Пять месяцев спустя 2 страница. – Если вы думаете, что, набиваясь ко мне в друзья, выиграете в ее глазах

– Если вы думаете, что, набиваясь ко мне в друзья, выиграете в ее глазах, то вы ошибаетесь. Лучше сделать ставку на цветы и шоколад. Ей на меня плевать.

– Это неправда.

– Вы не так долго с нами общаетесь, чтобы знать это.

– Джози, – сказал Патрик, – она с ума сходит из‑за тебя.

Джози показалось, что правда стала у нее поперек горла и ее сложнее озвучить, чем переварить.

– Но не так, как из‑за вас. Она счастлива. Она счастлива, а я… я знаю, что должна радоваться за нее…

– А ты здесь, – сказал Патрик, показывая на кладбище. – И тебе одиноко.

Джози кивнула и разрыдалась. Она отвернулась, смутившись, а потом почувствовала, что Патрик обнял ее. Он ничего не говорил, и на какое‑то мгновение он ей даже понравился – любое слово, даже сочувственное, заняло бы пространство, куда ей нужно было вылить свою боль. А он просто дал ей возможность выплакаться, пока слезы не высохли, и Джози еще немного постояла, прижавшись к его плечу, и думала: прошла ли буря, или это только начало.

– Я сволочь, – прошептала она. – Я завидую.

– Я думаю, она бы поняла.

Джози отстранилась от него и вытерла глаза.

– Вы расскажете ей, что я прихожу сюда?

– Нет.

Она посмотрела на него снизу вверх удивленно. Она думала, что он станет на мамину сторону.

– Знаешь, ты не права, – сказал Патрик.

– В чем?

– В том, что остаешься одна.

Джози обвела взглядом холм. От ворот могила Мэтта не была видна, но все же она была, как и весь Тот День.

– Призраки не считаются.

Патрик улыбнулся.

– Зато мамы считаются.

Больше всего Льюис ненавидел лязг закрывающейся металлической двери. И то, что через тридцать минут он сможет покинуть тюрьму, мало успокаивало. Главное, что этого не могли сделать заключенные. И то, что одним из этих заключенных был мальчик, которого он учил ездить на велосипеде без тренировочных колес. Мальчик, который в детском саду сделал пресс‑папье, до сих пор стоящее на письменном столе Льюиса. Тот самый мальчик, который на его глазах сделал свой первый вдох.

Он понимал, что для Питера его визит станет шоком – столько месяцев он обещал себе, что на этой неделе он наконец наберется мужества, чтобы навестить сына в тюрьме, но всегда появлялась то неотложная работа, то срочная статья. Но когда офицер открыл дверь и провел Питера в комнату посещений, Льюис понял, что недооценивал того, каким шоком для него самого станет свидание с Питером.

Он стал крупнее. Быть может, не выше, но шире – его рубашка плотно облегала плечи, и руки, налившиеся мускулами. Его кожа казалась прозрачной, почти голубой в этом неестественном освещении. Руки Питера непрерывно двигались – то он обнимал себя за плечи, а когда сел, они впились в сиденье стула.

– Ну, – начал Питер, – что тебе известно?

Льюис приготовил шесть или семь вариантов речи, чтобы объяснить, почему так и не смог заставить себя навестить сына раньше, но, увидев Питера, сидящего здесь, смог произнести только два слова:

– Прости меня.

Губы Питера сжались.

– За что? За то, что ты полгода не вспоминал обо мне?

– Мне кажется, – признался Льюис, – что скорее восемнадцать лет.

Питер откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на Льюиса. Тот заставил себя выдержать этот взгляд. Сможет ли Питер простить все его грехи, несмотря на то, что сам Льюис сможет сделать то же самое по отношению к нему?

