Сиквел - With the sun. 10 страница

— У Драко собственное задание, МакНейр. И его не должны заподозрить. Ты должен достать то, что тебе поручено, сам. Или ты готов признать, что уже ни на что не годишься и уходишь на покой… на вечный покой?

— Нет, Мой Лорд! Я… я всё исполню.

— А как же иначе, МакНейр. И запомни: он должен быть у меня до дня летнего солнцестояния. Раньше — можно, если позже… что ж, ты не доживёшь.

— Я всё понял, мой Лорд.

…Гарри выдрался из сна, как рыба из сети, задыхаясь и в противной испарине. «А вот была и ещё одна возможность сравнить, с кем неприятнее контактировать». Гарри высветил перед собой циферблат: три часа ночи. Идти к Дамблдору как-то неудобно: должен же директор спать когда-нибудь. Гриффиндорец зевнул, выудил из тумбочки у кровати мантию-невидимку и отправился к Артуру.

Артур спал, и Гарри знал это. Поэтому-то он вскрыл дверь Алохоморой и скользнул под одеяло к Артуру так тихо, как только мог — чтобы не разбудить, не дай Мерлин. Больше ему ничего не снилось, кроме, разве что, неодобрительного молчания обеих сущностей — но это вполне можно было пережить, не просыпаясь.

Глава 8.

С тех пор, как Гарри узнал о том, что он волшебник, он любил Рождество. Он всегда проводил его в Хогвартсе, и с друзьями или без — оно было прекрасно хотя бы тем, что его никто не третировал, ему позволяли есть, сколько заблагорассудится, дарили ему настоящие подарки… и вообще. Однако это Рождество принесло Гарри и нотку грусти. Это ведь должно было быть его последним Рождеством в том месте, которое стало ему домом. А где он будет потом? Будущее после Хогвартса представлялось Гарри чёрной дырой. Конечно, он говорил, что хочет быть аврором и всё такое, но на самом деле воображение отключалось сразу, когда он пытался представить себе, что Вольдеморт мёртв наконец, и можно идти куда хочешь, делать что хочешь… больше ни уроков, ни Дурслей, ни мыслей о битве, которая предстоит в ближайшем будущем. А что дальше-то? Эти размышления всё чаще посещали Гарри, но он отгонял их от себя злой фразой: «Победи сначала Вольдеморта и сдай экзамены, умник!». Это, как правило, помогало. Но чем ближе было Рождество, тем всё равно грустней становилось.

На праздник в Хогвартсе остались все: Вольдеморт усилил свою активность до такой степени, что в стенах Хогвартса было на порядок безопасней, чем в любом другом месте: массовые убийства, несколько нападений в Лондоне и по всей стране с массовыми уничтожениями магглов и магглорожденных волшебников. Поэтому было решено устроить не просто скромный ужин, как это бывало, когда на Рождестве присутствовало с десяток студентов, а настоящий бал.

Замок был украшен венками, омелой, лентами и походил на старинную игрушку. Ёлка в Большом зале упиралась в потолок, увитая серебристыми гирляндами и увешанная волшебными украшениями. Гарри впитывал в себя атмосферу Рождества, широко раскрыв глаза и радуясь всему, как ребёнок. Был, правда, один человек, способный лишь своим видом сделать Гарри замкнутым на ближайший час — это был Драко Малфой. Всякий раз, как Гарри его видел — неважно, с Чижовым или одного — у него щемило сердце и его начинало глодать некое чувство вины. Впрочем, оно быстро проходило, стоило Гарри оказаться в надёжных объятиях Артура, который никогда ни о чём не допытывался.

Гермиона продолжала разбирать бумаги рода Поттеров и на редкие вопросы Гарри «Как, прогресс есть?» отвечала, что ещё не закончила разбор всех документов. Гарри понимающе кивал и шёл поиграть с Роном в шахматы или полетать с Артуром — не в качестве тренировки, а просто так.

