|
Читайте также: |
-...не всё же тебе деньги считать...
И тут Серёга вытянулся (хотя он и так под два метра), побледнел, потом согнулся и быстро зашептал что-то старцу. Я остановился и вернулся к Богородице.
Вот так, Божия Матерь, не поговорить мне со старцем. А что бы я хотел спросить у него? Что?
А вдруг он мне скажет такое, что и меня в пот бросит. Вон как отец Борис-то убежал. И Серёгу пробрал, видать, бизнесмен, отца Бориса спонсирует... Ну ладно, а мне что такого может сказать отец Николай?
Об этом бесполезно размышлять. Когда я только воцерковлялся, то, готовясь к исповеди, рассуждал: вот я скажу то-то и так-то, а батюшка мне вот так, а я ему следующее и придумывал красивые фразы для ответов на предполагаемые вопросы. Но у меня был замечательный духовник - ни разу я не угадал ни одного вопроса, ни ответа, ни совета. И в конце концов отучился загадывать.
Потом так вышло, что я отошёл от своего духовника. Получилось похоже на взрослеющего ребёнка, который начинает мнить себя познавшим жизнь и жаждет собственных решений, зачем ему советы стариков? Даже оправдание придумали: пусть я совершу ошибки, но это будут мои ошибки, и только так, совершая ошибки, можно научиться их избегать... А там новые ошибки...
А зачем их совершать?
Я продолжал любить своего духовника, но стал всё реже и реже встречаться с ним. Потом построили храм возле моего дома и я совсем перестал ездить к нему. Иногда мы пересекались, радостно троекратно целовались, случались и беседы, но они были непродолжительны. Я чего-то боялся, он, видимо, чувствовал это моё желание дистанции и не давил на меня. Стал обращаться ко мне на «вы». После таких встреч у меня всегда оставался осадок неправильности моего поведения. Будто я проскочил мимо соседей по подъезду и не поздоровался.
Почему я решил, что вырос из его наставлений и больше в них не нуждаюсь?
Между прочим, духовник-то, пока я продолжал совершать ошибки, постригся в иноки, а скоро стал скитоначальником.
Вдруг кто-то толкнул меня, я очнулся и увидел, что отец Николай смотрит прямо на меня, а Серёга стоит чуть в стороне, и взгляд его необычный: вроде смотрит в потолок, а такое чувство, что - на звёзды.
Я шагнул к отцу Николаю.
И в это время в храм влетел отец Борис.
- Нашёл! - радостно сообщил он и потряс фотоаппаратом, как Моисей змеёй в пустыне135. - Сфотографируй нас с отцом Николаем. - Это он уже конкретно ко мне.
- Тогда идёмте к иконе, - предложил я и спохватился: - А можно возле иконы-то?
- Отчего же нельзя? Щёлкни. У иконы очень даже хорошо будет. Хоть что-то хорошее сохранится.
Нет, что ни говори, а чудесный всё же батюшка! И как он терпел нас! Мы совсем обнаглели: то так сфотографироваться, то эдак, я попросил отца Бориса тоже фотографом поработать. Тут и Серёга перестал потолок разглядывать - присоединился. А отец Николай улыбался, как старый добрый дедушка, которому оставили на попечение младенцев, те по нему ползают, тискают, разве что за бороду не таскают, а ему всё в радость - что с детей взять-то?
Наконец фотографироваться надоело.
- Всё, что ли? - спросил отец Николай и снова посмотрел на меня.
Не знаю, как там насчёт измызганной фразы, что-де «у меня пересохло горло», но я вдруг явно осознал: вот последний шанс поговорить со старцем, и я, сглотнув слюну, пробормотал:
- Нам бы маслица от иконки.
Отец Николай заулыбался ещё светлее, словно я ему что-то приятное сделал.
- Конечно, пойдём, и вы идёмте.
Мы пошли к тому окошку, где исповедовал отец Мартиниан. Я пропустил вперёд отца Бориса и Серёгу, а когда дошла моя очередь, старец весело посмотрел на меня.
- Ещё, что ль?
- Для Алексея Ивановича.
Я взял ещё один пузырёк. Вот как раз здесь я стоял, когда исповедовался.
