Пять месяцев спустя 1 страница. О человеке многое можно сказать, если судить по его привычкам

О человеке многое можно сказать, если судить по его привычкам. Например, Джордан встречал кандидата в присяжные, который каждое утро готовил себе кофе, садился с чашкой возле компьютера и читал электронную версию «Нью‑Йорк таймс» от начала до конца. Были и другие, которые никогда не заходили на сайты новостей, потому что их это расстраивало. Были и жители деревень, которые, имея телевизор, смотрели лишь шипящую трансляцию государственных телеканалов, потому что у них не было достаточно денег, чтобы протянуть кабель в их захолустье. А были еще и такие, которые покупали дорогие спутниковые антенны, чтобы смотреть японские мыльные оперы или «Час молитвы» в три часа ночи. Были те, кто смотрел CNN, и те, кто смотрел канал новостей FOX.

Шел шестой час индивидуального допроса кандидатов в присяжные, в процессе которого выбирались присяжные для суда над Питером Хьютоном. На это ушли долгие дни, проведенные в зале суда с Дианой Левен и судьей Вагнером перед креслом, куда один за другим садились потенциальные члены жюри присяжных и отвечали на вопросы прокурора и адвоката. Их целью было отобрать двенадцать людей плюс резерв, которых эти выстрелы лично не коснулись, присяжных, которые могли бы принимать участие в случае необходимости в длительном процессе, а не думать о своих домашних делах или о том, кто присмотрит за их маленькими детьми. Людей, которые не ловили каждое упоминание в новостях об этом судебном процессе в течение последних пяти месяцев – или, как Джордан про себя начал их любя называть, свалившихся с Луны.

Был август, и днем столбик термометра подбирался к отметке сорок. Как назло, в зале суда сломался кондиционер, а от судьи Вагнера, когда он потел, воняло нафталином и грязными носками.

Джордан уже снял пиджак и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки под галстуком. Даже Диана, хотя он втайне подозревал, что она – одна из степфордских роботов,[24]завернула волосы в узел и заколола карандашом.

– Ну, что там у нас? – спросил судья Вагнер.

– Присяжный номер шесть миллионов семьсот тридцать тысяч, – пробормотал Джордан.

– Присяжный номер восемьдесят восемь, – объявил пристав.

На этот раз это был мужчина в брюках цвета хаки и в рубашке с короткими рукавами. У него были редеющие волосы, мокасины и обручальное кольцо. Джордан отметил все это в своем блокноте.

Диана встала и представилась, а затем начала задавать свой список вопросов. Ответы должны были определить, есть ли причина отказаться от кандидатуры этого человека – например, если у него есть дети, которые погибли в Стерлинг Хай, значит, он не сможет сохранять объективность. Если же такой причины нет, Диана могла использовать одну из своих черных меток, чтобы отстранить этого присяжного. У нее и у Джордана было по пятнадцать шансов отклонить кандидатуру потенциального присяжного без видимых причин. Диана уже использовала один против низкорослого лысого тихого программиста, а Джордан отказался от бывшего служащего военно‑морских сил.

– Чем вы занимаетесь, мистер Олстроп? – спросила Диана.

– Я архитектор.

– Вы женаты?

– В октябре будет двадцать лет.

– У вас есть дети?

– Двое, сыну четырнадцать лет и дочери девятнадцать.

– Они ходят в государственную школу?

– Сын, да. А дочь учится в колледже, в Принстоне, гордо ответил он.

– Вам что‑то известно об этом деле?

Джордан знал, что положительный ответ не отменит его кандидатуру. Главное, верит он или нет тому, что говорят в прессе.

– Ну, только то, что я читал в газетах, – сказал Олстроп, и Джордан прикрыл глаза.

– Вы читаете одну и ту же газету каждый день?

– Раньше я читал «Юнион лидер», – сказал он, – но их статьи выводили меня из себя. Теперь я стараюсь читать хотя бы «Нью‑Йорк таймс».

Джордан принял это к сведению. «Юнион лидер» была известна своей консервативностью, а «Нью‑Йорк таймс» – либеральностью.

– А как насчет телевиденья? – спросила Диана. – у вас есть любимые телепередачи?

Вряд ли кому понравится присяжный, который по десять часов в день смотрит судебный канал. Также не хочется, чтобы присяжный обожал шоу Пи‑ви Хермана.

– «Шестьдесят минут», – ответил Олстроп, – и «Симпсоны».

