Советский командир не выглядит испуганным, растерянным или сломленным. Вероятно, так же выглядели и Акимочкин с Шабловским в свои последние минуты 4 страница

Увоз предметов домашней обстановки в другие места запрещен, о чем сразу нужно информировать все части.

О занятых подразделениями квартирах нужно сообщать с указанием улиц и номеров домов в комендатуру населенного пункта»^[1182].

20.50. «Бои ведутся против коварного, злобного и упорного противника, не показывающего никакого намерения к сдаче», – сообщает в «суточном» полка Йон. Позднее, в своих воспоминаниях, он подтвердил свое впечатление об упорном вражеском сопротивлении: «Почти все части старых зданий с их очень толстыми кирпичными стенами приходилось брать отдельно, готовя их к этому взрывчаткой и ручными гранатами»^[1183].

День дал полку мало результатов: «Особенно тяжелая борьба на восточном укреплении^[1184] Северного острова. Потери довольно значительные. После того как и в центре крепости противник снова воспрянул духом, стало несколько тяжелее и сражение за укрепление № 145, о чьем занятии также донесла разведка^[1185]. В заключение было установлено, что с помощью современных средств укрепление может быть взято. Для этого потребуется танк, большой огнемет^[1186] и много взрывчатки»^[1187].

Практически полк не продвинулся вперед, продолжая удерживать ранее занятые позиции. Остальные подразделения «группы Йона» охватывают еще оставшиеся очаги сопротивления: Восточный форт и пкт 145. Полоса обороны II/I.R.130: дома № 35–25 А, казематы 23 В – 23 А – узел дорог (все по плану 1:4500). Отряд фон Паннвица со III/ I.R.133 держит восточную часть (пкт 145 еще под вопросом). Планы на 26 июня – дальнейшая зачистка цитадели, атака на Восточный форт после поступления специальных боевых средств.

20.55. «Суточное» от A.R.98: «Собственной пехотой добыто незначительное преимущество территории в каземате^[1188]. 6-я батарея (II/A.R.98) снова подчинена полку. Квартирное расположение в Тришине».

Саперы, в этот день действующие на всех участках боя, смогли доложить гораздо больше: «Взвод подрывников 1/PiBtl.81 действует при II/I.R.130 на Северном острове. Штурмовой взвод подчинен оберст-лейтенанту фон Паннвицу. Они остаются приданными и на следующий день.

Штурмовая группа поднялась на крышу здания на северной окраине укрепления Центральной цитадели, вдоль северного рукава Мухавца и предприняла подрывы у дверей и окон^[1189].

Попытки врага вырваться из окружения по Северному мосту расстраивались, при этом был ранен командир.

Идет демонтаж и частичная погрузка матчасти военных мостов^[1190]. Временный мост у КП батальона в порядке^[1191]. Планы на следующий день – погрузка понтонного имущества системы Бесслера, приведение в исправность средств форсирования, повторение действий (налета) штурмового подразделения на Цитадели»^[1192].

После ранения Масуха командование батальоном принято обер-лейтенантом Ирле (1/PiBtl.81). Командиром первой роты стал лейтенант Клоглер.

…Несмотря на то что «Дому офицеров» удалось устоять в этот день, существование его защитников превратилось в кошмар. Вопли раненых из отвратительно смердящих подвалов, лежащие по углам трупы, то и дело взрывающиеся в казематах снаряды противотанковых орудий, пули снайперов – все это, превратившееся в привычный фон, 25 июня заслонило другое, гораздо более страшное – жажда. Она в тот день, когда на вал пкт 145 вышел разведотряд фон Паннвица, достигла своего предела, превысив все остальные несчастья – воды не было совсем. Все подходы к ней простреливались, и берег был усыпан трупами тех, кто все-таки пытался рискнуть.

«Здесь, в крепости, я узнал цену воде, – вспоминал сержант Н. А. Тарасов, командир отделения 7-й роты 84 сп. – Помню, перед глазами у меня всегда стояла географическая карта. Мысленно я видел огромные озера и реки, а здесь, в крепости, мы не могли даже утолить жажды; воздух, наполненный смрадом убитых, сушил не только рот и горло, а кажется, все внутри. Было очень обидно смотреть на воду, протекающую рядом, но тем не менее почти недоступную»^[1193].