Девушки занимались в основном нарядами. Везде были разложены куски самой разной материи, валялись нитки, и Гарри пару раз ухитрился сесть в гостиной на иголку. Хорошо ещё, что этого никто не видел. Взрывы девичьего смеха, перешёптывания, предвкушающий блеск глаз преследовали Гарри повсюду, и он задавался вопросом: относится это специально к нему или они так делают всё время. Ожидалось, что каждый юноша пригласит на бал девушку, которая ему нравится — в этом отношении правило было устаревшим, ибо Гарри не чувствовал желания никого приглашать, разве что Стела, но он отнюдь не девушка. А вот девушки Хогвартса — разумеется, только старшекурсницы, младших на бал не допускали вообще — активно старались отбить Гарри у Артура, равно как отбить Драко Малфоя у Святослава. Гарри густо краснел, получая за трапезами в Большом зале приглашения просто пачками, и выкидывал их, не читая. Артур только смеялся и утверждал, что рано или поздно какая-нибудь нетерпеливая поклонница подольёт ему адресного приворотного зелья. Услышав такое, Гарри начал пить и есть с опаской, и это очень веселило весь седьмой курс Гриффиндора. Рон даже предположил, что с годами Гарри станет таким же раздражительным и подозрительным, как Аластор Грюм, и будет пить исключительно из собственной фляжки. Одним словом, ещё не начавшись, Рождество принесло Гриффиндору множество положительных эмоций.

Бал начинался с того, что старшекурсники парами открывали его — устроителю аукнулся в памяти Турнир Трёх Волшебников, что ли? Во главе поставили Драко и Гермиону — дескать, два лучших ученика должны пройтись по залу под ручку, а там делайте, что хотите. Никто из них не был в восторге, хотя особенно это возмутило не их, а Рона: чтобы этот подлый хорёк прикасался к его девушке?! Да ни за что!! Да никогда!!! Гарри пробовал его утихомирить, и, как назло, поблизости случился Малфой, к которому Рон стоял спиной и не замечал. Зато Гарри всё видел и, живо представив, какой скандал может сейчас разразиться между этими двумя, зажмурился от досады: разнимать, ссориться с Драко... Малфой постоял с минуту, слушая гневные вопли Рона, затем развернулся на каблуках и ушёл куда-то по своим делам с совершенно непроницаемым лицом. Рон так ничего и не заметил, но Гарри был весьма озадачен. Игнорирование бесящегося Рона не вписывалось в поведение такого Малфоя, какого он знал все шесть с половиной лет учёбы. Хотя ещё с лета Малфой успел насовершать кучу всего, что Гарри не мог вписать в привычные рамки надменного сноба…

Самого Гарри поставили в пару с Парвати Патил, и он не возражал: они с Парвати были добрыми приятелями, и с ней вполне можно было иметь дело, если научиться игнорировать расспросы о своей личной жизни. Так что Гарри послушно прошёлся и смылся к Артуру, уже поджидавшему его с бокалом шампанского и задорной усмешкой на лице.

— Спасибо, — улыбнулся Гарри, принимая шампанское.

— Не за что. Отлично выглядишь, малыш, — в глазах Артура читалось нескрываемое восхищение.

