Мы не так свободны, как нам кажется

Слишком много есть в каждом из нас неизвестных, играющих сил.

А. Блок

Старые магнетизеры редко фиксировали наблюдения, в которых бессознательное влияло на сознание. Один из дошедших до нас случаев принадлежит перу Пюисегюра. Как-то раз Виктор, находясь в искусственном сомнамбулизме, попросил соседку спрятать в ее секретер документ, согласно которому мать, в награду за заботу о ней, завещала ему дом. Виктор опасался, как бы сестра не нашла завещание и не уничтожила его. Однажды на очередном сеансе Пюисегюр обратил внимание, что после пробуждения Виктор чувствует себя подавленным. Заинтересовавшись причиной такого настроения, он услышал рассказ Виктора о том, что тот не обнаружил в своем шкафчике завещания. Пюисегюр напомнил ему, что он отдал завещание соседке на сохранение. Пастух обрадовался и после двухчасового магнетического сна его настроение совершенно переменилось (Puysegur, 1785, р. 38). Эксперименты с постсомнамбулическим внушением показали, что явления, связанные с провоцированным сомнамбулизмом, не столь чужды обычной жизни, что все события, происходящие в нем, лишь проясняют случающееся с нами повседневно. Бодрствование ничуть не меньше сомнамбулизма управляется бессознательным, в основе и того и другого состояния лежат бессознательные процессы. «За мотивами наших поступков, в которых мы признаемся, несомненно, существуют тайные причины, в которых мы не признаемся, а за ними есть еще более тайные, которых мы даже и не знаем. Большинство наших повседневных поступков есть лишь воздействие скрытых, не замечаемых нами мотивов» (Лебон, 1896). Иначе говоря: «Мы знаем, что мы делаем в данный момент, но не знаем почему» (Kroger, 1963, р, 13).

Одна из характерных черт постсомнамбулических внушений обнаруживается в том, что субъекту кажется, будто побудительный мотив, заставляющий его выполнить внушение, исходит от него самого: он бы мог поступить иначе, однако сам выбрал этот путь. Он всегда готов объяснить причину поступка и уверен, что в его сознании отражается истинное положение дел. Однако истина ускользает от его сознания, и он для каждого случая подыскивает внешне логичные объяснения.

Вспомним о наклонности кукушки класть свои яйца в чужие гнезда. Поступая таким образом, кукушка, может быть, думает, что сама этого хочет, потому что никогда не видела, как птицы ее породы это делали. Очевидно, она понятия не имеет о том, что все ее предки в течение нескольких тысяч поколений поступали так же. Итак, если бы кукушка обладала способностью вдумываться в свои действия, могла ли бы она угадать истинную причину, которая кроется в роковом наследственном инстинкте, ею не осознаваемом? Конечно, нет! Она стала бы подыскивать подходящие причины и нашла бы их множество: близость прекрасно обустроенного гнезда, потребность кладки яиц, трудность устройства нового гнезда, возможность предоставить потомству обеспеченное убежище, выгода для будущего поколения в распределении яиц по разным гнездам — мало ли еще до чего могла бы в данном случае додуматься умная кукушка. Но до чего бы она ни додумалась, она никогда не узнает истинной причины своего поступка: эта причина лежит за порогом ее сознания, и она не в состоянии отдавать себе отчет в том, что скрыто от нее. А между тем эта скрытая причина так сильна, что управляет ее действиями.

Здесь напрашивается вывод, что сознание нашей свободы есть только незнание причин, заставляющих нас действовать. Или, как сказал шлифовальщик линз, ставший затем философом, Б. Спиноза: «Люди только потому считают себя свободными, что свои действия они сознают, а причин, которыми эти действия определяются, не знают» (Спиноза, 1932, с 86). Следовательно, наша свобода не более чем иллюзия. В то же время возникает правомерный вопрос: насколько мы можем полагаться на свидетельство нашего сознания, раз оно может так коварно с обманывать нас? Как сказал английский психиатр и философ-позитивист Генри Модели: «Люди, думающие осветить весь строй душевной деятельности светом собственного сознания, похожи на людей, которые захотели бы осветить вселенную ночником» (Модели, 1871, с. 15).