Питер провел ладонью по лицу и потряс головой. А потом начал улыбаться. Льюис расслабился. До этого момента он на самом деле не знал, чего ожидать от Питера. Перед самим собой он мог перечислять какие угодно оправдания и полагать, что его извинения обязательно будут приняты. Он мог напоминать себе, что он здесь отец, он главный – но обо всем этом было сложно помнить, сидя в тюремной комнате свиданий, когда слева сидит женщина, заигрывающая со своим любовником через красную разделительную линию, а справа – мужчина, который беспрестанно матерится.

Улыбка на лице Питера стала жестче, превратилась в насмешку.

– Пошел ты, – выплюнул он. – Зачем ты сюда пришел? Тебе же плевать на меня. Ты же не хочешь просить у меня прощения. Ты просто хочешь услышать, как сам произносишь эти слова. Ты здесь ради себя, а не ради меня.

Голова Льюиса стала тяжелой, словно камень. Он наклонился вперед, его шея больше не могла выдержать такую тяжесть, пока его лоб не коснулся сложенных ладоней.

– Я не могу ничего делать, Питер, – прошептал он. – Я не могу работать, я не могу есть. Я не могу спать. – Он поднял лицо. – Сейчас в колледж приезжают новые студенты. Я смотрю на них из окна – они постоянно показывают пальцами на здания, или гуляют по главной улице, или слушают экскурсовода, который ведет их через внутренний двор, – и думаю, как я мечтал видеть вместо них тебя.

Много лет назад, после рождения Джойи, он написал статью об экспоненциальном росте счастья – когда коэффициент меняется скачкообразно после ключевого события. Он пришел к выводу, что результат изменяется в зависимости не от события, ставшего причиной ощущения счастья, а скорее от состояния, в котором человек пребывал, когда оно случилось. Например, рождение ребенка. Одно дело, если брак счастливый и ребенок желанный, и совершенно другое, если тебе шестнадцать и твоя подружка залетела. Холодная погода – прекрасный вариант для отдыха на горнолыжном курорте, но просто катастрофа для каникул у моря. Богатый человек просияет от радости, заработав доллар во время депрессии, а шеф‑повар дорогого ресторана станет есть червяков, попав на необитаемый остров. Отец, который надеялся увидеть своего сына образованным, успешным, независимым, мог бы, при других обстоятельствах, просто радоваться тому, что его ребенок жив и здоров и он все еще может сказать ему, что всегда его любил.

– Знаешь, что сейчас говорят о колледже? – спросил Льюис, немного выпрямившись. – Что плата за обучение слишком завышена.

Его слова удивили Питера.

– Все эти родители отдают более сорока тысяч в год, – сказал Питер, слегка улыбнувшись. – А я здесь, и с толком использую деньги, которые ты заплатил налоговикам.

– Чего еще может желать экономист? – пошутил Льюис, хотя это было не смешно, и никогда не будет. И он понял, что это тоже своего рода счастье: когда ты готов сказать все, что угодно – сделать все, что угодно, – лишь бы твой сын продолжал вот так улыбаться, словно действительно услышал что‑то смешное, даже если, произнося каждое слово, тебе кажется, что ты глотаешь битое стекло.

Патрик сидел, закинув ноги на стол прокурора, а Диана Левен просматривала отчеты баллистической экспертизы, готовясь к его показаниям в суде.

– Было два дробовика, которыми ни разу не воспользовались, – объяснял Патрик, и два одинаковых пистолета – «глок‑17», – зарегистрированных на имя соседа, живущего через дорогу. Пенсионер, бывший коп.

Диана посмотрела на него поверх бумаг.

– Мило.

– Ага. Ну, ты же знаешь полицейских. Какой смысл прятать оружие в сейф, если нужно, чтобы его можно было быстро достать? Короче, из пистолета «А» стреляли по всей школе – борозды на собранных нами гильзах это подтвердили. Из пистолета «Б» тоже стреляли – это показала баллистическая экспертиза, но мы не обнаружили ни одной пули, выпущенной из его обоймы. Этот пистолет заклинило, и мы нашли его на полу в раздевалке. Хьютон все еще держал в руках пистолет «А», когда его арестовали.

