Н1Ш Щ И |Ц Щ Mi,К 15 страница

И я решил с сегодняшнего дня дифференцировать оценку готовности, разбив ее на такие слагаемые как са­мочувствие, настроение, спортивная форма, волнение, жизнь в команде.

И информации, действительно, я получил намного боль­ше. Но для интересов дела, наверное, ценнее другое — более подробный опрос предъявил более высокие требования к аналитической сфере наших ребят, а значит, теперь они еще больше будут думать/ Думать о себе и о деле!

Вероятно, так и нужно — постоянно готовить человека к новому. Следующим «новым» будут лозунги и именно те, которые помогут предельно мобилизоваться в двух пос­ледних играх этого сезона в «чужих стенах». Я уже при­готовил их.

Как раз последнее, что я прочел — рассказ мореплава­теля, потерпевшего крушение, у которого не было сил забраться на свой плот. И в этот момент он поклялся себе, что это будет последнее сверхусилие в его жизни... Да, хорошее сочетание слов «последнее сверхусилие». А имен­но к нему, к последнему сверхусилию я и буду призывать ребят в последних играх на выезде.

И еще об опросе. В графе «настроение» Гоги Габичвад-зе поставил 3. И я сразу же пошел к тренеру. И мы реши­ли во что бы то ни стало эту оценку поднять.

— Я сам сделаю это, — сказал тренер.

Я пошел заниматься с другими людьми, но помнил, что с Гоги нельзя спускать глаз ни в автобусе, ни в разде­валке. Уже перед посадкой в автобус я увидел его улыбку. И подумал: «Значит, тренер сделал свое дело». Но я все равно решил подойти, чтобы убедиться и зафиксировать эти столь нужные для команды изменения в состоянии одного из основных игроков.

— Гоги, настроение получше? — спросил я.

— Да, — твердо, что-то взвесив, ответил он.

— Значит, я за тебя спокоен?
И снова твердо он ответил:

-Да.

* * *

И снова раздевалка!

И я уже делаю свои крути по ней. Подхожу к Квирия, кладу руку на его плечо, тихо спрашиваю:

Проклятие профессии

Погоня

— Все в порядке?
Он отвечает:

— Что-то волнуюсь.

— В разминке успокоишься, — говорю я ему.
Каждому надо что-то сказать. Чувствую это. Хотя бы

слово! Но некоторые уже разминаются и, чтобы не ме­шать, отхожу к массажному столу, где работает в одной майке массажист.

Ребята ложатся на стол по очереди, и я использую это время для своих слов. Но не всем. Когда мы обменялись взглядом с Шота, я просто провел рукой по его седым волосам.

Все мы в эти минуты собраны воедино! И есть сильней­шая внутренняя потребность подтвердить самому себе это единство, эту сплоченность. Хотя бы словом, обращенным к другому.

С массажиста льет пот, и я говорю ему:

— Молодец, Сергеич!

И это чувство, эта потребность не только во мне. Я с карандашом и блокнотом в руке, чтобы не пропустить ни одну великую деталь этого редчайшего явления — под­линного единства людей. И администратор, поймав мой взгляд, спросил:

— Пишешь, Максимыч?

— Пишу, Костя.

Все это еще больше сближает нас, и вот кульминация настроя! Все в бутсах, все в движении, со всех льет пот, взаимные подбадривания, последние слова тренера и... цокот шипов бутс по деревянному полу длинного коридо­ра.

Ребята ныряют на самое дно чаши стадиона. А мы плечом к плечу стараемся вместиться на меленькую ска­мейку для тренеров. И все мы там — вместе с ребятами!

Да, какая это святая минута, когда люди настроены на одну волну! В такую минуту человек способен на подвиг. Но как долго и как непросто они идут к этой минуте!

3: 0! Безоговорочная победа! И блестящий гол Гоги Габичвадзе!

