|
Читайте также: |
— в жизни исключительно практичен, основные уси
лия направлены на решение материальных проблем; стой
кий, закаленный, умеет терпеть, умело приспосабливает
ся к любым условиям, в худших условиях проявляет себя
лучше, чем все другие «типы»; легче, чем другие, выдер
живает длительные поездки, отрыв от дома, жизнь в гос
тиницах и на спортивных базах; умеет быть один, легко
преодолевает переживания одиночества, так как одиноче
ство является его привычным душевным состоянием;
■— достаточно легко преодолевает такие переживания, как конкуренция, несбалансированность спортивной деятельности и личной жизни, психологическая усталость;
— с трудом преодолевает такие переживания, как от
ветственность жизни и деятельности, боязнь поражения,
неуверенность, неудовлетворенность, завершение спортив
ной карьеры;
Проклятие профессии
Поражение
— после завершения спортивной карьеры обычно пла
нирует вообще уйти из спорта.
Таковы портреты положительного и отрицательного героев современного «большого» спорта. Причем «положительный» тип при первом рассмотрении его психологического портрета выглядит менее приспособленным к некоторым специфическим условиям современного спорта, чем его «отрицательный» коллега.
Я готов закончить это нелирическое отступление, но знаю, что вызову ваше неудовольствие, поскольку ушел от напрашивающегося вопроса: «А Карпов? С кем он?»
Но я не ушел от этого вопроса, и не хотел уходить, тем более, что давно, пожалуй, все эти полтора года, только об этом и думаю — к какому же типу из представленных выше можно отнести его личность?
Разве он недостаточно мотивирован, чтобы не быть отнесенным, согласно моей теории, к одному из первых двух типов? А кто наберется смелости утверждать, что его «образ» не несет в себе черты артистического типа? А — интеллектуала, спортсмена-философа? Только ничего хрупкого нет в этой железной личности, но все остальное есть. Есть в жизни, в тренировке, но не в бою — а это принципиальная разница!
А в бою, когда решается кто — кого, Анатолий Карпов предстает «человеком-исключением», представителем редкой и малочисленной категории мотивированных всегда и во всем максимально! Вот в чем дело! У людей этой категории мотивация — величина постоянная! Постоянно максимальная! А ее качество, ее характер и содержание выражается одним словом — победа!
— Мотив один — победа! — так он сам сказал мне
однажды.
Этот человек не думает о том, надо ли сегодня хорошо настроиться, как это сделать и ради чего. Он избавлен самой судьбой от этой проблемы. Он знает, что должен и обязан — а иначе и быть не может — всегда драться только за победу! И всегда побеждать! Побеждать во всем, чем бы ни занимался! И в шахматах, и в картах, и в учебе (конечно, в школе была золотая медаль), и в бизнесе! Первым или никаким!
Вот почему поражение для него — всегда трагедия! Вот почему такому человеку очень нелегко в жизни!
Какой риск играть с судьбой! Опять вопросы со всех сторон — будет ли тайм-аут? Но в отличие от вчерашнего дня сегодня я отношусь к ним серьезно.
Никак не мог уснуть он до четырех часов. И спал ли потом? Не проснулся ли после моего ухода — в шесть или в восемь?
Конечно, надо сидеть до утра, если впереди день партии. Уходить — это непрофессионально. Тем более, что для нашего спортсмена сон — проблема номер один («Сон и аппе-.jjrr — мои проблемы во время матча», — сказал Анатолий Евгеньевич еще в Лионе). И не столько сон, сколько уснуть («уколоться и забыться», он любит повторять эти слова Высоцкого). Но если я не посплю хотя бы несколько часов, то не смогу своевременно и качественно сделать следующие свои дела, а их немало. Как мы договорились, я отвечаю за все вопросы, помимо шахматных, хотя их немного. Но есть дела неформальные, порой — неожиданные и совершенно излишние, но если я их не решу, то это может создать проблемы для шахматиста, отвлечь его и нагрузить.
