Подчинение как атрибут общества

Человек — существо общественное. Род, племя, община, нация — это сообщества, принадлежность к которым помогала выжить в борьбе с силами природы, а затем и в борьбе с конку­рирующими сообществами.

[49]

Только та община была сильной, где интересы каждого были подчинены единой воле. Общины, не обладающие подобной централизацией, или распадались, или погибали в борьбе с бо­лее сильными. Таким образом, у членов сообщества на генети­ческом уровне вырабатывался инстинкт подчинения.

«Человек — это животное, которое с момента, когда оно на­чинает жить среди других индивидуумов своего вида, нуждается в хозяине», — утверждал Кант.

Итак, каждый из нас, в принципе, готов подчиняться. И подсознательно ищет того, кто даст нам уверенность в безопас­ности — подобно вождю-племени или отцу семейства.

Для каждого из нас колыбелью подчинения является семья. Наша мать, а еще чаще — отец, добиваясь послушания, гото­вили нас к подчинению в жизни. Но на этом воспитание спо­собности к подчинению вовсе не заканчивается. Подчинение и семья идут рука об руку всю жизнь. Создав свою семью, мо­лодые узнают на собственном (нередко — печальном) опыте, что только умение уступать друг другу является залогом сохра­нения семьи. Об этом постоянно твердят им родители и все те, кто прожил много лет в браке. Не умеющим уступать (то есть в нужный момент подчиниться), как правило, грозит распад се­мьи. Человек, не умеющий в нужный момент подчиниться, не сделает карьеры, и т. д.

Таким образом, подчинение заложено в нас как на бессозна­тельном уровне, так и воспитано семьей, школой, производст­венными отношениями, в конечном счете — всем обществом. Иными словами, сама принадлежность к обществу невозмож­на без подчинения.

Приказ

Подчинение — это реакция на приказ, явный или скрытый. Мы привыкаем к приказам с детства, из них состоит значи­тельная часть того, что именуется воспитанием. Приказами пронизана и вся взрослая жизнь человека.

Приказ старше, чем язык, иначе его не понимали бы живот­ные. Дрессировка животных как раз в том и заключается, что­бы они, не зная языка, научились понимать, чего от них хочет человек. В коротких ясных приказах, которые в принципе ни­чем не отличаются от приказов, адресуемых людям, животным

[58]

объявляется воля дрессировщика. Они ее исполняют, соблю­дая также запреты как одну из форм приказа.

Поэтому корни приказа с полным основанием можно ис­кать в древности: по крайней мере ясно, что в каких-то формах он существует и вне человеческого общества.

Видимо, первая по времени реакция на воздействие при­каза — бегство. «Бежать!» — диктует одному животному другое, более сильное. Бегство лишь по видимости спонтанно; у опасности есть облик, и, не узнав его, животное никогда не ударится в бегство. Приказ «бежать!» силен и прям, как взгляд. С самого начала сущность бегства предполагает различие су­ществ, вступающих таким образом в отношения друг с другом. Одно из них объявляет, что намерено пожрать другое; отсюда смертельная серьезность бегства. Приказ приводит слабейшего в движение, и неважно, разворачивается затем преследование или нет. Дело лишь в мощи угрозы голосом, взглядом или внуша­ющим страх видом.

В первоначальной форме отношение приказа возникало между двумя животными разной породы, одно из которых уг­рожало другому. Большое различие в силе этих двоих, то, что одно, можно сказать, привыкло служить другому добычей, непоколебимость этого отношения, существовавшего как бы изначально, — все это придало явлению характер абсолют­ности и необратимости. Бегство — единственная и последняя инстанция, к которой можно апеллировать против смертного приговора. Рык льва, вышедшего на охоту, — действительно смертный приговор; это единственный звук его языка, понят­ный всем его жертвам, и, может быть, это понимание — единс­твенное общее, что у них есть. Древнейший приказ — тот, что был отдан гораздо раньше, чем на Земле появился человек, — это смертный приговор, побуждавший жертву к бегству. Умес­тно было бы задуматься над этим, когда речь пойдет о приказах среди людей.

Приказ нельзя обсуждать, ставить под сомнение. Он ясен и краток, потому что должен быть понят сразу. Промедление с реакцией на него уменьшает его силу. С каждым повторением, если приказ не исполняется сразу, он как бы теряет часть сво­ей силы и опадает, как спущенный воздушный шар. Действие, запускаемое приказом, связано с мигом, когда он отдан.

[51]

Оно может быть назначено на более поздний срок, но должно сле­довать однозначно.

Приказу подчиняются потому, что сопротивление безна­дежно: приказывает тот, кто все равно победит. Власть приказа не допускает сомнений; стоит лишь раз пробудиться сомне­нию, и власти придется вновь утверждаться в борьбе.

Кого терзают приказами сильнее всего, так это детей. Уди­вительно, как они вообще не ломаются под гнетом приказов и умудряются пережить рвение воспитателей. Потом они воспро­изводят то же самое иене меньшим упорством по отношению к собственным детям. Поражает длительность сохранения в пер­возданном виде приказов, полученных в раннем детстве: стоит только явиться следующему поколению жертв, и приказы уже тут как тут. И ни один нисколько не изменился, как будто они отданы час назад, а не двадцать, тридцать или более лет назад. Можно лишь констатировать детскую восприимчивость по от­ношению к приказам, верность им и упорство в их сохранении.

Когда говорят о тяге к новому, еще не достигнутому, за этим кроется не что иное, как стремление избавиться от когда-то воспринятого приказа.

Дата добавления: 2015-07-11