Иван Долотов: «Мне казалось, что обороняемся в кольцевых казармах только мы. Способность соображать и анализировать притупилась. Казалось, что война продолжается вечно и никакой другой жизни не было. Хотелось есть и еще больше пить. В кошмарных промежутках сонного забытья мне представлялся наш большой семейный ведерный самовар, который я видел в последний раз лет 15 назад. Мне казалось, что, сняв крышку, я через край выпиваю его один, целиком»^[1194].

Они пытались жевать сырой песок, но подчас не было слюны, чтобы его выплюнуть. Пили мочу и даже – собственную кровь. От жажды и смрада люди сходили с ума, но продолжали отвечать огнем на неосторожные движения противника.

Этим днем единственным способом достать воду стало забрасывание в Мухавец на веревках фляжек с грузом, но не все из них возвращались назад – к тому же почти вся вода расплескивалась, и ее оставалось не более чем полстакана.

Изнывающими от жажды людьми строились самые невероятные планы по добыче воды – вроде рытья подземных ходов, до Мухавца. Иван Долотов решил попытаться использовать более верный метод: «Было еще светло, когда я предложил т. Фомину добывать воду, как мне казалось, верным способом. Я наткнулся на краскораспылитель, который применялся у нас в маскировочном взводе инженерного полка для камуфляжа. Мне казалось, что если выпустить конец приемного резинового шланга в Мухавец, а сам аппарат поставить в подвале, то это будет насос, постоянно подающий воду. Комиссар одобрил план и приказал выполнять.

Опять с Гордоном и еще одним ст. сержантом взялись за дело. От казармы до воды метров 15… Против окон кухни и недалеко от входа в подвал котельного отделения лежал кусок резинового шланга, из которого когда-то мыли картошку. Он был частично завален обломками кирпича и земли. Гордон со ст. сержантом сделали вылазку и притащили его в подвал. Так как конец его был прижат обломком стены, то им пришлось отрубить часть. Приспособив шланг к пульверизатору, надо было выбросить конец его в воду. Очередь была моя. Вылазки делались только во время артиллерийского обстрела, когда все заволакивалось дымом и гарью и только случайной была возможность попасть под разрыв. Аппарат поставили у подножия лестницы в подвал (котельную). Всю длину шланга высунули на поверхность земли. Когда начался обстрел, я побежал через дорогу к Мухавцу с концом шланга. Скатившись с откоса берега к Мухавцу, я бросился к воде и, не добежав метров двух до воды, потерял конец. Схватил его и стал тянуть. Шланг немного поддавался, но потом возвращался обратно. Он оказался немного коротким и не доставал до воды. На обратном пути, поднимаясь по осыпающемуся откосу на дорогу, я почувствовал тугой удар по затылку, взрыв и…»^[1195]. Иван Долотов, оглушенный взрывом, упал на усыпанный трупами берег Мухавца.

21.20. О положении защитников цитадели, наблюдая их отчаянные попытки достать воды и допрашивая измученных пленных, командование «сорок пятой» было отлично осведомлено. «Планирую очаги сопротивления окружить и взять измором», – сообщил Шлипер в штаб XII А.К., отмечая, что «попытка подавить еще имеющиеся 2 очага сопротивления в Брестской крепости провалилась из-за нехватки танков и огнеметов, в остальном положение не изменилось»^[1196].

22.00. Дивизией затребованы танки, большие огнеметы^[1197] и, возможно, рота огнеметных танков^[1198].

Шроту так и не удалось добиться замены сражающейся в Крепости 45-й дивизии другим соединением. Поэтому решено, что она выйдет из состава XII А.К., войдя в подчинение штаба LIII А.К. Об этом сообщается отдельным службам. Связь со штабом XII А.К. больше почти не существует.

В приказе № 274/41 g, в тот же день отданном штабом LIII А.К., задача дивизии поставлена достаточно туманно: быть готовой к выходу не раньше, чем во второй половине 28 июня. Однако ясно, что бесконечным временем дивизия не располагает – фактически это установка до вышеуказанной даты разделаться с цитаделью.

