|
Читайте также: |
Четвертая бригада под командованием Риччотти 7 состояла вначале лишь из рот вольных стрелков, оперировавших подобно другим летучим колоннам, а к концу кампании эта бригада численно выросла за счет нескольких батальонов мобилизованных солдат.
Начальником генерального штаба армии был генерал Бордон, который очень много сделал для моего приезда во Францию, за что его сильно недолюбливали. Я тоже не считаю, что он был совершенством, а о его прошлом знаю только, что он принимал участие в южно-итальянской кампании 1860 г., явившись к нам вместе с мужественным Дефлоттом; был он честным воином. Во имя истины надо сказать, что при организации армии, снабжении ее всем необходимым, он принес нам величайшую пользу, равно как и на поле боя, где проявил себя отважным офицером. Из-за моего частого нездоровья он меня замещал в любых случаях.
Весьма ценным моим сотрудником был полковник Лоббиа, второй начальник моего генерального штаба. Начальником моей штаб-квартиры был полковник Канцио 8, пока он не стал командующим пятой бригадой, к которой была присоединена и первая после смерти генерала Бозака.
На посту начальника штаб-квартиры Канцио сменил майор Фонтана. Командующим нашей артиллерии был полковник Оливье. Майор Бонде, скончавшийся после того, как перешел в армию на Луаре, командовал нашим первым кавалерийским отрядом из тридцати солдат. К концу войны кавалерийским полком командовал майор гусарского эскадрона, фамилию которого я запамятовал.
Оба наших эскадрона проводников сформировал майор Фарлатти. Врач Тимотео Риболи возглавлял нашу санитарную часть. Заместитель интенданта Боме занимал пост интенданта, пока не прибыл назначенный на эту должность офицер, имя которого я забыл. Казначеем был полковник Мартине; начальником телеграфной службы — полковник Луар; начальником инженерных войск — полковник Гэклер; начальником гарнизона при
штаб-квартире — подполковник Демей. Не помню фамилию председателя военного суда.
Сорганизованные несколько импровизированным образом, мы выступили в середине ноября через Арней-ле-Дюк и долину Ош, которая спускается к Дижону, где находилась прусская армия Вердера, угрожавшая долине Родано. Ее аванпосты, доходившие до Доля, Нюи, Смобернова, вторгались в окрестностные местечки и накладывали дань на население.
Итак, так называемая Вогезская армия, насчитывавшая всего шесть — восемь тысяч солдат, выступала против победоносной армии Вердера численностью примерно в двадцать тысяч, с многочисленной артиллерией и кавалерией. Несколько незначительных стычек проходило с участием наших вольных стрелков, не считая блестящей вылазки Риччотти и Ординера у Шатийона на Сене.
В первой операции французские вольные стрелки вызвали переполох в стане врагов. Об этом говорит следующий приказ по армии: «Вольные стрелки Вогезов, стрелки Изеры, альпийские егеря из Савойи, батальон Дубса и стрелки Гавра, принимавшие участие в операции у Шатийона под командой Риччотти Гарибальди, заслуживают большую благодарность Республики. Будучи в количестве четырехсот человек, они атаковали тысячу врагов, разгромили их, взяливплен 167, в том числе 13 офицеров, захватили 82 оседланных лошади, 4 повозки с оружием и боеприпасами и почтовую карету. Потери наши составляют 6 убитых и 12 раненых, противника — гораздо больше. Поручаю пленных великодушию французов. Арней-ле-Дюк, 21 ноября 1870 г. Дж. Гарибальди».
Словом» можно сказать, что с каждым днем вольные стрелки внушали все больше страха противнику. После занятия пруссаками Дижона в первый раз, в то время, когда мы еще находились между Долем и лесом Серр, мы намеревались атаковать врага ночью, так как, согласно нашим сведениям, население города готово было оказать ему сопротивление. Если учесть состояние людей, которыми я командовал, то наше решение помериться силами с превосходящим нас численно противником, выигравшем столько сражений и полным воинственного пыла, было чистым безумием. Но нам сказали, что население Дижона сражается с прусскими оккупантами и мы поспешили на помощь, чтобы разделить с ним опасность.