... И перерыв в целых пять дней. И есть время подумать, спокойно оценить ситуацию, спланировать свою дальней­шую работу, попытаться предвидеть со­бытия.

Итак, мы догнали «Локомотив», и, более того, стоим выше в турнирной таблице, потому что в случае равенства очков преимущество отдается команде, имеющей больше побед.

Но погоня не закончена. Впереди еще четыре матча, но думаем все мы только о двух ближайших. Потому что они могут все решить в нашу пользу. Для этого надо взять максимум очков в Вильнюсе и в Смоленске, и тогда мы сохраним свое лидирующее положение перед двумя за­ключительными играми у себя дома, где вряд ли нашу команду можно будет остановить.

«Локомотив» сейчас играет у себя дома, но противни­ки у него посерьезнее: «Заря» (Ворошиловград) и уже обеспечивший себе путевку в высшую лигу «Металлист» (Харьков).

Ровно через сутки наш матч, и мы все у меня в номере перед включенным телевизором. Снова игру с участием «Локомотива» транслируют на всю страну, но сегодня это устраивает нас — нам нужна срочная информация. И мы не переживаем, что нашему конкуренту на глазах у всех отдается предпочтение.

— Пусть все видят, как они играют, — сказал кто-то из игроков после первого тайма, выигранного «Зарей». Счет шаткий, 1: 0, но осталось не девяносто, а «всего» сорок пять минут. И весь перерыв мы молча (боимся спуг­нуть удачу) сидим и ждем начала второго тайма. И так же молча просидели весь второй тайм, и молча поднялись и разошлись, и сразу же стали ложиться — признак серьез­ного отношения к завтрашнему дню.

Да, победа «Локомотива», как ни неприятно это, со­хранила серьезность людей, и поэтому я в какой-то степе­ни даже рад этому.

Проклятие профессии

Погоня

И после обхода сказал тренеру: — Как никогда собраны! — Но все равно жаль, — говорит тренер.

И потому снова — решающий матч! И зарядка, какой я еще не видел. Хоте­лось даже остановить ребят, когда они всей командой делали завершающее за­рядку ускорение.

В фокусе моего внимания пятеро, те, кто сами вчера попросили меня зайти к ним перед сном. И в этой пятерке — Манучар Мачаидзе. И первое, что он сказал мне, когда я вошел в комнату:

— Доктор, что-то я волнуюсь.

Да, его волнение начало прогрессировать. И началось это сразу после последней победы. Вероятно, именно тогда этот «железный» человек впервые поверил в реальность решения своей главной задачи на данном этапе жизни, и спокойствие покинуло его. Когда мы сели рядом с ним рядом за обеденным столом, он сказал:

— Доктор, опять надо два очка.
И, помолчав, продолжал:

— Весь год такой. Я измучился в этом году, клянусь.

И вот он — долгожданный вечер, вечер после победы! И снова мы с Манучаром за этим же столом. Таким я его еще не видел. Осунувшееся, похудевшее лицо, темные круги под глазами, и, как у больного, лихорадочно блес­тящие глаза.

Мы вдвоем в этом выделенном для нашей команды банкетном зале. Манучар пьет стакан за стаканом чай говорит мне:

— Сил нет, ни нервов, ни физики.». Доктор, я не по­мню, чтобы за пятнадцать лет я был спокоен. Все времз борьба. Не хочу уже. Все. Не могу.

Мы выходим в холл, садимся рядом со швейцаром просто сидим. Я говорю:

— Манучар, а не бывает ощущения, что жизнь прохо­
дит мимо?

Он пожимает плечами, потом, медленно подбирая сло­ва, отвечает:

— Думаю, что нет. Ведь было много и счастливых
минут.

И снова думает о чем-то, откинувшись на спинку дива­на и полузакрыв глаза.

— Но на самом деле, — говорю я, — то, что делаете
вы, и есть настоящая жизнь.

Из большого зала выходит Гоча и садится с нами.

— Ребята там? — спрашиваю я.

