Электронное подслушивающее устройство «шерлок»! 3 страница

Через восемь минут судебный пристав торжественно объявит заседание суда открытым, и начнется долгожданная битва.

Барретт окинул взглядом битком набитый зал. Мест для всех желающих не хватило, поэтому пришлось принести много стульев и расставить их вдоль стен рядом с окнами, закрытыми шторами цвета какао. То там, то здесь Барретт замечал знакомые лица: Филипп Сэнфорд, Ирвин Блэйр, Мэгги Рассел (чей взгляд ему не удалось поймать), но большинство зрителей были незнакомыми людьми, которые пришли сюда из любопытства. Этих людей окружной прокурор будет защищать от безнравственности, а он, Барретт, – от глухоты, слепоты и немоты.

Все желающие в зал не попали.

Когда он, Эйб Зелкин, Лео Кимура, Бен Фремонт и Донна Новик сорок пять минут назад поднялись на восьмой этаж Дворца правосудия, Кимура и Донна несли толстые набитые бумагами портфели и картонную коробку. Барретта поразила огромная шумная толпа в коридоре. Он подумал, что не меньше трехсот человек хотели бы попасть в зал суда, но только трети удалось это сделать.

Он вспомнил, как в просторном зале перед комнатой, где должен был состояться суд, со всех сторон начали сверкать вспышки фотоаппаратов. Один телеобозреватель узнал Бена Фремонта и попытался подтащить его к камере, чтобы взять интервью, но Фремонт, помня вчерашние наставления, молчал. Несколько газетчиков постарались загнать в угол Майка и Зелкина, засыпая градом всевозможных вопросов, но Зелкин заявил, что все необходимое защита скажет в зале суда.

Остановившись перед полицейскими, которые начали пробивать им дорогу в толпе, Барретт увидел известного телеобозревателя Мерла Рейда, с которым несколько раз встречался у Осборнов. Рейд стоял перед камерой с пачкой бумаг в руке и описывал, что творится перед залом суда.

– На восьмом этаже Дворца правосудия происходят невероятные события, – говорил он в микрофон. – Власти оказались совершенно неподготовленными. Некоторые процессы привлекают внимание всего света, потому что связаны со знаменитостями. Я имею в виду бесчисленное множество процессов, начиная с двухдневного суда над Марией, королевой Шотландии, в замке Фотерингей в тысяча пятьсот восемьдесят шестом году, и кончая процессом над Бруно Гауптманом в Флемингтоне, штат Нью-Джерси, которого обвинили в похищении и убийстве Чарльза А. Линдберга-младшего в тысяча девятьсот тридцать пятом году. Некоторые процессы привлекают к себе всеобщее внимание, потому что связаны с громкими скандалами. Например, процесс по обвинению в супружеской измене преподобного Генри Уорда Бичера в суде Бруклина в тысяча восемьсот семьдесят пятом году. Таким же был процесс над Оскаром Уайльдом по обвинению в гомосексуализме в «Олд-Бейли» в тысяча восемьсот девяносто пятом году. Третья группа процессов привлекает широкое внимание публики из-за своей политической подоплеки. Такие процессы уже проходили в Америке: Мэри Суратт с сообщниками была осуждена в Вашингтоне за убийство президента Линкольна, процесс над Николо Сакко и Бартоломео Ванцетти в суде Дэдхема в Массачусетсе. Их обвиняли в анархизме и убийстве. Такие процессы не раз происходили и в Европе. Например, Эмиль Золя был осужден в Париже за оскорбление военного министра во время защиты капитана Альфреда Дрейфуса, а кардинал Йозеф Миндзенти был осужден будапештским народным судом за попытку свержения коммунистического правительства Венгрии.

Но есть и процессы, привлекающие большое внимание во всем мире, потому что они связаны с защитой прав человека, когда попирается свобода слова и печати. Таким было дело Джона Питера Зенгера, издателя «Нью-Йорк уикли джорнал», обвиненного в клевете на тирана, королевского губернатора. Суд над ним состоялся в городской ратуше Нью-Йорка в тысяча семьсот тридцать пятом году. «Потеря свободы в целом последует вскоре за подавлением свободы печати… Все народы на земле и сейчас, и в глубокой древности, потеряв свободу слова, печати и выражения своих мыслей, тут же потеряли свободу в целом и вскоре становились рабами». Доблестная зашита его адвоката, Эндрю Гамильтона, позволила Зенгеру победить и принести американской прессе временную победу.