Гарри покраснел: его белый вечерний костюм, белая же рубашка с кружевами на карманах и манжетах и ботинки из светлой кожи были подарком на Рождество от девушек Гриффиндора, как значилось на приложенной открытке. Брюнет подозревал, что точными размерами с ними поделилась Гермиона, но она не признавалась и в доказательство преподнесла отдельный подарок: роскошно оформленную «Историю самых значимых чистокровных семей магического мира», по толщине книжечка превосходила обхват талии самого Гарри раза в три, и он с трудом удержал её в руках. Поттеры там шли сразу после Малфоев, по алфавиту, и собственная история Гарри — в кратком, как говорилось в книге, пересказе — занимала не менее тысячи страниц. Рон подарил — это уж точно по наущению Гермионы — отличный мужской парфюм, получив взамен набор для шахмат из чистейшего малахита. Гермионе Гарри вручил кожаный браслет с деревянными вставками, очень стильный и с лёгким приворотным заклятием, заставлявшим девушку, если она выглядела хорошо, быть просто ослепительной, а если плохо (мало ли что в жизни произойдёт), то попросту очаровательной. Судя по взглядам Рона, браслет действовал. От Артура Гарри досталось зачарованное перо, писавшее любым цветом по желанию владельца и не допускавшее грамматических и фактических ошибок, и коробка сладостей. Сам же Гарри преподнёс Артуру миниатюрную репродукцию «Девятого вала» Айвазовского, выполненную на волшебной основе: вал двигался, накатывал с шумом, свистел ветер над морем. Артур сразу же повесил её над своей кроватью.

Многосущная вещь в своём виде серебряного медальона отлично подходила к костюму и была очень заметной, лежа между ключиц — её не закрывали ни рубашка, ни пиджак, так уж они были скроены. Гарри колебался, надевать ли её, но всё-таки решился. Во-первых, лучше не оставлять такую ценность без присмотра. Во-вторых, действительно подходит к костюму. В-третьих, колдография внутри медальона изображала Драко. Создана она была исключительно памятью Гарри, и на ней был Драко, которого в тот момент никто и не думал снимать: весь в чёрном, с застывшим лицом, на фоне блистающего озера, ночью. Не в слезах, нет, но сразу после. Глаза блестели, походя на жидкую ртуть, на лбу озадаченная морщинка: что же это я сделал только что, а? Иногда выражение лица Драко в медальоне смягчалось, и он несмело улыбался, словно боясь в ответ на улыбку получить пощёчину, и Гарри замирал перед раскрытым украшением в такие моменты, не дыша. Спрашивается, какое значение имеет эта причина? Если учесть ещё, что весь вечер Гарри планирует провести с Артуром, то эта причина, должна, скорее, апеллировать к тому, чтобы оставить Вещь в башне или хотя бы превратить её во что-нибудь другое. Однако Гарри отчего-то не сделал ни того, ни другого.

— А откуда у тебя этот медальон? Внутри что-то есть? — [«Ну да, его же всегда скрывала школьная форма, а когда мы спали вместе, я оставлял его под своей подушкой»].

— Нет, там ничего нет, — поспешно сказал Гарри. — Он у меня… от родителей. Мне его отдал Сириус, пока был ещё жив.

О судьбе крёстного Гарри Артур знал, и его огорчило, что он заставил Гарри вспомнить неприятные вещи.

— Я не знал, малыш. Прости, — Артур обнял Гарри, зарыв лицо в шелковистых волосах брюнета, которые так и не удалось уложить толком — торчали в разные стороны, как проклятые.

«Я уже спекулирую на воспоминаниях о смерти самых близких людей и вру напропалую. Проклятье. Может, мне действительно стоило когда-то отправиться в Слизерин?».

Больше тема медальона не поднималась. Гарри и Артур пили шампанское, слушали речь Дамблдора и кормили друг друга с рук блюдами с праздничного стола, обнимая губами пальцы другого всякий раз. Когда были объявлены танцы, все ожидали, что зазвучит какой-нибудь вальс, но близнецы Уизли, приглашённые директором в качестве ди-джеев, включили на бешеную громкость клубную мелодию, состоящую по большей части из одного ритма — а что ещё для танца надо? Гарри, выпивший к тому времени три бокала шампанского, принялся танцевать вместе с Артуром. Сам он не думал о том, как у него выходит, но Стел восхищался его грацией так бурно, что Гарри через пару часов решился выскочить на сцену и продолжить танцевать там. Его не остановило даже то, что с другого конца сцены почти одновременно с Гарри появился Драко Малфой. Они танцевали, изгибаясь, подчиняясь ритму, который зловредные близнецы всё время чередовали, вливаясь в мелодии, менявшиеся хаотично — быстрые, тягучие, нежные, резкие. Спустя десять минут произошло неизбежное: они подтанцевали друг к другу и начали танец вдвоём. Остальные присутствующие к тому времени давно бросили танцевать сами и подтянулись к сцене (которая, вообще-то, предназначалась только для того, чтобы с неё произнёс речь директор, но потом её никто не стал убирать), встретив соединение брюнета в белом и блондина в чёрном восхищёнными воплями.