- Вот что, - сказал я и взял старца за рукав.
Не схватил, а так как-то непроизвольно получилось, что взял именно за край рукава. И старец не отдёрнул руку, а продолжал весело смотреть на меня. Я должен был заговорить первым. Я должен был сделать усилие и переступить что-то, а я не мог понять, что. Тут я заметил, что держу рукав старца, испугался и отпустил его.
- Не знаю, с чего начать...
- Так-так, - подтолкнул меня старец, и я камнем покатился с горы.
Не было в этом движении никакого чёткого пути, я стукался о другие камни, чаще всего больно, сбивался, улетал в сторону, я говорил сумбурно, бессвязно, перескакивая с одного на другое. Это не было исповедью. Это утром я каялся, открывая всё больше и больше в себе. Здесь я хотел открыть мир и как там быть такому, каким я вышел после исповеди и причастия. Я понимал всю глупость моего положения. После открывшегося, после того, как, не скажу, прикоснулся, но увидел, что можно и на земле жить по благодати, иначе, чем в миру, я говорил о своём месте в мире. То есть, я сознательно уходил обратно туда, к больно ударяющим камням. И чем больше я понимал абсурдность своих словес, тем бестолковее становилась моя речь. Я запутался окончательно и замолчал. Камень достиг дна и, подняв облачко пыли, замер. Искрой выстрелило: «А вдруг он сейчас скажет: “Так оставайся”, -и что тогда делать? Я ведь должен буду остаться». Не могу.
Старец, как показалось, немного огорчился и склонил голову на бок.
- Откуда ж я знаю, как там быть, это надо на месте решать... Ты вот что, сходи к вашему Владыке, - и обрадовался такому неожиданно пришедшему решению. - В самом деле, сходи - он у вас хороший. Скажешь, от Николая, он тебя примет. Сходи, сходи.
Я растерялся. Так всегда - настраиваешься на что-то вселенское, тут вот я думал, что мне сейчас чуть ли не судьбы мира раскроются, и моя в том числе, а так всё просто. Могло показаться, что старец перекладывает с себя решение, но ведь он уже и решил: иди в мир, и Владыка, то есть епископ, определит твоё место в сегодняшнем мире, и то, что определит, исполняй. Как раб ничего не стоящий136. Конечно, мелькнул следом вопрос: а как попасть к Владыке? Ну так отец Николай это тоже решил: «Скажешь, от Николая». И в самом деле, как всё просто в мире, если не городить и не выдумывать.
- Благословите.
Старец благословил и снова порадовался пришедшему решению, и повторил, разгоняя последние мои сомнения:
- Сходи-сходи, он у вас хороший, - и уже ко всем: - Ну, пойдёмте проводим вас, а то и нам отдохнуть пора.
Я повернулся: вот и Алексей Иванович появился - все трое спутников стояли у противоположной стены, ожидая, пока я поговорю со старцем, и я благодарно всем улыбнулся.
Мы зашли в комнату за вещами, всё уже было собрано, я только передал пузырёк с маслицем Алексею Ивановичу и не преминул похвастаться:
- А мы с отцом Николаем сфотографировались у чудотворной иконы.
- А я посуду мыл, - в тон мне ответил Алексей Иванович.
- Молодец! - похвалил я его и добавил: - Господь не оставит тебя.
Все вышли из комнаты, и я окинул её прощальным взглядом, так полюбилась она, более всех комнат, в которых приходилось ночевать на Горе, - и чугунная печка, и койки, и столик с книжками: и тут взгляд уткнулся в лежащий на столике листок с исповедью. Я схватил его и выскочил в коридор. Отец Николай с ключом стоял у двери.
- Батюшка, а можно это...
- Стибрить, что ли?
- Как благословите, стибрить, так стибрить.
Как отец Николай умеет улыбаться! Сквозь
бороду-то не видно, но - глаза!
- Бери, чего уж там...
Учитывая, что это единственный документ, вынесенный мною с Афона, привожу его полностью и напоминаю: мне кажется, что текст этой исповеди составлен самим старцем Николаем и, может быть, все ранее исписанные мною страницы и были ради этого листка.
Дата добавления: 2015-12-07; просмотров: 90 | Нарушение авторских прав