Мы уже бы\и на расстоянии нескольких миль от столицы Бургундии, когда прибывший из Дижона гонец сообщил нам, что город сдался} а городские власти запретили дальнейшее сопротивление. Пришлось отойти обратно на наши позиции.
Была уже середина ноября, а мы, не считая вольных стрелков, все еще не участвовали в военных действиях; среди наших солдат, жаждавших поскорей сразиться с врагом, стали раздаваться недовольные голоса. Вдобавок слышались жалобы на нашу бездеятельность и со стороны тех самых людей, которые отказывали нам в необходимых средствах для решительных действий. Поэтому нам нужно было что-то предпринять. Атаковать днем и ера-
зиться с армией Вердера, занимавшей Дижон, было бы безрассудством; это значило бы идти на верную гибель. Но можно было бы попытаться атаковать ночью. Ночью различие в оружии исчезает (во Франции нас тоже снабдили какой-то ржавой дрянью) и в темноте наши ружья могли сойти за неприятельские игольчатые винтовки. Кроме того, я убежден, что при ночной атаке не следует стрелять, особенно, если атакуют новички.
Покуда маленькая Вогезская армия двигалась через долину Ош на Дижон, все отряды вольных стрелков, находившиеся большей частью на нашем левом фланге вместе с первой бригадой, спешили присоединиться к нам, чтобы принять участие в этой операции. Утром 26 ноября, сев у Лантеней на лошадь, чтобы хорошенько исследовать горное плато, я как раз находился вместе со своим генеральным штабом и штаб-квартирой на этом плато, когда колонна пруссаков численностью в несколько тысяч человек всех трех видов вооружения вышла из Дижона, направившись по главной дороге к нам. Позиция Лантеней у реки Ош очень выгодная, однако со стороны плато, в направлении Пак и Пренуа, она полностью уязвима и ее трудно удержать от наступающих превосходящих сил противника. Исходя из этого, я приказал всем нашим отрядам, находившимся в деревне, подняться на плато и, когда подойдут к месту, занять боевые позиции с правой и левой стороны дороги, по которой шли, оставив на дороге в качестве резерва несколько батальонов. Если же враг продвинется к нашим боевым линиям, идти в решительную атаку.
Преобладающая часть третьей бригады, являвшаяся основой наших сил, занимала левый фланг, раскинувшийся на краю рощи, причем цепь стрелков стояла лицом к врагу на гребне холма, господствовавшего над этим лесом. Оставленные на дороге резервы также входили в состав третьей бригады.
Генуэзские карабинеры были размещены на крайнем северном фланге, а наша артиллерия, насчитывавшая одну полевую батарею из четырех орудий и две горные батареи, расположилась по левую сторону генуэзцев, поскольку эта позиция господствовала над всеми остальными. На нашем правом фланге разместились вольные стрелки под командой майора Лоста, подкрепленные позднее стрелками Риччотти и другими полками.
Небольшой эскадрон кавалерии, состоявший из тридцати стрелков и нескольких проводников, расположился фронтом в центре наших сил, в низменной части. Как видно, основные наши силы составляла третья бригада; она одна представляла наш центр, левый фланг и резервы, — в общем всего было около трех тысяч человек. Что касается так называемой четвертой бригады, состоявшей лишь из одних вольных стрелков, то она насчитывала в этот день не более 400—500 человек, а вместе с остальными вольными стрелками их число достигало примерно двух тысяч, В общем, всего было не более пяти тысяч человек. 26 ноября 1870 г. в сражении у Лантеней первая и вторая бригада участия не принимали. Первая бригада накануне участвовала в схватке у Флери, в результате которой отступила к Пон-де-Паны;
вторая же была на марше и 27-го прибыла в Лантеней. Полк третьей бригады под командой Равелли, состоявший из одних итальянцев, когда двигались на Ош, также отсутствовал.