Диана откинулась назад в своем кресле, положив сцепленные в замок пальцы на грудь.

– МакАфи обязательно спросит, зачем Хьютону вообще понадобилось доставать в раздевалке пистолет «Б», если пистолет «А» до этого момента прекрасно работал.

Патрик пожал плечами.

– Возможно, он воспользовался им, чтобы выстрелить Мэтту Ройстону в живот, а потом, когда его заклинило, вернулся к пистолету «А». Или же все намного проще. Поскольку пули от пистолета «Б» так нигде и не обнаружили, можно предположить, что из него и сделали самый первый выстрел. Пуля вполне может оставаться где‑то в стекловолоконной изоляции в столовой. Пистолет заклинило, парень взял пистолет «А», а неисправный сунул в карман… а в конце этой бойни он или выбросил его, или случайно уронил.

– Или. Терпеть не могу это слово. Всего три буквы – и море обоснованных сомнений…

Она замолчала, потому что в дверь постучали и в кабинет заглянула секретарша.

– Пришел посетитель, которому назначено на два.

Диана повернулась к Патрику.

– Я готовлю Дрю Джирарда к даче показаний. Может, останетесь?

Патрик пересел на стул у стены, освобождая место напротив прокурора. Парень вошел, тихо постучав.

– Мисс Левен?

Диана обогнула свой стол.

– Дрю. Спасибо, что пришел. – Она жестом указала на Патрика. – Ты помнишь детектива Дюшарма?

Дрю кивнул в его сторону. Патрик отметил про себя его выраженные брюки, его рубашку, его показные манеры. Это был не тот самоуверенный, известный всей школе и в колледже звездный игрок в хоккей, как его описывали ученики, когда Патрик проводил расследование. Но с другой стороны, на глазах Дрю убили его лучшего друга, а самого его ранили в плечо. Тот мир, в котором он был королем, исчез.

– Дрю, – сказала Диана, – ты здесь, потому что ты получил повестку, это означает, что на следующей неделе ты будешь давать показания в суде. Мы дадим тебе знать, когда именно, как только будет известно… но сейчас я бы хотела убедиться, что ты не нервничаешь из‑за того, что нужно будет идти в суд. Сегодня мы поговорим о том, какие вопросы тебе зададут, и о самой процедуре дачи показаний. Если у тебя есть какие‑то вопросы, мы тоже ответим. Хорошо?

– Да, мэм.

– Патрик наклонился вперед.

– Как плечо?

Дрю повернул лицо в его сторону, подсознательно избегая движения плечом.

– Я до сих пор хожу на разные процедуры, но уже намного лучше. Вот только… – Его голос затих.

– Что еще? – спросила Диана.

– Я пропущу весь хоккейный сезон в этом году.

Диана с Патриком переглянулись, сочувствуя свидетелю.

– Думаешь, ты когда‑нибудь сможешь снова играть?

Дрю покраснел.

– Врачи говорят, что нет, но я думаю, они ошибаются. – Он помолчал. – Я перешел в выпускной класс и рассчитывал на спортивную стипендию в колледже.

Наступило неловкое молчание, словно никто не хотел признавать ни храбрость Дрю, ни правду.

– Что ж, Дрю, – сказала Диана. – Когда мы встретимся в суде, сначала я попрошу тебя сказать, как тебя зовут, где ты живешь и был ли ты в тот день в школе.

– Хорошо.

– Давай немножко потренируемся, ладно? Когда ты пришел в школу в то утро, какой предмет был на первом уроке?

Дрю сел немного прямее.

– История Америки.

– А на втором уроке?

– Английский.

– А куда ты пошел после урока английского языка?

– У меня было окно на третьем уроке. Большинство народу во время окон сидят в столовке.

– Туда ты и направился, так?

– Да.

– С тобой был кто‑то еще? – продолжала Диана.