Донесение штаба XII А.К. в PzGr.2: Еще вплоть до середины 2-го дня войны, XII А.К. предполагал, что главным силам врага удалось ускользнуть на восток. Причина для таких выводов – незначительное число противостоящих вражеских батарей и отсутствие большого количества пленных.

Между тем под влиянием вновь полученных сообщений представление корпуса существенно изменилось. Не законченный до сих пор и пока только беглый обыск вражеской территории подразделениями XII А.К. давал в итоге:

Более 100 уничтоженных русских бронеавтомобилей, примерно 80 орудий, многочисленные пулеметы.

Захвачено 2000 автоматических винтовок, а также многочисленные объемные склады, в том числе, например, 10 млн л горючего.

Допросом пленных и т. д. перед XII А.К. установлены: русские 6, 42 и 145-й стрелковых дивизий, 54-я мотомеханизированная бригада, 2 отдельных пулеметных батальона (пограничные войска), 2 отдельных зенитных дивизиона (210 и 246-й), 3 отдельных батальона связи 18 (42-я дивизия), 298 и 944-я и ряд других частей, чья принадлежность на основании противоречащих высказываний пленных еще не установлена.

Эти части размещались в основном по казармам и были полностью охвачены огневым налетом на казармы и цитадель Бреста и, как теперь выяснилось, уничтожены или обращены в паническое бегство.

Обыск казарм и бараков показал, что тамошние подразделения терпели очень сильные кровавые потери.

Одни части, по-видимому, под воздействием огневого налета, убежали, оставляя их тяжелое оружие, другие, заняв линию обороны, оказали, по сравнению с их силой, упорное сопротивление. После прорыва обороны на Буге небольшие части оказывали лишь отдельное местное сопротивление или проводили местные контратаки. Значительные части, используя гражданскую одежду, стремятся уклониться от плена.

Они могут стать опасностью для тыловых служб. Быстрое преследование не допускает прочесывание лесов и населенных пунктов. Необходимо преследование многочисленных беглецов.

На данный момент количество пленных примерно 4000, вероятно, оно еще существенно повысится.

Поэтому штаб корпуса теперь убежден в разгроме главных сил, действующих перед корпусом русских войск, и в настоящее время сражается только против отдельных, полностью расколотых сил.

Заканчивался самый тяжелый день «Дома офицеров». Его защитников, способных сопротивляться, оставалось совсем мало: голод, обстрелы и главное – жажда, валили с ног даже самых стойких. Настроение было у всех подавленное. Но многие не теряли надежду… B. C. Солозобов: «Днем стало известно, что сегодня, когда стемнеет, командиры штаба и легкораненые пойдут на прорыв. Я был рад, только бы ближе к цели: или прорваться из окружения, или погибнуть. Вражеский обстрел с каждым часом усиливался. Мины пробивали потолок обоих этажей^[1199].

Наступил вечер. Мы, человек 20, расположились по обе стороны окна. И вот капитан Зубачев сказал, что идет докладывать комиссару. Через несколько минут они вошли. Мы ждали команды. Все были напряжены до предела. Наше внимание сосредоточилось на окне и воде. Сколько мы так стояли – 10, 20 минут, а может, и больше – не знаю. „Отставить атаку, товарищи, всем занять оборону“, – сказал совсем тихо комиссар. Все были подавлены, чувствовалась какая-то растерянность»^[1200].

Оставаться дальше было нельзя – прорываться было невозможно. Что им оставалось?

26.06.41. «Иммельман»

Стемнело. «Наконец-то…» – темные силуэты, неразличимые на фоне берега Мухавца, стараясь быть бесшумными, сливаясь с трупами в мертвенном свете осветительных ракет, поползли к берегу. Десятки и сотни, в смердящих и прожаренных солнцем казематах, их ждали – с безумной надеждой. Жажда притупила страх – ползущих могло быть больше, но все понимали, что в таком случае многочисленные «водоносы» станут заметными. В тишине ночи гремели выстрелы: с противоположного берега в тени у Мухавца зорко всматривались пулеметчики, дававшие периодически «контрольную очередь» и стрелки, посылая пули в казавшиеся подозрительными тени. Иногда «тень» издавала предсмертный вопль – но ползли и ползли новые, имевшие выбор – смерть от жажды или пули и выбиравшие менее мучительную.