Гарри уже не понимал толком — это он вертит Драко, как игрушкой, или Драко подчиняет все движения гриффиндорца своим, да и не всё ли было равно? Их руки соприкасались, тела заплетались, отступали и сближались, скользили в воздухе и обожающих взглядах зала, как масло по раскалённой сковороде, и главная музыка звучала не снаружи, а в них самих. Гарри давно уже не чувствовал такого подъёма, такой бури и нахлёста эмоций, похожего на горную реку, он просто самозабвенно отдавался этому экстазу, не думая, и танцевать с Драко было почти так же сумасшедше-сладко, как оргазм.

Соскользнув со сцены, Гарри попал в нежные объятия Артура.

— Гарри, ты был прекрасен! — и долгий, сильный, жгучий поцелуй.

— Ммм, Артур…

— Пойдём отсюда, — предложил Артур, кивая на зал; концентрация людей вокруг них нарастала с каждой секундой. — Не то тебя разорвут на сувениры обезумевшие поклонники и поклонницы.

— Я не хочу, чтобы меня разрывали, — полупьяно воспротивился Гарри и засмеялся. — Пойдём, Арти. Куда-нибудь, где… можно спокойно целоваться?

— Астрономическая башня? — предложил Стел.

— Самое то! — одобрил Гарри и вместе с Артуром пробился к выходу сквозь толпу.

До Астрономической башни было десять минут ходу, и Гарри с Артуром провели это время с пользой: первый слушал восхищённые комплименты и комментарии к танцу, второй их расточал — даже, казалось, нисколько не ревнуя к Малфою. Гарри это успокаивало — он не знал, что ответил бы Артуру, спроси тот, чувствует ли Гарри что-то к белокурому слизеринцу; может, накричал бы, или холодно процедил, что это его личное дело, или соврал, что ничего. Но Стел не затрагивал таких сомнительных тем, и Гарри было с ним уютно, как в разношенных под себя джинсах.

В Астрономической башне было холодно, но не слишком, и поцелуи довольно быстро устранили тот небольшой дискомфорт, что причиняла прохлада разгорячённым юношам. Они то и дело стонали, переходя от уже болевших губ к открытым шеям, и Артур уже начал расстёгивать пиджак и рубашку Гарри. Гриффиндорец не сопротивлялся, пытаясь, пока Артур занят, сорвать ещё парочку поцелуев.

— Stupefy! — Артура отбросило к стене, он ударился головой о каменную кладку, что-то хрустнуло, и он остался лежать на полу в луже натекавшей из области его затылка крови. — Petrificus Totalus!

Гарри потерял возможность двигаться. К нему подошёл взъерошенный Драко Малфой и вытянул из кармана Гарри его палочку, отбрасывая её далеко в угол.

— Finite Inkantatem! Relaxis!

Гарри ощутил, что действие Петрификуса прекратилось, зато накатилась слабость — такая, что невозможно было поднять руку. Гриффиндорец осел на пол, потому что ноги не держали. Да, слизеринец неплохо обучился нападению на уроках Защиты.

— Малфой, что ты делаешь?

— Ты спрашиваешь, что я делаю? — прорычал Драко, вздёргивая подбородок Гарри. — А что ты делаешь со мной?

