|
Читайте также: |
Кавалерийский генерал из армии Бурбаки, проходивший со своей дивизией через Отен, навестил меня и утверждал, что армия находится в весьма
плачевном состоянии. «Я, правда, могу еще,— сказал он,— заставить лошадей пройти маршем несколько километров, но они, конечно, не в состоянии участвовать в боях и с каждым днем сдают все больше и больше». То же можно было сказать и о лошадях артиллерии и о любом виде оружия; тогда уже можно было этой армии предсказать много всяких бед. Если бы этой многочисленной, молодой армии дали бы лишних пятнадцать дней на отдых, на приведение частей в порядок и миновал бы этот период январских холодов — она могла бы поднять дух истощенной и поверженной Франции.
Но, к сожалению, армия эта была наголову разгромлена и уничтожена.
Я знал о фланговом движении Мантейфеля, параллельном армии Бурбаки, предпринятым, чтобы усилить боевые силы Вердера и осаждающих Бельфор, и будь желание правительства, я сделал бы, конечно, все возможное, чтобы задержать фланговый марш Мантейфеля. Одному богу известно, как я страдал, что не мог провести такую операцию, которая, безусловно, помогла бы восточной армии. Один раз я попытался это сделать и выступил из Дижона с основными своими силами, чтобы напасть на врага в Из-сюрТиль, передав генералу Пелиссье с пятнадцатью тысячами мобилизованных командование городом. Но сильные неприятельские колонны, стоящие фронтом к нам, заставили меня вернуться на прежние позиции. Все же две из моих четырех бригад, вторая и четвертая, совместно со всеми ротами вольных стрелков, действовали на неприятельских коммуникациях. Решив защищать Дижон, я позаботился в первую очередь о продолжении фортификационных работ, начатых ранее пруссаками и генералом Пелиссье.
Позиции у Талана и Фонтена, господствующие над магистральной дорогой, ведущей в Париж, являются самыми высокими и 'весьма важными; расположены они в двух километрах к западу от города. Они были первыми, пожинавшими плоды наших трудов. Мы разместили: в Талане — две батареи полевых 12-миллиметровых и 24-миллиметровых орудий; в Фонтене — одну четырехлинейную полевую батарею и одну горную батарею того же калибра.
Несколько 12-миллиметровых батарей, которые впоследствии правительство направило генералу Пелиссье, были размещены на укреплениях, воздвигнутых в Монмюзар. Мон-Шапе, Беллен и на других наиболее выгодных позициях в поясе Дижона, чтобы на случай атаки не допустить обстрела противником города, а этого мы ждали со дня на день.
На войне господствует синьора Фортуна, поистине в этот день она к нам благоволила, ибо 21 января враг напал на нас со стороны запада и можно, пожалуй, сказать, что он атаковал быка в лоб, пытаясь схватить его за рога.
Поскольку мы тщательно изучили эту местность, располагали сильными позициями, прикрытыми стенами и крутым краем обрыва, а по обоим сторонам главной дороги стояли стрелковые цепи и на грозных позициях Талана и Фонтена, господствующих над всем вокруг, тѳрчали дула 36 орудий, то наша оборона блестяще удалась.
Памятник Гарибальди в Риме. Работа скульптора Эмилио Галлори 1895 г.
Да, и было от кого обороняться; чудовищную вражескую колонну, наступавшую по главной парижской дороге,— можно было смело назвать стальной! Нам едва хватило 36 орудий, обстреливавших дорогу, многих тысяч наших лучших солдат, залегших за защитными сооружениями, чтобы остановить эту колонну.
Мы были уверены, что атака последует с этой стороны, и сконцентрировали здесь основной кулак своих войск, не ослабляя северной и восточной части оборонного пояса, где, как я предполагал, развернется главное наступление, меж тем как атака с запада будет ложной. На деле, однако, все произошло по-иному. На наше счастье, атака была предпринята только с запада, одновременно произошли атаки с левого неприятельского фланга фланкирующими частями в направлении Отвилль и Дэ, а с правого фланга в направлении Пломбьер в долине Ош.