– Туда я шел один. Но когда я пришел, то сидел с компанией. – Он посмотрел на Патрика. – С друзьями.

– Сколько времени вы провели в столовой?

– Не знаю, где‑то полчаса.

Диана кивнула.

– А что случилось потом?

Дрю опустил глаза на свои брюки, поводил большим пальцем по шву. Патрик заметил, что его рука дрожит.

– Мы все просто, ну, разговаривали… а потом я услышал сильный грохот.

– Ты можешь сказать, откуда исходил звук?

– Нет. Я не понял, что это было.

– Ты что‑то видел?

– Нет.

– И что ты сделал, когда услышал этот громкий звук? – спросила Диана.

– Я пошутил, – ответил Дрю. – Я сказал, что школьные обеды взорвались. Что у них наконец‑то получились радиоактивные бутерброды.

– После шума ты оставался в столовой?

– Да.

– А потом?

Дрю посмотрел на свои руки.

– Потом был звук, похожий на петарды. И прежде чем кто‑нибудь понял, что происходит, в столовую вошел Питер. У него был рюкзак и пистолет в руке. И он начал стрелять.

Диана подняла ладонь.

– Здесь я тебя на секунду прерву, Дрю… Когда ты будешь возле стойки и скажешь это, я попрошу тебя посмотреть на обвиняемого и подтвердить, что это был он, для протокола. Понял?

– Да.

Патрик понял, что он воспринимает это преступление не так как остальные. Он даже не прокручивает в голове леденящее душу видео из столовой, которое просматривал. Он представлял Джози, одну из друзей Дрю, сидящую за длинным столом, как она слышит эти петарды, даже не подозревая, что случится в следующую секунду.

– Давно ли ты знаком с Питером? – спросила Диана.

– Мы оба выросли в Стерлинге. Мы учились в одной школе, можно сказать, всегда.

– Вы были друзьями? Дрю покачал головой.

– Врагами?

– Нет, – сказал он. – Не совсем врагами.

– У вас с ним были проблемы?

Дрю поднял глаза.

– Нет.

– Ты когда‑нибудь издевался над ним?

– Нет, мэм, – сказал он.

Патрик почувствовал, как его руки сжались в кулаки. Он знал из показаний сотен детей, что Дрю Джирард заталкивал Питера в шкафчики, ставил ему подножки, когда тот спускался по лестнице, плевал ему в волосы бумажными шариками, Это, конечно, не оправдывало того, что сделал Питер… но тем не менее. Один ребенок гниет в тюрьме, десять – в могилах, десятки в больнице или лечатся дома, сотни таких, как Джози, которые до сих пор не могут говорить об этом дне без слез, родители, как Алекс, которые доверили Диане вершить правосудие от их имени. А этот маленький сопляк нагло врет.

Диана оторвалась от своих заметок и посмотрела на Дрю.

– То есть, если тебя под присягой спросят, издевался ли ты над Питером, что ты скажешь?

Дрю поднял на нее глаза, и его самоуверенность угасла достаточно, чтобы Патрик увидел: он до смерти боится, что им известно больше, чем ему говорят. Диана посмотрела на Патрика и бросила ручку на стол. Ему этого приглашения было достаточно. Он мгновенно поднялся с места, его рука схватила Дрю Джирарда за горло.

– Послушай, маленький ублюдок, – сказал Патрик, – не шути. Нам известно, как ты поступал с Питером Хьютоном Нам известно, что ты сидел прямо посредине. Что десять человек погибли, у восемнадцати никогда не будет той жизни, о которой они мечтали, и еще столько семей в этом городе, которые навсегда останутся с этим горем, что я даже не могу сосчитать. Я не знаю, какую игру ты затеял. То ли хочешь прикинуться мальчиком из церковного хора, чтобы защитить свою репутацию, то ли просто боишься говорить правду. Но поверь мне, если ты встанешь за Свидетельскую стойку и будешь врать о том, как вел себя в прошлом, я постараюсь, чтобы ты загремел в тюрьму за препятствование правосудию.