— Да, все там.

И вдруг Манучар с какой-то яростью говорит:

— Убью, если кто выпьет.

— Нет, — успокаивает его Гоча, — просто сидят, слу­
шают музыку.

Выходят ребята, и с ними второй тренер Гарри Сор-дия, всегда настроенный на веселую волну. Сейчас он опять (и это очень вовремя) смешит ребят, когда обраща­ется к швейцару и буквально втолковывает ему, что если придут и будут спрашивать Бельмондо, то надо сказать, что его нет. И швейцар внимательно слушал, согласно кивал головой, стараясь запомнить эту трудную грузин­скую фамилию Бельмондо.

И ребята смеялись, и я был рад этому. А с Манучаром мы вышли на улицу и еще долго гуляли под дождем по ночному Вильнюсу.

И Смоленск... За окном дождь и снег. Все сидят в холле гостиницы. Просто сидят и ждут, когда пройдет это время. Не осталось ничего, кроме терпения. Конец всякой активности. Конец жела­ниям. И даже простому любопытству.

Я говорю:

— Приглашаю на телевизор.

В ответ «отрицательное» покачивание головами.

Проклятие профессии

Погоня

Я повторяю:

— Футбол.
Реакция та же.

Да, это и есть картина под названием: «конец сезона*.

И плюс — кульминация, решающий момент в жизни команды!

Все. Конец Сезона. Последний матч на выезде. Послед­нее усилие.

Ужинают молча и быстро уходят. Никого не интере­сует ни оркестр, ни танцующие пары. Никто не хочет об­щения. И я исчезаю до позднего вечера. И знаю, что в процессе моего обхода надо быть предельно осторожным. Не потревожить ничего того, что футболисты спрятали внутрь и носят в себе. Потому что это и есть последние запасы воли. Конец сезона. И в единодушно выставлен­ных за день «пятерках* я вижу один смысл: «день про­шел».

Вчера ехали в ужасных условиях, в плацкартном пе­реполненном вагоне, без свежего воздуха. И никто на это не прореагировал. Так же молча легли на полки и «от­ключились».

— Согласны на все, — сказал я тренеру, — лишь бы
все было хорошо.

Да, молчание — новая черта их состояния и поведения в эти дни. Поэтому и мой основной принцип подхода к людям в такой момент — осторожность и обращение впол­голоса.

— Ну, что, Манучар? Скоро все кончится.

— Да, доктор. Скорей бы.

* * *

Потом говорю тренеру:

— Хуже всех себя чувствует Манучар. Нервничает и
мучительно ждет матча.

Еще я заметил, что у него прибавилось претензий к Гоче — брату и соседу по номеру. И вижу, что в данный момент такой человек, как младший брат, нужен спортс­мену. Человек, на которого можно «вылить» свои эмоции, переживания. Такой человек играет роль «громоотвода»,

кстати — одну из психологических функций. И я благода­рен Гоче за то, что он взял это на себя.

Но я давно заметил, что в силу тех отношений, кото­рые складываются у меня со спортсменом, функцию гро­моотвода мне выполнять практически не приходилось. Один из сильнейших шахматистов мира однажды стал вызывать жену на свой матч, объяснив мне это как жела­ние иметь рядом человека, на которого можно покричать. И когда я ему сказал:

— Кричите на меня, — он ответил:

— На Вас не могу.

— Я не обижусь.

— Все равно не могу, — ответил гроссмейстер.
И потому я сказал Гоче два слова:

— Прошу потерпеть.

— Да, я понимаю, — ответил мой помощник.

И я ушел спокойным за ребят из этого номера. А в номере, где рядом с Дуру Квирия живет давно не играю­щий в основном составе Бадри Коридзе, я задерживаюсь дольше, потому что вижу, что Бадри ведет себя неадекват­но. Он не подстраивается под образ жизни своего соседа, которому предстоит выйти послезавтра на последний ре­шающий матч. И, уходя, я говорю ему:

— Бадри, я ухожу, а ты остаешься как мой человек.
Понимаешь? Отвечаешь за Дуру, за его настроение.