Атака была ужасающей. Лучших солдат, чем в тот день (неприятельских), я.в жизни не видывал. Колонна, двигавшаяся на наши позиции в центре, изумляла своей храбростью и хладнокровием. Она двигалась на нас сомкнутыми рядами, точно туча, медленно, не ускоряя шага, но с такой размеренностью, спокойствием и в таком порядке, что становилось жутко. Обстрелянная всеми нашими орудиями ураганным огнем, а также всей пехотой, стоящей перед Таланом и Фонтеном по обеим сторонам дороги, эта колонна усеяла по\е трупами, но вновь и вновь перегруппировываясь в ложбинах, она продолжала те же действия и двигалась в том же порядке и с тем же спокойствием. Это были замечательные солдаты! Но и наши проявили в этот день чудеса храбрости и они были, бесспорно, достойны атаковавших нас врагов. Лишь на один миг наши дрогнули, ибо атака на наш правый фланг со стороны Дэ была ужасна и стоила нам многих отважных воинов. Наши гнали неприятеля вплоть до деревенского кладбища, где он укрылся за его стенами, потом вскарабкались на стену и бросились на пруссаков, стараясь вырвать у них штыки. На нашем левом фланге неприятель был осыпан убийственным огнем нашей сильной цепи стрелков, причем ему угрожало быть отрезанным от своего правого фланга в Пломбьере.
Этот правый неприятельский фланг также был атакован и обстрелян частями полковника Пеллетье и вольных стрелков Брауна, которые, спустившись с Беллер в долину Онш, принудили его к поспешному отступлению. Битва эта длилась с утра до заката с большим ожесточением с обеих сторон без явного преимущества для кого-либо. К моменту заката мы оставались на своих дневных позициях, а враг на своих. Но тут произошло то, что я не раз наблюдал при подобных обстоятельствах, когда с одной стороны находятся солдаты — новички, а с другой — опытные, закаленные, Последние строго придерживаются полученных приказов, первые же под предлогом добыть боеприпасы, утолить голод, жажду и т. п., стремятся уйти с боевого поста, чтобы подкрепиться или же похвастать своими дневными подвигами. Это происходит особенно в том случае, если вблизи город. По-
этому я не перестану увещевать моих молодых земляков проявлять в битвах как можно больше стойкости, упорства и настойчивости *.
С наступлением ночи наши солдаты, вместо того, чтобы оставаться на позициях, которые они так храбро защищали в течение целого дня, под разными предлогами стали уходить в город. Они скопились на шоссе под Таланом. Произошла такая неразбериха, что ничего нельзя было понять и невозможно было ни отдать, ни получать приказ. Я сам, спускаясь с Талана, где находился в продолжение всего сражения, очутился в такой густой толпе, что не смог больше управлять своим конем.
Меж тем, как наш противник более коварный и опытный, обнаружив при разведке, что наши передовые позиции оголены, продвинулся вперед и обстрелял нас яростным огнем именно в тот момент, когда происходило описываемое; к счастью, мы находились в ложбине, а между нами и противником подымалась возвышенность, благодаря чему пули летели над нашими головами.
Толпа меня так грубо толкала со всех сторон, что я чуть не очутился на земле вместе с конем.
Отход наших с передовых позиций и продвижение врага заставили меня провести скверную ночь, которую еще ухудшило следующее обстоятельство. Было 11 часов вечера. Страшно усталый, я растянулся в префектуре Дижона на койке, в это время ко мне явилась депутация, состоявшая из генерала Пелиссье, мэра города, нескольких членов муниципального совета и магистрата, и сообщила, что враг проник внутрь нашего расположения, захватил Талан, а возможно и Фонтен, и что неприятельский полковник от имени генерала, командующего прусскими силами, заявил присутствовавшему там случайно чиновнику, что если до утра Дижон не капитулирует, он будет бомбить город. Имея 64 года от роду и кое-что повидав на свете, не так-то легко дать себя провести. Мне сейчас же стало ясно, что это просто насмешка со стороны неприятельского генерала, упоенного громкими победами прусских армий, одно лишь бахвальство. Однако нельзя было пренебрежительно отнестись к известию, переданному мне авторитетными лицами; тем более, что присутствовавший чиновник, сообщивший указанное известие, по его словам, вечером направился к месту битвы в поисках своего сына, которого считал раненым, натолкнулся на прусского полковника, о котором говорилось выше.
