|
Читайте также: |
В общем, я решила креститься, но только, как-нибудь минуя именно ту церковь и того батюшку, которые были так милы моему сердцу. Там нужно было заниматься Православием, и все крещеные русские евреи страдали повышенной экзальтацией. Они полностью ощущали себя теми - первыми христианами, которых вот сейчас схватят и выпустят на манеж с дикими зверями, или начнут колесовать. А их вместо этого всего лишь отлучали от повышенной пайки - делов-то! Кроме того, многие из них произносили с надрывом:
«Я, как христианин!...» - а это звучит, таким уж кундеровским кичем - ну, невозможно себе представить, Иисуса, который так говорит. А зато легко себе представить Великого Инквизитора - он завинчивает испанский сапожок и повторяет: «Я как христианин, обязан...».
Поэтому я пошла в Русскую зарубежную церковь, где меня никто не знал. По блату. Блат был Жорка-Конокрад - молодой расстрига (тоже наследство Кузьминского), выгнанный из семинарии за соблазнение казенных сирот. Это был мой крестный отец. Он сильно прилепился к Русской Зарубежной и устроил мне там по дружбе - чтоб можно было не заниматься. Крестную мать я выбрала по красоте - высокую украинскую девушку Олю, лицом она была вылитая старинная икона. При этом она была некрещеная и дико агрессивная - пошла однажды со мной в мою церковь на исповедь и потом долго возмущалась, что батюшка не велел ей жить с чужим мужем - утверждая, что это грех.
- Наглость, какая! Сам бы попробовал жить один как перст в этой подлой Америке!
Батюшка был очень старый дедушка - отец Дмитрий. Он выдал мне длинную белую рубаху и велел лечь в ванну - настоящую, большую старую ванну, которая стояла в крестильной комнате. Прямо в рубахе. Потом он окунул меня туда с головой - на секунду. И читал всякие молитвы. Еще водил моих крестных родителей вокруг ванны кругами. Там в этой Русской зарубежной все было очень капитально и вообще как положено. Но зато бабки отличались такой злобностью, что однажды мне даже пришлось сказать одной из них строгим голосом, что я, собственно говоря, пришла в гости вовсе не к ней. Все равно я иногда туда заходила - только там была наша главная питерская Бедная девушка - Ксения Блаженная. В Московскую церковь я тоже приходила - на Рождество - там был огромный зал и пел настоящий хор, и все-все наши разбойники, блудницы и мытари собирались в этот день - торжественные и нарядные. Работницы топлессов надевали белые платочки, а бандюги - черные рубашечки. И все мирились - ну кто-кого недострелял. Но стоять там среди этих Бедных девушек было так хорошо. Вообще - в любой церкви хорошо.
Но я стала ходить в ту, что давно мне приглянулась, в Автокефальную. Там снаружи не было никакого здания - просто дверь с крестом, а внутри - крошечная церковь. И хор - человек пять - шесть. Регентша была ливанская христианка. Я приходила каждую субботу и стояла всю вечерню. Стояла и молилась. Я знаю только одну молитву «Отче наш», читаю ее всю жизнь, каждый вечер и даже сочинила о ней сказку «Курица». У меня везде - курица. (Ну там, где не яблоко или Пушкин). Но в этот раз я молилась не «Отче нашем», а просто строчкой из Галича, потому что у меня была особая просьба, и эта строчка как нельзя лучше отражала суть дела:
Все я, Боже, получил сполна
Где, в которой расписаться ведомости?
Об одном прошу, спаси тот ненависти.
Мне не причитается она.
Ничего такого «сполна» я, слава Богу, не получала, но для рифмы и красоты молилась именно так. Я старательно молилась целых полгода, и постепенно меня стало потихоньку отпускать. Не чувство одиночества, оно не ушло - я не вписалась в их церковно-общинную жизнь с чаями и пирогами - очень светлую, но совсем для меня чужую. Так и осталась в «Самоваре». Но злобное отчаянье стало отступать. Ничего не изменилось - вокруг меня, но что-то стало меняться внутри. Прачешная сработала.