И посерьезнев, Бадри отвечает:

— Да, понял.

* * *

Выхожу в коридор и вижу Алеко Квернадзе, который ищет меня.

— Максимыч, зайдите ко мне, нога болит.

И двадцать минут я у него. И вижу, что дело не только в ноге. Футболисту нелегко быть одному в эти последние часы уходящего дня. И он не отпускает меня и задает, и задает вопросы:

— Ну как Кутаиси, Максимыч?

— Хороший город, добрые люди. В Тбилиси сложнее.

— Да, я тоже так думал, когда в «Динамо» собирался
играть.

Проклятие профессии

Погоня

— Мы в Кутаиси создадим команду.
Лечу его ногу, а он говорит:

— Как можно на тренировке сломать человека!?

— Нечаянно, наверное.

— Нет, он уже четвертый раз меня ломает.

— Кто?

— Гоголадзе.

— Нет, — уверенно возражаю я, — нечаянно. Просто
он иначе не может сдержать тебя.

Я стараюсь успокоить футболиста, а сам запоминаю, фиксирую это в памяти. С Димой надо будет поговорить на эту тему.

* * *

Я снова иду к братьям, потому что в прошлый раз не застал там Манучара, и задерживаюсь у них. Манучар говорит:

— Доктор, если мы выйдем в высшую лигу, то это
будет наша реабилитация, да?

— Конечно, — соглашаюсь я, — но надо, чтобы об
этом хорошо написали в газетах.

Манучар махнул рукой:

Пусть пишут, что хотят. Народ знает.

-

И, как всегда, последняя комната — старшего тренера.

— Мурад Иванович, общее желание ребят — улучшить
питание. Надо доктора послать на кухню. Пусть просле­
дит, на чем они жарят мясо.

Тренер спрашивает:

— Ребята серьезны?

— Даже слишком, и потому боюсь завтрашнего дня.
Нельзя, чтобы он был пустым. Смоленск не Вильнюс.
Здесь тоска быстрее возьмет свое. /

— Не будет пустым, — говорит тренер, — две трени­
ровки и собрание.

— И вечером «Футбольное обозрение» по телевизору.

— Да, это хорошо. Может быть, про нас, наконец, что-
нибудь скажут.

Мы смеемся, если это можно назвать смехом. Все вдруг стало трудно сейчас, даже пошутить и лишний раз улыб­нуться.

— Ну как они? — снова спрашивает тренер.

— В общем, ничего. Думаю, что готовы к бою. Но
опять у Гоги Габичвадзе плохое настроение.

Мы прощаемся. Иду к себе. Задерживаюсь у двери Гоги, прислушиваюсь. Слышу — не спит. Но решаю — не заходить. Перед игрой с «Колосом» он тоже пережил стресс, а играл исключительно сильно.

Ложусь спать с уже привычным состоянием тревоги, которая сегодня сильнее, чем когда-либо раньше. Я уз­нал, что заменен судья матча.

— Их судья едет, — так сказал мне один из тренеров.
То есть судья, который едет помешать нам.

Просыпаюсь, включаю радио. Слы­шу: «Сегодня первое ноября, воскресе­нье». И думаю: «У людей воскресенье. Мои дети скоро включат телевизор и будут смотреть "Будильник" или "АВВ-ГДЕЙКУ"».

Но тут же запрещаю себе думать об этом. Говорю: «Прекрати! Ведь ты всего месяц в команде. А как же другие, кто годами вот так просыпается где-то вдали от дома и по радио узнает, что сегодня воскресенье. И что нормальные люди сегодня целый день со своей семь­ей. Целый день!»

Пора вставать. Наверняка, день предстоит трудный. «Очень трудный», — поправляю я себя, вспомнив о за­мене судьи. Решения Управления футбола принимаются без оснований и без причин. Чья-то воля! И вот оно —■ решение!