Но еще ни один процесс, касающийся свободы печати, начиная с суда над Зенгером, не становился таким важным, как процесс народа штата Калифорния против неизвестного продавца книг по имени Бен Фремонт, которого обвиняют в распространении непристойной продукции – подпольной книги под названием «Семь минут». Эту книгу написал американский писатель-экспатриант, умерший три десятилетия назад.

Почему этот процесс, который мог и не перешагнуть границы округа или штата, поскольку рассматривает незначительное уголовное преступление, почему этот процесс побудил к себе интерес людей не только в Соединенных Штатах, но и в Великобритании, Скандинавии, Франции, Германии, Испании, Италии, Южной Америке, Японии, короче, везде?

На этот вопрос я, как репортер, не могу дать однозначного ответа. Никто из людей, с которыми я беседовал, не сумел объяснить этот феномен. Процесс открывает решающий этап в истории цивилизованного человечества. Наступил момент, когда морали человечества грозит серьезная угроза. Через книги, периодические издания, телевидение, театры и кино свобода слова перешагнула все прежние границы дозволенности в попытке дойти до крайних рубежей искусства или уничтожить сущность дома, семьи и самого общества, существующих в каждой цивилизованной стране. Всем религиям бросается вызов, вера в Бога подтачивается теми, кто ищет либо пределы свободы, либо двухцветное определение добра и зла, нравственности и безнравственности.

Возможно, в этот самый момент церковь и государство увидели свой неизбежный крах, если удастся остановить разрушителей установившихся правил морали, наказать тех, кто, прикрываясь свободой слова, зашел чересчур далеко, провести новые границы дозволенности.

И для решающей битвы они выбрали этот большой южный калифорнийский город. Книга, послужившая причиной процесса и привлекшая к нему такое внимание во всем мире, хотя и написана мужчиной, тем не менее – чистой воды женский роман. В нем описываются мысли и чувства одной вымышленной женщины, связанные с ее половой жизнью. Поскольку во всех странах женщины – в первую очередь женщины и только во вторую – граждане, их интерес к судьбе Кэтлин, героини «Семи минут», перешел все границы. Откровенная порочность, которая, по мнению автора, царит в умах женщин, похоже, вызывает тревогу и беспокойство у мужчин. Из-за определенных очень сомнительных отрывков не только руководители католической церкви во Франции, Италии, Испании, но и протестанты в Соединенных Штатах, Великобритании, Германии пришли к единому мнению, что «Семь минут» должны быть осуждены и запрещены. Я имею в виду те места, где героиня мечтает переспать со святыми.

Кроме этих причин, могут существовать и другие, менее житейские, но более романтические причины, которые придают блеск окружающей…

Зелкин позвал заслушавшегося Майка Барретта, и тот торопливо вошел в зал суда.

Еще раз окинув взором зал, Барретт наконец поймал взгляд Мэгги Рассел и кивнул девушке. Та серьезно кивнула в ответ.

Потом Барретт быстро посмотрел на представителей прессы. Они сидели на складных стульях, потому что места не нашлось. Лица и одежда репортеров подтверждали мнение телеобозревателя, что этот процесс перерос границы штата и даже Америки и вызывал интерес во всем мире. Вот несомненно американские журналисты. Они болтали и что-то строчили в своих блокнотах. Майк знал, что приехали журналисты из Лондона, Парижа, Мюнхена, Женевы, Мехико, Барселоны, Токио.

После прессы Барретт обратил внимание на два стола из красного дерева, сдвинутые вместе. За ними восседало обвинение. Окружной прокурор Дункан пригладил пальцами гладкие белокурые волосы, потом почесал тонкий нос, потер левую скулу и прислушался к тому, что говорили ему помощники – коренастый Виктор Родригес и загорелый Пит Лукас.

За столом защиты тоже сидели три человека, но только двое из них были защитниками. Барретт, в белой сорочке и костюме из голубого дакрона, сидел ближе всех к скамье присяжных. Рядом с ним продолжал опустошать портфель грузный Эйб Зелкин. В дальнем конце сидел обвиняемый, Бен Фремонт, в своем лучшем воскресном костюме. Он рассматривал сквозь очки с металлическими дужками шесть флюоресцентных ламп, подвешенных к расписному потолку.