«Наконец‑то, – подумал Джордан, – нормальный человек».

Он встал, когда Диана закончила задавать свои вопросы и уступила место ему.

– Вы помните, что вы читали об этом деле? – спросил он.

Олстроп пожал плечами.

– Что в школе стреляли и обвиняется в этом один из учеников.

– Вы знали кого‑нибудь из учеников школы?

– Нет.

– Вы знакомы с кем‑либо из тех, кто работает в Стерлинг Хай?

Олстроп покачал головой:

– Нет.

Джордан подошел к нему почти вплотную.

– В этом штате действует правило, которое разрешает поворачивать направо на красный свет, если вы сначала остановитесь на красный. Вам это известно?

– Конечно, – ответил Олстроп.

– А если бы судья сказал вам, что нельзя поворачивать направо на красный, а нужно ждать, пока загорится зеленый, даже если бы перед вами был знак, на котором ясно написано «Правый поворот на красный». Что бы вы сделали?

Олстроп посмотрел на судью Вагнера.

– Наверное, сделал бы так, как он говорит.

Джордан улыбнулся про себя. Ему было наплевать на то, как Олстроп водит машину – этот вопрос был специально рассчитан на то, чтобы отсеять людей, неспособных действовать вне правил. На этом судебном процессе будет не только информация, воспринимаемая на интуитивном уровне. Поэтому ему в жюри нужны люди с достаточно широкими взглядами, чтобы понимать: правила не всегда такие, какими кажутся, ему нужны люди, которые услышат новые правила и смогут им последовать.

Когда он закончил со своими вопросами, они с Дианой подошли к судье.

– Есть ли причины, чтобы отстранить этого присяжного от слушания? – спросил судья Вагнер.

– Нет, Ваша честь, – сказала Диана, и Джордан отрицательно покачал головой.

– Значит?

Диана кивнула. Джордан посмотрел на мужчину, который все еще сидел на месте свидетеля.

– Мне он подходит, – сказал он.

Проснувшись, Алекс притворилась, что все еще спит. Приоткрыв глаза, она смотрела на мужчину, растянувшегося на второй половине ее кровати. Эти отношения, длившиеся уже месяц, оставались для нее такой же загадкой, как и созвездие веснушек на плече Патрика, изгиб его спины, зачаровывающий контраст его черных волос на белой простыне. Казалось, он заполнил собой всю ее жизнь. Она обнаруживала его рубащки в корзине со своим бельем, запах его шампуня на своей подушке, она снимала трубку, собираясь ему позвонить, и оказывалось, что он уже звонит ей. Алекс слишком долго была одна. Она была практичной, решительной, принципиальной (кого она пытается обмануть… все это только эвфемизмы, описывающие ее истинную сущность: она была упрямой) и поэтому ду. мала, что такая внезапная атака на ее личное пространство будет раздражать. Но оказалось, что она, наоборот, чувствовала себя потерянной, когда Патрика не было рядом, как моряк, который после месяцев, проведенных в море, наконец‑то вышел на берег и все еще чувствует волны океана под ногами, даже когда их там нет.

– Ты же знаешь, что я чувствую, когда ты смотришь, – пробормотал Патрик. Ленивая улыбка осветила его лицо, но глаза были все еще закрыты.

Алекс наклонилась над ним, ее рука скользнула под одеяло.

– Что ты чувствуешь?

– Я чувствую все.

Быстрым движением он перехватил ее руку за запястье и притянул ее под себя. Его глаза, мягкие после сна, были светло‑голубыми и напомнили Алекс льды северных морей. Он поцеловал ее, и она обвила его тело.

Вдруг ее глаза резко распахнулись.

– Черт, – проговорила она.

– Вообще‑то я не это собирался…

– Ты знаешь, который час?

Они опустили жалюзи в ее спальне из‑за ярко светившей этой ночью луны. Но сейчас солнечный свет пробивался сквозь тонкую щель над подоконником. Алекс слышала, как Джози гремит кастрюлями внизу на кухне.

Патрик, перегнувшись через Алекс, взял наручные часы, которые оставил на ночном столике.

– Черт, – повторил он и отбросил одеяло. – Я уже на час опоздал на работу.

Он схватил свои трусы, а Алекс выскочила из постели и потянулась за халатом.

– А как же Джози?