Г л а в а 2 БИТВА ПРИ ЛАНТЕНЕЙ И ОТЕН
Наша боевая линия на плато Лантеней на краю рощи была почти целиком вне поля зрения неприятеля, кроме вольных стрелков Лоста, находившихся на нашем правом фланге. Этим, пожалуй, объясняется то, что враг направил один батальон для занятия деревни Пак, расположенной вблизи нашего левого фланга, меж тем как главные неприятельские силы заняли Пренуа и расположились в боевом порядке на высотах, господствовавших над деревней. Будь у нас хотя бы сотня кавалеристов, весь батальон, посланный занять Пак, был бы нами взят в плен. Когда неприятель захватил Пак, я приказал выкатить вперед два наших орудия, которые несколькими залпами, при поддержке ружейной стрельбы, изгнали его оттуда. Покуда это происходило, пруссаки выставили напоказ свои силы, торжественно расставив их на господствующих высотах Пренуа. Их батальон поспешно отступил и они его поддержали лишь несколькими залпами, не бросив для его защиты великолепную цепь, находившуюся в резерве. «Значит, их уж не так много»,— подумал я сразу. «Не придут? — рассуждал я вслух.— Ну, ладно, тогда мы застукаем их».
Итак, я решился на атаку — мы двинулись на противника в том же боевом порядке, в котором поджидали его на наших позициях. На нашем правом фланге вольные стрелки энергично атаковали левый фланг противника, угрожая ему окружением.
Третья бригада двигалась в образцовом порядке; впереди шла цепь стрелков, за ней сомкнутые колонны батальонов — такому порядку могли позавидовать испытанные солдаты.
Я возгордился, что командую такими людьми, и важничал, созерцая такой образцовый порядок на поле боя, не имеющем препятствий, наблюдая бесстрашие моих молодых братьев по оружию.
Неприятельская артиллерия, стоявшая на высотах Пренуа, методически обстреливала наши наступавшие ряды так, как это умеют делать пруссаки, и тем не менее в рядах наших не наблюдалось ни малейшей заминки, ни малейшей растерянности—поведение наших бойцов вызывало восхищение. Решительность, стойкость и спокойная отвага республиканцев потрясли невозмутимых и бесстрашных великолепных победителей Седана. Когда они
увидели, что их гранаты не страшны и мы смело и быстро идем в атаку, они начали отступать к Дижону. Против атакуемой нами деревни Пренуа вилась дорога, сворачивавшая налево от въезда в эту деревню, поскольку последняя была расположена на возвышенности. Наши, атакуя деревню, в которой еще находился неприятельский батальон, не заметили, что дорога идет зигзагом, или просто не хотели обратить на это внимание и наступали быстро прямо на дома, но наткнулись на очень высокую ограду фруктового сада, прилегающего к деревне; преодоление этого неожиданного препятствия отняло у наших немало времени и принесло немало потерь. Одна только наша рота фланкировала деревню справа, прикрывая нашу немногочисленную кавалерию, вместе с ікоторой она атаковала прусский резервный батальон, оставленный с двумя орудиями, чтобы прикрыть отступление. В этом наступлении отличились полковник Канцио и майор Бонде, у которых были убиты лошади. Вообще большинство кавалеристов лишилось лошадей, которых убили или ранили.
Я очень сожалею, что не могу вспомнить фамилию капитана пехотной роты, которая в этом наступлении очень хорошо себя показала.
Высокая ограда, помешавшая нашей лобовой атаке, что вызвало такую большую потерю времени, и другая, не столь высокая, повстречавшаяся на пути, когда мы шли с атаікой на правый фланг, оказались сущим спасением для неприятеля. Не будь этих двух оград — в наши руки наверняка бы попал.прусский батальон с двумя орудиями.