Тут уж моему отдыху настал конец. Я приказал сейчас же запречь свою карету и отдал всем, кому только было возможно, распоряжение выслать разведчиков, чтобы проверить достоверность полученного известия. Дороги подмерзли, стало скользко, шел снег; для такого инвалида, как я, осмотреть линию форпостов было крайне смелым предприятием. Но иного выхода не было. Разве можно было при таком известии, имея истощенных солдат и
* В Америке произошел следующий случай. Две армии, после того как они мужественно сражались днем, с наступлением ночи обе покинули поле боя. Об этом узнал один из генералов, он вернулся на поле сражения и провозгласил себя победителем.
столь предприимчивого и отважного врага, оставаться спокойно дома? Собрав в сильное ядро лучших моих людей, что потребовало немало времени, я приказал быть всем наготове к бою еще до наступления дня, а сам спозаранок направился в Моншаппе, нашей первой позиции в сторону врага, где стояли два 12-миллиметровые орудия под защитой батальона мобилизованных солдат. Здесь я не нашел ничего нового; все было в полном порядке. Я немедленно поспешил далее в Фонтен и, наконец, в Талан, но там не было и следа врага. Значит угроза обстрела была со стороны пруссаков пустым хвастовством.
Зато 22-го мы не только не были ими обстреляны, но <к вечеру, после еще одного дня сражений, нам посчастливилось прогнать их с позиций, занятых ими накануне вечером, и обратить их в бегство.
Стойкость и упорство в сражениях — вот один из ключей к победе! «'Но ведь люди устали, мы все устали и голодны!» — «Да! Ну и что же, идите, ищите себе питание и отдых. А враг будет продвигаться, отнимет у вас пищу, что вы собрали, даст вам отдых... прикладом винтовки». Упорство, стойкость и особенно бдительность — эти качества всегда нужны. Сколько можно сегодня насчитать таких генералов, которые только потому, что они генералы, генералиссимусы, или еще чином повыше, считают, что им излишне наблюдать за ходом сражения вблизи, и довольствуются тем, что получают сведения лишь находясь вдали от огня, отдают приказы своим подчиненным. Ошибка это! Не подвергая себя безрассудно опасности, главнокомандующий должен столь близко, сколь возможно, подойти к центру или объекту поля боя; пусть он поднимается повыше, чтобы его взору открылось большее пространство и он мог бы обеспечить драгоценную срочность, столь необходимую при рассылке приказов и при получении сведений. Впрочем, острый взгляд руководителя боя стоит часто гораздо больше, чем любая информация. День 22 января 1871 г. доказал, что если мы устали от битвы, происшедшей накануне, 21-го, то пруссаки устали еще более и куда больше обессилены, чем мы; хотя они и во второй день были столь же храбры и бесстрашны, как в первый, но начали уже сдавать и это вселило в меня надежду, что 23-го мы сможем отдохнуть от напряжения двух предыдущих дней. 22 января мы потеряли очень заслуженного офицера, майора Лоста, из отряда объединенных вольных стрелков, насчитывавшего более восьмисот человек и внесшего большой вклад, когда накануне удалось отразить неприятельскую атаку на правый фланг, а также и при победе, одержанной 22-го. Его заменил на посту командира этого доблестного отряда подполковник Батино, офицер, подававший большие надежды.
Фаланга пруссаков (прибегаю ік словцу, пущенному одним моим заслуженным офицером) была столь велика и сильна, что нам и 23-го грозила опасность быть ею уничтоженными. В середине дня враг угрожал нам атакой на Фонтен, куда были направлены несколько батальонов для ложной атаки; но немедленно вслед за этим на севере, по дороге на Лангр, появились густые колонны пруссаков и другие — фланкирующие, уже двигающие-
ся с востока в направлении Монмюзар и Сен-Аполлинер. Атака на дороге в Лангр была ужасна и достойна того грозного войска, которое стояло против нас. Почти все наши части, за исключением четвертой бригады, дрогнули; последняя стояла влево от дороги на фабрике, окруженной, к счастью, стеной, в которой мы и устроили бойницы. Несколько сот бойцов организуемой пятой бригады, понесшей большие потери в битве 21-го, также выдержали натиск, находясь на соседней, несколько далее расположенной фабрике, а затем присоединились к четвертой бригаде. Эти части были некоторое время окружены врагом, так как наш правый фланг отступил. Враг установил свою артиллерию на правом холме, господствующем над Пуилли и Дижоном с северной стороны, и метко стреляя, к чему пруссаки нас уже приучили, он за короткий срок заставил нас убрать все орудия центра, установленные на дороге по обеим ее сторонам, получив в ответ от нас лишь несколько залпов: из двух орудий в Монмюзаре, трех в Моншаппе и еще двух, стоящих на окольной к шоссе дороге и справа от шоссе.