Он отпустил Дрю и повернулся, глядя в окно кабинета Дианы. У него не было полномочий арестовывать Дрю ни на каких основаниях, даже если парень действительно даст ложные показания, тем более отправлять его в тюрьму, но Дрю этого не знает. Возможно, достаточно его просто напугать, чтобы он начал вести себя по‑человечески. Глубоко вздохнув, Патрик наклонился, поднял ручку, которую уронила Диана, и протянул ей.

– Давай я повторю вопрос, Дрю, – спокойно продолжила она. – Ты когда‑нибудь издевался над Питером Хьютоном?

Дрю посмотрел на Патрика и сглотнул. А потом открыл рот и заговорил.

– Это лазанья гриль, – объявила Алекс, когда Патрик и Джози откусили по первому кусочку. – Ну, как вам?

– Не знала, что лазанью можно готовить на гриле, – медленно проговорила Джози. Она начала отковыривать лапшу от сыра, словно снимала скальп.

– Как именно готовится это блюдо? – спросил Патрик протягивая руку за кувшином с водой и наполняя свой стакан.

– Это была обычная лазанья. Но потом что‑то пролилост в духовке, и повалил дым… Я хотела начать все заново но потом подумала, что это просто добавит блюду пикантности, привкус дымка. – Она посмотрела на них невинным взглядом Оригинально, да? Я просмотрела все кулинарные книги, Джози и, насколько мне известно, такого еще никто не придумал.

– Еще бы, – сказал Патрик, кашляя в салфетку.

– Мне действительно нравится готовить, – продолжала Алекс. – Я люблю выбрать рецепт, а потом импровизировать и смотреть, что получится.

– Рецепты в чем‑то напоминают законы, – ответил Патрик. – Лучше соблюдать их, если не хочешь совершить преступление…

– Я не голодна, – вдруг сказала Джози. Она оттолкнула от себя тарелку и побежала наверх.

– Завтра начинается суд, – сказала Алекс, объяснив ее поведение. Она побежала за Джози, даже не извинившись, потому что знала: Патрик поймет. Джози громко хлопнула дверью и включила музыку, стучаться не имело смысла. Алекс повернула дверную ручку и вошла. Подойдя к стереосистеме, она выключила звук.

Джози лежала на кровати лицом вниз, накрыв голову подушкой. Когда Алекс присела рядом на матрац, она не пошевелилась.

– Хочешь поговорить? – спросила Алекс.

– Нет, – ответила Джози приглушенным голосом.

Алекс наклонилась и сдернула подушку.

– А ты попытайся.

– Просто… Господи, мама… что со мной не так? Словно для всех остальных мир снова завертелся, а я никак не могу сесть на карусель. Даже вы, ведь вы должны только и думать, что об этом суде, но нет. Вы сидите здесь, смеетесь, улыбаетесь, словно можете выбросить из головы то, что уже случилось и что еще случится. А я не могу перестать думать об этом хотя бы на секунду. – Джози подняла на Алекс полные слез глаза. – Для всех жизнь продолжается. Для всех, кроме меня.

Алекс положила руку Джози на плечо и погладила. Она вспомнила, как ее восхищал сам факт физического существования Джози сразу после ее рождения – что ей непостижимым образом, из ничего, удалось сотворить это крошечное, теплое, пищащее создание без единого изъяна. Она часами лежала на кровати, положив Джози рядом с собой, трогала кожу своего ребенка, крошечные жемчужины ее пальчиков на ногах, пульсирующий родничок.

– Когда‑то, – сказала Алекс, – когда я еще работала государственным защитником, в нашем офисе на День независимости устроили праздник для всех работников и их семей. Я взяла тебя, хотя тебе было всего около трех лет. Потом устроили фейерверк, и я на минутку отвлеклась, а когда обернулась, тебя уже не было. Я начала кричать, и кто‑то тебя заметил – ты лежала на дне бассейна.