Происшедшая 26 ноября стычка на плато Лантеней не дала особенных результатов, но она была блистательной с точки зрения поведения наших бойцов перед лицом закаленных солдат Пруссии. После этой стычки враг прекратил всякое сопротивление и продолжал свое отступление к Дижону, преследуемый нами до самого города. Признаюсь, что атаковать с пятью тысячами человек, со слабой артиллерией, корпус Вердера, окопавшийся в столице Бургундии, было безрассудством. Днем я ни за что бы не рискнул на такую отчаянную операцию. Но таков был задуманный план — нанести внезапный удар! Да, кроме того, нам в тот день так везло!
И действительно, только успешный отчаянный удар, нанесенный внезапно, мог улучшить положение несчастной республики е этой части Франции и возможно даже принудить неприятеля снять осаду Парижа, поскольку его главные коммуникации оказались бы под угрозой. Но какие средства предоставило в мое распоряжение правительство национальной обороны? Когда я об этом вспоминаю, я содрогаюсь от ужаса. Боевой дух моих бедных бойцов был изумительный — все шли на штурм города с необыкновенным подъемом. Было слишком самонадеянным рассчитывать на победу. Однако, в случае неудачи, в ноябрьскую дождливую ночь было достаточно времени для отступления. Я не раз видел, как паника охватывала многочисленные и закаленные войска, и, как я узнал впоследствии от самих жителей Дижона, в ту ночь среди победителей Бонапарта царило сильное замешательство. Многочисленная прусская артиллерия, не имея направления, переходи \а
с места на место и в конце концов очутилась неизвестно где. Заградительные отряды армии Вердера, хотя и лучше дисциплинированные, нежели французские, поспешно рассыпались по дорогам, где происходило отступление — одни под предлогом опасения казны, другие под предлогом поиска боеприпасов. Ясно одно — произошло настоящее столпотворение. Однако, к чести Германии, следует оказать, что многочисленные пехотные войска, стоявшие в Дижоне, расположившись на сильных позициях Талан, Фонтен, Отевиль, Дэ и других, встретили нас таким огневым дождем, подобного которому я никогда в жизни не видывал, и нужно было обладать чем-то иным, а не только бесстрашием, чтобы при такой буре выставить голову.
Мои юные бойцы сделали все, что только было возможно в таком положении. Наружные посты пруссаков подверглись один за другим атаке и были уничтожены, несмотря на упорное сопротивление. Утром мы увидели трупы наших, нагроможденные на неприятельские, большинство которых было проткнуто штыками, так как приказ гласил — не стрелять. Мы добрались до хорошо укрепленного осиного гнезда пруссаков под Таланом; вражеский огонь был настолько чудовищным, что о преодолении его нельзя было и думать, поэтому мы взяли вправо и влево от главной дороги, чтобы избежать прямых попаданий, ужасно изрывших самую дорогу.
Наша атака на позиции Дижона началась около семи часов вечера. Было темным-темно и шел дождь, обстоятельства весьма благоприятные для операций подобного рода. До десяти часов вечера я очень верил в нашу удачу. Наши части шли бодро, сомкнувшись, насколько могли, одна за другой — система, которой, я полагаю, следует отдать предпочтение при ночных атаках, если только возможно завязать в других пунктах той же цепи небольшие стычки, чтобы отвлечь внимание неприятеля. Но я был лишен возможности это сделать, учитывая незначительное количество людей и характер местности. Около десяти часов вечера командиры авангарда известили меня, что бесполезно продолжать атаку, поскольку враг оказывает жесточайшее сопротивление и наши части, наступающие на деревню с обеих сторон шоссе, не в состоянии более продвигаться. Я неохотно согласился с мнением и выводами преданных мне друзей и сразу же подумал о нежелательных и тяжелых обстоятельствах, неизбежных при отступлении. К счастью, была ночь и ноябрь месяц. Враг не двинулся со своих позиций, и мы смогли беспрепятственно отступить. После победоносного сражения и неудавшейся атаки, когда наши части с раннего утра и до десяти часов вечер-a были на марше, отступление не могло пройти в полном порядке, особенно с усталыми и голодными новичками, которыми я командовал. Поэтому приказ об отступлении на Лантеней был выполнен неточно. Одни взяли путь на Сомбернон и Арней-ле-Дюк и, не останавливаясь, шли до самого Отена. Однако большинство пришло все же в Лантеней, и так как туда прибыли еще ранее полк мобильных войск, полк под командой Равелли и большая часть второй бригады, то там очутилось достаточное количество частей, с которыми можно было еще кое-что предпринять.