Во-первых, ты стоишь там и думаешь - под это пение и глядя на все эти иконы. Там в той церкви была фреска - высоко под потолком - я все пыталась ее разглядеть, и сослепу, мне казалось, что там изображен какой-то трамвай - вот такие два красных вагончика, и в них люди. Почему? В Нью-Йорке трамвая нет, а есть в Бостоне. Самый что ни на есть настоящий красный - НАШ РУССКИЙ ТРАМВАЙ (не хуже березки). Из Бостона как раз приезжал каждую субботу наш батюшка - отец Михаил. Там в церкви работала его мама - Валентина Петровна. Я стояла и думала, что Бог - каждую субботу приезжает из Бостона на трамвае с мамашей и сотоварищи. И потом объезжает всю землю на трамвае. И тут я подумала, что ему видно очень трудно и за всем не уследить - на трамвае далеко не уедешь. Да и на раздаче тяжело стоять, если руки проткнуты гвоздями. Ему нужно много, много, много помощников.
И, наверное, мои мелкие бесы - это вовсе ангелы, ну такие ангелы - дворняжки, и они кусают за ноги, они давно уже пытаются заставить меня перестать стоять в очереди и ныть, что мне горбушку недодали, а начать самой как-то приводить жизнь в порядок. Сначала внутри себя, потом понемножку вокруг, ну сколько смогу. В общем, то если бы каждый так поступил - наверное, стало бы Царство Божье на земле. Но каждому - некогда, а мне это явно подходило, просто раньше как-то не догадалась.
Потом служба кончилась, я подошла и разглядела эту фреску - конешно, никакой не трамвай - просто домики такие специальные - с обратной перспективой.
Пострадать за свое крещение, мне так и не пришлось, хотя как только наступило лето - всем стало очевидно, что я хожу с крестом - в то лето носили индийские платья с огромными декольте, и как бы низко он не висел (нельзя же совсем на пупе носить, как покойный председатель Тихон Петрович - вот он и допрыгался!), все равно был виден и желающие схватиться за него лапой, с каким-нибудь упреком, не переводились. Но я тут же бойко отвечала, что мать моей матери - армянка - христианка и по еврейским законам - я никакая не еврейка. Это - чистая правда, но зато по армянским законам - я никакая не армянка - так как у них все считается по отцу. Но никаких армян вокруг не было, а были, как обычно только евреи и русские. Евреи были крещеные и некрещеные, а русские, как обычно, делились на антисемитов и юдофилов - и никого в середине - так что им всем было, что сказать по моему поводу. Но я, обозначив себя, как жертву религиозного парадокса, от всех этих бесед отбоярилась.
А между тем, у меня собственное мнение по этому вопросу - но я не люблю спорить с людьми на всякие серьезные темы. Я не люблю латинизмов, да и владею ими плохо - и в результате, меня может кто угодно переспорить - а хули ж не переспорить - когда сыпешь непонятными словами. Поэтому я не люблю споры и даже вообще простые разговоры недолюбливаю, а предпочитаю, чтобы беседа со мной носила характер моего монолога.
Для этого нужно читать проповеди или, на худой конец, писать философские трактаты.
Насчет евреев и России мне как раз пришлось записать все свои мысли на бумажку - записала я их прошлым летом в Захар Михалычевой квартире, потому что он все время уходил и оставлял меня одну. И было много времени, для приведения в порядок разных разрозненных мыслей, которые давно уж брезжили тут и там.
Я уже писала, что, по моему мнению, слово «выкрест» - в современном мире являет собою не еврея, нацепившего на себя крест, а любого россиянина отцепившего от себя Русскую идею. А Русская идея для меня на сегодняшний день полностью совпадает с той, которую когда-то принято было называть Еврейской. Все это звучит сложно и запутанно, но для этого я навела порядок, и вышел трактат, а название - не мое! Его придумал Володя Мандельсман - тот самый человек, который всем запомнился на похоронах Иосифа Бродского - лохматый красавец, похожий на статую Зевса, он заламывал шапку и горестно восклицал:
Умер! Не успел мне справку, что я гений подписать! Кто теперь поверит без его подписи!