К примеру, когда я ухожу к себе, дверь своего номера всегда оставляю чуть приоткрытой и вижу всех, кто идет мимо меня в соседний номер. И еще не было дня, чтобы мне не приходилось перехватить очередного непрошеного гостя.
Вот и сегодня, спустя десять минут после того, как наши сели за шахматы, я услышал шум шагов целой группы людей и сразу вышел им навстречу. Это были швейцарские друзья Анатолия Евгеньевича, которым все мы благодарны за день отдыха перед последней партией, но... тем не менее.
— Сегодня — партия, — говорю я им, — и лучше его
не беспокоить.
— А что — ему нужно спать? — наивно-трогательный
взгляд седовласого, лет шестидесяти, мужчины!
— Нет, дело не в этом, но сегодня ему лучше ни с кем
не встречаться.
— Почему? Он не заболел?
Проклятие профессии
Поражение
Перехватываю инициативу и задаю вопрос сам:
— У вас есть проблемы?
— Нет, но мы завтра уезжаем в Севилью и хотели бы
предупредить его об этом.
— А нельзя это сделать вечером, после партии?
В ответ удивление в глазах. Они переглядываются и, так ничего и не поняв, уходят. Не сомневаюсь, что завтра и послезавтра меня ожидает нечто подобное.
Охранять соревнующегося спортсмена необходимо круглосуточно. Давид Ригерт на мой вопрос о роли тренера в его жизни ответил так:
— В тренировке мне тренер уже не нужен, но нужен в
соревнованиях — как заслон, а то все лезут. — Функция
«заслона» — есть и такая, и ее необходимо выполнять.
Особенно важно решить эту проблему в шахматах, где к
вниманию предъявляются особые требования, и потому
перед партией необходимо оберегать шахматиста от лю
бых раздражителей, способных отвлечь его внимание от
предстоящей игры.
«Да отстаньте же вы все от него!» — иногда хочется крикнуть на весь отель и на весь Линарес, и более того, чтобы эхом отозвался мой крик в Москве.
— Он опять вспоминал об умершем друге, — расска
зал мне вчера Михаил Подгаец, вернувшись из ресторана,
где они обедали вместе.
Об этом поведала Анатолию Евгеньевичу жена два дня назад, как раз в день проигранной партии.
— Я не знал, что она такая дура, — сказал мне тренер,
— Она — не дура, в том-то и дело, — ответил я ему.
«А не делает ли она все это сознательно?» — всерьез
подозреваю я. Уже не раз у нее прорывались эти слова:
— А мы, может быть, вообще бросим шахматы! — А не
так ли на ее месте рассуждал бы и я? Ей дома нужен муж
и домашняя жизнь, с этим не поспоришь.
— А на турниры с ним вместе я решила больше не
ездить. Я не могу видеть эту нервотрепку. На кого он по
хож, особенно — когда не спит!
И снова перед глазами Лион, как она всегда сидела в коридоре, ожидая, когда я закончу свой ночной сеанс. Я
вспоминаю ее взгляд, когда перед двадцать четвертой партией я задержался в их спальне значительно дольше обычного. Я вышел, и она встала мне навстречу, и налги глаза встретились. Такая в них была усталость и еще — безысходность. Я даже забыл сказать ей тогда хоть что-нибудь.
Пишу это уже в зале. Идет восьмая партия. Счет 3,5:3,5. И осталось всего три партии! Только сейчас я понял это — что совсем близок финиш! Разве можно делать столь короткие матчи? Вот почему такое дикое напряжение и боязнь проиграть одну партию и совершить хотя бы одну ошибку! Вот почему столь высока цена каждой партии! Отсюда и такая усталость обоих шахматистов.
Наш соперник поменял сегодня всю одежду. А чашку кофе заказал сразу.
Анатолий Евгеньевич не уснул в дневном сеансе и даже не расслабился. Был скован своими мыслями, думаю, шахматными — играем черными. Не удалось усыпить, как я ни старался. И потому я не уверен сейчас в его состоянии и внутренне очень напряжен.