27 ноября после полудня, пруссаки числом поболее, чем накануне, достигли высот Лантеней, что доказывает, что в Дижоне их было очень много и что Вердер, отбросив нас от города, хотел использовать свои преимущества. Выдержать первый натиск неприятеля пришлось новым частям, так как те, которые накануне сражались, слишком обессилели. А поскольку прусские войска были внушительной силой, а отступление через леса не представляло трудности, мы решили не ввязываться в серьезную битву и продолжали двигаться к Отену, где также надеялись собрать бойцов, отступавших по различным дорогам. Среди потерь того дня была одна весьма чувствительная: погиб майор Шапо, марселец, блестящий и доблестный офицер.
В некоторых случаях с человеком-скотом приходится обращаться как с настоящим быком. Крушит, пусть все крушит, пусть мчится куда хочет. Горе вам, если попытаетесь преградить ему дорогу: он вам опрокинет коней, всадников, как это случилось со мной в 1849 г. в Веллетри, когда я только чудом спас свою черную от контузий шкуру.
Крушит, ну и пусть крушит, пусть несется куда хочет! Отойдите в сторону или станьте позади: не беспокойтесь, он наткнется на преграду, его преградой будет река, гора, голод, жажда или новая непосредственная опасность — сильнее той, которая заставила его уносить ноги. Тогда придет ваш черед. Наведите порядок, насколько возможно, в рядах этих людей, смахивающих на скотов, накормите, напоите их, дайте отдохнуть, а когда они вдоволь насытятся, наберутся сил и поднимется их душевное состояние, они вспомнят о своем позорном бегстве, о растоптанном долге и о славе! Говорю вам, это худший вид человеческого безумия! То же случается и с быками, только на наше счастье, разница в том, что эти грубые животные не думают о славе. Вот к примеру, когда быков ведут верховые, малейшее обстоятельство может вызвать их испуг: гром, молния, буря или что-либо в таком роде; тут они пускаются вскачь с быстротой, на которую только способны дикие звери. Разумный вожатый не настолько глуп, чтобы заставить своих людей остановить их, преграждая им путь: это привело бы безусловно к гибели. Но он направится следом за ними, будет двигаться сбоку или позади, не теряя, однако, быков из виду, пока на пути мчащихся животных не встретится какое-либо препятствие: река, лес, гора, и тогда голова колонны остановится и сразу же повернет в обратную сторону и вслед за нею остановится и повернет вся вереница. Тупые животные вернутся под господство своего тирана — человека, который, по правде говоря неизвестно стоит ли большего, чем окот. И в этот момент опытный вожатый приказывает своим верховым окружить стадо быков, вновь ставшими покорными как овечки.