Если вам никогда не приходилось делать себе в Америке грин-карту по гениальности - то вы конешно, не поймете всю глубину Володиной утраты, но вот там у нас в Джерси-Сити, в доме где живут художники со всего мира - и почти все они проходили эту сложнейшею процедуру, собирания бумажек (оказывается доказать, что ты - гений, все же труднее, чем доказать, что ты - еврей), никто бы Володиному поведению не удивился. В результате, все как-то утряслось - справка, оказывается, уже была готова, она просто затерялась в гардеробе «Русского Самовара».
Во всяком случае, я Володе выдаю личную справку, что он гений - от имени Джульетты (и Духов!) - потому, что он придумал чудное название для моего философского трактата: «Евреи и Россия. Двести - вместе!»
ЕВРЕИ И РОССИЯ. ДВЕСТИ - ВМЕСТЕ!
Мы не сеем
Мы не пашем
Мы валяем дурака-
С колокольни
Хуем машем,
Разгоняем облака!
Частушка.
ЕВРЕИ - это программа, внутри программы ЧЕЛОВЕК, рассчитанная на энное колличество лет. Цель ее - дальнейшее созидание человека, отрывания его от животного в сторону БОГА. Евреи - БЫЛИ ЗАДУМАНЫ как носители совести, высокой духовности и особой способности к сопереживанию. Вышеперечисленные качества усиливаются через боль и страдания. Не испытавший боли вряд ли сможет ей до конца сопереживать.
Отсюда - БОГОИЗБРАННЫЙ народ, отсюда - ЗАВЕТ, т.е. договор о сотрудничестве, договор о ЛЮБВИ как о высшей точке человеческого бытия, договор, который окончательно перестал выполняться одной из сторон в прошедшем веке.
Всякая программа имеет конец. Иудаизм утверждает, что в конце ВСЕГО, последними на земле останутся евреи, и поразительным образом, христианство - с этим соглашается. Это кажется странным, но если принять мою теорию - все становится на свои места - может уйти племя, раствориться этнос, но программа «ЕВРЕИ» - останется до конца программы «ЧЕЛОВЕК».
Этнос, к которому я имею счастье принадлежать, долгие века и годы являлся основным носителем этой программы, но на сегодняшний день он устал. Он ветшает, и я чувствую, как старая кровь тянет к земле - прочь от неба, к телу - прочь от духа. Слишком долго евреи тащили возок. ОСЛИК УСТАЛ.
ВОЗНИЦА понимает это и вот уже несколько веков ищет место, куда можно «влить» - «слить», евреев.
Он пробовал в Испании, там ПОЧТИ вышло, но - не вышло, а вышло только ФЛАМЕНКО - самая сильная музыка боли и любви, которая есть на земле. И эта смесь еврейской, цыганской и мавританской боли, теперь называется испанской душой.
Пробовал с немцами, с поляками, все это брожение по Европе, короткое, (мы не осознаем, насколько короткое - насколько ничтожный промежуток времени - вся НАША эра). Все это были «ПРИМЕРКИ», куда бы, в кого бы нас поместить.
Двести лет назад с Польшей попали сюда. Польшу сдали Екатерине с евреями. Нащупывание очередного места.
История тут была ПОДХОДЯЩАЯ.
Ненависть и сквозь нее - любовь. Рабство, пригнувшее чувство
собственного достоинства, но пригнувшее и гордыню. Трусость, но если храбрость - то отчаянная. Покорность, но если желание воли - то смертельное, неостановимое.
Зависть, повсеместно разъедающая народ, как болезнь, и жалость, необдуманная и нерациональная, но, повсеместно врачующая.