Джози поднялась, увлеченная никогда прежде не слышанной историей.

– Я нырнула в воду, вытащила тебя, сделала искусственное дыхание рот в рот, и ты закашлялась. Я не могла ни слова сказать, так испугалась. Но ты рассердилась и начала бить меня. Сказала, что искала русалок, а я тебе помешала.

Положив подбородок на колени, Джози слегка улыбнулась.

– Правда?

Алекс кивнула.

– Я сказала, чтобы в следующий раз ты обязательно брала меня с собой.

– И был следующий раз?

– Это ты мне скажи. – Она помолчала. – Не обязательно падать в воду, чтобы почувствовать, что тонешь, правда?

Джози покачала головой, из глаз полились слезы. Она пододвинулась, устраиваясь в маминых объятиях.

Патрик понимал, что это его погубит. Второй раз в жизни он настолько сблизился с женщиной и ее ребенком, что забыл о том, что на самом деле он не часть этой семьи. Он обвел взглядом стол, обломки кошмарного ужина, приготовленного Алекс, и начал убирать нетронутые тарелки.

Лазанья гриль потемневшим кирпичом остывала на блюде. Он сложил посуду в раковину и включил горячую воду, затем взял мочалку и начал тереть.

– О господи, – сказала Алекс за его спиной. – Ты действительно идеальный мужчина.

Патрик обернулся, его руки все еще были в мыле.

– До идеала еще далеко. – Он потянулся за кухонным полотенцем. – Джози…

– С ней все в порядке. Все будет хорошо. Или, по крайней мере, мы будем повторять эти слова, пока они не станут правдой.

– Мне очень жаль, Алекс.

– А кому не жаль? – Она села верхом на стул и опустила подбородок на спинку. – Я завтра иду на суд.

– Ничего другого я и не ожидал.

– Ты вправду думаешь, что МакАфи может добиться для него оправдательного договора?

Патрик аккуратно положил полотенце рядом с раковиной, подошел к Алекс и присел на корточки перед ее стулом.

– Алекс, – сказал он, – этот мальчик пришел в школу с тщательно продуманным планом боя. Он начал с парковочной площадки – взорвал там бомбу, чтобы отвлечь внимание. Он обошел школу и у парадного входа выстрелил в ребенка на ступеньках. Он направился в столовую, стрелял в кучу детей, убил некоторых из них, а затем сел и съел порцию хлопьев с молоком, прежде чем продолжить эту бойню. Я не понимаю, как, при всех имеющихся уликах, можно снять обвинения.

Алекс смотрела на него.

– Скажи мне кое‑что… почему Джози повезло?

– Потому что она выжила.

– Нет, я имею в виду, почему она выжила? Она была и в столовой, и в раздевалке. Она видела, как вокруг нее умирают люди. Почему Питер не застрелил ее?

– Я не знаю. Постоянно случаются вещи мне непонятные. Некоторые из них, такие как эти выстрелы. А некоторые… – он накрыл ладонь Алекс, крепко вцепившуюся в спинку стула, своей, – совсем другие.

Алекс подняла на него глаза, и Патрик опять вспомнил: то, что он нашел ее, что он с ней, – это как первый крокус найденный в снегу. Просто, когда уже начинает казаться, что зима никогда не кончится, эта неожиданная красота застает тебя врасплох. И если не отрывать от него глаз, если долго смотреть на него, то непостижимым образом снег вокруг него начинает таять.

– Если я задам тебе один вопрос, ты скажешь мне правду? – спросила Алекс.

Патрик кивнул.

– Моя лазанья не совсем удалась, правда?

Он улыбнулся ей сквозь перекладины стула.

– Лучше тебе не становиться домохозяйкой, – сказал он.

Посреди ночи, так и не сумев уснуть, Джози выскользнула из дома и легла на лужайке перед домом. Она смотрела в небо, которое к этому времени суток казалось таким низким, что она чувствовала, как звезды покалывают ее лицо. На улице, без смыкающихся вокруг нее стен комнаты, она почти поверила, что проблемы ее ничтожны в сравнении с великим замыслом Вселенной.