Малфой впился губами в губы Гарри, и в этом не было ни грана нежности или заботы. Властно, болезненно, сильно. «Я попух», — мелькнула до абсурдности спокойная мысль.

* * *

Драко целеустремлённо пил весь вечер этого идиотского бала. Ему было хреново, и в честь этого он даже оделся целиком в чёрное. Всем вокруг, казалось, было хорошо: Святослав танцевал, болтал с другими бывшими дурмстранговцами, небрежно целовал Драко в висок и вновь уносился куда-то — то ли не понимал, что творится с Драко, то ли отлично понимал. В любом случае, это было правильно. Блейз Забини ворковал с Магнолией Дабор, которая, немало всех удивив, согласилась пойти с Блейзом на бал. Что ж, Блейз не зря убил целый семестр, добиваясь её. «А ты не боролся за Поттера. Ты просто отошёл в сторону, и ты не имеешь права обвинять его в трусости — сам таков», — мелькнуло в голове, и Драко заглушил такие размышления стаканом Огневиски, выпитым залпом. Танец с Поттером на сцене возбудил Драко до предела, мозг был заполнен любовью и ненавистью к одному и тому же человеку, и было странно, как Драко ещё не взорвался. Алкоголь растекался по крови, диктуя Драко действия. Вот зачем блондин пошёл за ушедшими из зала Поттером и Стелом? Что он хотел увидеть? Ясно было как божий день, что они пошли трахаться. Однако вид их, целующихся в укромной комнате Астрономической башне, о которой так часто он думал сам, что-то сдвинул в мозгах. И он наблюдал за этим, застыв на пороге, как истукан, до тех пор, пока Стел не проявил поползновений раздеть Гарри. И вот тогда эти двое наконец его заметили, о да.

Стел не должен был быть мёртв, но Драко мало волновало, если бы это и было так. Его интересовал только Гарри, его Гарри, и больше ничей. Такой красивый, такой хрупкий и невесомый в этом белом костюме — кто ему его подарил? или он купил его сам? — похожий на пушинку. Такую полупьяную пушинку с разъезжающимися от Релаксиса ногами и зацелованными другим ярко-красными губами.

— Ты мой, Гарри Поттер, — почти крикнул Драко Гарри в лицо. — Ты можешь трахаться с кем угодно, но ты мой, ты меня понял?!

Подкрепляя свои слова, Драко поцеловал Гарри снова — жёстко, даже жестоко, требовательно и совершенно не беспокоясь об отсутствии ответной реакции.

Оторвавшись от этих губ, таких сладких, манящих, желанных, он сорвал с Гарри всю одежду. Под Релаксисом невозможно сопротивляться, особенно когда тебя держат так сильно, что на нежной смуглой коже остаются синяки.

— Малфой… не надо… — выдохнул Гарри.

— Мы договорились называть друг друга по имени, Гарри, — оскалился Драко и снова поцеловал Гарри, прижимая к себе горячее хрупкое тело, пахнущее незнакомым Драко парфюмом и слегка — потом.

Когда он оторвался от гриффиндорца, из его искусанной Драко губы текла кровь тонкой быстрой струйкой. Это зрелище заставило Драко застонать и слизать кровь Гарри с точёного подбородка — солоноватая и горьковатая, как полынная настойка на соли, в которой растворяют для хранения зелье невидимости, горячая, она кружила голову лучше любого Огневиски, пьянила и заставляла Драко хотеть Гарри ещё сильней. Сейчас. Немедленно. Теперь же. Сделать своим. Утвердить свои права на это гриффиндорское совершенство.

Драко отпустил тяжело ударившегося о каменный пол Гарри и стянул брюки и бельё. У него стояло так, что можно было колоть орехи… но Драко планировал заняться кое-чем другим.