Пьянство и лень. Необязательность и долготерпение.
Неумение совершать завершенные действия - следствие не столько лени,
сколько самого определяющего качества данной местности - мечтательства.
Мечтательство российское сильнее и зависти и жалости. От него и лень, для него и пьянство...
МЕЧТАТЕЛЬСТВО - суть пребывание не вполне на земле этой грешной.
Это - уже в сторону неба. Это - подходило.
И вот двести лет назад приблизились к друг другу: РОССИЯ и ЕВРЕИ.
Для реализации задуманной идеи, евреи должны были приблизиться к России
ФИЗИЧЕСКИ, чтобы влить себя, свою силу, свою выживаемость, свое первобытное чувство роду-племени, не снизу - от люмпена, не сверху - из отдела кадров, а изнутри - из женского лона, из веками проверенного еврейского-цыганского правила: если ты лег с НАШЕЙ женщиной, дитя - НАШЕ.
Россия практиковала это правило и прежде, хоть никогда прежде не декларировала. Так входили в нее и навеки оставляли в ней себя - и половцы, и татары.
В 20-м веке наступил черед евреев - Бог нашел, наконец, место, куда их можно влить и начал эту тяжелую и кровавую операцию.
Сначала - Революция. Она уничтожила сословный и религиозный запрет.
Она уничтожила значительную часть населения России.
Голод на Украине - при этом некоторое количество евреев уцелело, потому
что до всеобщего голодного мора ушло из местечек в города, ушло в центр России - вслед за СВОЕЙ революцией.
Конешно, ушли те, кто посильнее, кого решено было оставить «на развод».
Ушедшие в центральную Россию с Украины, из Белоруссии, Литвы, Молдавии,
многие из них спаслись от дальнейшей своей «еврейской» судьбы. По большому счету - ТОЛЬКО они и спаслись.
Это случилось в середине прошлого века. Евреям пришел конец. Они больше не годились ЕМУ - для любви. Нищие хасиды погрязли в фарисействе, богатые лавошники - в золоте, ученые ассимилянты в науках и искусствах, но никто из них больше не думал о любви. Любовь ушла вместе с болью. И тогда ОН сдал их. Убрал.
80% европейского еврейства убрал смертию. Сожженными младенцами. Мне кажется кощунством обвинять в этом немцев. Молодые немцы - посажены на «гилти трип» - это несправедливо.
И у России, и у евреев всегда были сложно-родственные отношения с Германией. Для меня Германия началась не с Гитлера и фашистов, а с дедушкиной фразы:
Русский моряк всегда знал - в Гамбурге - уже дома.
И всю жизнь - уже ПОСЛЕ ВСЕГО, он все хотел хоть на часок очутиться
ДОМА - в Гамбурге.
Не с Гитлера началась для меня Германия, и не Гитлером кончились евреи.
Все, что происходило в прошедшем веке и с Россией и с евреями носит
характер такого апокалипсического кошмара, что трудно приписать это людской воле. Легче представить себе, что все это было задумано и организовано свыше и для некоей высшей идеи. Ради которой Достоевский не согласен пролить слезу ребенка и я - НЕ СОГЛАСНА!
Я лишь только осмеливаюсь утверждать, что нашего с Федор Михалычем согласия как обычно - не спрашивали.
Там разбирались - СВОИ.
Хоть по нашему неразумному разумению - после Иисуса, Бог не может быть
- ТАКОЙ, но вся история человечества учит нас, что Он часто бывает ТАКОЙ.
Стало быть, убрал смертию - почти всех.
А там, в Америке - убрал сытостью и покоем. Там длиннополые хасиды -
они теперь герои кинокомедий, и цветущий, переливающийся Аппер Ист-сайд, молодое поколение которого, из всех богов более всего тяготеет к Микки-Маусу, но все еще помнит, что надо возбуждаться и прихлопывать при звуках не «Янки Дудль», но «Хавы Нагила». За всех младенцев немецкому правительству по-деловому выставили счет, и все пронумерованные запястья подлежат не ПРОЩЕНИЮ, но ОПЛАТЕ. Как в «Русской правде»...надцатого века:
«Кто убьет смерда, платит пять гривен...»