«Разве можем мы по приглушенному, то тут, то там раздающемуся стуку лопаты угадать, куда ведет свою штольню тот подземный труженик, что копается внутри каждого из нас? Кто из нас не чувствует, как его подталкивает что-то и тянет за рукав?» — танк пишет Г. Мелвилл (Мелвилл, 1962, с. 291). А Тургенев в «Нсови» утверждает: «…только то и сильно в нас, что остается для нас самих полуподозренной тайной» (Тургенев, 1954, 4, с. 280). Особенно интересно наблюдать за поведением суггеренда[129], когда внушенное действие странно и необычайно и он подыскивает логические основания, чтобы оправдать его. Бернгейм внушает одному из своих пациентов, что после пробуждения тот возьмет два пальца в рот. Пациент выполняет приказ и в оправдание своих действий ссылается на то, что у него болит язык, который он прикусил в момент эпилептического припадка. Не обращая внимания на его уловки, Бернгейм внушает далее: «Возьмите с подоконника горшок с цветами, заверните в платок, поставьте на диван, затем поклонитесь горшку три раза». Когда внушенное было исполнено, он спросил: «Почему вы так поступили?» — «Знаете, когда после пробуждения я увидел горшок с цветами, то я себе сказал, что холодновато ему там и хорошо бы ему согреться, иначе цветы погибнут. Я завернул их в платок. Затем подумал, что раз диван стоит возле печки, то на нем им будет тепло. Поклоны я сделал больше из уважения к себе за прекрасную мысль, пришедшую мне в голову». Понимая, что совершил курьезный поступок, он, тем не менее, не сознает принуждения, а старается мотивировать его нелепыми доводами, уверяя в их логичности.

Известный российский гипнотизер О. И. Фельдман рассказывает, что однажды его пригласили в светское общество и попросили продемонстрировать что-то интересное. Фельдман заметил невзрачного и скромного студента, который забился в угол, боясь выйти к роскошной публике. С ним-то он и решил сыграть веселую шутку. Он внушил в гипносомнамбулизме красивой барышне, что через 15 минут после выхода из него она поцелует студента. Барышня открыла глаза и сидит как ни в чем не бывало. Когда подошло назначенное для поцелуя время, она вдруг стала рассказывать какую-то историю о спасении утопающих из морской пучины. Героем этого рассказа выступал скромный студент. «Это настоящий герой, — закончила свой патетический рассказ барышня. — Какой вы милый, — продолжала она, но уже обращаясь прямо к студенту.

— Какой вы славный, вот за это я вас сейчас и поцелую. — Она обхватила руками голову студента и горячо поцеловала три раза. — Это вам награда за благородный поступок», — мотивировала она свой поцелуй, и взгляд ее был полон чувства благодарности. Когда ее спросили, кто рассказал ей об этом происшествии, девушка указала на подругу. Та возмущенно назвала это вымыслом, однако это ничуть не смутило барышню (Фельдман, 1910).

Следующий пример еще ярче проявляет проблему. Женщине в первой серии опытов было внушено, что после пробуждения она возьмет со стола книгу и поставит на полку. На вопрос, почему она это сделала, последовал ответ: «Терпеть не могу беспорядка, книга должна стоять на полке, пришлось туда ее поставить». При новом внушении, положить книгу с полки под кровать, она на тот же вопрос ответила: «Мне просто вздумалось это сделать». В третьей серии, на вопрос о мотивах ее поступка, последовал ответ: «Меня точно подмывало, я должна была это сделать».

В двух первых сериях она не сознавала, что причиной ее поведения было внушение, поэтому подыскивала рациональное объяснение. В третьей серии постсомнамбулическое внушение осознается, значит, осуществляется под контролем сознания. Это, в свою очередь, показывает, что введенная в сомнамбулизме инструкция побуждает к действию, несмотря на осознание абсурдности происходящего.

Шарль Рише внушает Беатрис: «Проснувшись, положите побольше сахара в свой чай». Подали чай. Беатрис насыпала полную чашку сахара. «Что это вы делаете?» — спрашивают ее. «Кладу сахар». — «Но вы кладете слишком много». — «Что ж такого?» — И она продолжает класть сахар. Найдя свой чай отвратительным, она оттолкнула чашку со словами: «Что прикажете делать, конечно, это была глупость! Но разве вы никогда не делаете глупостей?»

