобализация и создание ТНК. Возникает единый капиталистический предпринимательский класс. Процветает культура гедонизма и консумеризма. Разработал теорию транснациональных практик.

Лесли Склэр так же, как и Гидденс, предпочитает термину «интернационализация» термин «глобализация», поскольку считает, что наиболее актуальный процесс — это формирование системы транснациональных практик, автономизирующихся от условий внутри национальных государств и национально-государственных интересов в международных отношениях. Транснациональные практики, согласно Склэру, существуют на трех аналитически различаемых уровнях: экономическом, политическом, идеолого-культурном. На каждом из уровней транснациональные практики образуют базовый институт, стимулирующий глобализацию. На уровне экономики это — ТНК, на уровне политики — транснациональный класс капиталистов, на уровне идеологии и культуры — консьюмеризм. При такой специфической интерпретации содержания понятия «институт» можно определить глобализацию как серию процессов формирования системы транснационального капитализма, релятивизирующего национально-государственные границы.

Таким образом, глобальная система Склэра возникает как структура, параллельная и аналогичная мир-системе Уоллерстайна. Несмотря на то, что Склэр пишет о трех институциональных уровнях транснациональных практик, фактически в его модели, как и в модели Уоллерстайна, рассматриваются лишь два уровня — экономика и политика. Место заявленного третьего уровня — культуры занимает консьюмеризм, трактуемый как идеологизированная экономическая практика или коммерциализированная идеологическая практика.

Роланд Робертсон «Globalization: Social Theory and Global Culture». «Glocalization: Time-Space and Homogeneity-Heterogeneity»

Альтернативой моделям глобальной системы стали модели глобализации, разработанные на базе критики теории мир-системы и теорий глобальной системы. Придя еще в 1968 г. к выводу о том, что сфера культуры имеет решающее значение для «систематизации» мира, позже, в середине 1980-х гг. Роланд Робертсон выдвинул тезис о том, что глобальная взаимозависимость национальных экономик и государств, концептуализированная, например, в модели «системы обществ» Уоллерстайна, является лишь одним из аспектов глобализации, тогда как второй аспект — глобальное сознание индивидов столь же важен для превращения мира в «единое социокультурное место».

Глобализация по Робертсону – серия изменений направленных на превращение мира в «единое место». Единство места в данном случае означает: условия и характер социальных взаимодействий в любой точке мира одни и те же и что события в весьма удаленных точках мира могут быть условиями или даже элементами одного процесса социального взаимодействия. Мир «сжимается», становится единым, лишенным существенных барьеров и дробления на специфические зоны социальным пространством.

Включение сознания и деятельности индивидов в предмет теории глобализации привело Робертсона к переосмыслению соотношения глобальности и локальности. В глобализации Робертсоном выявляются две направленности: глобальная институционализация жизненного мира и локализация глобальности. Глобальная институционализация жизненного мира толкуется как организация повседневных локальных взаимодействий и социализации непосредственным (минующим национально-государственный уровень) воздействием макроструктур мирового порядка. Три фактора макроструктурирования: 1) экспансия капитализма, 2)западный империализм, 3)развитие глобальной системы масс-медиа. Для жизненного мира индивидов и локальных сообществ это оборачивается экспансией «общечеловеческих ценностей», распространением стандартных символов, поведенческих образцов глобальными сетями СМИ (например, CNN и MTV) и ТНК (например, Coca-Cola и General Motors).

Вторая направленность глобализации в модели Робертсона — локализация глобальности призвана отразить тенденцию становления глобального не «сверху», а «снизу», то есть через локальное — через превращение взаимодействия с представителями иных государств и культур в рутинную практику, через включение в повседневную жизнь элементов инонациональных, «экзотических» локальных культур. В мультикультуральных локальных сообществах категории «международные отношения», «столкновение цивилизаций», «транснациональная корпорация» оказываются практическими категориями взаимодействия. В этом случае термин «глобальное» означает не только «интернациональное», но и «субнациональное», и даже «локальное» в той степени, в какой последнее глобализует — превращает повседневную жизнь людей в переживание глобального. Чтобы подчеркнуть двухуровневость глобализации, сочетание тенденций к гомогенности и к гетерогенности,Робертсон вводит специальный термин: «глокализация».

Теория Робертсона предлагает модель глобализации, существенно отличающуюся от моделей глобальной системы по степени адекватности наблюдаемым тенденциям. В понятие глобализации Робертсона интегрирована возможность существования оппозиции, действующей глобально и, таким образом, одновременно использующей и отрицающей глобализацию. Подход Робертсона к рассмотрению глобализации был воспринят в 1990-х гг. многими исследователями. Например, собственные модели глобальной социальности разработали такие теоретики, как У. Бек и Г. Терборн, известные своими исследованиями модернизации.

Еще один тип моделей глобализации сформировался в конце 1980-х — середине 1990-х гг. на основе принципиально иного осмысления пространственной референции понятия «глобализация». Начало этому типу моделей положил в 1990 г. Аржун Аппадураи в статье «Разъединение и различие в глобальной культур-экономике», идеи которой затем развил в вышедшей в 1996 г. книге «Современность в полный рост: Культурные измерения глобализации». Аппадураи радикализировал противопоставление теории глобализации и мир-системной теории, акцентируя примат культурного — символического и феноменологического. Глобализацию он рассматривает как детерриториализацию — утрату привязки социальных процессов к физическому пространству. В ходе глобализации формируется «глобальный культурный поток», который распадается на пять культурно-символических пространств–потоков: этнопространство образуется потоком туристов, иммигрантов, беженцев, гастарбайтеров; технопространство — потоком технологий; финанспространство — потоком капиталов; медиапространство — потоком образов; идеопространство — потоком идеологем. Эти текучие, нестабильные пространства являются «строительными блоками» тех «воображаемых миров», в которых люди взаимодействуют, и взаимодействие это носит характер символических обменов.

Современное локальное столь же детерриториализовано, как и глобальное.

В теоретической модели Аппадураи первоначальная дихотомия «локальное / глобальное» замещается по сути дихотомией «территориальное / детерриториализованное», а глобальность и локальность выступают как две составляющие глобализации, аналогичные структурной гомогенности и социальной гетерогенности в модели Робертсона.

Та же логика замещения дихотомии «локальное / глобальное» дихотомией «территориальное / детерриториализованное» обнаруживается в работе Малькольма Уотерса «Глобализация» (1995).

Дата добавления: 2015-07-26