Все это может быть правильно и разумно - но это больше не ЕВРЕИ.
Это - ряженые. И даже на оперу не тянет - оперетта.
Есть еще одно место с евреями.
Сразу после «уборки», главы европейских государств стали думать, куда
бы деть остатки евреев, порядком всем надоевших, за время своего блуждания по Европе, с нытьем о любви и совести. Подумали и придумали карточный домик в пустыне. В надежде, что арабы добьют всех, кого Гитлер не добил. Конешно, евреи поехали туда, им ведь дали понять, что спасшихся, назад НЕ ПУСТЯТ. Все места заняты. Коренным населением.
Поехали. И арабы - добили бы. Если б не Америка - она стала платить за карточный домик. ИЗ СВОИХ СООБРАЖЕНИЙ. Финансово - политических, как положено Америке. Никоим образом не сентиментальных.
Во всех случаях, Европа вздохнула спокойно, решив, что евреи частично сброшены в Америку и частично в Израиль, а она - Европа, (о чем и мечтал Гитлер) - ЮДЕНФРАЙ.
Святой Никола, я знаю, там у тебя, в раю хранится Гитлер - не усатый, а тот маленький, у мамы на руках - ты, как только он подрастет и начнет понимать по-русски, передай ему от меня вот что:
ХУЙ ТЕБЕ, А НЕ ЮДЕНФРАЙ!
Это не только от меня, а от всех евреев, которые живут сейчас в
Германии и говорят по-русски.
Потому что на самом деле вышло вот что:
ЕВРЕИ, ОКАЗЫВАЕТСЯ, ОСТАЛИСЬ.
Там, в России. Прикрытые Россией. Спрятанные от Гитлера.
Дети местечек - наши бабушки и дедушки.
Бабушки - кто в блокаде, кто в эвакуации - распускали над своими носатыми птенцами посиневшие куриные крылья.
Дедушки - почти все воевали. Но это тоже был шанс на жизнь.
Мои, оба вытянули счастливый билет.
Дедушке столяру еще в финскую влетела в голову такая пуля, что сначала его год держали в госпитале, а потом отправили на военный завод, на фронт больше было нельзя - он стал глухим на одно ухо. Тот дед был - ПЕХОТА. Пехота - это часть населения, которая всегда по фигу всем остальным. Шанс ее - невелик. И повыбивало русскую пехоту в ту войну, наверное, так же, как европейских евреев - на 80%.
А второй - военкор, которые «с лейкой и с блокнотом, а то и с
пулеметом первыми врывались в города» - он воевал до конца и по большей
части -
с пулеметом. Этот дед был отчаянно храбрый, но все же шанс выжить у него - военкора был чуть больше, чем у пехоты.
Но зато именно ему и светил верный шанс сгинуть в СВОИХ-НАШИХ лагерях.
У столярного дедушки - ЭТОТ шанс был меньше.
Он однажды получил партбилет году в двадцать четвертом, но вскоре его
потерял, и бабушка уговорила его не пытаться его восстановить и никому не рассказывать, о том, что был в партии.
В двадцать четвертом еще многим казалось, что и революция, и партия, и власть - еврейские. Но - не моей бабушке. Она считала, что еврейской власти НЕ БЫВАЕТ, и порядошному еврею надо держаться подальше от любой власти...
Дед был столяр краснодеревщик и всю жизнь провел в реставрационных мастерских Русского музея.
Наверное, он и был первый художник в нашем роду.
А первый писатель - тот второй революционный дедушка.
В тридцать седьмом он был редактором главной газеты Красноярского края.
Тогда он убежал в первый раз. Ночью, за час до того как за ним пришли. Убежал в Москву к брату, за справедливостью. Справедливость по поводу, отдельно взятого, явившегося из невнятной местности «величиной с шестнадцать Франций», дедушки - восторжествовала. (Остальные братья и сестры в ту пору жили в Москве - их всех повязали).
