Vi. Слова надгробные

Слово* при погребении ее сиятельства двора его императорского величества обер-гофмейстерины, кавалерственной Ордена святой великомученицы Екатерины дамы 1-го класса, графини Александры Васильевны Браницкой, сказанное 20 августа 1838 г.

* Произнесено в домовой ее церкви, что в парке Александрия под Киевом. Парк был посажен и назван в честь А.В. Браницкой. А.В. Браницкая (1754 - 15 августа 1838) принадлежала к одному из богатейших и знатнейших родов России. При этом отличи­тельной чертой жизни графини была ее благотворительность: более 200 тысяч рублей она пожертвовала на выкуп должников, которые обещались до конца ее жизни молчать об этом. По ее завещанию 97 тысяч крепостных должны были получать ежегодно пособие с положенных под проценты в банк 300 тысяч рублей. (Прим. ред.)

Приидите, последнее целование дадим, братие, умершей... благодаряще Бога

Как ни печально приглашение сие, долг настоящего служения моего ве­лит обратить его к вам, сродники и друзья сетующие. Всему чреда. Было вре­мя лобзаниям первым, наступил час и последнему. Препроводив дух почив­шей к Отцу духов, надобно, наконец, препроводить и тело ее в матерние недра земли. Таков предел бытия нашего! Кто положил его? Мы сами. Бог смерти не сотвори (Прем. 1; 13). От Источника жизни могло ли истечь что-либо, кро­ме жизни? И мы вполне наслаждались ею: чего недоставало прародителям на­шим, возвеличенным образом Божиим? Оставалось только, переходя от совер­шенства к совершенству, идти горе, к своему Первообразу - Богу, для вечного блаженства в Нем. Но прельщенные змием, мы внезапно, с высоты богоподобия, ринулись долу - за плодами от древа смерти, и дерзостно вкусили "безсловесныя снеди" (Великий покаянный канон, ст. 3)! После того что остава­лось Правосудию Небесному, как не предать нас делам собственных рук на­ших? - И преданы! С тех пор тление и смерть собирают оброки со всех сынов Адама, и будут собирать, доколе самое тленное наше не облечется нетлением, самое мертвенное наше не будет пожерто животом.

Как, однако же, был милосерд к нам Господь в самом гневе Своем на нас! От нас взято назад бессмертие телесное, которым мы не умели воспользовать­ся, и которое, оставленное за нами - падшими, довело бы нас до неисцельного ожесточения во грехе, а оставлено бессмертие по душе и духу, посредством которого, с помощью благодати, мы опять можем достигнуть первобытного совершенства. Мы лишаемся земной жизни, - но какой? которая с продолже­нием времени сама становится в тягость, а продолженная в таком виде навсег­да составила бы, наконец, ужасное мучение. И навсегда ли лишаемся жизни в теле? Нет, а только до уреченного времени, доколе не наступит день всеобще­го пакибытия и воскресения: ложимся во гроб, как ложатся, раздевшись, на одр с тем, чтобы, пробудившись, надеть новую одежду, приготовленную для нас во время нашего сна. Оставляем, умирая, радости жизни? Но какие радо­сти? Большей частью мутные, скоропреходящие, изнурительные, растворен­ные горестью и нередко зловредные для души и тела, которые с продолжением времени престали бы вовсе увеселять и питать нас, как детские игрушки не имеют никакой цены для людей взрослых.

Напротив, я не знаю, что было бы с духом нашим, если бы рука смерти не разоблачала его, наконец, от вретища плоти? Что было бы с сердцем нашим, если бы после того, как оно изведало все блага мира и не нашло в них себе покоя, пред ним не открывался мир новый, с благами высшими, с наслаждени­ями чистейшими? Земля со всеми благами ее, в настоящем виде своем, явно не жилище человека (он скоро вырастает до того, что его глава выше всего зда­ния), а только гостиница, из которой сын времени должен начать путь к вечно­сти. А тело наше? Это явно то же для духа, что скорлупа для птенца: птенец образовался, и скорлупа отпадает. Мы с радостью приветствуем новорожден­ных, хотя родившая страдает и рожденное плачет. Так, без сомнения, привет­ствуются умершие небожители, хотя мы окружаем гробы их со слезами.