В следующем опыте Рише ей внушает: «После пробуждения возьмите носовой платок у г-на О. и бросьте его в огонь». Выйдя из сомнамбулизма, она просит, чтобы О. дал ей платок. «А что, если ваш платок сгорит?» — спрашивает она его. «Как бы не так!» — «Не дразните меня, не то захочу и брошу в огонь». — «Я и не помышлял вас дразнить, однако отдайте мне платок». — «А, вы продолжаете меня дразнить, так вот же вам. — И платок летит в огонь. — Конечно, это глупо. Но зачем вы меня дразнили?! Разве вы не знаете, что сумасшедших не следует дразнить?..»

Приведенные примеры — хорошая иллюстрация мысли Кондильяка о том, что «любое наше решение принимается под воздействием неких скрытых факторов, более весомых, чем те мотивы, которые мы сами выдвигаем для объяснения наших поступков». Когда человек больше всего убежден, что он говорит и действует ее полной свободой воли? По мнению английского врача-психиатра и философа-позитивиста Генри Модели (1835–1918):: «Тогда, когда он пьян, когда он глуп или когда он бредит. Не, доказывает ли это, — спрашивает автор, — что человек, чем (более он раб, тем более склонен считать себя свободным» (Maudsley, 1879, р. 409).

Покажем, что постгипнотическое внушение не является исключительной прерогативой гипносомнамбулизма. Д-р Кнорри вылечил от алкоголизма одну пациентку. Через некоторое время он узнает, что внушение потеряло силу. Оказалось, что ей приснилась сестра, которая стала убеждать, что внушение уже; не может оказывать на нее влияния. На следующее же утро пациентка почувствовала тягу к алкоголю, пробудившуюся ее прежней силой. Сновидение оказало воздействие, аналогичное внушению врача (Кпоггу, 1885).

Наверное, многим приходилось замечать, что происхождение некоторых побуждений неосознанно. Иначе говоря, мы не всегда можем дать себе отчет, когда появилась у нас та или иная идея, во сне или наяву. Между тем пришедшая идея нередко является побудительной причиной к какому-либо поступку. Д-р Льебо в апрельском номере «Гипнотического обозрения» за 1895 год сообщает о девяти убийствах, совершенных под влиянием сновидений.

Шарль Рише впервые показал, что явления, связанные с гипносомнамбулизмом, не так уж далеки от явлений обыденной жизни, то есть все события, происходящие в аномальном состоянии, лишь проясняют то, что случается повседневно. Он говорит, что «…столь сложные явления, которые до известной степени могут быть разложены и анализированы у сомнамбул, естественны и нормальны. Автоматизм, бессознательность, иллюзии, галлюцинации, амнезия — все это до определенной степени и при определенной комбинации существует и в нормальном состоянии. В состоянии сомнамбулизма нельзя встретить ничего такого, что отсутствовало бы в более или менее заметной форме у взрослого нормального и бодрствующего человека. Все интеллектуальные проявления сомнамбул, в сущности, не представляют ничего иного, как развитие некоторых интеллектуальных отправлений нормального ума» (Рише, 1885, с. 376).

От внимания Ш. Рише не укрылось, что бессознательные воспоминания присущи людям и в нормальном состоянии, хотя они этого не могут осознать, и зачастую эти воспоминания и определяют их поведение. Некоторые особенности психики так замаскированы и неясно выражены в нормальном состоянии, что их никогда нельзя было бы понять, если бы они резче и определеннее не выступали в гипносомнамбулизме. Скрытые воспоминания присущи всем. Бесчисленное количество бессознательных причин, надо полагать, постоянно влияет на наши поступки. Сколько бессознательных воспоминаний роковым образом управляют волей. «Мне хотелось бы обнаружить, — говорит Рише, — это абсолютное бессознательное, которое сколь угодно долго сохраняет в памяти то или иное воспоминание, даже если человек, в котором живет это воспоминание, и не подозревает об этом. Это и есть неосознанное воспоминание, сколь бы странным ни казалось нам такое словосочетание» (Richet, 1884, р. 254–255).

