Хорошо пишет тот, кто хорошо думает

Анатолий Аграновский (1922 – 1984)

Что такое публицистика? Существует много определений, и каждое по-своему правильно. Главное для меня такое: публицистика призвана будить общественную мысль. И когда, садясь за стол, мы ищем новый поворот, новый сюжет, новые слова, все это делается для того, чтобы повести читателя путем мысли. Если же публицистика монотонна, если повторение сказанного выдается за постановку темы, то мысль общества не будится, а усыпляется. Произведения такого рода называют иногда бесполезными. Неправда. Бесполезное вредно. Бездумная публицистика наносит огромный вред развитию общественного сознания, вред, который мы еще не умеем оценивать.

Хорошо пишет не тот, кто хорошо пишет, а тот, кто хорошо думает.

Было время, публицист шел к своим героям за готовым. Он сам все знал наперед, ему требовалось всего лишь подтверждение. К людям шли за фактом, за цифрой. Лучшие шли за метким словом, за краской: взглянуть, какие руки у героя, увидеть его глаза и не пошло описать современника. Но очень редко шли за мыслью.

Нынешний очерк так уже не может. Ненаигранный интерес к мысли, или, беря привычную формулу, к духовному миру современника, ведет публицистику многих наших журналистов. С другой стороны, отходят на второй план всякого рода беллетристические завитки и украшения, призванные скрыть бессмыслие. И не случайно, к примеру, когда собкор "Известий" З.Александрова объясняет читателям, чем вызван выбор темы в очерке "Нехожеными тропами" и, главное, почему взят именно этот герой, она приводит такой слышанный в райкоме партии резон: "Поговорите с главным экономистом котельного завода, у него много интересных мыслей".

Характерна сама мотивировка. Полагаю, что два десятка лет назад так бы не сказали. А если бы сказали, журналист пропустил бы мимо ушей. А если б и не пропустил... Мы-то, профессионалы, знаем, что беседу с героем всегда можно построить так, чтобы он говорил лишь то, что нужно тебе. Это и брать в блокнот. А что не нужно, пропускать мимо ушей. В конце концов не давали же мы обязательства, что будем писать абсолютно все, - у нас есть право отбора.

Да, нас окружает бездна умных людей. Мы еще порой удивляемся встрече с интересным человеком, а пора уже удивляться, когда журналист таковых не находит. Это вранье, что где-то есть простые люди, которые-де ничего интересного не могут рассказать. Нет таких. А если находятся, то это значит только то, что мы были скучными собеседниками, не сумели как следует выслушать человека. Я помню совет отца, старого журналиста: "Идешь на первое интервью - не давай ему рта раскрыть. Первый раз говори сам. Во второй вечер можешь уже слушать. Вот тогда выйдет разговор".

Есть известная сказка о дураке, который на свадьбе плакал, а на похоронах смеялся. Мне иногда кажется, что он вовсе никакой не дурак, просто он боялся перегибов. И когда случается шараханье из одной крайности в другую, то долг публициста - убежденно, честно, а главное, своевременно сказать об этом. Примером такой публицистики может служить напечатанная в "Правде" статья первого секретаря Ленинградского обкома партии В.С.Толстикова. Она появилась, когда только-только возрождались министерства, но уже наметились центробежные силы. Заводы, между которыми завязались прямые связи, стали буквально растаскиваться по разным ведомствам. Об этом было сказано ясно, четко и в очень нужный момент. В статье не было слов типа "окидывая мысленным взором дали грядущего", но это была образцовая публицистика - к такой надо стремиться.

Пожалуй, всего трудней дается нам положительный очерк. Если он пишется честно, если для миллионов читателей, а не для одного дежурного редактора. Трудно приковать внимание читателя к материалу о наших достижениях, во всяком случае, сложнее, чем к фельетону или заметкам из зала суда. Мешают штампы, мешает стертость высоких слов, мешает исхоженность дорог. Попросту говоря, нынешнего читателя труднее стало удивить. Первый трактор в деревне больше поражал воображение людей, нежели первый спутник. Маленькая Свирь удивляла больше, чем Братская ГЭС. Между тем без положительного очерка газета жить не может, ведь у нас есть чем похвастаться, что показать.