Если бы младенцу в утробе матерней, пред его рождением, сказали, что он имеет родиться для другого мира, начать новую, вовсе отличную от преж­ней, гораздо лучшую жизнь, он не понял бы обещания и сожелал бы о той жизни, которой жил и с которой должен навсегда расстаться. Так мы жалеем о нашей земной жизни, так для нас трудно представить теперь, что за жизнь за гробом. Зато как младенец по рождении ни за что не согласится возвратиться в утробу матернюю, несмотря на свои слезы в новом мире, так (я думаю) умер­ший почел бы для себя величайшим наказанием, если бы ему суждено было возвратиться в наш мир и облечься паки в плоть и кровь. На что же после того сетовать? Разве на то, что идущие от нас отходят таким путем мрачным, что оставляют по себе такие следы бренности и тления? Но будь переход сей светел и благоукрашен, что удержало бы многих, недовольных своим жреби­ем, - даже из любопытства, - безвременно идти туда? И как внести свет в сей мрак? Оттуда, сверху должно быть все ясно, как присутствующим при рожде­нии явствен весь образ рождения; а для нас, которые находятся еще в утробе матерней, смерть не может не быть тайной. Или, наконец, тревожит та мысль, что с любящим лицом прерван прежний союз видимый? Но разве видимый союз не прерывается иногда и заживо? И разве у людей и живых одни союзы видимые? Прервался союз чувственный, чтобы дать усилиться союзу духов­ному. И надолго ли прервался самый союз видимый? - Через двадцать, трид­цать лет все мы будем там; и как мы теперь провожаем их, так они сретят нас тоже, может быть, со слезами, только не печали, а радости.

Подобные мысли, как они ни наскоро собраны и предложены вам, души сетующие, делают понятным, как Святая Церковь при каждом гробе пригла­шает сетующих не только дать последнее целование умершему, но вместе с тем и воздать за него благодарение пред Богом: "благодаряще Бога!" Благодаряще - за окончание земного странствия, которое как бы ни было благопо­лучно, всегда есть плавание по бурному морю, - если не бед, то житейских попечений; благодаряще - за начало новой жизни, пред которой жизнь насто­ящая, со всеми радостями и красотами ее, есть только один слабый рассвет.

Но, братие мои, есть немалое число гробов, над которыми трудно выпол­нить долг благодарности пред Богом, заповеданный Церковью, и где мы, слу­жители слова, сами не вдруг осмеливаемся упомянуть о нем. Как бы я пригла­сил вас к благодарности, если бы мы провождали в могилу юную мать семей­ства, за гробом которой идет супруг, окруженный малолетними сиротами? -Тогда из мирного провозвестника путей Божиих о нас и жизни нашей я должен бы обратиться в защитника определений Божественных, и, усиливаясь оте­реть слезы горести, может быть, сам первый подал бы пример к слезам.

Но теперь и здесь - над этим гробом, я смело возвышаю голос и от имени Церкви вещаю ко всем вам: приидите, дадим последнее на земле целование усопшей, но дадим не скорбяще безотрадно, а "благодаряще Бога!" Ибо с ка­кой стороны ни смотрю на жизнь почившей в Бозе графини, вижу в сей жизни продолжительную, златую и многообразную цепь благодеяний Божиих к ней и всему роду ее.

В самом деле, много ли жребиев счастливее того, какой достался почив­шей по всеблагому определению Божию? Что нужно для земного благоден­ствия? Происхождение от благородных предков? - Она происходит от той кро­ви, которая издревле привыкла течь за все благородное и святое, и в наши вре­мена, вновь оросив собою холмы смоленские, соделалась памятником и кровожданого деспотизма самозванного повелителя галлов, и непоколебимой верности к Отечеству благородного дома Энгельгардтов. Потребны отличные дарования? - Почившая одарена была ими в таком избытке, что знавшие ее не знали, чему более дивиться в ней - совершенствам внутренним или внешним? Нужна ли для нежного растения могущественная опора от бурь и тень от зноя жизни?* - Ее поддерживает, над нею склоняет тень свою величественное дре­во, - которое так изумительно и благотворно простирало некогда ветви свои по всему югу России. Надобен высший круг действий для обнаружения отлич­ных талантов? - Юная Энгельгардт является у престола российского и стано­вится одной из планет, обращавшихся вкруг самодержавного солнца,** так величественно озарявшего некогда всю Россию. Наступает время супружества, та важная минута, от которой зависит вся остальная жизнь, когда решается жребий домашнего счастья и мужчины, тем паче женщины. - Почившей в Бозе графине достается в этом случае удел самый высокий и сообразный с ее осо­бенными отличительными качествами. При совершавшемся тогда сближении двух единокровных, но разлучаемых дотоле обстоятельствами народов***, ей дано [было] быть одним из златых колец, сопрягающих оба народа. На вас самих ссылаюсь, умела ли почившая соответствовать своему важному назна­чению? Вредила ли кому-либо из подвластных ей разность вероисповедания, языка или происхождения? - Если бы все владетели имуществ в нашей стране подражали в этом отношении ее примеру, может быть, давно исчез бы тот несчастный раскол гражданский, который препятствует славянину узнать бра­та в славянине, и производит столько кровных междоусобий, печальных для всего великого семейства славян, радостных для одних врагов Креста Христова.