Барретт в последний раз окинул взглядом поле битвы, раскинувшееся перед ним. Справа, за столом обвинения, стоял судебный пристав, седой широкоплечий мужчина, который отвечал за порядок в зале и был нянькой двенадцати присяжным заседателям. Он послушал, что говорят репортеры, потом отошел и занял место за своим маленьким столом.

Барретт посмотрел через головы представителей обвинения на большой стол с откидной крышкой, за которой почти не было видно худого, похожего на жирафа, секретаря суда. В прошлую пятницу в присутствии судьи и зрителей он привел к присяге присяжных, напомнив, что «они должны беспристрастно и справедливо рассмотреть дело». Скоро он начнет вести свои записи, приводить к присяге свидетелей, принимать и нумеровать вещественные доказательства.

Посреди зала на невысоком помосте стоял величественный стол судьи – с микрофоном, блокнотом, карандашами, графином с водой, молотком и восемью томами уголовного законодательства Калифорнии. За кожаным стулом с высокой спинкой находилась дверь, закрытая драповыми шторами. По обеим сторонам двери стояли флаги – американский и калифорнийский.

Перед столом судьи, между Барреттом и свидетельским местом, на вращающемся стуле сидел стенографист Элвин Коэн, который должен был протоколировать происходящее в зале. Сейчас Коэн преклонил колено и прикручивал треножник к стенографической пишущей машинке. Он был похож на молодого профессора, потерявшего запонку.

За стенографистом располагалось свидетельское место: стул на возвышении и микрофон. К нему вели несколько ступенек. Барретт угрюмо посмотрел на него, вспомнив, что свидетели были их слабым местом. Потом повернулся на вращающемся стуле и посмотрел на низкую перегородку всего в нескольких футах от себя. За ней стояла, пока пустая, длинная скамья присяжных.

Барретт вспомнил вчерашнее утро, когда Зелкин рассказывал о жюри.

Зелкин очень ответственно подошел к отбору присяжных из числа кандидатов, которых уже назвал окружной прокурор. Он обращал внимание не только на профессию или образ жизни каждого, не только на высказывания и пристрастия, но даже на то, как они вели себя, как говорили, на газеты или журналы, которые держали под мышкой, короче, на все. Он так тщательно подошел к подбору присяжных, потому что процесс посвящался непристойности и цензуре, и чрезвычайно важно было знать привычки присяжных и даже читательские вкусы.

Зелкин считал, что из двенадцати присяжных по крайней мере пять могли с сочувствием отнестись к доводам защиты, а от остальных семерых требовалось только беспристрастие. По мнению Зелкина, они выбрали хорошее жюри, но Барретт не сомневался, что Дункан тоже уверен в благосклонности присяжных.

Вновь взглянув на свидетельское место, Майк Барретт вспомнил, что всю субботу они встречались в конторе со свидетелями, разрабатывали планы допросов, пытались предугадать вопросы обвинения, короче, готовились к процессу. В субботу защита получила очередной удар. Кимура привез из международного аэропорта свидетеля, на которого они возлагали большие надежды. Это был да Векки, художник из Флоренции. Он встретился с Джадвеем в Париже в 1935 году и утверждал, что однажды создал портрет писателя. Да Векки был пожилым итальянцем с бегающими глазками римского карманника. Барретт молил Бога, чтобы их свидетель обладал внешностью Тициана или Капраччио, но вместо этого они получили болтливого башмачника из Старого Света.

Да Векки, как выяснилось, трижды встречался с Джадвеем, хотя память нередко подводила художника, он запомнил несколько замечаний Джадвея, которые тот сделал во время работы над портретом и которые говорили о честности Джадвея. Во время одной из трех встреч да Векки и нарисовал портрет писателя. В кабинете Зелкина да Векки начал разворачивать портрет. Для Барретта это был таинственный миг посвящения, когда он должен был впервые увидеть истинного обвиняемого. Да Векки откинул ткань, и сердце у Барретта защемило. Портрет представлял собой нагромождение кубов, конусов, квадратов, перпендикуляров и горизонтальных линий синего, желтого, алого и коричневого цветов. Если на нем и можно было разглядеть человеческое лицо, то оно скорее напоминало голову кентавра, собранную из детских кубиков. От картины, как и от самого да Векки, не было никакого толку. Барретт вновь тяжело вздохнул: нищие не выбирают. Да Векки выступит свидетелем защиты.