А в сорок седьмом он второй раз убежал - уже из Питера, из «Вечерки» - штурманом в Мурманск на селедошный флот.
Окажись пуля первого деда не умница, а, как положено, дура - отец все равно бы жил - он к началу войны уже родился. Но если бы другого деда забрали тогда, в Красноярском крае - мать моя могла бы запросто сгинуть в детдоме для детей врагов народа.
Так что я живу на этом свете, благодаря могучему инстинкту самосохранения революционного дедушки.
Живу - ОСТАТКОМ, ошметком ашкеназского племени и ощущаю себя - отвечающей ЗА ВСЕХ.
За тех, у кого этот инстинкт вовремя не сработал.
Но выходит, что не сработал почти у всех - там в Европе.
Не одна я спрашиваю - отчего так случилось?
Это не могло случиться само собой. Все они ушли, потому что им нужно
было УЙТИ.
А нам - нужно было остаться.
Многие, которые из евреев, выжили и в СВОЕЙ-НАШЕЙ мясорубке. Взять хотя бы секцию переводчиков. В разоблачительных статьях сорок седьмого года неоднократно указывалось, что подлые «космополиты» ОКОПАЛИСЬ именно там.
И этот ОКОП действительно помог, в отличие от другого - детской литературы, в которой, по наивности, тоже ОКОПАЛИСЬ многие, в том числе и несчастные обэриуты. В детском окопе удалось создать великую школу детской литературы, (так же как в переводном - продолжить великую школу перевода), но выжить - не удалось. Сталин заметил, что эти ребята ПОРТЯТ ДЕТОК, а это все равно, что, в прежние времена, девок портить - грех, караемый смертью.
И вместо реквиема - ДЕТСКИМ поэтам, ДЕТСКАЯ песенка Вероники Долиной:
Их вывели во двор поодиночке,
И не было с тех пор от них ни строчки...
Это - про Хармса в блокадном Ленинграде.
А расстрел Еврейского антифашисткого комитета и вовсе носит странное
название «НОЧЬ ПОЭТОВ» - потому что именно в эту ночь - в чистом поле была расстреляна «Книга бессмыслиц» нашего детства про «...оставил на столе деревянный пистолет...» и про «...Анна Ванна, наш отряд хочет видеть поросят...»
А из переводчиков многие выжили. Маленькая книжечка тридцать седьмого года: Киплинг - «певец апологии империалистического хищничества», НАШ Киплинг - Оношкович-Яцына, Гутнер, Фроман, Фиш...
Кто они?
Что с ними стало?
Из фамилий даже неясно - кто мужчина, а кто женщина. Фиш почему-то
снабжен полным именем - Геннадий.
А мое любимое всегда БЫЛО - Оношкович-Яцына.
И Костя Кузьминский рассказал:
Это - женщина. И как раз жена Геннадия Фиша!
Из девочек гумилевского семинара поэзии. Помните, Ирина Одоевцева
рассказывает, как он учил их, ни в коем случае не становится грибами, которые называются «подАХМАТОВки. (Кто бы моим ровесникам рассказал про грибы «подоОСИновики»!)
Наш «Киплинг» Гумилев - успел выучить своих девочек - мальчиков, хватило на НАШЕГО Киплинга.
Жива ли Оношкович-Яцына? В шестидесятые была жива, и это уже великое счастье...
Вокруг переводной поэзии остроумные евреи придумали целую систему выживания:
Один переводил какого-нибудь французского поэта шестнадцатого века, другой, в качестве литературоведа писал статьи об этом поэте, третий же писал о великолепном искусстве переводчика.
При этом французский поэт был лирик, воспевающий какую-нибудь даму или наоборот яростный любитель каких-нибудь НАШИХ ФРАНЦУЗСКИХ БЕРЕЗОК. (Или что там у них полагается? Можжевельник?)