В положительной публицистике тоже нужны резоны, нужны доказательства, проверка фактов, говоря профессиональным языком, нужно расследование подвига. Не хочу вникать в недавний спор о легендах и фактах. Но, по-моему, очевидно, что сегодня новых легенд сочинять не следует. Если есть возможность в мирное время все проверить, значит, это нужно сделать. А легенды нынче сочиняют ленивые и нелюбопытные люди, которым неинтересно, что было на самом деле, и лень это узнать.

Мне по душе работа Е.Кригера, который писал в "Известиях" о пожаре и взрывах на нефтеперегонном заводе. Подвиг он именно расследовал. Опросил десятки людей: кто где стоял, кто куда побежал, кто что сделал, кто что видел, - и это послужило не только точности, но красочности, убедительности. Это и сделало репортаж публицистикой.

Однажды меня послали на станцию, где произошло крушение поезда. Пьяный тракторист разворотил рельсы. Машинист, увидев это, героически спас пятьсот человек, а сам погиб. В редакции задание сформулировали так: вы должны написать такой очерк, чтобы во всех депо повесили портрет героя-машиниста.

Очерк этого типа в конце концов появился. Только не в "Известиях", а в другой газете. И автором его был не я. Суть очерка заключалась в следующем: машинист увидел развороченные пути, в эту минуту вся жизнь пронеслась перед его мысленным взором, и он не мог позволить, чтобы женщины, дети, едущие за его спиной, погибли, и он пошел на смерть, спасая других людей.

Как человек я тоже свято верил, что так оно все и было. Но как журналист обязан был "подвергать сомнению". На паровозе я проехал тот же перегон, засекая время секундомером. Мы ехали с той же скоростью, и от того момента, когда помощник крикнул "Коля, держи!" до момента аварии прошло всего несколько секунд. Я понял, какой работой были заполнены они, что делал машинист, какой рукой крутил реверс, какой давал контрпар, останавливая поезд. Я говорил с помощником машиниста, который случайно остался жив, и он мне сказал, что выпрыгнуть машинист все равно бы "не управился". И если бы я написал: "перед его мысленным взором..." - я обманул бы дантистов, домашних хозяек, колхозников, но тех путейцев, которые должны были в каждом депо повесить портрет машиниста, - нет, не обманул бы. Мне кажется, я понял в той поездке нечто гораздо более важное. У машиниста не было дилеммы - прыгать или не прыгать. (В Министерстве путей сообщения мне сказали, что за последнее время у нас не было ни одного случая, чтобы машинист выпрыгнул из паровоза, спасая свою жизнь, и погубил пассажиров.) Всей своей жизнью машинист был подготовлен к подвигу в высшем, толстовском понимании этого слова: человек делает то, что он должен делать, несмотря ни на что. Ему не надо было размышлять, взвешивать - он выполнял свой долг. И это правда. И правда оказалась сильней.

Думаю, что хорошая публицистика всегда лирична. Конечно, речь идет не о сантиментах, не о всхлипах. Автор как бы берет на себя смелость выступать со своими переживаниями, навеянными жизнью общества. Вот поэтому публицистика лирична, как лиричны работы Ольги Бергольц во время войны в блокированном Ленинграде, как лиричен Борис Горбатов в "Письмах товарищу".

Еще несколько лет назад шли споры о том, как писать: "я" или "мы". Редко кто отваживался на "я". Сейчас спора нет, сейчас все очеркисты пишут "я". Но уж коли так, то не пиши: "Я думаю, что Афины - город контрастов" или "Я был в Астрахани и лично убедился, что Волга впадает в Каспийское море". Если уж "я", так ты должен увидеть то, чего до тебя никто не увидел, найти факт, какого никто еще не нашел, высказать мысль новую и незатертую.

Цит. по: Аграновский А. Давайте думать //Журналист. 1967. №2. С. 15 – 17.

---

Дата добавления: 2015-07-11