Он встал на колени и закинул ноги слабо сопротивляющегося Гарри себе на плечи. Притянул к себе брюнета и снова поцеловал. Пожалуй, больше всего это походило на укус. Он спускался губами и зубами по телу Гарри, оставляя красные следы и кровоточащие ранки, но окончательно заставил его потерять контроль над собой шёпот Гарри[Кричать и просто говорить громко под Релаксисом невозможно, заклинание не даёт голосовым связкам напрячься в нужной степени. (прим. авт.)

]:

— Драко… не надо, пусти меня, Драко, ты сошёл с ума…

Горячее дыхание Гарри при этом шёпоте коснулось его плеча, и от этого по всему телу Драко словно растёкся жидкий огонь. Малфой резко вошёл в Гарри, сразу весь. Гарри сдавленно застонал, по виску прокатилась небольшая слезинка. Драко слизал её и начал двигаться.

Быстрее. Сильнее. Безумное наслаждение захлёстывало его целиком. Грубее. Быстрее. Какой он тесный, какой горячий, невероятно тесный, словно это для него первый раз…

Ну.. ну же.. да!..

Малфой излился в гриффиндорца с гортанным вскриком:

— Гарри!.. — и выпустил из рук бессильное тело. Релаксис действует до часа… зависит от личной силы того, кто его накладывал.

Гарри кое-как свернулся клубочком на холодном полу, и слёзы текли и текли из потемневших от боли изумрудных глаз, перемежаемые прерывистыми редкими вдохами. А что, если это и вправду был его первый раз? Вдруг они со Стелом до… этого… ещё не дошли?

«Я изнасиловал его. Я только что изнасиловал человека, за один волос с головы которого я готов перегрызть глотку любому». До Драко медленно доходило, что именно он сделал. Он застыл на минуту, слушая эти прерывистые вздохи, затем осторожно протянул руку, чтобы стереть с лица Гарри эти слёзы, блестящие, как бриллианты, но тотчас же отдёрнул её. «Я не имею больше права касаться его. Я и так натворил достаточно, чтобы всю жизнь просить прощения и никогда его не получить». Драко осторожно укрыл Гарри его же белым пиджаком, натянул кое-как свою одежду и сбежал из Астрономической башни, чтобы не видеть больше этих слёз, крови, текущей из губ и разорванного ануса Гарри. Но сбежать от осознания того, что он сделал, было невозможно. Драко вернулся в свою спальню, достал из тайника три бутылки Огневиски и выпил залпом все подряд, давясь и кашляя. У него мелькнула слабая надежда, что доза алкоголя в крови достигнет летальной отметки, и он умрёт от этого, но он понимал даже сквозь пьяный угар, что так легко он не отделается.

Утром его разбудило то, что кто-то тряс его за плечи. Драко с трудом открыл глаза и увидел лицо крёстного с поистине страшным выражением. Никогда ещё Северус Снейп не был в таком бешенстве. На Драко обрушилась пощёчина, немедленно — вторая.

— Негодяй! Подонок! Ты соображаешь, что ты наделал? — Северус не кричал, но почти шипел.

На Драко нахлынули воспоминания о вчерашней ночи, и он заплакал. Головная боль от похмелья не имела к этим слезам никакого отношения. Он просто не мог не плакать. Он просто не представлял, что ему теперь делать, когда он самолично надругался над тем единственным, что составляло смысл его жизни. Он даже не почувствовал, как Северус прекратил бить его по лицу и опустился рядом на пол, притягивая к себе и утешая.

— Успокойся, Драко, ну же. Успокойся. Хватит.

— Не хватит! — Драко вывернулся из объятий крёстного. В голове взорвалась похмельная боль, сильная, как никогда раньше, но он принимал её с некой радостью — он заслужил её и миллионы такой же, и этого, пожалуй, было бы мало. — Никогда не хватит, Северус, никогда! Как я мог… как я только мог…

Истерика не дала Драко говорить что-то ещё. Он кричал, бил кулаками о ковёр, ухитряясь разбивать руки в кровь о пушистый ворс, лил слёзы, словно прорвавшие плотину где-то внутри. «Я подонок. Я мразь. Я самая последняя дрянь на этом свете. Я ублюдок. Меня нужно убивать Круциатусом, долго и старательно».