Но и наш соперник выглядит усталым. Медленно ходит по сцене, совсем побелело его лицо. Ему нужно было бы поехать с нами в Марокко. Вместе бы провели там сбор, поиграли бы тренировочные партии, купались бы и загорали, и сейчас сидели бы загорелые друг против друга и создавали произведения шахматного искусства, и они бы мгновенно обходили всю шахматную печать. Смешно звучит, правда?
Смешно даже говорить об этом, а представить практически невозможно. Сто тысяч долларов получит победитель одного матча, и двести тысяч — победитель следующего — финального, и четыре миллиона будут разыгрываться в матче с Каспаровым!
Дело не только в деньгах. Для определения сильнейшего нужна победа, а не произведение шахматного искусства. Победить гроссмейстера такого класса, как Карпов или Шорт, можно только на пределе сил, призвав на помощь все богатство своей души, а если этого мало, то ожесточившись против него, как своего заклятого врага.
Проклятие профессии
Поражение
Это, к сожалению, помогает тоже, иногда больше, чем все доброе, помогает призвать себе на помощь все оставшиеся в организме резервы. И это — вот в чем главная опасность — значительно проще проделать с собой и своей душой, проще ненавидеть, чем любить. Вот почему «их» все-таки больше и в спорте и в жизни. Больше тех, кто ради победы готов возбуждать себя через злобу,и ненависть к сопернику. Да и учили их еще в первых боях чаще этому. «Разозлись!» Так часто слышал я это руководящее указание тренера в адрес ребенка, что и не удивляюсь сейчас столь распространенному типу современного спортсмена, у которого отрицательная мотивация сформировалась как прочная психологическая установка, а в его личности на всю оставшуюся жизнь появилось (благодаря спорту) такое новообразование как человеконенавистничество.
И вот пример того, как легко может начаться этот процесс — с первой маленькой неудачи. Слово такому авторитету в мире спорта как Борис Беккер:
«Совсем мальчишкой я у себя в Леймене много тренировался и играл со Штефи Граф. Но она была лучшей среди девушек, а я — худшим среди парней. За это я подвергался насмешкам со стороны более зрелых игроков. Я дал себе слово смести в будущем всех со своего пути. Эта жажда мести и до сих пор горит во мне, и сейчас во мне ее чувствуют Стефан Эдберг, Иван Лендл, Андрэ Агасси, которые не сделали мне ничего плохого, но чувствуют во мне врага».
«А если бы не было насмешек?» — хочу спросить я. И еще хочу спросить: «А где был тренер, обязанный таких насмешек не допустить?» И тогда мотивационный вакуум Бориса (а в этом возрасте вакуум у всех) мог бы быть заполнен не ядовитыми семенами отрицательной мотивации — мести и злобы, а совсем другим, например — тоже биться, но ради любимой мамы и любимого тренера, а потом — ради любимой девушки, а еще позже — ради будущего, а на заключительном этапе, когда личность уже способна на это, положительная мотивация предстала бы в заключительной и прекрасной форме «осознанного долга», и ничто уже не изменит, не испортит личность такого
человека! Все, что бы он ни делал в своей жизни, он будет делать через добро, всегда ощущая в своей душе долг перед самим собой и всеми теми, кого он представляет и защищает! И гордость, человеческая гордость будет главенствующей мотивацией человека!
Оппоненты, а их с каждой моей новой книгой все боль-ше, я знаю, уже готовы задать мне вопрос: «А вот не было бы такого начала у Беккера и кто знает..?»
«Беккер бы был, — отвечу я им, — потому что от судьбы не уйдешь!» И его судьба с точки зрения спортивных результатов была бы столь же эффективной. Но внутренний мир Бориса был бы, я убежден в этом, совсем иным. И, кто знает, сейчас ему было бы легче переживать те же одиночество и депрессии, рецидивы которых участились в последнее время. И я не удивился, узнав недавно о его близости к самоубийству.
«А Карпов?» — снова спросите вы.