Не то чтобы они скрывали свои отношения от Джози – Патрик часто заезжал в гости после работы, или на ужин, или забоать Алекс в ресторан. Несколько раз Алекс пыталась поговорить с Джози о нем, чтобы понять, как она относится к тому» что мама чудом нашла себе мужчину, но Джози всеми способами старалась избежать этого разговора. Алекс сама не была уверена, как далеко зайдут эти отношения, но понимала: они с Джози столь долго были одним целым, что появление Патрика означает, что Джози осталась одна, а именно сейчас Алекс не могла позволить этому случиться. Она собиралась возместить утраченное время и действительно в первую очередь думала о Джози. Поэтому, если Патрик проводил ночь у нее, она следила, чтобы он уезжал, прежде чем Джози проснется и увидит его здесь.

Только не сегодня, в десять утра этого ленивого летнего вторника.

– Может, это хорошая возможность рассказать ей? – предложил Патрик.

– Что рассказать?

– Что мы… – Он взглянул на нее.

Алекс смотрела на него. Она не могла закончить предложение, она сама не знала ответа. Она не думала, что этот разговор у них с Патриком случится вот так. Была ли она с Патриком только потому, что он так хорошо умел спасать неудачников, нуждающихся в помощи? Когда закончится судебный процесс, захочет ли он продолжения? Захочет ли этого она?

– Что мы вместе, – решительно сказал Патрик.

Алекс повернулась к нему спиной и резким движением затянула пояс халата. Другими словами, это было не совсем то, к чему она стремилась. Но с другой стороны, откуда ему об этом знать? Если бы он сейчас спросил ее, чего она ждет от этих отношений… Алекс знала, что ответить. Она хочет любви. Ей хотелось, чтобы у нее был кто‑то, к кому она возвращалась бы домой. Ей хотелось мечтать, куда они поедут, когда будут на пенсии, и знать, что он все еще будет рядом, когда она поднимется на самолет. Но она никогда ему в этом не признается. Вдруг она сделает это, а он посмотрит на нее непонимающим взглядом? Вдруг еще слишком рано думать о таких вещах?

Если бы он сейчас спросил ее, она бы не ответила, потому что ответ – это самый верный способ получить обратно свое сердце.

Алекс пошарила рукой под кроватью в поисках тапочек. Но вместо этого обнаружила ремень Патрика и бросила ему. Может быть, причина того, что она не говорила Джози о том, что спит с Патриком, не имела ничего общего с желанием защитить Джози, а скорее попыткой защитить себя.

Патрик продел ремень в джинсы.

– Не обязательно делать из этого государственную тайну, – сказал он. – Ты имеешь право… ну, ты понимаешь.

Алекс посмотрела на него.

– На секс?

– Я пытался подобрать менее грубое слово, – признался Патрик.

– Но я также имею право на то, чтобы сохранять свою личную жизнь в тайне, – заметила Алекс.

– Тогда мне, наверное, нужно забрать задаток за расклейку плакатов по всему городу.

– Хорошая идея.

– Думаю, лучше я куплю тебе что‑то из драгоценностей.

Алекс опустила глаза, чтобы Патрик не заметил, как она перебирает слова предложения, пытаясь найти между ними намек на признание.

Господи, неужели всегда так тяжело, когда не ты командуешь парадом?

– Мама! – позвала с первого этажа Джози. – Если хочешь завтракать, то я нажарила блинов.

– Послушай, – вздохнул Патрик. – Мы еще можем скрыть это от Джози. Тебе нужно только ее отвлечь, пока я выскользну из дома.

Она кивнула.

– Я постараюсь задержать ее в кухне. Ты… – Она посмотрела на Патрика. – Только поторопись.

Когда Алекс направилась к двери, Патрик схватил ее за локоть и притянул к себе.

– Эй, а попрощаться? – сказал он, наклонился и поцеловал ее.

– Мама, они остывают!

– Увидимся, – сказала Алекс, отстраняясь.

Она поспешила вниз и увидела Джози, перед которой стояла целая тарелка блинчиков с черникой.

– Как пахнет… не могу поверить, что проспала так долго, – начала Алекс, и только сейчас поняла, что стол накрыт на троих.

Джози сложила руки на груди.

– Ну и какой кофе он любит?

Алекс опустилась на стул напротив дочери.

– Ты не должна была об этом узнать.

– Во‑первых, я уже взрослая девочка. А во‑вторых, тогда гениальному детективу не следовало оставлять свою машину перед домом.

Алекс выдернула распустившуюся нить из салфетки.