И сейчас я даже в усталости ребят вижу своего союзни­ка. Эта усталость настолько проникла в глубь эмоциональ­ной сферы, что новая информация не сможет взволновать людей. Но, к сожалению, она будет воспринята относи-

Проклятие профессии

Погоня

тельно спокойно еще и потому, что все происходящее вок­руг этой борьбы с «Локомотивом» рассматривается спорт­сменами как само собой разумеющееся.

Это и плохо. Подобные вещи оставляют долгий след в душе спортсмена. Под сомнение ставится сам факт обяза­тельной для всех справедливости! И отсюда — цинизм совсем еще молодых людей и желание ответить подобны­ми мерами.

* * *

После завтрака готовлюсь к собранию, к своему выс­туплению на нем. Что же я скажу ребятам?

Во-первых, похвалю их за терпение. Вспомню весь этот трудный сезон, весь путь к этому фактически последнему испытанию. Да, так и надо сказать:

—- Последние девяносто минут!

И, в заключение, как венец настроя, лозунг: «Послед­нее сверхусилие!!!»

Так и скажу:

— Завтра, в этот снег и дождь, все решит ваше душев­
ное состояние!

Я и сам волнуюсь, потому что это будет, надеюсь, моя последняя «предстартовая» речь. Я должен вложить в нее все, что еще осталось у меня в моем душевном запасе. Я должен быть искренним и вдохновенным и в то же время уверенным и спокойным. Самое трудное — это два после­дних слагаемых, потому что не может быть ни увереннос­ти, ни спокойствия сегодня.

Да, и — лозунг! Его надо написать красиво. И я иду к Манучару. Он говорит:

— Доктор, лучше его написать по-грузински. На ребят
это лучше подействует.

— Согласен, — говорю я.
Манучар задумался, потом говорит:

— Сверхусилие трудно переводится. Я напишу други­
ми словами.

Потом, когда он отдал мне лист, я спросил одного из тренеров:

— Что написано здесь? — И он ответил:

— «До конца, не щадя себя!»

И я иду к тренеру. Он говорит:

— Не знаю, что делать. Жуткая погода, боюсь просту­
дить ребят на тренировке '.

— А может, не тренироваться?

— Так они хотят!

— Ребята хотят? — переспросил я.
-Да.

В семнадцать часов мы стоим под зонтами. Я как сей­час вижу: потемневшее небо, снег с дождем, насквозь про­мокшее поле и наши ребята, делающие круг за кругом по стадиону. Уверен, что навсегда осталась эта картина в моей памяти. И тогда я понял, что мы заслужили завтрашнюю победу!

Потом я встал у дверей и каждому говорил:

— Спасибо! Молодец!

Манучар шел последним. И когда он поравнялся со мной, я сказал:

— Манучар, великая тренировка! Правда?

— Да, — ответил он.

* * *

Вроде бы хорошо, но к концу дня возбуждение дости­гает предела. До двенадцати ночи ребята в холле, изучают таблицу, обсуждают шансы «Локомотива» в последних иг­рах, возмущаются тем, что снова матч «Локомотива» будут показывать по телевизору.

Я согласен с ними и думаю: «О чем думают люди на телевидении, формирующие на глазах у всех мнение, что следить нужно за московским "Локомотивом", а, значит, и "болеть" за него».

Сижу с футболистами и повторяю одно:

— Все равно будем драться.
Манучар отвечает:

тм г

— Драться мы готовы, но тяжело драться, если судья
послан специально нас душить.

Шота добавляет:

Проклятие профессии

Погоня

— Ужасный судья. Нас не любит. Всегда давал нам
два предупреждения.

И Вова Шелия дополняет эту характеристику:

— И пижон! Руками любит размахивать.