За благословением супружества вскоре следует благословение многоча-дия. Над почившей сбывается во всей силе изречение Давидово: сынове и дщери твои яко новосаждения масличная окрест трапезы твоея... и узриши сыны сынов твоих (Пс. 127; 4, 7). Трапеза почившей не только была окружена сына­ми сынов и дщерей ее, но, что особенно примечательно, как бы в воспомина­ние прежнего, одна из дщерей ее становится подружием для того доблестного мужа****, которому, после разнообразных услуг Отечеству на поле бранном суждено довершить мирной рукой градоправителя на юге России то, что начато там воинственной десницей знаменитого дяди почившей графини*****.

Потеря супруга наводит тень печали на светлый день жизни; но в то же время дает случай раскрыться в почившей графине новым редким качествам, подобно тому, как некоторые растения ждут только сокрытия солнца, чтобы наполнить воздух благоуханием. Отражая в себе великие качества великой самодержицы России, деяний которой почившая была столько лет ближайшей свидетельни­цей, она, давно и без того первая сотрудница своего супруга, теперь сама окон­чательно приемлет на себя всю тяжесть обширного домоуправления и не изне­могает под нею до самого конца своей жизни. Что я говорю: не изнемогает?! Удивляет всех успехами своего домоправительства, которое выходит теперь из рук ее в такой обширности и силе, что за пределами Отечества могло бы спо­рить с одержанием многих державных лиц.

За таким образом жизни, деяний и успехов не могло не следовать всеоб­щее внимание. Достойное и известное всюду имя Браницких непрестанно оза­рялось новым и новым блеском, пробуждая собою лестную для почившей мысль о том, что после мужей может сделать для своего рода и жена, когда она оду­шевлена духом не женским. Самые венценосцы России любили видеть или ее возле себя или себя у нее.

После такого течения по всему небосклону жизни оставалось желать од­ного тихого и ясного заката. И не исполнилось ли это желание? - Как, во-пер­вых, медленно наступает закат сей! Почившая восхищается ангелом смерти на тех пределах жизни, за которыми, по замечанию царя пророка, остается один труд и болезнь. Восхищается, однако же, без особого труда и болезни: угасает как лампада, в которой истощился елей. Самый род недуга есть некий знак вни­мания свыше. Чтобы блага мира, которые в таком избытке окружали во всю жизнь почившую, сопровождая ее до гроба, не привязали сердца ее к себе, им видимо повелено заблаговременно оставить ее: она лишается способности вкушать что-либо, дабы таким образом заранее очистить и приготовить духовный вкус свой ко вкушению той манны сокровенной, которой питаются небожители. Самое время кончины таково, что может составить предмет желаний: почившая оставляет землю в тот день, в который взошла на Небо Матерь Сына Божия.

Одного по видимому утешения не суждено [было] иметь пред смертью почившей: рука ее не возляжет с последним матерним благословением на гла­ве того, который столько раз служил для нее отрадой в жизни и так много дорожил ее благословением. Отдаленность местопребывания, непрерывность попечений о благоденствии обширной страны, самая недавность извещения об угрожающем часе разлуки - все соединилось к тому, чтобы произвести это чувствительнейшее и для отходящей, и для остающегося, лишение. Спеши герой-градоправитель******, иначе тебя сретят не взоры и объятия матерний, а хлад­ный гроб!.. Он спешит, но самая весть о прибытии его не столько уже радует тех, которые окружают одр умирающей, ибо они видят, как чувства ее, одно за другим, заключаются для сего мира. Любовь, чистая и святая, ты одна только можешь сражаться со смертью и показать теперь, что крепка яко смерть любы... и реки самых смертных страданий не могутугасити ее пламени (Песн. 8; 6-7)! И вот, при одном звуке любимого имени угасающая сила жизни как бы некиим чудом еще раз пробуждается со всей живостью: взор умирающей светлеет, уста разверзаются, самая рука подъемлется для благословения. Таким образом, жизнь умирающей заключается таким сладостным для нее действием, какого только можно было ей желать на сей случай во все продолжение своей жизни.