Французский философ и социолог Ипполит Адольф Тэн показал, что упорядочение фактов в нашем бессознательном представляет собой динамический процесс. «Ощущение, — говорит Тэн, — оживает в образе; чем сильнее ощущение, тем ярче образ. Все, что возникает в первом состоянии, имеет место и во втором, поскольку второе есть лишь возобновление первого. Подобно этому в той борьбе за существование, которую ежеминутно ведут между собою различные образы, именно образ, изначально наделенный большой энергией, обладает в силу породившего его закона повторения способностью в любом конфликте вытеснять своих соперников. Вот почему он сразу же возникает вновь и затем часто повторяется, покуда законы постепенного угасания и постоянный натиск новых впечатлений не сокрушат его привилегии, а образы-соперники, добившись свободы действий, не обретут наконец возможность самостоятельного развития» (Tain, 1870). После открытий Ш. Рише и И. Тэна бессознательное начинает рассматриваться как активная часть личности и вместе с тем как хранилище эмоций, забытых или вытесненных фактов. Один из основателей психологического направления в западной социологии Габриэль Тард, в частности, показал, что бессознательное не теряет ни грамма своей энергии и что прошлый опыт ребенка может в некоторых случаях оказывать влияние на его поступки во взрослом состоянии, оставаясь при этом неосознаваемым. Таким образом, в нас запечатлено, хотя мы и не осознаем этого, множество идей, которые мы некогда узнали от других людей или постигли в прошлом на собственном опыте; все они присутствуют в нашей психике.

Ипполит Адольф Тэн.

«Все психологические законы, — говорит Пьер Жане, — кажутся ложными, если их область ограничивается только сознательными явлениями, в которых индивид отдает себе отчет. В таком случае три четверти явлений, наблюдаемых в состоянии болезни или даже в нормальном состоянии, остались бы необъяснимыми. Мы постоянно сталкиваемся с фактами, галлюцинациями или поступками, которые кажутся необъяснимыми, потому что мы не можем найти их причину или источник в других идеях, доступных осознанию. Обнаруживая эти проблемы, психолог слишком часто склонен признавать свою некомпетентность и призывать на помощь физиологию, которая не может ему помочь» (Janet, 1889, р. 223–224).

Анри Бони в «Элементах физиологии» писал, что мозговая деятельность в известный момент представляет совокупность ощущений, идей, воспоминаний, из которых только некоторые входят в сознание настолько сильно, что мы имеем о них точное и ясное представление, тогда как другие только проходят, не оставляя продолжительных следов. Первые можно сравнить с отчетливыми и ясными ощущениями, которые дает зрение в своем центре, макуле, а вторые — с неопределенными ощущениями, образующимися на периферии сетчатки. Поэтому весьма часто случается, что в известном психическом процессе, состоящем из последовательного ряда актов мозга, известное число промежуточных звеньев ускользают от нас. «Мне кажется, — говорит Бони, — весьма вероятным, что большая часть явлений, происходящих в нас подобным образом, происходит без нашего ведома и, что особенно важно, что эти ощущения, эти идеи, эти эмоции, на которые мы не обращаем никакого внимания, могут действовать возбуждающим образом на другие мозговые центры и являться, таким образом, неведомой точкой исхода для движений, идей, побуждений, сознание которых мы уже имеем» (Beaunis, 1886, р. 1351).

Убедительные высказывания перечисленных ученых заставляют признать, что мы заблуждаемся, считая себя свободными. Мы не подозреваем, что воспоминания о прошлом, которые кажутся нам забытыми навсегда, продолжают жить внутри нас, постоянно определяя нашу жизнь. Так, эмоции раннего детства вызывают неведомые сознанию взрывы ненависти, жажду мщения или укоры совести, зависть. Большая часть нашей психической жизни может оставаться подсознательной, но это не мешает ей господствовать над сознанием. Независимо друг от друга Павлов и Фрейд пришли к убеждению, что следы пережитого в известной мере становятся несмываемыми, что бессознательное не теряет своей энергии и прошлый опыт ребенка может порой оказать влияние на его поступки в зрелом возрасте. Французский психолог Т.-А. Рибо говорил, что причина фобий заключена в детском опыте, воспоминания о котором не сохранились (Ribot, 1896, р. 213). Не потому ли Гёте предостерегал: «Пусть никто не думает, что может преодолеть первые впечатления своей жизни».