* * *

Алеко Квернадзе уходит спать, и я иду за ним. Оп­рос я провожу тогда, когда человек считает день «закон­чившимся*, а ребята в холле еще не готовы к этому ко­роткому, но серьезному разговору, и с ними я встречусь попозже.

Алеко ложится и говорит:

— День качественный, Максимыч. Отлично размялись
в тренировке и настроение боевое.

Я записываю его слова, собираюсь прощаться, но он останавливает меня вопросом:

— Максимыч, ну как Вы думаете? Можем выиграть?

— Обязаны, — отвечаю я, — разные стимулы у них и
у нас.

Снова спускаюсь в холл, где сидят наши ребята. И слышу тот же вопрос:

— Ну что, Максимыч, завтра?
И говорю им:

— Ну пусть им прикажут выиграть у нас, ну хватит их
на один таим. А потом они увидят наше сопротивление и
дрогнут.

И Шота, как бы развивая мою мысль, говорит:

— Больше приказа, чем мы сделали себе, быть не мо­
жет. Правда?

— Конечно, Шота, — отвечаю я.

Потом у каждого я посижу несколько минут на краеш­ке кровати и перед прощанием скажу:

— Все надеемся на тебя завтра.

У тренера сегодня не задерживаюсь. Он немногосло­вен.

— Завтра мне нужен Коридзе. Займитесь им.

Я воспринимаю это как задание, что устраивает меня, как и вся работа с этим тренером.

И на обратном пути захожу к Коридзе и говорю ему:

— Ты играешь завтра.

Я сознательно иду на это нарушение, потому что Бадри наименее серьезен в эти дни, но его можно понять: он давно не играл в основном составе и думает, что и завтра будет свободен. Поэтому я и пошел на этот шаг. Уснуть он должен серьезным.

¹

I

Утром звонит доктор:

■

— Пора будить ребят, Максимыч?

— Боюсь, Бичико, что ребята поздно
уснули, пусть поспят.

Стук в дверь, и заходит администра­тор Костя.

— Максимыч, а какое право имеют
ни с того, ни с сего заменить судью? Неужели нельзя один
матч честно?

И хотя установка назначена на шестнадцать тридцать, я решаю повесить лозунг с утра. Наверняка обеспокоен­ные ребята будут в течение дня заходить к тренеру. И пусть видят, что весь сегодняшний день проходит под этой «звездой», которая на человеческом языке обозначается вот этими несколькими словами: «До конца, не щадя себя!*

Но я смотрю на ребят, на их нетерпение, на искорки злости, иногда будто вылетающие из их глаз, и чувствую, что все «это»: и судья Сергиенко, и трансляция игр «Ло­комотива», и не пришедший за нами автобус, и отсутствие мячей на тренировке — все это действует на нас положи­тельно/

Ребята готовятся к бою! «И, может быть, даже хоро­шо, — думаю я, — ради становления команды пройти через это испытание*.

И Миша Квернадзе, наш травмированный вратарь, словно прочитав мои мысли, подходит и говорит:

— Максимыч, мы выиграем сегодня, вот увидите.

И в число слагаемых готовности к игре я добавляю «желание играть». И все ребята ставят пять. А за «волне­ние» повысили оценку только два человека. Спортсмены

3 Р. Загайнов

Проклятие профессии

¹

Погоня

как бы проинформировали меня: «Да, мы все понимаем, но ни в чем не стали слабее и, как и раньше, владеем собой!»

Подходит Шота и говорит:

— Сегодня Харьков отнимет у «Локомотива» и... ко­
нец фильма.

И снова изучаю оценки. Два человека поставили пре­дельно высокую оценку своему волнению. Это Манучар Мачаидзе и Шота Окропирашвили. Да, они — испытан­ные бойцы и самые старшие по возрасту — лучше других знают цену этому матчу и трудность предстоящей игры.

Вспоминаются и некоторые детали, без которых не проходит ни один опрос.

— Хочу поставить шесть, — говорит Алеко Квернадзе,
проставляя в своей графе отличные оценки.