В Отене были сосредоточены все отступавшие части так называемой Вогезской армии, за исключением немногих, которые по различным причинам убежали гораздо дальше: тут и целые отряды, и одиночки солдаты, отставшие от своих частей, видимо не желавших более сражаться. В числе последних был некий полковник Шене, командир гвэрильи с востока, которо-
23 Джузеппе Гарибальди
го «пастыри» причислили к лику святых мучеников, вроде Сан Доменика Арбюе и подобных ему негодяев; пожалуй из него сделали бы великомученика, дай я согласие привести в исполнение смертный приговор, вынесенный ему военным судом Отена. А Шене совершил столько военных преступлений, столько постыдных дел, что этот тип сто раз заслужил смерть. В 12 часов дня должны были расстрелять Шене, а около одиннадцати часов, по ходатайству нескольких офицеров, я его помиловал, с условием, что он, однако, будет публично разжалован, а это, по-моему, хуже смертного приговора. В штаб-квартире в Отене нас дружелюбно встретил префект Марэ; с его помощью нам удалось организовать и привести в порядок Вогезскую армию и сильно увеличить нашу артиллерию, в которой мы так нуждались. Однако 1 декабря обнаглевший вследствие нашего отступления враг обнаружил наши позиции в Отене и нежданно-негаданно нагрянул. Я употребил выражение нежданно-негаданно, но не будет преувеличением, если скажу, что он захватил нас врасплох.
Это произошло примерно в середине дня. Я, как обычно, выехал в коляске на прогулку. Каждое утро высылались конные разведчики по всем направлениям, и на всех наших постах, обращенных в сторону неприятеля, стояли усиленные отряды. Рано поутру при моем первом выезде, я осмотрел все эти аванпосты, и убедившись, что там все в порядке, предупредил офицерский состав этих постов быть начеку.
Эти аванпосты состояли из восточной гвэрильи под командой Шене и марсельской гвэрильи, которой после смерти Шапо командовал доблестный офицер, фамилию которого я запамятовал. Эта гвэрилья прибыла к монастырю Сен-Мартен, центру наших аванпостов, когда я выезжал оттуда и, наконец, из батальона нижнепиренейских солдат, расположившегося на левом фланге в монастыре Сен-Жан. Аванпосты на правом фланге были размещены в другом монастыре, Сен-Пьер (по божьей милости!). Во время моей дневной прогулки, будучи уверен, что наши аванпосты бдительно стоят на страже, я взобрался на развалины древнего храма Джуно Романо, поднимающегося над Отеном, и не преминул поглядеть в бинокль на окружающую равнину. Но, видимо, я навел бинокль на слишком дальнее расстояние; так ничего и не заметив с того места, откуда наблюдал, я вернулся к своей коляске, любезно поддержанный, как обычно, моими адъютантами, помогавшими мне подняться в нее. Стоя одной ногой на подножке и собираясь уже сесть, я вдруг повернул голову в сторону Отена и увидел в нижней части города, в предместье Сен-Мартен, голову неприятельской колонны, медленно приближавшуюся.
Если бы дать ей двигаться дальше, то безусловно город Отен стал бы легкой добычей пруссаков — я краснею от стыда при одном воспоминании об этом — и произошел бы такой разгром Вогезской армии, от которого можно содрогнуться.
«Скорее,— крикнул я своим конным адъютантам,— скачите к Бордону, к Менотти, ко всем: пусть хватают оружие и начинают бой!» Меня больше
мучили стыд и пр-езрение к себе самому, чем страх,— отдав распоряжение, я, погоняя коляску, спешно спустился в Отен, проехал через весь город, направляясь, как можно скорее, к маленькой семинарии, где на одной из площадок этого духовного заведения была сосредоточена наша артиллерия, занимавшая, к счастью, позицию, господствовавшую над неприятельскими колоннами.
Тогда наша артиллерия состояла из двух батарей по четыре полевых орудия каждая и из одной горной батареи — всего было 18 орудий. Но не было орудийного расчета. Канцио и Бассо занялись первым орудием батареи. Эти мои храбрецы, уцепившись за колеса, быстро подкатили орудие к огневой позиции. На помощь им тут же подоспели другие адъютанты, прибежавшие один за другим и, наконец, артиллеристы, которые поспешили из своих помещений и храбро взялись за дело.