Весь путь Анатолия Карпова мне незнаком, и я не могу знать, с чего все началось. Но изучая эти его полтора года, я не нахожу в его душе, в характере и поведении злобности, желания ненавидеть и мстить, И знаю, что подстегивать его мотивацию подобными стимулами нет нужды. Не верю также и в то, что его мотивация может быть усилена напоминанием о его сыне или маме, или любимом покойном отце.
Повторяю, Анатолий Карпов рожден победителем! И таких людей не мало, хотя и не много. Победа — вот его внутренний мир и вся его жизнь! Весь смысл его жизни!
Сейчас, когда я пишу эту книгу, идет июнь. Три дня назад мы встречались и решили с августа снова начать работу, снова бегать и плавать и вести самоконтроль за своим ежедневным поведением. Он только что играл в Мадриде и занял первое место.
— Турниров, надеюсь, до августа не будет? — напомнил
я ему налгу договоренность уменьшить число турниров.
— В июле играю в Брюсселе, — ответил он и тут же
замолк — все вспомнил — и через две—три секунды про
должил:
— Я должен... играть.
Проклятие профессии
Поражение
Эта пауза понадобилась ему, чтобы найти то слово, которое может заменить слово «побеждать!»
Да, он должен побеждать! И ему от судьбы не уйти!
Нигде так, как в шахматах, я не ощущал, столь сильной ауры враждебности. Она идет от людей с отрицательной мотивацией, а здесь их много, как нигде. Этому есть свои объяснения. Здесь, в отличие, например, от борьбы и бокса, нет весовых категорий, и звание чемпиона только одно. Здесь конкурируют друг с другом десятки лет, а иногда — всю жизнь. В этом мире, в отличие от других видов спорта, большое число людей живет за счет шахмат, и здесь есть что делить и оберегать. Тем более, что ряды конкурентов, посягающих на все добытое в столь трудной борьбе, постоянно множатся. И обиженных, как и везде, все больше, и обиды эти не забываются (люди с отрицательной мотивацией обид не прощают, жажда мести и реванша — это их пища).
Думаю, что Михаил Моисеевич Ботвинник раньше других понял, что надо от этого «мира» держаться подальше, возвращаясь «к ним» не чаще, чем раз в три года, чтобы сыграть очередной матч на первенство мира. И поэтому, вероятно, так долго и держался на самом верху.
И аналогичный пример из жизни другого уважаемого человека, знаменитого скульптора Коненкова. На вопрос, как ему удается и в девяносто пять лет продолжать работать, он ответил:
— Потому что я никогда не работал б коллективе.
А не это ли надо изучать социальным психологам в первую очередь, когда они наезжают в коллективы с пачками анкет и опросников? Но что-то я не встречал в специальной литературе ни одной работы, посвященной например, исследованию уровня враждебности коллектива и влияния «данного феномена» на личность и здоровье каждого его члена.
— Я все чаще задумываюсь в последнее время, — ска
зал мне вчера Анатолий Карпов, — почему так много зло
бы в мой адрес? Стоит ошибиться, как они сбегаются на
сцене в кучу, показывают на мою позицию и смеются.
— Вы десять лет были чемпионом мира, — ответил я.
— Ну ладно — Каспаров! — продолжал он, — но среди
них и те, кому я сделал много хорошего.
— Вы десять лет были чемпионом мира, — повторил я.
А люди с отрицательной мотивацией побед другим не
прощают!
И снова — о Наталье Владимировне. Разве она, его жена, не чувствует, в каком мире живет и с кем борется ее муж? «И все равно, — возражаю я себе, — не может она, умная и образованная женщина, делать это осознанно». Кто-то направляет ее! Чья-то воля, избравшая ее своим полномочным представителем в этом процессе. Но этой (отнюдь не слабой) воле вчера удалось лишь озаботить и отвлечь, но не повлиять решающим образом на его игру. И это очень хороший знак!
Кстати, вчера, чтобы сменить тему и отвлечь шахматиста от мыслей о его коллегах, я положил перед ним наш лист оценок, где три последних дня оценены не были. Первый из них был как раз днем нашего поражения, и в тот день я не хотел напоминать об этом. Но вчера, в день победы, как думал я, он спокойно отнесется к этому своему воспоминанию. А оценку мне хотелось бы знать.