Постсомнамбулическое внушение показало, что наше «Я» не является «хозяином в своем доме», а вынуждено довольствоваться жалкими сведениями о том, что происходит в его душевной жизни бессознательно, и что бессознательное оказывает влияние на сознание (Фрейд, 1989, с. 181). Этот факт был известен и до Иоганна Фридриха Гербарта (1776–1841), однако, начиная с Гербарта, мы встречаем понятия «психический конфликт», «бессознательное» и «подавление». Правда, эти термины употреблялись в несколько иной плоскости, чем в будущей фрейдовской психоаналитической концепции.

Психологи Нашсийской школы (Льебо, Бернгейм, Бони) проводили множество опытов с постсомнамбулическим внушением, однако онм даже не пытались углубиться в проблему содержания бессознательного. Ш. Рише, И. Тэн, Г. Тард и некоторые другие исследователи понимали, что бессознательное зачастую господствует над сознанием и что человек — существо не столь (свободное, как ему это кажется. Но и они не пытались выяснить, что же такое бессознательное на самом деле. И у Пьера Жане не возникала мысль о динамическом характере бессознательного, обусловливающем нашу сознательную жизнь. Фрейд первым увидел в бессознательном влечения, фанггазмы, воспоминания и показал их динамический характер.

Г. А. Рибо.

Постепенно формировалось понимание механизма внутреннего психологического конфликта, порождаемого бессознательными представлениями, вступающими в противоречие с сознательными. Этому помог гипносомнамбулизм, который как никакое другое состояние иллюстрирует, что борьба за порогом сознания приводит к невротическим расстройствам. Покажем это на психологических этюдах, используемых в Театре гипноза.

Загипнотизированной женщине было внушено, что, выйдя из своего состояния, она захочет поцеловать меня. Либо амнезии удалось смыть следы этого внушения, либо она его вытеснила по причине застенчивости. Так или иначе, из-за того что она не выполнила внушение, у нее разболелась голова. Стоило мне напомнить женщине, какое нестерпимое желание владеет ею, как она тут же исполнила его, и боль прошла. Следовательно, если внушение не выполняется, оно порождает внутри личности, за порогом сознания, борьбу.

Головная боль явилась как наказание, как чувство вины за неисполненное внушение. Следующий пример еще ярче высвечивает проблему. Молодому человеку внушено взять чужое ожерелье и спрятать в карман. Открыв глаза, он переминался с ноги на ногу, чувствуя себя не в своей тарелке. На вопрос: «Что с вами происходит?» — он ответил: «Переживаю какое-то странное чувство, словно совесть нечиста». После того как я ему рассказал о происшедшем, он понял причину своего беспокойства и волнение прекратилось.

Согласитесь, это прекрасная иллюстрация того, как вытесненный в бессознательную сферу конфликт может принимать форму комплекса, требующего разрешения.

Комплекс имеет место и в обычной жизни, он может возникать, например, в результате противопоставления желаний и социальных требований. Известно, что в поле нашего зрения есть участок, который мы совершенно не видим[130]. Также в нашем сознании может образоваться участок, который не осознается. Происходит это, например, из-за чувства вины, зависти или неприязни. Наша цензура, считая эти чувства недостойными, вытесняет их из доступной нам части сознания. Причем истинные причины вытеснения скрыты. Однако, несмотря на то что они остаются бессознательными, Действие этих чувств не прекращается. Таким образом, бессознательное психическое может играть определяющую роль в сознательных действиях каждого человека, в целом являясь частью нашей повседневной жизни, а не каким-то патологическим состоянием.

Вместе с тем нет смысла искать комплексы у каждого. Одни и те же обстоятельства не оставляют одинаковых переживаний даже у близнецов. Кто-то всю жизнь будет маяться, что не успел вернуть долг умершему, другой с удовлетворением убьет своего кредитора и не будет страдать от «комплекса вины», и не потому, что все осознал в психоаналитическом смысле, а потому, что нравственные чувства у него не развиты, проще говоря, совести нет. У таких субъектов не только нет комплексов, но и все их желания им хорошо ведомы, поэтому они спят и не видят тревожных сновидений.

Дата добавления: 2015-07-12