…«Ночью идет оживленная стрельба, что, очевидно, нужно приписывать состоянию подразделений, по существу, с начала вторжения сражающихся без паузы», – записал в KTB Герхард Эткен. «С 00.00 часов слышны выстрелы в центре крепости», – сообщает в своем утреннем донесении обер-лейтенант Ирле (PiBtl 81). Кстати, к этому времени ударный взвод 1-й роты и взвод подрывников 2-й роты вернулись в батальон^[1201].

2.00. Обер-лейтенант Хайдфогель, адъютант I.R.135 тоже слышит выстрелы. Но что они означают – он не знает, как и Ирле или Эткен: «После наступления темноты местами сильный шум боя. Кажется, пытаются прорваться окруженные русские; однако основной огонь, видимо, идет от наших изнервничавшихся и уставших войск»^[1202].

Однако в донесении разведотряда, блокировавшего «Дом офицеров» со стороны Мухавца, говорится о том, что этой ночью была отбита попытка прорыва, предпринятая неприятелем в районе дивизиона. При этом было убито примерно 25 русских^[1203].

…Что на самом деле произошло в ночь на 26 июня? Была ли на самом деле попытка прорыва из «Дома офицеров» или пкт 145? Возможно, это была и какая-либо другая, самостоятельная группа, не подчиняющаяся Фомину. Воспоминания Солозобова достаточно убедительны, для того чтобы отрицать попытку прорыва всего отряда Фомина. «Бой с тенями» солдат, от страха и издерганности паливших во все подряд? Наконец – вполне вероятно, что стрелки разведотряда приняли ползущих за водой к Мухавцу защитников «Дома офицеров» за прорывающихся и, открыв по ним огонь, на следующий день просто подсчитали трупы, лежащие на берегу Мухавца^[1204].

По мнению Хайдфогеля: «Противник определенно уже достаточно измотан, но сражается с отвагой отчаяния (т. к. он верит, что немцы не дают пощады). Его потери оценить сложно, пленных мало».

«Сопротивление неприятеля постепенно ослабевает»^[1205], – подтверждает впечатление Хайдфогеля A.R.98. Впрочем, на основании чего артиллеристы сделали такой вывод?

Планы I.R.135 пока неясны – зависят от выделения «группе Йона» специальных боевых средств. Штаб дивизии продолжает вести активную работу по их выколачиванию – в результате в течение ночи «сорок пятой» для зачистки на Северном острове придаются танки «Сомуа» (Somua S-35), бронепоезда № 28.

…Начался новый день обороны «Дома офицеров». Вероятно, уже почти все защитники казармы 33-го инженерного чувствовали: он будет последним. Иссякли и боеприпасы и силы. Оставалось только ждать и надеяться, уцелеть в этот день, и дальше – выжить, пройдя сквозь все испытания. Военфельдшер 84 сп С. Е. Милькевич: «Все знали, что помощи нам ждать неоткуда, прощались друг с другом, старались запомнить домашние адреса, чтобы потом, если кто-нибудь из нас останется в живых, сообщить товарищам, родным, Родине»^[1206].

B. C. Солозобов: «Утром раненые в подвалах, вероятно, уже все знали и почти ничего не спрашивали у меня, только стоны немного утихли, как будто люди надеялись все-таки услышать хорошее.

– Жалобы есть у кого? – спросил я.

– Вы лучше расскажите новости, – ответили раненые.

– Наши войска из города Бреста наступают в сторону крепости, – умышленно солгал я, чтобы поднять их дух.

Бойцы сразу повеселели.

– Это очень может быть, не могли же наши войска далеко отступить. Не сегодня, так завтра будут здесь, – произнес кто-то из них.

Мне и самому хотелось, чтобы эти надежды сбылись. Уходя из подвала, я чувствовал сильную усталость.