Но он сказал:
— И сегодня не будем вспоминать тот день.
И та графа осталась пустой... навсегда.
Белый лист бумаги на месте прошлого! Может ли он быть таким же девственным и ослепительно чистым, как будущее? Возможно ли вообще человеку спастись от своих грехов, ошибок и поражений в прошлом, ну хотя бы вот таким образом — забыть о них, не фиксировать в памяти?
Анатолий Карпов предложил идти этим путем — вычеркнуть этот трагический день своей жизни и не вспоминать больше о нем.
И я вспомнил Елену Виноградову — чемпионку страны по легкой атлетике. Когда она начала по моему совету вести дневник, то через несколько месяцев сказала:
— Я заметила, что иногда мне тяжело перечитывать
свой дневник, и я решила не все фиксировать в нем, не все
Проклятие профессии
Поражение
плохое. Свои ошибки я, конечно, записываю. Но, например, о людях, мешающих мне в жизни, решила не писать. И я все реже вспоминаю о них, а о некоторых — из прошлого — постепенно забываю.
— Молодец, Лена, — сказал я ей тогда.
Но сам и сейчас в раздумьях: «Имею ли я право что-то целенаправленно убирать из дневника и пытаться таким образом корректировать свое прошлое?» Не надо делать ошибок и тебе не придется, перечитывая «прошлое», лишний раз стыдиться их!
Но отчасти Лена права. Не все зависит от нас, и иногда с нами происходят истории, в которых мы оказываемся в сложных ситуациях и действуем неверно хотя бы в связи с недостаточным жизненным опытом. И нас, например, обманули, подвели, предали, и мы тяжело это пережили тогда. Но неужели мы обязаны переживать эхо еще и еще раз, платить двойную цену — без вины виноватые?
А я? Разве я, перечитывая свои дневники (а я веду подробную запись каждого дня своей жизни уже двадцать семь лет) не был в ужасе от некоторых своих воспоминаний, от всего того, что уже не можешь исправить сейчас. Например, о том, что уже ушли те люди, которые помогли мне в жизни, мои крестные (что бы я делал тогда без них?), а я и не поблагодарил их, не был на их могилах, да и не знаю, где они — их могилы.
И что же? Не надо записывать все это, весь предыдущий абзац? И опять надолго забыть? И жить спокойно, как будто никогда этого не было в моей жизни, и считать, что все, чего удалось добиться, состоялось только благодаря самому себе?
Нет, вот для этого и существует наша память. Протест памяти — это и есть месть твоей судьбы в лице тех, кто следит за каждым из нас, но в отличие от ангелов-хранителей не оберегает, а судит.
Память, как и совесть — не помощники твои в жизни! Они тоже наши судьи!
«Не много ли судей для одного человека?» — спросил я их — всех своих судей. И ответ получил тут же: «Столько, сколько надо, чтобы спросить за все!»
■ ■.
Анатолий Евгеньевич был спокоен и собран, и уверенно делал первые ходы. Но что-то уж слишком быстро, не так, как всегда, играл наш соперник. Ему не сиделось на месте и, сделав ход, он тут лее покидал сцену.
Что-то не так! И я оглянулся. Тренеры Шорта стояли позади последнего ряда и, не отрывая глаз от демонстрационной доски, что-то оживленно обсуждали.
Я осмотрел весь зал и увидел нашего тренера. Вспотевшее лицо и крепко сцепленные руки выдавали крайнюю степень волнения. И я все понял! «Попали на вариант» — так это называется в шахматах.
Анатолии Евгеньевич лежит, но не закрывает глаз. Смотрит в потолок. Я говорю:
— Любоевич сказал: «Как можно было опять играть
испанку?»
— Да, — тихо отвечает он, — нельзя было играть этот
вариант, я чувствовал.