Таким образом, на одной французской могилке шестнадцатого века могли выжить и выкормить потомство целых «ТРИ ЖИДА В ДВА РЯДА».
При этом я думаю, что некоторые французские могилки были фальшивыми - поэтов никогда не существовало, и их сочинили сами переводчики.
Так эти хитрые ребята дотянули до сорок седьмого года в полном ладу одновременно, и с собственной совестью художника, и с окружающей бессовестной идеологией.
В сорок седьмом, поняв, что брать их НЕ ЗА ЧТО, начали брать - за то, что еврей. Но это опять давало - чуть больший шанс на жизнь, из севших в сорок седьмом, многим удалось дотянуть живыми до пятьдесят третьего, когда смерть начала отступать от лагерей. Шесть лет - не двадцать пять и не семнадцать. Сквозь все пытки, допросы и столыпинские вагоны, все равно - шанс был.
Многие выжили и вернулись.
Они то и завезли в Питер мат, в качестве разговорного языка литературной интеллигенции.
Они, городской народ, узнали его там - на лесоповале и влюбились.
Ну, как было не влюбиться, им, повенчанным с русским языком в
семнадцатом году, (брачная простыня была красная, как положено). И с тех пор благоговейно вслушивающимся в каждый его закоулок.
Я не утверждаю, что юных питерских барышень надо обучать мату. Конешно нет, пусть вырастают новые «смолянки» или Достоевские Настеньки.
Но сама я от мата не откажусь, хотя бы в память о тех, из чьих рук я его получила, от «наших Киплингов на языке идиш».
Они то и бросились тогда - после ПЕРВОЙ НОЧИ в крови, в пожаре - спасать добро.
То, что они называли «добром» - бросились не к сундукам - к стишкам.
К языку - главному трофею. И тряслись над ним все эти годы.
НАШ Киплинг. Потом были НАШ Лорка, НАШ Селинджер...
Все эти переводчики, редакторы, корректоры, Риты Райт, Норы Галь, потом
уже из их рук мы получили всю свою Америку. Мы их застали уже старушками.
Старушек как всегда больше, чем старичков.
Секция переводчиков... Там спрятался и отец Алеши Хвостенко, рожденный в Лондоне, в семье левых эсеров. Туда вернулся и Старик Лихачев, не академик, но воспитатель целой плеяды питерских юношей.
Я недавно видела всю эту компанию - «Секцию переводчиков», как нарицательное, в «Звезде», на семинаре.
Смотрела на эти лица стариков и старух, кто-то еще жив - из ТЕХ лет. Они и не заметили, что вместе с языком взяли еще что-то неясное, как радиация. То ли русского Бога, то ли русскую душу...
Про «Секцию переводчиков» я сочинила песню.
Песню лебедям - от своего от вороньего имени. И мотивчик у нее блатной
- «Нина-дочь прокурора».
Воронья песня.
... Где лебеди?
А лебеди ушли.
А вороны?
А вороны остались.
Куда ушли?
Куда и журавли.
Зачем ушли?
Чтоб крылья не достались.
Марина Цветаева.
«Лебединый стан»
Надо что-то отвечать. Раз уж я взялась отвечать, то и отвечаю... от нас - воронов.
Когда райские птицы свои перья уронят
И простуженной глоткой захрипит соловей
Я спою тебе милый, эту песню Воронью,
Она горше отравы, а не хочешь, не пей!
Гуси-лебеди жили по Лебяжьей канаве,
Улетали навеки - обронили птенца,
Эта песня - Воронья, она горше отравы,
Но уж если разлили - допивай до конца.
Говорят, мы не вправе, мы - из грязи, из пыли,
Из прохожего места, из густого вранья...
По Лебяжьей канаве - прежде - лебеди жили,
А теперь наступили времена воронья.
Наливай по еще, не грусти, малолетка,
Не пришлося тебе на чужбине пропасть,
Все ж Воронья Слободка - не заморская клетка,
Да и голосом вышел ты в жидовскую масть...