Комиссар сидел у стены, обхватив обеими руками голову. Я решил обратиться к нему:

– Товарищ комиссар, раненых нечем кормить.

Он устало ответил:

– Надо выяснить, что там у нас имеется, присядьте, сейчас уточним.

Выглядел Фомин утомленно, одет он был в солдатскую гимнастерку. Я отполз метров 5 в сторону и, расположившись под, сводом, быстро уснул…»^[1207]

8.40. Прибывает приказ по армии № 1 «Barbarossa». 45 I.D. выбывает из состава XII армейского корпуса Вальтера Шрота и включается в состав LIII А.К. (генерал пехоты Карл Вейзенбергер).

Шрот попрощался с «сорок пятой» в суточном приказе по корпусу № 2 от 27 июня: «…[Дивизия] в течение немногих дней своего подчинения… особенно отличилась своими смелыми и энергичными действиями.

Бессмертными подвигами 45-й дивизии, на которые она может оглядываться полная гордости, стали быстрое овладение мостов на Буге и Мухавце и доставшееся с тяжелыми потерями овладение крепостью и цитаделью Брест-Литовска.

Поэтому сегодня я еще раз высказываю командиру и его смелой дивизии мою особую благодарность и признание.

Только неохотно, но желая, чтобы солдатское счастье и дальше было даровано дивизии, я отчисляю ее из своего соединения».

11.00. А теперь проза жизни – корпус, провожая дивизию, подводит итоги ее действиям в своем составе. О достижениях было сказано немало – теперь о потерях. В нижеследующей таблице приведены потери корпуса за 22–24 июня (вкл.):

Дата Убито Пропало без вести Ранено 22 июня 58 (6)* 15 (1) 313 (14) В том числе 45-я дивизия за 22 июня 55 (6) 15 (1) 138 (10) 23 июня 62 (6) 261 (7) 169 (8) В том числе 45-я дивизия за 23 июня 39 (4) 254 (7) 115 (4) 24 июня 80 (8) 236 (48) (10)*** В том числе 45-я дивизия за 24 июня 80 (8) 48 224 (10)

* В скобках – потери в офицерском составе.

** 23 или 24 июня передовой отряд корпуса вступил в бой в районе Слоним – Барановичи. Большие потери понесли участвовавшие в нем подразделения 45-й дивизии (убито 15 солдат и 2 офицера). Неясно, учтены ли они здесь.

*** Без учета 34-й дивизии.

Данные о потерях 45-й дивизии вызывают много вопросов.

Прежде всего – откуда 24 июня столь большое количество солдат, пропавших без вести? Может, это те, что остались не найденными к моменту подачи донесения за 24 июня? Если же это пропавшие именно в этот день – то неясно, где был столь жестокий бой, приведший к таким потерям. Интересно и то, что количество раненых 23 и 24 июня фактически сравнялось или же превышало показатель от 22 июня, день наиболее ожесточенного боя в крепости^[1208].

…Последние часы обороны «Дома офицеров» и пкт 145 описывать сложно: слишком мало данных. Герхард Эткен, этот столь долгожданный успех в KTB дивизии, обозначил кратко: «Утром, штурмовые группы I.R.133 и А.А.45 берут еще по одному гнезду сопротивления (укрепление 145 и „Дом офицеров“), причем особенно пригодными оказываются группы саперов-подрывников. Захвачено в целом 450 пленных».

Из KTB неясно, когда началась атака. «Утром» – понятие слишком расплывчатое. И если быть точным, то взятие обоих очагов сопротивления завершилось лишь во второй половине дня…

Итак, утром 26 июня началась последняя атака на «Дом офицеров». Но сейчас это уже был не штурм пехотой – зачем? В дело вступили саперы. Фрайтаг лишь прикрывает их отряд, готовящий большой подрыв на крыше «Дома офицеров» (они готовятся подорвать помещения, примыкающие к Трехарочным), а фон Паннвиц – ждет, когда те произведут подрыв вала пкт 145.