На это пришлось пойти, ибо стало очевидно, что эти орудия нельзя оставлять на передовых позициях, которые неприятельская артиллерия безжалостно обстреливала. К заходу солнца наше положение стало критическим, и пруссаки, победители поля, угрожали атакой городу. Нашим отступающим частям мы старались обеспечить позиции за полосой окружения, у крепостных стен, часть которых имела бойницы. Некоторые трусы, дезертировавшие со своих постов, или же те, кто спешил спасти свои денежки, успели уже поднять в городе тревогу и повсюду посеяли страх, требуя как можно скорее поездов для эвакуации.
Наш крайний левый фланг, состоящий в основном из третьей бригады, занимавшей позиции в Талане и Фонтене, видя отступление центра наших войск, бросил своих вольных стрелков на правый неприятельский фланг, чтобы решительным наступлением поддержать своих. Когда стемнело, некоторые отряды мобилизованных частей на нашем правом фланге решительно ринулись на Пуйлли — главная цель сражения,— вновь прогнали врага с захваченной им территории и принудили его отступить за этот замок *. Таким образом четвертая бригада, первая, которой принадлежит честь этой битвы, была вырвана из плотного неприятельского кольца, в котором она некоторое время находилась; ей удалось отбить повторные атаки 61-го прусского полка и в рукопашном бою отнять у врага знамя, похороненное под горой трупов.
Я івидел немало кровопролитных сражений и, конечно, редко созерцал такое огромное количество трупов, нагроможденных на небольшом пространстве, как тогда на севере от того места, на котором находились позиции четвертой и отчасти пятой бригад. Говоря о четвертой и пятой бригадах,
* Замок Пуйлли, оставленный нашими в начале битвы, расположен на расстоянии пушечного выстрела от Дижона.
выдержавших натиск прусского полка, надо помнить, что это были не полностью укомплектованные бригады, а лишь ядро формирующихся бригад — четвертая насчитывала около тысячи человек, а пятая — менее трехсот.
В первые часы ночи началось окончательное отступление врага. Наконец-то на много дней противник оставил нас в покое в Дижоне. очистив и прилегающие деревни, которые мы заняли. Большинство наших вольных стрелков, которые с честью сражались в этих трехдневных боях, были снова брошены по всем коммуникациям врага в разных направлениях от Сомбернона до Доля, а вторая бригада, оторванная в течение многих дней от наших главных сил, блестяще воевала на севере в окрестностях Лангр.
Не могу закончить свой рассказ о славной битве при Дижоне, не упомянув моего любимого друга и храбрейшего брата по оружию, генерала Бозака.
Утром 21 января этот герой, выходец из Польши, известил меня, что поскольку ходят слухи о приближении пруссаков, двигающихся из долины Сюзон, он намерен лично отправиться в разведку. Взяв с собой несколько человек, он направился в сторону неприятеля, чтобы произвести рекогносцировку местности и обнаружить численность врага. Но увлеченный своей необузданной храбростью, он хладнокровно ввязался в бой с неприятельским авангардом, желая самому прикинуть, какое же нужно количество войск, чтобы было точное соотношение сил; однако увлеченный боем, считая позором бегство, он пал жертвой своей храбрости.
Много дней я не имел никаких сведений о нем и все решили, что он ранен и лежит -в каком-нибудь деревенском домике. Больше того, в штабе знали об этой тяжелой потере и из деликатности от меня скрывали.
Я надеюсь, что когда во Франции будет лучшее правительство, она несомненно усыновит сирот этого доблестнейшего Бозака, который отдал за нее свою жизнь.
Глав а 4 ОТСТУПЛЕНИЕ. БОРДО. КАПРЕРА
Известия, сначала о перемирии, потом о капитуляции Парижа, и, наконец, о переходе армии Бурбаки в Швейцарию, изменили положение вещей. Паника и неуверенность овладели населением, которое надеялось, что одержанный нами успех внесет улучшение в положение Франции. Надо сказать, что большинство было настроено оптимистически, ибо появилась надежда на близкий конец этой ужасной войны.