– Без молока и две ложки сахара.

– Что ж, – сказала Джози. – В следующий раз буду знать.

– Что ты об этом думаешь? – тихо спросила Алекс.

– О том, что буду готовить ему кофе?

– Нет, о том, что будет следующий раз.

Джози подцепила вилкой большую ягоду.

– Думаю, от мрего мнения здесь мало что зависит, правда?

– Если ты против, я перестану с ним встречаться, – сказала Алекс.

– Он тебе нравится? – спросила Джози, глядя в тарелку.

– Да.

– И ты ему нравишься?

– Думаю, да.

Джози подняла глаза.

– Тогда тебя не должно волновать, что думает кто‑то другой.

– Меня волнует, что думаешь ты, – сказала Алекс. – Я не хочу, чтобы ты думала, что стала для меня менее важной из‑за него.

– Только веди себя благоразумно, – ответила Джози с легкой улыбкой. – Каждый раз, занимаясь сексом, у тебя равные шансы на то, чтобы забеременеть или нет. Пятьдесят на пятьдесят.

Брови Алекс поползли вверх.

– Ничего себе. Мне казалось, что ты меня не слушала, когда я читала тебе эту лекцию.

Джози растерла пальцем капельку кленового сиропа, упавшую на стол, не отрывая глаз от деревянной поверхности.

– Так ты… это… любишь его?

Казалось, эти слова причиняют ей боль.

– Нет, – быстро сказала Алекс, потому что если ей удастся убедить Джози, то она сможет и себя убедить в том, что ее чувства к Патрику просто страсть и не имеют ничего общего с… с этим. – Прошло всего несколько месяцев.

– Мне кажется, время не имеет значения, – сказала Джози.

Алекс решила, что лучший способ пересечь это минное поле и уберечь и Джози, и саму себя от боли – притвориться, что для нее это не имеет никакого значения, просто мимолетное увлечение, каприз.

– Я бы не поняла, что ко мне пришла любовь, даже если бы она была у меня перед носом, – небрежно бросила она.

– Но все не так, как по телевизору, когда вдруг все складывается идеально. – Голос Джози становился тише, пока не стал только мыслью. – Чаще, когда это происходит, ты тратишь все свое время на мысли о том, что может пойти не так.

Алекс смотрела на нее не в силах пошевелиться.

– О Джози.

– Неважно.

– Я не хотела, чтобы ты…

– Давай поговорим о чем‑то другом, хорошо? – Джози заставила себя улыбнуться. – А он неплохо выглядит для своего возраста.

– Он на год младше меня, – заметила Алекс.

– Моя мама встречается с малолетками, – поддразнила Джози и протянула ей тарелку с блинчиками. – Бери, а то остынут.

Алекс взяла тарелку.

– Спасибо, – сказала она, но удержала взгляд Джози немного дольше, чтобы дочь поняла, за что именно она благодарна.

В этот момент на лестнице показался крадущийся на цыпочках Патрик. Спустившись, он повернулся, чтобы показать Алекс что все в порядке.

– Патрик, – позвала она. – Джози напекла нам блинчиков.

Селена знала, что с точки зрения педагогики между мальчиками и девочками нет никакой разницы. Но она также знала, что если спросить любую маму или воспитательницу в детском саду, так сказать, без протокола, они скажут совершенно другое. Этим утром она сидела на скамейке в парке, наблюдая, как Сэм играет в песочнице с другими малышами. Две маленькие девочки делали вид, что пекут куличики из песка и камушков. Мальчик рядом с Сэмом пытался разбить игрушечный грузовик, колотя им о деревянную раму песочницы. «Никакой разницы, – подумала Селена. – Конечно».

Она смотрела, как Сэм отодвинулся от сидящего рядом мальчика и начал повторять действия девочек, насыпая песок в ведерко, чтобы сделать пирог.

Селена улыбнулась, надеясь, что этот небольшой эпизод говорит о том, что, повзрослев, ее сын не будет действовать согласно стереотипам, а займется тем, что ему больше нравится. Можно ли, глядя на ребенка, с уверенностью сказать, кем он вырастет? Иногда, разглядывая Сэма, она видела взрослого мужчину, которым он когда‑то станет. Человеческая оболочка, в которой он будет жить, отражалась в его глазах. Но иногда можно разглядеть не только внешность. Станут ли эти маленькие девочки самозабвенными домохозяйками или успешными бизнес‑леди? Станет ли этот склонный к разрушению мальчик наркоманом или алкоголиком? Бил ли Питер Хьютон своих ровесников, или топтал жуков, или делал в детстве еще что‑то такое, что могло бы предсказать его будущее?