Наше счастье, что враг не подозревал, в какое состояние поверг он нас, напав врасплох; повсюду царили тишина и безлюдье, и враг, вероятно, как я думаю, решил, что мы приготовили ему засаду. Не останови он голову колонны у Сен-Мартен и поспеши вступить в Отен, враг не встретил бы никакого сопротивления и захватил бы наших людей, находящихся еще по квартирам.
Вместо этого пруссаки расставили свою артиллерию на высотах СенМартен и принялись обстреливать наши позиции. Такое распоряжение врага спасло нас. Наши 18 орудий, установленные на позициях, господствовавших над вражескими, усердно и с рвением обслуживаемые нашими молодыми артиллеристами, несколько смущенными, что их застигли врасплох, осыпали врага снарядами и после нескольких часов орудийного обстрела принудили его отступить вместе с артиллерией. Несколько рот вольных стрелков и несколько батальонов подвижных войск, брошенных на левый фланг пруссаков, довершили успех дня и враг был вынужден отступить по всей линии. Тяжелые потери понесли наши артиллеристы, офицеры и солдаты; как я припоминаю, некий майор из Ниццы, Гвидо был ранен и ему ампутировали бедро. Вольные стрелки, как обычно, проявили большое мужество.
Оба итальянских полка оставались в городе в качестве резерва и лишь небольшая часть бойцов участвовала в этой операции, если не считать генуэзских карабинеров, которые наступали в центре и доблестно способст* вовали отступлению неприятеля.
Три позиции, занимаемые аванпостами, которые в Отене должны были прикрывать нашу небольшую армию, и кстати сказать не выполнили эту задачу, были: Сен-Мартен — в центре, Сен-Жан — слева и Сен-Пьер — справа (пусть французы не глумятся над обилием святых, которые, как и у нас, видимо не в состоянии защитить их). Сен-Жан располагал батальоном подвижных войск из Нижних Пиренеев, который входил в состав третьей бригады. Этот батальон пользовался особой симпатией Менотти и моей; он кстати ее всегда заслуживал, особенно в последнем сражении, так как вел себя безупречно и внушил неприятелю уважение к себе.
23*
Несколько отрядов подвижных войск удерживали также позиции в СенПьер. Однако в центре сильную позицию Сен-Мартен по приказу этого труса, полковника Шене, оставили две гвэрильи — с востока и из Марселя — всего около семисот человек. Все это произошло, кажется, еще до прибытия врага, из-за чего он мог преспокойно занять эту важную для нас позицию. Если это не называется изменой со стороны этого полковника Шене, то не знаю, какое еще слово можно придумать взамен.
Что бы ни говорили и какое оправдание ни придумали бы для него французские клерикалы, поступок офицера, который без приказа оставляет нашу самую важную позицию, подвергая этим армию риску быть разгромленной, а город разграбленным, поступок офицера, который, спасаясь бегством, тянет за собой полк, чьим командиром он был, и еще другой, поверивший, из-за неопытности своих офицеров, его клеветническим измышлениям и бежавший за 40—50 километров в тыл, это — неслыханный поступок, ему нет названья. Никогда за всю мою военную жизнь я не слышал ничего подобного. Нет такого наказания, которое могло бы искупить подобную вину. И тем не менее, этот полковник Шене, которого я, по своему простодушию, вырвал из рук смерти, ибо он был приговорен военным судом, этот подлец стал архигероем клерикалов и шовинистов, которого они чуть не причислили к лику святых; реакционные газеты, не жалея красок, расписывали его биографию и расточали ему чрезмерные похвалы за самый подлый и мерзкий в мире поступок.
Вот таков наш век цивилизации, в основе которой лежит коррупция и ложь!