Как это всегда бывало и в Италии, с приближением конца войны правительство Национальной обороны Франции щедро снабжало нас всем необходимым и численно увеличило»войска всех видов оружия. Наша маленькая армия с передачей нам примерно пятнадцати тысяч мобилизованных солдат генерала Пелиссье разрослась до сорока тысяч. Однако враг, освободившись от осады Парижа и от войск восточного фронта, перешедших в Швейцарию, начал скапливать против нас огромные силы и, несмотря на все принятые нами оборонительные меры и наш численный рост, он в конце концов разгромил бы нас и окружил, как это произошло с французскими армиями у Меца, Седана и Парижа.
Пруссаки со своими огромными преимуществами по сравнению с нами были в положении волка среди овец; в то время как перемирие сказалось в Париже и повсюду во Франции, мы его и не почувствовали. Демаркационная линия была неточно установлена, что заставило нас пройти Бургундию, ибо нейтральная полоса между вражескими и нашими линиями была плохо определена, во всяком случае інам пришлось покинуть Дижон и все позиции, которые мы до этого занимали: словом, враг отбрасывал нас к югу. Повторяю, враг, выступая в роли волка, по мере получения подкреплений, прибывавших каждый день, становился все более дерзким. Под тем или иным предлогом он неоднократно пытался окружить наши передовые части и взять их в плен, что ему, правда, не удавалось, так как он имел дело с людьми, которые были всегда начеку. По приказу правительства из Бордо нужно было вести переговоры с пруссаками о перемирии, установлении демаркационной линии и т. д. Генерал Бордон, начальник штаба, несколько раз по этому поводу побывал в неприятельском лагере. Но как я уже говорил, дело кончилось тем, что перемирие на нас не распространялось.
От 23 января до 1 февраля мы как могли удерживали столицу Бургундии от напористого врага. Из урока, полученного им в трехдневных сражениях, он понял, что небольшими силами нас не возьмешь, поэтому, правда под сурдинку, он накапливал огромные силы, так что к концу января его колонны заняли наш фронт и начали растягиваться, чтобы окружить наши фланги.
Армия Мантейфеля, освободившись от нашей восточной армии, спускалась к долине Роны и поставила под угрозу наше отступление.
31 января в направлении нашего леього фланга начались бои, длившиеся с утра до поздней ночи. Враг прощупывал нас в разных пунктах, занимая позиции вне Дижона для генеральной атаки. Несколько прусских частей появились в долине Соны, угрожая смять правый фланг и обойти нас с тыла. Нельзя было терять ни минуты.
Мы представляли собой последний кусок, на который с жадностью нацелилась огромная армия, победившая Францию; она несомненно хотела, чтобы мы дорого заплатили за дерзость позволить себе хотя бы на миг оспаривать ее победу. Я отдал приказ отступать тремя колоннами: первая бригада, которой после смерти генерала Бозака командовал Канцио, вместе с пятой
должна была двигаться параллельно лионской железнодорожной линии, защищая тяжелую артиллерию и всю нашу материальную часть, следовавшую» в поездах. Третья бригада во главе с Менотти «взяла направление на долину Ош и на Отен. Четвертая бригада пошла по дороге в Сен-Жан де Лон по правому берегу Сены в сторону Вердена. Штаб-квартира отступала по железной дороге и расположилась в Шаньи — центральный сборный пункт, установленный для всей нашей армии. Другие отряды и части вольных стрелков, отставших от бригад, также направлялись на новую базу. Насколько было возможно, соблюдался известный порядок, благодаря оперативности начальника штаба, командующего всей артиллерией, полковника Оливье и других командиров частей. Враг нам не докучал и суматохи было меньше, чем можно было ожидать от новичков, да еще отступающих ночью.
Итак, отступление произошло в ночь с 31 января на 1 февраля — в 8 утра враг занял Дижон.
Из Шаньи штаб-квартира была переведена в Шалон-сюр-Сона, потом в Курсель, в замок, расположенный вблизи города. После того, как капитуляция Парижа стала совершившимся фактом, а перемирие свелось к прелиминарному миру, я, будучи избран депутатом Ассамблеи 1, решил 8 февраля направиться в Бордо, где она должна была открыться, с единственным намерением проголосовать за несчастную республику. Во главе армии я временна оставил Менотти.