Майк Барретт бросил косой взгляд на своего оппонента. Окружной прокурор смотрел на зрителей, кому-то помахал рукой. Интересно, подумал Майк, как Дункан провел воскресенье? Несомненно, с Кристианом Леру, осквернителем Джадвея, и, возможно, с Джерри Гриффитом. Конечно, Мэгги должна была знать, виделся ли прокурор с Джерри или нет, но Майк не спросил ее. Он позавидовал богатству противника на свидетелей и вновь повернулся, чтобы взглянуть на часы.

Половина десятого.

В зале дважды прозвенел звонок. Коренастый пристав вскочил и торопливо направился к двери, ведущей в комнату присяжных. Шум начал стихать.

В зал суда гуськом вошли двенадцать присяжных заседателей: восемь мужчин и четыре женщины. Когда они начали рассаживаться, Эйб Зелкин потянул Барретта за рукав и прошептал ему на ухо, сложив руку ковшиком:

– Посмотри на тех пятерых, о которых я тебе говорил. Номер два, женщина, похожа на Мао Цзедуна, должна нам сочувствовать. Номер три, банкир, вылитый дядя Сэм, тоже должен помочь. Номер семь, девушка, которая похожа на Грету Гарбо, очень холодна. Номер десять, учитель, смахивает на Джо Луиса. И номер двенадцать, старшина жюри, двойник Альберта Швейцера. Его зовут Ричардсон, видный архитектор. Всех разглядел?

– Да, – кивнул Барретт.

Его взгляд скользнул по присяжным, и он задал себе старинный шекспировский вопрос «Хорошие ли вы люди? Справедливые ли?»

Присяжные расселись по местам, и пристав обратился к зрителям:

– Прошу всех встать. В этом помещении находится флаг нашей страны, который защищает свободу и правосудие для всех.

Барретт поднялся вместе с остальными. Шторы за стулом судьи раздвинулись, и Натаниэл Апшо вошел в зал суда. Держа в одной руке черную судейскую мантию, он подошел к своему стулу. Апшо был человеком впечатляющей наружности: жесткие седые волосы, проницательный взгляд, мешки под глазами, суровое и уверенное продолговатое морщинистое лицо. Он чем-то напоминал лорда Главного судью со старинной пивной кружки. Апшо слегка наклонился и оперся костяшками пальцев о стол. Он стоял и ждал, когда пристав закончит.

– Открывается заседание Верховного суда штата Калифорния, округ Лос-Анджелес, – торжественно объявил пристав. – Председательствует достопочтенный Натаниэл Апшо. Садитесь, пожалуйста.

В зале послышался шум, и все расселись по местам. Барретт скрестил пальцы на удачу. Грудь словно сжала чья-то невидимая рука, к горлу подступил комок.

Судья Апшо сел и один раз ударил молотком.

Он посмотрел на судебного стенографиста, пальцы которого порхали над клавишами, и сказал в микрофон звонким и глубоким голосом, долетающим во все уголки зала:

– Народ штата Калифорния против Бена Фремонта: Народ представляет мистер Элмо Дункан, ответчика – защитник, мистер Майк Барретт. Присяжные заседатели заняли свои места.

Судья Апшо повернулся к столу обвинения и через несколько секунд заговорил вновь:

– Вы будете произносить свою вступительную речь, мистер Дункан?

Окружной прокурор быстро вскочил на ноги.

– Да, ваша честь. Я хотел бы сейчас произнести свою вступительную речь.

– Начинайте.

Элмо Дункан быстро пересек зал. Проходя мимо стола защиты, он продолжал смотреть прямо перед собой. Дойдя до скамьи присяжных, прокурор взялся за низкую ограду, коротко кивнул присяжным и натянуто улыбнулся. Потом сделал шаг назад, сложил руки на груди и заговорил надтреснутым голосом:

– Леди и джентльмены, вам известно, что для ознакомления с делом представители народа и обвиняемого имеют право произнести вступительные речи. Основная их задача – показать в общих чертах цели обвинения и защиты. Содержание вступительной речи должно ограничиваться фактами, которые мы намерены представить. Мы не имеем права защищать свои интересы. Если короче, то, как заметил один человек, вступительную речь можно сравнить с «оглавлением книги, чтобы можно было раскрыть главу и узнать, о чем она».