И с подлинной душевной болью громко произнес:
— Боже мой, все делаю сам! Сам выигрываю, сам про
игрываю.
|
мы мечтали о нем, и вот он наступил, но совсем нам не ну-
Затишье на нашем этаже отеля, где проживаем мы — участники матчей. И на завтраке в отведенном нам зале ресторана никого. Только я и Марк Дворецкий — постоянный тренер Артура Юсупова. Пьем кофе, отказавшись от всего остального. И Карпов почти ничего не ест.
— И Юсупов, — подтверждает его тренер. С Дворецким меня связывает давнее знакомство и временами мне казалось, что и профессиональная дружба.
Проклятие профессии
Поражение
| |
|
Познакомились мы с ним еще в 1974-м году, когда он приезжал к нам на сбор помочь Корчному в одном из дебютов.
Тогда же нам помогал Борис Спасский. И, помню, сравнение качества их помощи закончилось в пользу Дворецкого.
— Он работает, — сказал тогда Корчной, сделав ударе
ние на втором слове, — ас этими великими толку мало. Я
показываю Спасскому вариант, а он так глубокомысленно
говорит: «Да-а-а» или «Не-е-е-т». Вот и вся работа.
Затем мы встретились с Дворецким уже в работе с Наной Александрия и прошли вместе целый цикл — до матча с чемпионкой мира, и в работе никогда у нас не возникало проблем.
И еще был Сергей Долматов, и тоже '— несколько лет, и в основном — удачных.
...Кофе допит, но мы еще долго сидели вдвоем, так никто и не спустился на завтрак.
— Артур, — говорит Дворецкий, — проигрывает по
сути дела выигранный матч. Уже возраст. Не выдержива
ет напряжения. Голова отказывает в конце партии.
— А сколько ему лет?
— Уже тридцать. В этом возрасте шахматист, который
играет на первенство мира, уже изнашивается.
— А что тогда говорить о Карпове?
— Карпов — великий шахматист, конечно, но и он
давно идет вниз. Я уже по второму матчу с Каспаровым
понял, что он — не тот. Его большая ошибка, что он не
работает сам над дебютом. И нельзя столько лет играть
одно и то же. Шорт в этом матче имеет в дебюте явный
перевес.
Все это полезно было мне выслушать. Еще вчера я заметил, что Михаил Подгаец начал выстраивать новую версию, в основе которой масса причин неудачной игры шахматиста, но проблеме дебюта места там не нашлось.
— Я его таким не видел, — опять была произнесена
эта фраза. И еще было сказано:
— Что-то происходит с его психикой. Он не в том со
стоянии.
— А в матче с Анандом он был не таким? — спро
сил я.
В ответ молчание.
— А в Тилбурге, где в первом круге он не выиграл ни
одной партии?
Молчание.
— Он давно такой, Михаил Яковлевич, и «не ищите
мозг в заднице, мозг — в голове» (еще одно из любимых
выражений Кочеткова, и применял он его в подобных си
туациях, когда футболист искал любые доводы, кроме ис
тинных, для оправдания своей плохой игры). Анатолий
способен сыграть свою лучшую игру, но при одном усло
вии, если абсолютно профессионально подойдет к делу.
Что и было перед предыдущей партией, когда мы с Вами
только провели подготовку, умело передавали его друг
другу, не оставляли одного, но и не перегрузили, и все
успели: были и шахматы, и прогулка, и обед, и сеанс. А
почему сегодня ничего этого не было, а были одни шахма
ты? Вы что, не знаете, что по закону фарта надо повторять
режим победного дня?
— Я должен был все ему показать, иначе я был бы
потом виноват.
На этом закончился наш вчерашний разговор, и тренер пошел звать шахматиста на ужин, но они так и не вышли из его комнаты. Я подошел к двери, послушал знакомое: их голоса и стук шахматных фигур — и ушел.
— Нет хода! — вспомнил я слова Давида Ионовича
Бронштейна, когда он вышел из номера Корчного после
многочасового анализа возможного дебюта в последней
партии матча 1974 года.
— Нет хода! Бесполезно тратить время и силы. Не в
шахматах дело. Поднимите ему настроение, придумайте
что-нибудь. Нет хода, который поможет, — сказал он
тогда.