Больших благословений на земле, кажется, нельзя и ожидать. Между тем, над почившей видится еще новое благословение. Это уверенность, что все благое, сделанное ею, сохранится в силе; что все недоконченное почему-либо приведется к желанному концу; все, что может быть придумано к улучшению, придумается и совершится; что достопочтенное имя Браницких не угаснет, а будет блистать новым и новым светом. Кто порукой в том? - Известные всем качества ее наследника.

Судите сами после того, справедливо ли сказано мною, что жизнь почив­шей в Бозе графини от начала до конца была златой цепью благодеяний Божи­их к ней и ее роду, и можно ли после этого, воздая ей последнее целование, не возблагодарить Господа за все милости Его к ней?

Но, братие мои, что значили бы все эти милости Неба, если бы они не были принимаемы, как должно? - Не сугубый ли долг пред Небесным Заимо­давцем? - И разве нет счастливцев мира, которые, подобно безплодной земле, все приемля, ничего не отдают, кроме тернов и волчцев, и самые дары Про­мысла обращают в орудие против веры и добродетели? Итак, благодарение Господу, сугубое благодарение, что почившая в Бозе весьма далеко была от сонма таковых неблагодарных счастливцев! Говоря таким образом, я нисколь­ко не думаю представлять вам, братие, дела почившей, как деяния праведницы совершенной. Горе мне, если бы я пред лицом Бога истины дерзнул обрестися в словеси ласкательства! И пред кем бы преувеличивал я добродетели почив­шей? Не пред вами ли, которым известны все входы и исходы ее жизни? Но, сожалея вместе с вами о том, что самые высокие души не свободны от многих недостатков, что добродетель человеческая так несовершенна и там, где бы особенно хотелось видеть ее во всей силе и чистоте, - я должен, однако же, сказать, что нам предлежит благодарить Господа над этим гробом не только за дары счастья, но и за дары веры, терпения и любви христианской. В доказа­тельство этого я не буду изображать пред вами частных добродетелей и дея­ний почившей, которые известны вам гораздо более, нежели кому-либо, а, мо­жет быть, неизвестны и вам, а доведомы единому Господу (ибо души возвы­шенные любят делать добро так, чтобы не знала шуйца, что творит десница). Укажу на то, что непререкаемо для всех и каждого, и в чем, как в семени, заключаются все прочие добродетели. Это - неизменимая преданность почив­шей Царю Небесному и царям земным.

Что бы, казалось, естественнее для каждого, как иметь, по крайней мере, две эти добродетели? - И однако же как многие не имеют их в той силе, в какой бы иметь надлежало! Не будем вникать в причины этого печального явления; заметим только, что век, в который досталось процветать почившей в Бозе гра­фине, к сожалению, менее всего отличался благорасположением к святому и священному. Полувековые опыты всенародных скорбей и тяжких искушений, совершившееся над всей Европой крещение кровью и огнем*******, заставили потом расстаться с обольстительным кумиром неверия Богу и неверности помазанни­кам Божиим. Но тогда этот кумир возвышался над всем и едва не всех ослеплял блеском своим. Сколько было сильных и мудрых земли, которые в том безумно поставляли свою мудрость и свою силу, чтобы ослаблять и подрывать усердие к алтарям и престолам! И юной ли, окруженной всеми соблазами мира жене прейти мимо сего кумира, не преклонив пред ним колена? И однако же прешла, прешла невредимо! Свидетель - вся дальнейшая жизнь ее! Могут говорить, что и как угодно, но никогда не скажут, чтобы почившая подала собою пример вольно­мыслия. И что особенно достойно не только замечания, но и подражания, -она умела в этом случае избегнуть другой крайности, в которую так легко впа­дают люди, подобные ей по состоянию и образованию. Я разумею тот недуг, что некоторые, успев сохранить веру среди соблазнов счастья, ее самую обра­щают потом в искушение для себя: или предаваясь излишним умствованиям, или увлекаясь мечтательностью и созидая себе свой особенный образ веры и богопочтения. Известно, куда заходят и заводят других с подобным направле­нием мыслей и чувств. Но для почившей в Бозе графини эта опасность как бы вовсе не существовала: ее вера была так же смиренна и проста, как этот храм, в котором мы воздаем ей последний долг, и в котором она со смирением простой поселянки молила Владыку всяческих об отпущении ее долгов. Отсюда-то, без сомнения, и та твердость духа и спокойствие сердца, с которыми почившая встре­чала свой последний час, и которые были так отрадны и поучительны для окру­жавших смертный одр ее, - ибо не надобно забывать, братие, что мирной и не­постыдной кончины, о которой для всех нас молит Святая Церковь, сподобляют­ся только те, которые старались заслуживать ее своей верой и своими делами.