Итак, в нашей вступительной речи я не стану представлять доказательства. Это я сделаю позже с помощью свидетелей обвинения, – Дункан показал на свидетельское место, – которые с этого места будут под присягой говорить правду и только правду. Они понимают, что могут быть привлечены к ответственности за лжесвидетельство, если хоть на йоту попытаются отойти от правды. Они должны излагать факты и только факты. Обычно показания свидетелей в уголовных делах ограничиваются тем, что они видели своими собственными глазами, слышали собственными ушами, обоняли и осязали… короче, всем тем, что они познали через свои физические ощущения. И лишь в исключительных случаях свидетелям разрешают давать показания, основанные на слухах или чужих словах. Обычно при разборе уголовных дел собственные оценки или выводы свидетелей не приветствуются. Однако в деле против непристойности, какое придется разбирать вам, надеюсь, суд сделает исключение из этого правила. Когда приходится решать, считать ли литературное произведение непристойным, не обойтись без личных мнений экспертов. Помните об этом, леди и джентльмены, присяжные заседатели, пока я буду вкратце излагать содержание обвинения народа.

Голос окружного прокурора постепенно становился все ровнее и непринужденнее. Барретту показалось, что он использовал эти первые минуты не только для того, чтобы объяснить выдвигаемое обвинение, а для того, чтобы успокоиться.

Дункан продолжал, теперь уже более уверенно:

– Мы собрались здесь, потому что мы, адвокаты народа, обвиняем ответчика, Бена Фремонта, книготорговца, в нарушении второго пункта триста одиннадцатой статьи уголовного кодекса штата Калифорния. Нам во время процесса не раз придется вспоминать этот пункт. Он гласит: «Каждый человек, который сознательно присылает или привозит в этот штат на продажу или для распространения, или печатает, издает, выставляет, раздает или предлагает в этом штате любой непристойный материал, совершает уголовное преступление».

И я могу от себя добавить, что, если человек будет вторично признан виновным в распространении непристойных материалов, – его обвинят не в правонарушении, а в серьезном уголовном преступлении.

После этих слов Бен Фремонт заерзал, и Майк Барретт решил заявить протест.

– Протестую, ваша честь, – крикнул Барретт, вскакивая со стула. – Обвинение не ограничивается простой констатацией факта, а приводит доказательства против ответчика.

– Протест принят, – кивнул Натаниэл Апшо и обратился к окружному прокурору: – Мистер Дункан, вы выходите за рамки вступительной речи.

– Спасибо, ваша честь, – прокурор почтительно улыбнулся судье. – Извините. – Он с улыбкой повернулся к присяжным: – Боюсь, я увлекся.

Сев, Барретт услышал шепот Зелкина:

– Но наш очаровашка успел подчеркнуть, что Фремонт обвиняется второй раз. Надеюсь, ты достойно ответишь ему.

– Не беспокойся, – ответил Барретт, не сводя глаз с окружного прокурора.

Дункан продолжал:

– Суть статьи Уголовного кодекса, которую, по нашему мнению, нарушил ответчик, заключается в одном слове – «непристойность». В отношении этого слова Уголовный кодекс дает в подпункте следующее определение. «Непристойность для среднего человека, отвечающего современным стандартам, означает возбуждение похоти, то есть постыдного и грязного интереса к обнаженному телу, сексу или выделениям, выход за рамки приличий в описании подобных явлений и отсутствие какой-либо общественной значимости». Слова «непристойный» или «похотливый» мы будем часто слышать во время этого процесса. Вы только что услышали юридическое определение. Сейчас я остановлюсь на словарных определениях. Например, в Оксфордском словаре английского языка и в других словарях слово «непристойный» означает что-то отвратительное, бесстыдное и неприличное. А слово «похоть» – грубое половое влечение. Штат считает, что книга под названием «Семь минут» Дж Дж Джадвея является трудом непристойного содержания и, следовательно, должна преследоваться по закону, а поскольку ответчик, Бен Фремонт, распространял «Семь минут», зная их содержание, значит, он виновен в совершении преступления. Мы докажем, что ответчик трижды нарушил закон. Во-первых, мы докажем, что Бен Фремонт как книготорговец распространял в этом округе книгу под названием «Семь минут». Во-вторых, мы докажем, что ответчик действовал, заведомо зная о последствиях. То есть мы докажем, что Бен Фремонт распространял непристойную книгу, прекрасно зная о ее содержании. В качестве доказательства этого мы предоставим показания помощников шерифа округа Лос-Анджелес, которые, переодевшись в штатское, купили «Семь минут» у ответчика. Мы предоставим магнитофонную запись беседы полицейских с Беном Фремонтом, из которой ясно, что ответчик знал содержание книги и полностью согласен с тем, что оно непристойное. В-третьих, мы неопровержимо докажем, что для нормальных мужчин или женщин, отвечающих современным стандартам общества, «Семь минут» являются непристойной книгой, содержание которой полностью попадает под определение словом «непристойность», и что эта книга не имеет никакой общественной ценности. Для доказательства этого мы представим разнообразные свидетельские показания. В одну категорию свидетелей обвинения будут входить специалисты в области литературы и люди, знакомые с автором «Семи минут», которые подтвердят, что данная книга непристойна, написана ради денег и начисто лишена художественных достоинств и общественной ценности. Эти специалисты также покажут, что автор написал книгу с единственной целью: пробудить в восприимчивых читателях похоть ради получения личной выгоды. В другую категорию свидетелей будут входить уважаемые жители округа Лос-Анджелес, которые подтвердят, что «Семь минут» возбуждают похотливое чувство к обнаженному телу, сексу и выделениям. Последняя категория свидетелей покажет, основываясь на личном опыте, что книга является непристойной и что возбуждение похоти у незрелых людей ведет к насилию. Позвольте мне добавить, что я не могу подробно останавливаться на прямой связи между порнографией и насилием. Высшие судебные власти в этой стране считают, что если можно доказать связь между сексуальной книгой и противоправными действиями, то такая книга должна быть запрещена. Ведь нельзя же разрешить разгуливать на свободе сумасшедшему или убийце! Штат предложит вашему вниманию доказательства такой связи. Мы предоставим специалистов в области психиатрии…

Барретт немедленно вскочил на ноги.

– Протестую, ваша честь. Представитель народа переходит границы вступительной речи.

– Протест принят, – ответил судья Апшо и обратился к окружному прокурору: – Мистер Дункан, ограничьтесь перечислением фактов, которые будут представлены обвинением, и воздержитесь от комментариев, которым место в вашей заключительной речи.

– Спасибо, ваша честь.

На лице прокурора появилось виноватое выражение. Он вновь повернулся к присяжным.

– Позвольте мне сказать, что в число наших свидетелей будут входить психиатры, которые знакомы с влиянием, оказываемым порнографией на юные умы. В число наших свидетелей войдет также, быть может, впервые в истории американского правосудия, жертва этой мерзкой литературы. Доказав все это, вернее, три пункта, которые я сейчас перечислил, мы не только докажем, что ответчик нарушил закон и заслуживает наказания в соответствии с выдвинутым обвинением, но и подтвердим вредное влияние «Семи минут», продажа которой должна быть немедленно запрещена. Да, леди и джентльмены, книгу необходимо подвергнуть цензуре. Мы намерены доказать и докажем, что цензура непристойной продукции не ограничивает права и свободы человека, так же как арест преступника не нарушает свободу личности. Мы покажем, почему запрет «Семи минут» не будет нарушением Первой поправки к конституции, гарантирующей свободу слова и печати. Леди и джентльмены, в ближайшие дни мы постараемся доказать, что книга «Семь минут» совершенно непристойна, что в ней нет никакой общественной ценности и, следовательно, она не защищена Первой поправкой. Мы покажем, что эту книгу необходимо подвергнуть цензуре. Норман Томас, кандидат на пост президента Соединенных Штатов от социалистов, борец за наши свободы, в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году заявил на слушаниях в сенатском подкомитете: «На меня абсолютно не производит впечатления, как защитники… крутой порнографии обращаются к Первой поправке. Я не считаю, что Первая поправка дает людям право портить невинных детей и подростков… Я не верю, что для защиты свободы печати мы должны подвергать наших детей, которые в некотором роде являются стражами нашего общества, таким суровым испытаниям…»

Эйб Зелкин толкнул Барретта и яростно зашептал:

– Господи, Майк. Он опять предоставляет доказательства. Разве ты не…

Майк уже собрался заявить протест. Окружной прокурор на самом деле представлял доказательства, которых не должно быть во вступительной речи. От немедленного вмешательства его удержало только опасение настроить присяжных против защиты. Он прекрасно знал, что чрезмерное количество протестов тоже может выйти боком. И все же Зелкин был прав: Дункан зашел слишком далеко.