Не могу закончить эту статью *, не упомянув о славном и мужественном корреспонденте «Дейли ньюс», молодом Дзиккителли. Он не сражался с пруссаками, о, нет! — не в этом состояла его задача. Но он был моим чудесным адъютантом в то время, когда я имел счастье видеть его среди нас.
При сражении у Лантеней, я много часов провел в седле, а так как у меня не было собственной лошади, то мне подсовывали первую попавшуюся. В начале сражения это бедное животное, не знаю уж по какой причине, поскакало во весь опор, сбросив меня наземь, причем я ощутил невероятную боль в левом бедре. Благодаря тут же окружившим меня друзьям, я быстро справился с этой неприятностью, а находившийся около меня Дзиккителли любезно предложил мне своего великолепного белого коня, на что я согласился и проскакал на нем весь остаток дня.
Итальянцы Вогезской армии будут с любовью и благодарностью вспоминать имя Марэ, субпрефекта Отена. Этот честный республиканец дружелюбно и благожелательно встретил нас, когда мы прибыли в Отен, и те же чувства проявлял за все время нашего пребывания;в этом городе.
1 декабря, в день, когда нас атаковали пруссаки, субпрефект Маре покинул префектуру и с оружием в руках примкнул к мужественным бор^ цам в качестве рядового стрелка.
Глава 3
21, 22 и 23 января 1871 г.
Победа при Отене немного подняла упавший было дух наших молодых бойцов; а те же пруссаки, которые отбросили нас от Дижона, оказались сами отброшенными и в беспорядке отступали. Будь у нас свежие, пусть и немногочисленные, части, отступление врага превратилось бы в повальное бегство и ему пришлось бы по меньшей мере оставить нам орудия и значительное число пленных. Я напрасно к этому стремился. Но то, что не довелось выполнить нам, сделал у Бона генерал Кремье, который с несколькими тысячами хороших бойцов, перевалив через горы из Бона в Блиньи, атаковал врага с фланга в направлении Венденесс и полностью разгромил его. Большую часть декабря мы провели в Отене, организуя новые части; немного увеличили свою артиллерию и сформировали несколько эскадронов кавалерии. Но мы все еще ждали шинелей, столь необходимых в это суровое время года, и другие предметы экипировки, а также ружей, для замены нашего устаревшего дрянного оружия. Дело при Отене подняло престиж нашего маленького воинского подразделения, и жители, которым эта победа принесла спасение, благословляли нас,— состязаясь в присылке нам разных шерстяных вещей для бойцов и денег для наших раненых.
В Отене мы служили заслоном и защитой двух фланговых операций, которые осуществляли: генерал Круза — от Шаньи до Орлеана, и большая Луарская армия под командой генерала Бурбаки, двигавшаяся ів направлении к востоку.
А из-за снега и льда, которыми была покрыта вся местность, операция эта была исключительно трудна и мучительна — люди и лошади выбивались из сил. В результате этого флангового движения генерала Бурбаки прусская армия оставила Дижон, а мы заняли его вместе с несколькими ротами вольных стрелков. Мы смогли бы занять город немедленно всеми нашими частями, если бы все железнодорожные составы не были бы заняты генералом Бурбаки. В конце декабря и начале января очень похолодало. Снег превратился б лед и передвижение стало крайне трудным, особенно для артиллерии и конницы. Враг, располагавший опытным, закаленным и прекрасно экипированным войском, был в ореоле своей славы; солдаты его, чувствуя себя победителями в чужой стране, где все им дозволено, не только отбирали у бедных жителей все продовольствие и предметы домашнего обихода, но и прогоняли их с кроватей, чтобы улечься самим. У этого врага, повторяю, было много преимуществ перед неопытными, только что сформированными, нуждающимися в самом необходимом, французскими солдатами. План генерала Бурбаки был хорошо задуман, но по упомянутым причинам трудно выполним, особенно из-за плохого интендантского обслуживания.
Дата добавления: 2015-12-07; просмотров: 121 | Нарушение авторских прав