Завтра Питера Хьютона будут судить за убийство десятерых человек. Одна только мысль об этом – о том последнем убийстве – вызывала у Джози дурноту. Она не могла присутствовать на процессе, как ей того хотелось, потому что ее имя указано в списке свидетелей, а значит, она будет изолирована как свидетель, другими словами, абсолютно ничего не узнает.

Джози глубоко вздохнула и вспомнила один урок истории в средней школе, где им рассказывали, что какой‑то народ – кажется, эскимосы – верили, что звезды – это дырки в небе сквозь которые умершие люди могут подглядывать за нами. Это должно было бы успокаивать, но у Джози это всегда немного вызывало страх, поскольку это означало, что за ней следят.

Это также напомнило ей тупой анекдот о человеке, который шел мимо больницы для душевнобольных, окруженной высоким забором, и услышал, как пациенты выкрикивают: «Десять! Десять! Десять!» Он заглянул в дырку в заборе, пытаясь узнать что там происходит, и тут… ему ткнули палкой в глаз, а голоса начали кричать: «Одиннадцать! Одиннадцать! Одиннадцать!»

Этот анекдот ей рассказал Мэтт.

Возможно, она даже смеялась.

Вот только эскимосы не рассказывают о том, что людям по ту сторону нужно постараться, чтобы увидеть нас. В то время как мы можем видеть их в любой момент. Нужно только закрыть глаза.

Утром, когда ее сына должны были судить за убийство, Лейси достала из шкафа черную юбку, черную блузку и черные чулки. Она оделась, словно собиралась на похороны, но возможно, это было не очень далеко от истины. Она порвала три пары чулок, потому что ее руки дрожали, и в конце концов решила пойти без них. К вечеру туфли натрут волдыри, но Лейси подумала, что так будет даже лучше. Тогда она, наверное, сосредоточится на боли, которая будет иметь более благовидную причину.

Она не знала, где был Льюис, собирается ли он идти сегодня на суд. Они и не разговаривали нормально с тех пор, как она приехала за ним на кладбище и он начал ночевать в комнате Джойи. Никто из них не заходил в комнату Питера.

Но сегодня утром она заставила себя свернуть в коридоре не направо, а налево и открыть дверь в комнату Питера. После визита полиции она навела видимость порядка, говоря себе, что не хочет, чтобы Питер вернулся домой, где все перевернуто вверх дном. В комнате повсюду зияли дыры: письменный стол казался голым без компьютера, книжные полки наполовину пусты. Она подошла к одной из них и взяла книгу. «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда. Питер читал ее, готовясь к уроку литературы, когда его арестовали. Она подумала, будет ли у него возможность дочитать ее.

У Дориана Грея был потрет, который старел и становился страшнее, в то время как сам Дориан оставался молодым человеком с невинным лицом. Может быть, у спокойной, сдержанной матери, которая собирается давать показания в пользу своего сына, где‑то тоже есть портрет – убитый чувством вины, искаженный от боли. Может быть, женщине на той картине можно плакать и кричать, дать волю чувствам, схватить своего сына за плечи и сказать: «Что же ты наделал?»

Она замерла, услышав, как кто‑то открывает дверь. На пороге стоял Льюис, одетый в костюм, в котором посещал конференции и выпускные церемонии в колледже. Он держал в руках синий шелковый галстук и молчал.

Лейси взяла галстук из рук Льюиса и обошла его. Она надела галстук ему на шею, аккуратно подтянула узел и опустила воротник. Как только она закончила, Льюис взял ее за руку и не отпустил.

В такие моменты, когда понимаешь, что, уже потеряв одного ребенка, теперь теряешь второго, слова не нужны. Все еще держа Лейси за руку, он вывел ее из комнаты Питера и закрыл за ними дверь.