По-прежнему идет из окон и амбразур укреплений ожесточенная стрельба – их защитники не собираются сдаваться. Один из саперов убит, один – ранен^[1209]. Однако заметно, что сопротивление отчетливо ослабло, «противник испытывает сильную нехватку оружия»^[1210].

Одновременно саперы ведут ремонт подъездных путей к мосту, рядом с КП батальона, приводят технику в исправное состояние. Сейчас, после отправки, по приказу дивизии 1/46, их силы уменьшились.

Незадолго до полудня^[1211] страшный взрыв потряс казарму 33-го инженерного полка. «Большой подрыв», тщательно подготовленный саперами, удался^[1212] – сразу у нескольких отсеков обрушилась выходящая во двор стена второго этажа. На одном из участков она рухнула практически полностью, на всю свою высоту, вместе с перекрытиями, похоронив под обломками многих защитников.

B. C. Солозобова обрушение застало спящим: «Когда пришел в сознание, никак не мог понять, что со мной: глаза не видят, во всем теле боль, движения рук не ощущаю. Наконец наступило просветление. От радости я хотел встать, но подняться не смог, потому что оказался заваленным обрушившимся от взрыва сводом»^[1213].

От ужаса бойцы, оказавшиеся в подвергшихся подрыву помещениях, стали выпрыгивать наружу, сдаваясь в плен пехотинцам Фрайтага. Из последних сил из подвалов стали выкарабкиваться и раненые. Среди обломков лежали многочисленные контуженые, потерявшие сознание. В плен сдалось около 80 человек.

Однако в восточной части бойцы еще держались^[1214]. У них еще оставались патроны – и защитники продолжали отстреливаться, понимая, что их «Варягу» настал конец. Ни Зубачева, ни Фомина среди них нет: оба командира остались под обломками^[1215].

Одновременно произведены подрывы и на валу пкт 145 – но здесь, в подземных казематах, прикрываемые последними патронами еще оставшихся защитников «Дома офицеров», красноармейцы не сдавались. Более того – разведотряд несет потери: 1 убитый и 1 раненый^[1216].

13.45. Но вот закончилась оборона, и на пкт 145 – фон Паннвицу здесь сдалось 54 человека^[1217].

Последние минуты «Дома офицеров». Что происходило тогда? Большинство готовилось принять выбор – плен или смерть: «Двое бойцов покончили жизнь самоубийством, предпочитая лучше собственную пулю плену»^[1218]. Абрам Гордон, товарищ Ивана Долотова, понимая, что ему, еврею, в плену не выжить, спрятался в развалинах, надеясь просидеть до темноты. Искали себе убежище и другие – ночью, когда немцы снимут оцепление, можно попытаться уйти.

Между 14.15 и 15.00^[1219] «Из центра крепости из-за взрывов примерно 60 русских выбежали на Северный остров и сдались в плен. По их словам, остальные 200 нашли смерть от взрывов»^[1220] – так окончилась эпопея «Дома офицеров».

Разведотряд занял пкт 148^[1221] и Трехарочный мост.

В этот день при допросах пленных штабом дивизии делается вывод, что «сорок пятая» боролась против особо подготовленных и политически обученных русских солдат. «Так же, как подтверждается и более поздними наблюдениями, в крепости находилась школа ГПУ», – отметил в KTB Герхард Эткен, чье-то быстро разошедшееся и оказавшееся как нельзя вовремя объяснение затянувшейся «зачистки».

…Раскопки завалов казармы 33-го инженерного полка начались сразу же – их под контролем солдат Фрайтага проводили недавние защитники «Дома офицеров». B. C. Солозобов был одним из тех, кого удалось извлечь из завала: «В голове шумело. Вдруг слышу около себя крик: „Рус!“ Меня освободили от кирпичей и щебня двое наших бойцов, тут же стояли немцы…»^[1222]

Другие группы пленных начали хоронить трупы, за эти дни во множестве скопившиеся на поле боя. Вспоминает С. М. Кувалин: «Фашисты обыскали нас, отобрали все личные вещи и, отделив группу человек в 20, велели убирать трупы на этом участке. Мы собирали и хоронили павших советских бойцов без разбора и регистрации в первой ближайшей воронке. Трупы разложились, дышать было тяжело. Немецких солдат клали в груды, вынимали все документы, жетон отдавали офицеру, который стоял в стороне с флаконом одеколона в руках»^[1223].