Рука Барретта взметнулась вверх, и он тут же поднялся.

– Протестую, ваша честь. Обвинение представляет доказательства.

– Протест принят, – немедленно ответил судья Апшо и сердито посмотрел на окружного прокурора. – Мистер Дункан, вы прекрасно знаете, что можно, а что нельзя говорить во вступительной речи. Я вновь убедительно прошу вас соблюдать правила.

– Спасибо, ваша честь, – поблагодарил судью Дункан. – Мне очень жаль.

Но Барретт, не сводивший глаз с оппонента, отлично видел, что Дункану вовсе не жаль. У него был вид не кающегося, а вполне довольного и уверенного в себе человека. Прокурор прекрасно понимал, что, несмотря на замечания судьи, он набрал несколько очков. Сейчас он был готов закончить свою вступительную речь.

– Леди и джентльмены, члены жюри! Представляя наши доказательства, мы покажем, что эта книга наносит серьезный вред среднему представителю нашего общества. Нас вполне устроит, если цензуру будет осуществлять именно этот средний человек, а не специалист, ученый или интеллектуал. Судья штата Нью-Йорк, который признал «Тропик Рака» Генри Миллера непристойной книгой, объяснил, что, если «произведение литературы не стимулирует похоть и нечистоплотные помыслы у маленькой группы интеллектуалов, это еще не значит, что она не является непристойной. Критерием непристойности должно служить мнение среднего члена общества». Нет, средний…

Барретт был сыт всем этим по горло. Вступительная речь прокурора наносила серьезный ущерб защите. Он привстал и поднял руку.

– Я должен заявить протест, ваша честь. Мистер Дункан не только старается доказать обвинение, но и вступает в полемику со свидетелями защиты до их выступления в суде. Представитель народа выступает скорее с заключительной, а не вступительной речью.

– Протест принят! – отозвался Апшо и многозначительно сообщил прокурору: – Мистер Дункан, вы вышли за рамки вступительной речи не однажды, а несколько раз. Вы представили доказательства, обрисовали спорные вопросы и тем самым нарушили процедуру ведения суда. Я очень настоятельно предостерегаю вас от использования фактов, которые должны входить в вашу заключительную речь.

На лице Дункана вновь появилось виноватое выражение, на этот раз не напускное.

– Извиняюсь, ваша честь. Надеюсь, вы простите мой энтузиазм. Я просто очень хотел как можно более подробно объяснить закон.

– Мистер Дункан, – вовсе не умиротворенным голосом заявил Натаниэл Апшо, – вы не пытались объяснить закон, а старались представить доказательства обвинения. Я этого не позволю. Продолжайте, пожалуйста.

На мгновение Дункан занервничал, но сделал заметное усилие и взял себя в руки. Он вновь повернулся к присяжным заседателям.

– Леди и джентльмены, мы постараемся доказать, что у среднего представителя нашего общества «Семь минут» вызывают только похотливые мысли. Мы намереваемся ясно показать, что ответчик, Бен Фремонт, распространял эту книгу, отлично понимая, что большая часть читателей купит ее не из-за ее литературных достоинств, а из-за того, что это крутая порнография, написанная с единственной целью – коммерческой. Мы постараемся доказать, что автор и не собирался вкладывать в свое произведение общественную ценность и социально значимую информацию. Если мне будет позволено, я хочу привести замечание судьи апелляционного суда, Леонарда П. Мура, на процессе против «Любовника леди Чаттерлей». «Что касается похотливого интереса, едва ли может найтись настолько наивный человек, который поверил бы, что громадный спрос на эту книгу возник только в результате желания американских читателей познакомиться с профессиональными проблемами лесничего».

На лицах присяжных промелькнули улыбки. Дункан заметил их и благодарно улыбнулся. Он пригладил волосы и помассировал затылок.

Барретт собирался заявить, что это не имеет отношения к рассматриваемому делу, но промолчал, понимая, что прокурор успел развеселить присяжных и еще одним запоздалым протестом защита может только вызвать у них отрицательное отношение к себе.

Дата добавления: 2015-07-18