— Хватит, — теперь голос Северуса был не успокаивающим, а ледяным. — Прекрати истерику, выпей антипохмельное зелье и приведи себя в порядок. Никто не должен видеть тебя таким. Сегодня ты должен быть среди однокурсников, как обычно, и чтобы никто не сумел ни о чём догадаться по твоему лицу, ты меня понял? Сегодня мы будем у Тёмного Лорда, чтобы отчитаться в твоём задании, и директор должен ещё рассказать тебе то, что ты будешь говорить Лорду.

Драко молча кивнул и поплёлся в ванную. Если так нужно, он будет подчиняться. Если обман Вольдеморта принесёт Гарри хоть каплю пользы, он будет обманывать. Если борьба на светлой стороне искупит хоть одну миллиардную его вины, он будет самым ярым светлым волшебником, какого только можно представить. И продолжать жить после того, что было этой ночью — это тоже часть наказания. Всего лишь малая часть. Это существование будет адом, и он заслужил куда большего, чем этот ад. В конце концов, его он создал сам.

— Северус… как он? — Драко застёгивал мантию под горло.

— А ты как думаешь? — жёстко хмыкнул крёстный. Драко вздрогнул от боли, и Северус добавил:

— Он жив, но у него воспаление лёгких — он всю ночь пролежал на каменном полу. И он сильно порван. Разумеется, в психологическом состоянии просто никакой. Непривычно молчалив, в панике шарахается от любых прикосновений — два раза из-за этого с кровати падал. И то и дело плачет, когда пытаешься с ним заговорить, даже если речь о квиддиче или шоколадных лягушках. Весь в кровоподтёках и ранах со следами зубов, словно ты хотел его съесть живьём.

Каждое слово крёстного заставляло Драко задыхаться от боли и раскаяния. Но он ничего не мог сделать… он и так сделал очень много лишнего.

— Стел получил пролом в черепе, но выживет при надлежащем уходе. По сравнению с Поттером он отделался очень легко.

Драко склонил голову, закусывая губу. По отношению к Стелу он не чувствовал ни малейшей вины, но болезнь этого типа наверняка дополнительно причиняет боль Гарри.

— Кстати, он ничего не говорит о том, кто это сделал. Стел ничего не видел, ты напал со спины, видел только Поттер. И на все вопросы он молчит. А когда наш дорогой директор попытался прочесть его мысли, как он это делает всегда, когда нуждается в какой-либо информации, Поттер выкинул непрошеного гостя из своей головы с такой скоростью и силой, что только свист раздался, — Северус позволил себе ухмыльнуться. — Понятия не имею, почему он тебя защищает.

— Я тоже, — деревянным голосом отозвался Драко.

— Имей в виду, тебя всерьёз подозревают. Но ты не одинок в любви к Поттеру, у него много поклонников, каждый из которых теоретически мог напасть. Все были так пьяны на этом идиотском балу, что никто не может с уверенностью сказать, кто и когда отсутствовал в помещении, а кто нет.

* * *

Гарри лежал, уставившись в потолок. Белый однотонный потолок лазарета. Он уже изучил этот потолок лучше, чем кто-либо другой, проведя за все годы в лазарете больше времени, чем все его однокурсники, вместе взятые. Как ни странно, вид этого знакомого до мелочей в виде розоватого пятнышка в углу у окна и дохлого комара примерно над животом Гарри потолка навевал мысль, что есть в этой жизни что-то правильное. Или неправильное, но хотя бы стабильное и постоянное.

Появилась мадам Помфри и принялась, причитая, вливать в Гарри очередное зелье:

— Пей, Гарри, пей, милый. Мерлин, что за зверь это с тобой сделал!