Вероятно, именно благодаря вовремя начавшимся разборкам завалов удалось спасти многих защитников, сразу же становившихся пленными. Здесь же были найдены и Фомин с Зубачевым. К моменту подрыва уже раненные, при обрушении на них перекрытий они вновь серьезно пострадали – Зубачеву пробило голову, Фомину разбило всю левую половину лица^[1224].

Оба командира «Дома офицеров» не дожили до освобождения. Фомина, выданного приписниками, расстреляли в тот же день, Зубачев умер в 1944 году от туберкулеза в офицерском лагере в Хаммельсбурге.

Считается, что Фомин погиб у Холмских ворот, где сейчас установлена мемориальная доска. Однако А. М. Филь, плененный в тот же день, со ссылкой на мл. лейтенанта Будника, ст. политрука Монжаренко и других защитников, приводит другую версию смерти комиссара Цитадели. Согласно ей, Е. М. Фомина расстреляли у первого форта по пути через деревянный мост от крепости к Тересполю, у сборного пункта военнопленных^[1225].

…В тот день солдаты Герштмайера вошли в подвал овощехранилища (бывшего порохового погреба). Там, в углу подвала, утоляя жажду льдом, на доске, единственном более-менее сухом месте, еще с утра 22 июня лежал шестилетний Леня Бобков. Он был настолько измучен, что даже не смог пошевелиться, когда в подвале открылась дверь – на ее фоне появился силуэт человека в каске. Зашедший в подвал немецкий солдат включил фонарик – Леня лишь зажмурился, когда луч, бегавший по стенам, коснулся его лица.

Немец, нагнувшись, поднял Леню, обнявшего его за шею, и вынес из подвала, туда, где несколькими днями ранее погибла вся семья Бобковых – об этом мальчик и пытался рассказать солдату. Впрочем, тот вряд ли знал русский язык…

Леня не смог встать на ноги и тут же упал ничком, когда солдат поставил его на землю. Тогда тот опять подхватил его на руки и понес к стоявшей поодаль, у ДНС, санитарной машине, собиравшей раненых. Здесь его, имеющего 13 осколочных ранений, впервые перевязали – незабинтованными остались только голова и правая рука! Спасший Леню немецкий солдат, куда-то сбегав, вручил ему кулечек конфет-подушечек…

Мальчика отвезли в городскую больницу Бреста – в больницах сын младшего лейтенанта Бобкова проведет четырнадцать месяцев, выйдя лишь осенью 1942 г^[1226].

В марте 1951 г., при разборе завалов «большого подрыва», специальной воинской командой будут найдены среди ржавого оружия останки 34 защитников «Дома офицеров». Там же, среди костей, перемешанных с кирпичами – орден Красного Знамени № 12140, бархатное шефское знамя 84 сп от коммунистического Интернационала, полковая печать. И множество обрывков бумаг – конспекты по истории ВКП(б) и новой истории, «Красноармейский политучебник» бойца Михаила Кукушкина и переписка пограничника Вагана Григоряна с директором 179-й школы Дзержинского района Баку. Вот – ставший известным всей стране «Приказ № 1»… А бумаг неизвестных, их множество – рваных, плохо читаемых. Как дела дома? Как растет кутька? Как там хлеб? А брат – как? Не горюй мама, я скоро приеду… Карандаш и чернила, в линеечку и клеточку, легкие, как пепел, невесомые обрывки испепеленных жизней.

Их шепот в плеске Мухавца, и слова уже не расслышать – они сливаются с «Рио-Ритой» парка КИМ, скрипом ремней портупеи и щелканьем каблуков в ночь на 22 июня. И вот это, разборчиво и сильно, твердой когда-то рукой:

За охрану родного края

Ты мне ласково руку пожми,

Не тоскуй, не грусти, дорогая,

Крепче нашей любви не найти.

А о пкт 145 – ничего.

Дата добавления: 2015-07-17