Мальчик в песочнице бросил грузовик и начал копать, по‑видимому, пытаясь попасть в Китай. Сэм перестал печь пироги и потянулся к пластмассовому велосипеду, но потерял равновесие и упал, разбив коленку о деревянную раму.

Селена моментально вскочила со своего места, готовая подхватить сына на руки до того, как он разревется. Но Сэм оглянулся на других детей, словно понимая, что на него смотрят. И хотя его маленькое личико покраснело и сморщилось от боли, он не заплакал.

Девочкам проще. Они могут сказать: «Больно» или «Мне плохо», и общество их не отвергнет. Но мальчики так не разговаривают. Они не способны выучить этот язык ни в детстве, ни повзрослев. Селена вспомнила, как прошлым летом Джордан ездил на рыбалку с другом, жена которого только что подала на развод.

– О чем вы разговаривали? – спросила она, когда Джордан вернулся.

– Ни о чем, – ответил Джордан. – Мы ловили рыбу.

Селене это было непонятно – их не было шесть часов. Как можно сидеть рядом с кем‑то в тесной лодке столько времени и не поговорить по душам о делах друга, о том, справляется ли он с этой сложной ситуацией, переживает ли о том, как будет жить дальше.

Она посмотрела на Сэма, который теперь завладел грузовиком и возил его по тому месту, которое еще недавно было его собственным пирогом. Селена знала, что все меняется очень быстро. Она представила, как Сэм обнимает ее своими малень кими ручками и целует, как бежит к ней, когда она раскрывает свои объятия. Но рано или поздно он поймет, что его друзья не держатся за мамину руку, когда переходят улицу, что они не пекут пироги и куличики в песочнице, а строят города и роют котлованы. Однажды, лет в десять или даже раньше, Сэм начнет запираться в своей комнате. Будет стесняться ее прикосновений. Будет отвечать сквозь зубы, станет жестким, станет мужчиной.

Возможно, это мы виноваты в том, что мужчины становятся такими. Селена подумала, что сочувствие, как и любая неиспользуемая мышца, просто атрофируется.

Джози сказала маме, что устроилась на лето добровольцем в школе и будет помогать детям из младшей и средней школы занимать‑с я математикой. Она рассказывала об Энджи, чьи родители разошлись во время учебного года, и из‑за этого он не сдал алгебру. Она описывала Джозефа, больного лейкемией, который не ходил к школу из‑за лечения и которому особенно тяжело давались дроби. Каждый день за ужином мама расспрашивала ее о работе, и у нее всякий раз была готова история. Проблема была только в том, что все это было выдумкой. Джозефа и Энджи на самом деле не было, как не было у Джози работы в школе.

Этим утром, как и каждое утро, Джози вышла из дома. Она села на пригородный автобус, поздоровалась с Ритой, водителем, которая работала на этом маршруте все лето. Когда все пассажиры вышли на ближайшей к школе остановке, Джози осталась в автобусе. Она сидела на своем месте до конечной остановки, которая находилась в одной миле на юг от кладбища Шепчущихся сосен.

Ей здесь нравилось. На кладбище она не могла случайно встретить кого‑то, с кем не хотела разговаривать. Ей вообще не нужно было разговаривать, если у нее не было настроения. Джози направилась по извивающейся тропинке, которую знала уже настолько хорошо, что с закрытыми глазами могла бы сказать, где будет ухаб, а где тропинка свернет влево. Она знала, что ярко‑синий куст гортензии находится на полпути к могиле Мэтта, а в нескольких шагах до нее чувствовался запах жимолости.

Сейчас там уже стоял надгробный камень, цельный кусок белого мрамора с аккуратно выгравированным именем Мэтта. Уже начала расти трава. Джози села на земляной холмик. Он был теплым, словно солнце впиталось в землю и та хранила тепло в ожидании ее прихода. Джози взяла рюкзак, достала бутылку воды, сандвич с арахисовым маслом и пакетик с крекерами.

– Можешь поверить, что через неделю начинается учеба? – Сказала она, обращаясь к Мэтту. Теперь она иногда разговаривала с ним. Не то чтобы она ожидала его ответа, просто ей стало легче, когда она заговорила с ним после стольких месяцев молчания. – Хотя настоящую школу пока не открывают. Сказали, что, может быть, откроют ко Дню благодарения, когда закончат реконструкцию.