Допивай до конца - закуси, чем попало.
Мухомором слоеным, черно-белым крылом,
Этой песней вороньей - чердаков и подвалов,
Да Лебяжьей канавкой, да соленым локтем.
Этой песней лебяжьей - чердаков и подвалов,
Да Вороньей канавкой, да соленым локтем.
Получилось не только о евреях, но и обо всех остальных, кого революцией выплеснуло из конюхов и кухарок, в младшие научные сотрудники.
Все хотели стать чем-то другим:
Евреи - русскими.
Крестьяне - господами.
Казаки - приват-доцентами.
Самое интересное, что у всех все вышло!
Иногда, даже забавно - СОВЕТСКОЙ, объявляется почти вся недворянская культура - крестьянская.
Ее и при Совке гнобили и теперь гоняют. А я, по старой еврейской традиции, решила побыть пока при этом сундуке...
В общем, Россию гоняли сквозь строй - как обычно, в нормальном режиме времен, скажем, Ивана Грозного.
Евреев - тоже, по старинке - той, еще библейской, с разбиванием младенцев об стену.
Но, уже с Гражданской войны вся эта кровавая купель была общая. Заваливали друг друга по очереди - то казаки разбойников, то разбойники казаков. Кузьминский кричит, что я все сочиняю, и что после групповых изнасилований дети не родятся.
Да, но это, если узнавать о том времени только из хорошей прозы. Там сплошные групповые изнасилованья. Писателям - про групповые то, всяко интересней писать.
А если просто послушать мертвецов, то выходит, что в этой страшной каше шла жизнь, и пышным цветом цвела совсем другая статья: «принуждение к сожительству с использованьем...» - тут уж по-разному, кто смертью грозил, а кто и просто сулил мешок картошки.
От казаков рожали евреев, а от дворян - тоже. И кто-то помешивал и помешивал большой деревянной ложкой Россию и евреев.
И опять война, и опять лагеря, и опять голод...
А потом вдруг странная попытка маленького Сталина, тронуть евреев -
тех, что хранились у него под крылом.
Он их не трогал до поры, до времени.
Как всякая персона, ангажированная мелким бесом, он как-то смутно
осознавал свою функцию - по сохранению остатков этого племени.
И по сохранению России - вот таким, вполне моисейским способом - во тьме, в крови, не подпуская к остальному миру, и только венчая с еврейством все больше и больше.
Не знаю, почему он решил их все же тронуть - одно ясно, в ту же минуту его смахнули со стола, как маленького усатого таракана. Того самого, из Чуковского. Прилетел воробышек и склевал.
Тут мы как раз и родились. А вокруг стало непривычно тихо. Ни войны, ни голода, ни «черных марусь» - один только Гагарин с Белкой и Стрелкой. Кончилась репетиция Страшного Суда, с участием наших бабушек и дедушек.
По Питеру прошлись так, что тут и вовсе не осталось местного населения, все чесали да чесали кровавой расческой.
- Вы же и чесали!
Мы и чесали - но «МЫ» уже были «ВЫ». Мы ВСЕ уже были «МЫ» и чесали
«НАС».
Если бы я была настоящий Исаич, я бы написала об этом книгу - с документальными свидетельствами и статистическими выкладками.
Но я - Исаич-Бедная девушка. И особенно меня смущает всемирный успех его «Красного колеса». Так что я ограничусь голословными утверждениями.
Вокруг нас был мир - в миру все женились уж по любви - а особенно по этой дурацкой юношеской тяге к экзотике - хоть и ясно сказано:
- Не любите черный глаз,
Черный глаз опасный,
А любите голубой,
Голубой - прекрасный!
Все любились уж вовсе вперемешку - и уж вовсе по доброму согласию.
В очередной раз Питер опустел в конце 70-х - и Америка получила свою
Дата добавления: 2015-12-07; просмотров: 68 | Нарушение авторских прав