Все знают, как меня встретило большинство депутатов Ассамблеи2. В сознании, что я уже ничего больше не могу сделать для этой несчастной страны [Франции], которой я прибыл служить, когда она очутилась з беде, я уехал в Марсель, а оттуда на Капреру, куда прибыл 16 февраля 1871 г.
Вогезская армия, состоявшая из крайне республиканских элементов^ естественно, вызывала ненависть у правительства Тьера и она была распущена.
<=0Ѣ
ПРИЛОЖЕНИЕ К МОИМ МЕМУАРАМ
Чивита Веккъя, 15 июля 1875 г.
Сражение при Кустоце, план которого лежит передо мной, похоже на* все древние и современные битвы, когда одна сторона превосходит другук> своими талантами. От битв Эпаминонда 1 у Левктры и Мантинеи 2 и до сражений прусских генералов 1870 г. обходные операции являлись неоспоримым методом и всегда приводили к победе. В Росбахе Фридрих II со всем своим войском, маневрируя с необыкновенной быстротой, напал на французскую армию с флангов и разгромил ее. В Мантуе Наполеон I. узнав, что австрийцы спускаются с обоих берегов озера, оставил свою тяжелую артиллерию и со всей армией бросился вперед, чтобы раздельно и поочередно разгромить обе неприятельские части, обойдя врага с фланга.
В Америке генерал Пас, узнав, что генерал Эшаг затеял битву позади «каппао» (остров деревьев), выставил перед врагом параллельную линию войск, отдав приказ ослабить правый и усилить левый фланг. Таким образом левый фланг Эшага столкнулся лишь с немногими кавалерийскими эскадронами на правом неприятельском фланге, которые отступали бешеным галопом. Меж тем левый фланг генерала Паса, подкрепленный лучшими частями его армии, разгромил правый неприятельский фланг и таким образом была одержана блестящая победа.
Я сожалею, что вынужден хвалить австрийского генерала, но все же, в целях воспитания нашей молодежи, которой, возможно, еще придется сражаться с иностранными солдатами, я должен правдиво изложить ход событий. Эрцгерцог Альберт был единственным настоящим генералом в сражении у Кустоцы. Воспользуясь ошибкой, допущенной итальянской армией — переход Минчо на таком растянутом отрезке, как от Мантуи до Пескьеры,— он предпринял ложные атаки на наш центр и правый фланг, а основной удар соединенными силами трех своих корпусов нанес нашему левому флангу и с 80 000 солдат, которыми он командовал, разгромил один корпус Дурандо.
Наши части в центре и на правом фланге, которых отвлекли ложные небольшие атаки неприятельской кавалерии, с опозданием узнали о поражении на нашем левом фланге и в результате ошибок, допущенных с самого начала этой кампании, шесть или семь отличнейших дивизий отступили, кусая себе губы от досады, что не смогли участвовать в сражении. Я сказал «допущенных ошибок» с начала кампании, и поистине это было так. Зачем было разбивать армию на две части? Ошибка, которую осуждали во все времена. Может быть, чтобы угодить блестящему генералу Чальдини, не желавшему повиноваться генералу Ламармора, начальнику генерального штаба?
Разве недостаточно было одной дивизии, чтобы угрожать переходом через реку По, не бросая в действие 90 000 человек из отборнейших частей, которые служили лишь для того, чтобы отступить и покрыть пятном позора наши доблестные войска?
Я с гордостью рассказываю о нашей доблестной армии. Мне крайне больно, что среди нас нет превосходных генералов: Говоне, Биксио, Куджа, Сиртори, которые столько положили сил в тот день, будучи во главе доблестных наших бойцов, и будь им оказана должная поддержка, они прославили бы это поле боя победными гимнами. Вот как было дело, молодые офицеры; вам может быть еще суждено встретиться на полях сражений с деспотами и тиранами; вот таковы были ошибки, совершенные нашими военными.
Весь корпус Куккиари, насчитывавший три дивизии, к тому же дивизия Биксио, дивизия Умберто, дивизия Пьянель и дивизия Козенца — т. е. семь дивизий не вступали в бой, меж тем как три неприятельских корпуса сражались против нашего левого фланга и разбили его наголову.