Что на самом деле делали в школе, для всех оставалось загадкой. Джози достаточно часто проезжала мимо и знала, что спортзал и библиотеку снесли, так же как и столовую. Она удивлялась, неужели администрация школы настолько наивна, чтобы полагать, будто избавившись от места преступления, они заставят учеников поверить, что ничего не было.

Она когда‑то читала, что привидения не обязательно селятся в каком‑то определенном месте, они могут преследовать человека. Джози не была поклонницей паранормальных теорий, но в эту она верила. Она знала, что бывают воспоминания, от которых никогда не сможешь ни убежать, ни избавиться. Джози легла, и ее волосы рассыпались по молодой траве. – Тебе нравится, когда я прихожу? – прошептала она. – Или ты прогнал бы меня, если бы мог говорить?

Она не хотела слышать ответа. На самом деле она даже не хотела об этом думать. Поэтому она раскрыла глаза как можно шире и смотрела в небо, пока яркая синева не обожгла глаза.

Лейси стояла в мужском отделе магазина одежды, осторожно трогая рукой колючий твид, темно‑синюю шерсть и рубчатый лен пиджаков. Она два часа ехала в Бостон, чтобы купить самую лучшую одежду, в которой Питер сможет пойти на суд. «Брукс Бразерс», «Хьюго Босс», «Кельвин Кляйн», «Эрменеджильдо Зегна». Эти костюмы сшили в Италии, во Франций, в Англии, в Калифорнии. Она посмотрела на ценник, шумно вздохнула и поняла, что ей все равно. Скорее всего она в последний раз покупает одежду своему сыну.

Лейси методично обходила отдел. Она выбрала трусы, сделанные из тончайшего египетского хлопка, упаковку белых маек от Ральфа Лорена, кашемировые носки. Она нашла брюки песочного цвета. Она отодвинула классическую светлую рубашку, потому Питеру всегда не нравилось, если воротник торчит из выреза свитера. Она выбрала темно‑синий пиджак по совету Джордана. «Нам нужно одеть его, словно он идет на собеседование в университет», – сказал он.

Она вспомнила, как где‑то в одиннадцать лет Питер возненавидел пуговицы. Казалось бы, нет ничего проще, чем обойтись без такого предмета, но большинство брюк застегивалось на пуговицу. Лейси помнила, как ей пришлось объездить все магазины, чтобы найти байковые пижамные брюки на резинке, которые можно было бы носить как повседневные. Не далее, как в прошлом году она видела в школе детей в пижамных брюках и подумала, значит ли это, что Питер стал диктовать моду или просто выпал из общего ритма.

Даже когда Лейси собрала все, что нужно, она продолжала ходить по магазину. Она провела рукой по радуге шелковых платков, которые таяли под ее пальцами, выбирая тот, который подошел бы к цвету глаз Питера. Она перебирала кожаные ремни – черные, коричневые, с заклепками, из крокодиловой кожи – и галстуки с узором в горошек, растительным или в полоску. Она выбрала банный халат, такой мягкий, что Лейси чуть не расплакалась, тапочки из овчины, плавки цвета вишни. Она выбирала товар, пока кипа одежды в ее руках не стала весом с ребенка.

– Давайте я вам помогу, – сказала продавщица, забирая часть покупок и перекладывая их на прилавок. Она начала складывать их одну за другой. – Мне знакомо это ощущение, – сказала она с сочувствующей улыбкой. – Когда мой сын уезжал, мне казалось, что я умру.

Лейси посмотрела на нее. Неужели она не единственная женщина, прошедшая через такой ужас? Неужели, пережив подобное, человек, как эта продавщица, может узнать в толпе таких же, как она, словно существует тайное общество матерей которым дети нанесли смертельные раны?

– Вам кажется, что это навсегда, – сказала женщина – но поверьте мне, когда он приедет на рождественские каникулы или на лето и съест всю еду в доме, вам захочется, чтобы учеба в колледже продолжалась круглый год.

Лицо Лейси застыло.

– Конечно, – сказала она. – Колледж.

– У меня девочка учится в Нью‑гемпширском университете, а сын – в Рочестере, – сказала продавщица.

– В Гарвард. Мой сын едет в Гарвард.