И я повторял его слова:
— Нет хода! Не там вы ищете мозг!
— Так и бывает обычно, —- сказал мне Дворецкий,
когда я рассказал ему об этом.
Проклятие профессии
Поражение
Но одно высказывание тренера не оставляет меня в покое. Вот это уже серьезно, Михаил Яковлевич!
— Он выиграл, а по нему это и не видно. Никакого энтузиазма! — сказал тренер после победной партии.
Я тоже обратил на это внимание, но принял это за усталость, а сейчас заподозрил другое. Победа не приносит радости, даже такая важная, как эта — последняя! Почему? Что произошло с личностью человека, если достигнутая цель, решение сложной и даже сложнейшей задачи не приносит в его внутренний мир ничего, кроме разве что временного — до следующего испытания — спокойствия? Как исправить это и исправимо ли ото вообще? И тогда — не начало ли это конца?
Как всегда, я перехожу на свою личность, сверяю со своей сегодняшней жизненной концепцией.
«А разве ты не заметил, — допрашиваю я себя, — подобных изменений и в себе? Не заметил, что к любым поздравлениям стал относиться как-то скептически, более чем равнодушно, а любая удача не более чем успокаивает.
Что, это тоже начало конца? И конца чего? И не пора ли спохватиться и что-то изменить в себе? Но что?» — не могу сейчас поставить себе диагноз.
...Шаг назад! Снова эти два слова. Неотступно они преследуют меня здесь, на этом матче, А не попытаться ли это сделать в ближайшее время и стать, например, снова преподавателем ВУЗа, пусть не рядовым, но твои звания дела не меняют, — ты вновь станешь обычным человеком, рядовым служащим, который триста дней в году уходит на работу и вечером возвращается домой. И как примут тебя в этом качестве (а точнее — «количестве») дома, в семье? От тебя отвыкли давно и не будет столь прекрасных встреч и не менее прекрасного их ожидания. И подарков из каждой поездки. Хотя не будет (наконец-то!) этих прощаний перед долгой разлукой, когда все мы садимся «перед дорогой», и мама говорит детям: «Т-с-с!» И несколько секунд сидим в тишине. И все выходят к лифту, и эти не дающие радости прощальные объятия. И их руки, машущие из окна.
Все это не так просто взвесить.
Но не это (как ни покажется кому-то странным) все же больше волнует меня, когда вновь приходят эти два слова. Главенствует другое. Выдержу ли я сам новую жизнь? Готов ли к столь резкому повороту своего жизненного штурвала?
Один мой товарищ, занимавший крупный пост в Совете Министров Грузии, спокойно (хотя все уже рушилось в республике) рассуждал в разговоре со мной о своем будущем:
— Я спокоен, потому что внутренне готов пойти учителем в сельскую школу.
«А готов ли я, — спросил себя я сейчас, — готов ли на самом деле, а не в воображении, снова пойти психологом в юношескую сборную РСФСР, как это было в 1969 году, в год моего старта в практической психологии?» И... не могу ответить сразу. Думаю. Вспоминаю. Потом признаюсь себе: «Пожалуй — нет!»
И сразу же на помощь этому «нет» пришли воспоминания о трудном начале, а оно всегда трудное — в работе психолога с новым человеком. И сказал себе: «Опять тебя ждет то же, что было и двадцать три года назад — нескрываемый негативизм врачей и массажистов, настороженность в глазах тренеров, в лучшем случае любопытство — в глазах спортсменов. И никого не будет волновать твой послужной список и такие фамилии как Бубка и Карпов. Все будет именно так, пока ты опять, как и в те далекие годы, не сделаешь главное — не завоюешь полное человеческое и профессиональное доверие у семнадцатилетнего мальчика из Уфы и седовласого тренера из Московской области. Опять будешь усыплять всех вместе и тех, кто попросит, — в отдельности, и произносить те же, одинаково нужные всем слова: "Успокойся. Все будет хорошо. Ты не один. Мы вместе"».
Дата добавления: 2015-12-07; просмотров: 74 | Нарушение авторских прав