Она искоса взглянула на Гарри, ожидая, что он сейчас назовёт имя упомянутого зверя, но Гарри промолчал и смежил веки, будто засыпая.

— Отдыхай, детка. Отдыхай, сколько хочешь, — со вздохом разочарования сдалась мадам Помфри, подхватила пустой стакан из-под зелья и удалилась.

Конечно, он будет отдыхать. Чем ему ещё здесь заниматься? Если, конечно, можно назвать отдыхом постоянное прокручивание в голове того, что случилось вчера, до мельчайших деталей. Несмотря на шампанское, Гарри запомнил всё, вплоть до того момента, как его и Артура нашла профессор Синистра, решившая проверить порядок в своей башне — не оставили ли там студенты, сбегавшие туда целоваться, какого-нибудь мусора. Да, найти на полу такое она не ожидала точно.

Кто виноват в том, что произошло? Частью, конечно, Драко. Изнасилование, между прочим, уголовно наказуемо. Но Гарри тоже виноват… если вдуматься. Он знал, что Драко любит его — так зачем было провоцировать танцем? И то, что Гарри его оттолкнул, а потом сблизился с Артуром тоже выглядело, скажем так, нехорошо. Гарри виноват больше. Хотя бы ещё и тем, что никак не отреагировал, когда в Артура прилетел Ступефай. Лучший по Защите! Да даже Невилл соображал бы быстрее! Хотя Невилл вряд ли попал бы в такую ситуацию, что правда, то правда. Драко явно был очень пьян, сам же Гарри выпил три бокала шампанского — разве это достаточно для того, чтобы реакция не просто замедлилась, а исчезла, как класс?

Гарри лежал, и мысли текли, как кисель. Было как-то… обидно, что его первый раз был именно таким; с Артуром они так и не зашли дальше «взаимопомощи». Он чувствовал себя грязным, осквернённым оттого, что его брали силой. Мерлин, он бы не сумел отказать Драко, если бы тот тогда не отступился, после того кретинского разговора в Выручай-комнате! Чувство иррациональной вины накрыло Гарри с головой. Драко изнасиловал его тело, а он сам — душу Драко. И меньшее, что он мог сделать для обезумевшего слизеринца — это не выдать. Оказывается, он не делал успехов в Окклюменции только, видимо, потому, что достаточного стимула не было. Гарри усмехнулся этой мысли и быстро вернул губы в прежнее положение — было больно двигать ими, так как вчера Драко прокусил ему губу. Дамблдор дождался, пока Снейп уйдёт, и тихо спросил у Гарри: «Ты так любишь его?». «Не понимаю, о чём вы», — пробормотал Гарри в ответ, продолжая держать мощную защиту на своём разуме. «Выздоравливай, Гарри. Твои друзья навестят тебя, когда разрешит Поппи», — и директор ушёл.

Мадам Помфри ещё никого не пускала к Гарри — директор составил собой единственное исключение из-за того, что он — директор, а Снейп принимал участие в лечение Гарри, поя его всякой гадостью — так что у Гарри было полно возможностей подумать о словах директора. Любит? Он, Гарри Поттер, любит Драко Малфоя? Директор так решил, потому что Гарри не дал выяснить в своих мозгах, кто это был. Но разве это обозначает любовь? Как можно любить того, кто… изнасиловал тебя?

Гарри думал над этим долго, вспоминая светлые нежные волосы, серебристые сияющие глаза, мутные вчера от алкоголя и гнева, сильные тонкие руки, аристократично бледную кожу, голос, способный быть не только тянущим с издёвкой оскорбления, но и нежным, как бархат, как самый лучший пух, тонкое чувство юмора, острый быстрый ум и всю ту безграничную любовь, которая пронизывала каждое слово и движение Драко. Даже вчера ночью.

Дата добавления: 2015-12-07