В шесть утра Джордан тихонько спустился вниз, чтобы просмотреть свои записи, которые он готовил к судебному процессу, и обнаружил стол, накрытый для одного: миска, ложка и коробка с шоколадными хлопьями, которые всегда заряжали Джордана энергией перед боем. Селена, должно быть, вставала посреди ночи, чтобы это приготовить, потому спать они ложились вместе. Он сел, насыпал побольше хлопьев, потом подошел к холодильнику за молоком.

На пакете с молоком была записка: «Удачи».

Едва Джордан вернулся за стол, как зазвонил телефон. Он схватил трубку – Селена с малышом еще спали.

– Алло?

– Папа?

– Томас, – сказал он. – Почему ты не спишь в такую рань?

– Ну, вообще‑то я еще не ложился.

Джордан улыбнулся.

– Да, хотел бы я снова быть молодым и учиться в колледже.

– Короче, я звоню, чтобы пожелать тебе удачи. Ведь это все начинается сегодня, да?

Он посмотрел на миску с хлопьями и вдруг вспомнил о записи камеры слежения в столовой Стерлинг Хай: Питер сидит точно так же и ест хлопья, а вокруг лежат мертвые ученики.

– Да, – подтвердил он. – Сегодня.

Охранник открыл дверь камеры Питера и передал ему стопку сложенной одежды.

– Сегодня бал, Золушка.

Питер подождал, пока он выйдет. Он знал, что все это купила для него мама, она даже оставила этикетки, чтобы он видел – это не из шкафа Джойи. Одежда была как у выпускника частной школы. Так одеваются зрители игры в поло, хотя сам он на таких матчах никогда не был.

Питер снял спортивный костюм, надел трусы, носки. Сел на койку и натянул брюки, оказавшиеся немного тесными в талии. Запутался в пуговицах рубашки и застегнул заново. Он не умел повязывать галстук, поэтому свернул его и сунул в карман, чтобы потом попросить Джордана помочь.

В камере не было зеркала, но Питер представил, насколько обычно он сейчас выглядит. Если выдернуть его из камеры и забросить на улицы Нью‑Йорка или на трибуны футбольного стадиона, никто не обратил бы на него внимания, не подозревая, кто скрывается под этой мытой шерстью и египетским хлопком. Другими словами, после всего этого ничего не изменилось.

Он уже собирался выйти из камеры, когда вспомнил, что ему не принесли бронежилет, как перед предъявлением обвинения. Вероятно, причиной стало не то, что его теперь меньше ненавидели. Скорее всего это случилось по недосмотру. Он уже собирался спросить об этом охранника, но потом закрыл рот.

Возможно, впервые в жизни Питеру повезло.

* * *

Алекс оделась так, как обычно ходила на работу. Она туда и направлялась, вот только не в качестве судьи. Она думала о том, как будет чувствовать себя в зале суда в роли обычного гражданского человека. Думала, придет ли убитая горем мать, которая была на предъявлении обвинения.

Она знала, что ей будет тяжело слушать этот процесс и понимать снова и снова, насколько близка она была к тому, чтобы потерять Джози. Все это время Алекс делала вид, что слушает только потому, что это ее работа. Она слушала, потому что должна была это делать. Когда‑нибудь к Джози вернется память, и ей будет необходима поддержка. Поскольку ее не было рядом, когда это случилось, она будет свидетельницей сейчас.

Алекс поспешила вниз и обнаружила Джози, сидящую за кухонным столом. На ней были юбка и блузка.

– Я тоже иду, – заявила она.

У Алекс появилось ощущение дежа вю – точно так же было в день предъявления обвинения Питеру, вот только казалось, что с тех пор прошло слишком много времени, и теперь они с Джози стали совершенно другими людьми. Сегодня она была в списке свидетелей защиты, но повестку ей не прислали. Это значит, что ей не обязательно сидеть в здании суда на протяжении всего процесса.

Дата добавления: 2015-07-17