Что касается до другой отличительной черты в графине, - ее особенной любви к царственному дому, - то эта прекрасная добродетель любила выра­жать себя в ней другим, можно сказать, противоположным образом. Как в любви к Богу была одна простота, одно смирение, одно безмолвие, - так в любви к помазанникам Божиим было все живо, великолепно, царски.

Посвященная во все тайны двора великой самодержицы, составляя сама ве­ликолепный остаток его, она не щадила ни мыслей, ни выражений, дабы при каждом благоприятном случае поведать всем и каждому о том, какому пре­красному племени дано восседать на престоле российском. Обращающему­ся с ней нельзя было самому вскоре не занять у нее некой священной привер­женности к венценосному дому. А ее собственная мысль? Она, кажется, по­сле Неба, нигде столько не витала, как над главами членов царственного дома. Встречала ли их какая-либо радость или горесть? То и другое нигде живее не отражалось, как в сердце почившей графини. Белая Церковь была в этом от­ношении, можно сказать, одним из ближайших притворов дома белого царя. Оттого здесь заметны все следы ног царственных посетителей, и самые дре­ва и камени поведают о том, что говорит история*.

Наконец, как ни глубоко таила себя во время жизни, однако же не могла утаиться при смерти прекрасная наклонность почившей графини к вспомоще­ствованию бедствующему человечеству. Вы знаете уже, каким образом поток благотворения, не удерживаемый более узами скромности христианской, проторгся у гроба почившей. Я могу прибавить к этому одно, что после такого бла­готворного завещания в пользу нуждающихся нисколько не удивительно, если любимая добродетель почившей, простота и скромность, нашли себе последнее упражнение в том, чтобы воспретить всякую пышность при своем погребении, удалить со своей могилы все, что может иметь вид памятника. Но что лучше памятника, как [не] тот дом благотворения, который воздвигнется от имени по­чившей, для бедствующего человечества? Какой фимиам благоуханнее молитв, которые будут воссылаться о успокоении души ее теми, которые в пособиях, ею завещанных, найдут защиту от превратностей жизни для себя и семейств своих?

Соображая таким образом и все дары счастья, которые в таком изобилии изливались на почившую графиню от начала до конца ее жизни, и дары бла­годати, которыми она умела пользоваться для приготовления себя к вечности, я без всякого искусства слова, неприметно и невольно для меня самого, при­хожу в заключение к тому же, чем начал мое собеседование с вами: приидите, дадим последнее целование усопшей, благодаряще Бога! Благодаряще - за Его сугубые милости к почившей, за то, что Он не только даровал многое, но и научил не злоупотреблять даруемым. А воздая последнее целование, не за­будем принять последнего наставления - тоже сугубого. И, во-первых, те, ко­торые, подобно почившей, осыпаны дарами счастия, смотря теперь на гроб ее, да научатся не прилагать к богатству и честям сердца своего! Ибо смотри­те, братие, что осталось теперь при почившей, и что идет за нею в вечность, пред Страшный Суд Божий? - Одни дела ее!.. А те, которым по премудрым судьбам Промысла не дано здесь счастливого жребия, которым суждено вла­чить жизнь в низкой доле, среди нужд и лишений, те, взирая на гроб сей, да научатся не скорбеть о своем жребии, а стараться обогащать и отличать себя благими делами, ибо все наши земные разности званий и состояний только на время, до гроба; там для всех достойных - и господ, и рабов, равно уготованы светлые обители Отца Небесного. Аминь.

* Светлейший князь Потемкин (ум. 1791 г.) был дядей усопшей.

** Екатерины Великой.

*** Русского и польского. (Прим. ред.)

**** Дочь А.В. Браницкой, Елизавета Ксаверьевна (род. 1792 г.), в 1819 г. в Париже сочеталась браком с Михаилом Семеновичем Воронцовым, будущим генерал-губернато­ром Новорбссии. (Прим. ред.)

***** Князя Потемкина.

****** Имеется в виду зять М.С. Воронцов. (Прим. ред.)

******* Войны, которые вел Наполеон Бонапарт, а затем война 1812 г. (Прим. ред.)

Дата добавления: 2015-07-16