Это было следствием мудрой тактики неприятельского генерала.
Помимо семи дивизий, еще тридцать артиллерийских батарей, находившихся в резерве, бездействовали и отступили, не выпустив ни одного залпа!
Всех этих не пущенных в ход сил было достаточно, чтобы обратить в бегство неприятеля, обессиленного и обескураженного боем, длившемся целый день, будь эти силы своевременно использованы.
ПРИЛОЖЕНИЯ
24 Джузеппе Гарибальди
ДЖУЗЕППЕ ГАРИБАЛЬДИ И ЕГО ЭПОХА
Гарибальди! Это имя волновало умы нескольких поколений; с этим именем шли в бой за свободу и национальную независимость народы Европы и Америки; это имя стало на долгие годы знаменем, символом борьбы против всякой тирании. По зову Гарибальди десять раз за тридцать пять лет брались за оружие народные массы раздробленной и порабощенной Италии — рабочие и ремесленники севера и батраки и крестьяне юга, студенты городов Центральной Италии, врачи, художники, писатели и ученые...
Народные массы многих стран справедливо видели в Гарибальди мужественного и благородного защитника свободы и демократии. Миллионы трудящихся считали его рыцарем гуманности, борцом за высшую социальную справедливость. Гарибальди был известен как талантливый революционный полководец и как бесстрашный партизанский вождь. В сотнях битв за свободу и независимость народов Европы и Южной Америки участвовал Гарибальди в течение своей славной, полной приключениями и опасностями жизни. Каждый народ, независимость которого была попрана, обращал свои взоры к Гарибальди. Помощи народного героя Италии ожидали борцы за свободу в Ирландии и в Польше, в Венгрии и на Украине. Его звали французские республиканцы на защиту возродившейся республики от нашествий монархической Пруссии, его просили о помощи коммунары Парижа, избравшие его заочно своим главнокомандующим«
«В течение целого полустолетия,— писал известный русский писательдемократ С. М. Кравчинский (Степняк),— Гарибальди наполнял громом своего имени два полушария. Все, что было в старом поколении свободолюбивого и благородного, с трепетом и замиранием сердца следило за подвигами этого полусказочного героя» 1.
Каковы причины такой огромной притягательной силы и неувядаемой славы Джузеппе Гарибальди? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо обратить взор в глубь истории и внимательно изучить действительные факторы, обусловившие деятельность народного героя.
Девятнадцатый век в Западной Европе, до 1871 г., это — «эпоха краха феодализма и абсолютизма, эпоха сложения буржуазно-демократического общества и государства, когда национальные движения впервые становят-
1 С. Степняк. Джузеппе Гарибальди. Биографический очерк. СПб., 1906, стр. 3.
371 24*
ся массовыми, втягивают так или иначе все классы населения в политику...» 2
Эта ленинская характеристика эпохи, в которой протекала деятельность Гарибальди, объясняет многое. Ленин подчеркивает массовость и всеобщность движения. Это был период бурных волнений, восстаний, революций и освободительных войн; время, когда народ сам выдвигал своих вождей и горячо их поддерживал. В другой своей работе Ленин характеризует этот период как эпоху восходящей линии буржуазии, и говоря об особенностях Италии в период национально-освободительных войн, отмечает, что часть итальянской буржуазии была тогда не только прогрессивной, но даже революционной 3.
И вполне понятно, что народные массы и революционно-демократическая буржуазия поддерживали тех вождей, которые в наибольшей мере проявляли мужество и стойкость, героизм и самопожертвование в борьбе с абсолютистско-феодальными порядками, с засилием «своих» и иноземных властителей. Одним из таких несгибаемых революционеров был Гарибальди.
Сын народа, тесно связанный с ним в продолжение всей своей жизни, Гарибальди воспринял свободолюбивые традиции и патриотические чувства своих соотечественников. В измученном нуждою и политическим гнетом народе Гарибальди встречал волнующие проявления патриотизма. Народ воспитал в Гарибальди качества самоотверженного революционера.
Что же собой представляла Италия, когда Гарибальди начал свои легендарные сражения, восхитившие весь мир?
Дата добавления: 2015-12-07; просмотров: 112 | Нарушение авторских прав