Однажды они говорили об этом. Питеру больше нравился факультет информатики в Стафорте, и Лейси шутила, что выбросит проспекты из колледжей на запад от Миссисипи, потому что это слишком далеко.

Государственная тюрьма находится в шести милях на юг, в Конкорде.

– Гарвард, – повторила продавщица. – Он, должно быть, очень умный.

– Да, умный, – подтвердила Лейси и продолжала рассказывать о выдуманном поступлении Питера в колледж, пока ложь не приобрела сладкий вкус, пока она сама в это не поверила.

Как только часы показали три, Джози перевернулась на живот, широко раскинув руки, и прижалась лицом к земле. Казалось, она пытается удержаться за землю, что, по ее мнению, было не так далеко от правды. Она глубоко вдохнула – обычно она не чувствовала никаких запахов кроме травы и почвы, но время от времени, особенно после дождя, она улавливала легкий аромат дезодоранта и шампуня Мэтта, словно Мэтт все еще оставался собой сразу под поверхностью.

Она подобрала пакет, в котором был сандвич, пустую бутылку, сложила все это в рюкзак и направилась по извивающейся тропинке к воротам кладбища. Вход загораживала машина. Только дважды за все лето Джози видела, как подъезжали похоронные процессии, и от этого ей становилось немного дурно. Она зашагала быстрее, надеясь, что успеет уйти и будет уже автобусе, когда начнется служба, и тут поняла, что загораживающая ворота машина – не катафалк, и даже не черная. Это была та же машина, которая стояла возле их дома утром, а рядом, присев на капот и сложив руки на груди, стоял Патрик.

– Что вы здесь делаете? – спросила Джози.

– Я могу задать тебе тот же вопрос.

Она пожала плечами.

– Это свободная страна.

Джози ничего не имела против самого Патрика Дюшарма. Просто рядом с ним она нервничала по многим причинам. Она не могла взглянуть на него, не вспомнив о Том Дне. Но теперь ей некуда было деваться, потому что он стал любовником ее мамы (странно звучит), и в некотором смысле от этого было еще хуже. Влюбившись, мама пребывала на седьмом небе, в то время как Джози тайком ездит на кладбище, чтобы навестить своего парня.

Патрик выпрямился и сделал шаг в ее сторону.

– Твоя мама думает, что ты сейчас по горло занята в школе.

– Это она попросила вас следить за мной? – спросила Джози.

– Мне больше нравится слово «присмотреть», – поправил ее Патрик.

Джози фыркнула. Ей не хотелось показаться глупым подростком, но сдержаться она не могла. Сарказм служил ей силовым полем: как только она его выключит, он сможет заметить, насколько она близка к тому, чтобы расплакаться.

– Твоя мама не знает, что я здесь, – сказал Патрик. – Я хотел с тобой поговорить.

– Я опаздываю на автобус.

– Я отвезу тебя, куда скажешь, – раздраженно сказал он. – Знаешь, на работе я часто хочу повернуть время вспять, чтобы спасти жертву изнасилования до того, как это случится, чтобы оцепить дом прежде, чем туда влезет вор. Я понимаю, что чувствуешь, когда ни твои действия, ни слова не способны ничего исправить. Я знаю, что значит просыпаться среди ночи и бес прерывно прокручивать снова и снова одну и ту же сцену и воспоминания настолько яркие, что кажется, будто переживаешь это событие вновь и вновь. И я готов поспорить, что мы с тобой вспоминаем одно и то же.

Джози сглотнула. Ни разу во время доверительных разговоров с врачами, психиатрами и даже другими ребятами из школы никому так четко не удавалось описать ее чувства. Но она не могла позволить Патрику узнать об этом, не могла признаться в своей слабости, несмотря на то что он все равно поймет, что она чувствует.

– Не надо притворяться, что у нас есть что‑то общее, – сказала Джози.

– Но у нас есть общее, – ответил Патрик. – Твоя мама. – Он посмотрел Джози в глаза. – Она мне нравится. Очень. И мне бы хотелось знать, что ты не против.

У Джози сжалось горло. Она попыталась вспомнить, как Мэтт говорил, что она ему нравится, и подумала, услышит ли она это от кого‑нибудь еще раз.

– Моя мама – взрослая девочка. Она сама решает, с кем т…

– Не надо, – прервал ее Патрик.

– Что «не надо»?

– Не говори того, о чем потом пожалеешь.

Джози отступила на шаг, ее глаза сверкали.

Дата добавления: 2015-07-17