А Девиз, наш самый результативный игрок, проставив оценки, изучает их и говорит:

— Почему я поставил четыре за «состояние»?

— Можешь исправить, — предлагаю я.
Он думает, потом говорит:

— Нет, в Вильнюсе я поставил пять и не забил. Пусть
остается четыре, но сегодня я забью.

В который раз в своей жизни психолога я с удивлени­ем и даже с восхищением думаю о спортсмене. Сегодня, в такой ситуации, когда обычный человек давно бы мораль­но «сломался», или как минимум дрогнул, когда все мы, работающие с ними, не находим себе с утра места, они, наши дорогие ребята — в самом лучшем виде.

И я не отхожу от них и заражаюсь их бодростью, уве­ренностью и надеждой. И благодарен им за это. И думаю: «Как прекрасен человек, когда подчиняет себя высокой за­даче, своему делу, а может быть и предстоящему подвигу!»

И я ловлю себя на том, что любуюсь ими, перевожу взгляд с одного лица на другое, и в ответ вижу одно — спокойную и ободряющую улыбку.

Нет одного человека — Бадри Парулава, и я иду к нему. Он простужен и предпочитает из номера не выхо­дить. С него начинаю опрос состояния готовности. Он ле­жит, ставит оценки, отдает мне лист и говорит:

— Последний рубеж, Максимыч?

— Да, Бадри.

Уходя, замечаю торчащую из-под подушки пачку си­гарет.

Говорю:

— Ограничь курение сегодня.

— Не могу успокоиться, Максимыч. Не знаю, как се­
годняшний день перенесу.

И вот — этот матч! И снова последний диалог со спорт­сменом. Вернее, если быть точным, это монолог. Ведь го­ворю только я, но спортсмены отвечают мне: кто взгля­дом, кто кивком головы. Гоча всегда берет меня под руку.

Но что бы ни было, это ответ! Ответное слово без слов. И потому я называю это диалогом.

— Дуру, в тебя, как всегда, верю.

Он шнурует бутсы и не поднимая глаз, кивает в ответ.

Я действительно абсолютно верю в него. Этот человек готов закрыть грудью путь к воротам любому мячу. Чело­век долга! Таким он и рожден на свет. Этого качества в нем воспитывать не надо было. И еще я подумал: «Таких бы как Дуру еще пять—шесть человек в команду, и можно играть с любым противником и при любом судействе».

Какая это трагедия, когда спортсмен боится судью!

И Шота, вдруг прервав разминку, подошел ко мне и сказал:

— Как это ужасно, что человек едет специально унич­
тожить нас.

Я согласен с ним. Это ужасно. Я бы даже сказал — это

трагедия спорта!

* * *

Судейство гражданина Сергиенко из города Харькова так и останется навсегда в моей памяти как пример челове­ческой подлости.

Удаление, пенальти при первом же падении игрока «Искры» в нашей штрафной площадке, бесчисленные в одну сторону штрафы, которые при мокрой погоде всегда являются угрозой для ворот.

Проклятие профессии

■

Погоня

Матч в Москве начинался на один час позже. Чтобы знать, что там происходит, мы захватили с собой из гости­ницы телевизор. Сразу после матча ребята сели на пол раздевалки и смотрели концовку игры «Локомотив» — «Металлист».

Хотя все было ясно (харьковчане не дали боя), от эк­рана их было нельзя оторвать, хотя мы спешили на поезд.

И никто не пришел на ужин. Так и запомнились на­крытые столы с белыми скатертями.

Ребята молча спускались к автобусу с сумками в ру­ках, а я встал около автобуса и смотрел на их лица, сам не зная, что я хотел увидеть.

Но никто не посмотрел мне в глаза. Только Манучар на секунду остановился, развел руками, сказал:

— Доктор, что можно сделать, если все против нас, — и поднялся в автобус.

Дата добавления: 2015-12-07