Продвижение пешки 5 страница. – Какое такое дело?

– Какое такое дело? – спросила я.

– Погоди, дойдем и до этого.

Мы шли у самой воды, волны едва не доставали до наших ног. Вдруг Соларин нагнулся и подобрал маленькую темную раковину, которая была почти полностью засыпана песком. При свете луны ее изнанка блестела перламутром.

– Жизнь существует везде, – пробормотал он и отдал мне ракушку. – Даже на дне моря. И везде ее пытается уничтожить человеческая глупость.

– Этот моллюск умер не оттого, что ему свернули шею, – заметила я. – Ты что, профессиональный убийца? Как ты мог, пробыв с человеком в комнате пять минут, убить его?

Я зашвырнула ракушку подальше в море. Соларин вздохнул, и мы снова побрели по пляжу.

– Когда я увидел, что Фиске жульничает, – произнес он, и в голосе его послышалось напряжение, – мне захотелось узнать, кто его направляет и зачем это понадобилось.

«Итак, Лили была права насчет этого», – подумала я, но ничего не сказала.

– Я прервал игру и пошел следом за ним. Фиске признался во всем. Более того, он даже сказал мне, кто стоит за всем. И почему.

– Кто же это?

– Фиске не назвал имени. Он и сам не знал. Но он сказал, что тот, кто ему угрожал, знал, что я буду участвовать в турнире. Существовал только один человек, которому это было известно, ведь именно с ним правительство договаривалось о моем участии. Спонсор турнира…

– Германолд! – воскликнула я. Соларин кивнул и продолжал:

– Фиске также сказал мне, что Германолд, вернее, те, кто работал на него, искали секретную формулу, про которую я в шутку упомянул в Испании. Я сказал тогда, что если меня кто‑нибудь обыграет, то я отдам ему секретную формулу. Эти дураки решили, что мое предложение остается в силе, и выставили Фиске против меня. При этом они подстраховались, чтобы он не проиграл. Думаю, Германолд условился с Фиске в случае возникновения непредвиденных сложностей встретиться в туалете канадского клуба, где их никто не мог бы увидеть.

– Но Германолд вовсе не собирался встречаться с ним лично, – догадалась я. Все кусочки мозаики сложились воедино, но я еще не могла разглядеть всю картину. – По твоим словам выходит, что вместо Германолда с Фиске должен был встретиться кто‑то другой. Кто‑то, кого на турнире не хватятся…

– Точно, – согласился Соларин. – Однако они не ожидали, что я сяду англичанину на хвост. Я шел за ним по пятам, когда Фиске зашел в туалет. Его убийца, должно быть, притаился в коридоре и слышал все, о чем мы говорили. После того как Фиске все мне выложил, запугивать его уже не имело смысла. Игра перешла в другую стадию. Его надо было убрать немедленно.

– Беспощадная ликвидация, – произнесла я, глядя на море и обдумывая то, что только что узнала.

Картина складывалась вполне правдоподобная, по крайней мере с точки зрения тактики. И у меня было в запасе несколько фигур, о которых Соларин знать не мог. Например, Германолд не ожидал увидеть Лили на матче, так как она их никогда не посещает. Но, встретив нас в клубе, Германолд всеми силами старался уговорить ее остаться и очень забеспокоился, когда она пригрозила, что уедет (вместе с машиной и шофером). Его действия можно толковать по‑разному. Не исключено, что Германолд поручил Солу сделать для него кое‑что. Но почему Солу? Может быть, шофер Гарри знал о шахматах гораздо больше, чем я думала. Возможно, именно он сидел в лимузине и диктовал Фиске ходы. И если уж не то пошло, насколько хорошо на самом деле я знала Сола?

Соларин рассказал мне все по порядку: как он впервые обратил внимание на кольцо Фиске, как отправился за ним следом в туалет, как узнал о том, что англичанина шантажировали и с какой целью. Как выбежал из туалета, испугавшись взрыва, когда Фиске снял с пальца кольцо. Хотя Соларин точно знал, что за приездом Фиске стоял Германолд, спонсор турнира не мог убить англичанина и забрать кольцо. Германолд не покидал «Метрополитен», я была тому свидетелем.

– Сола не было в лимузине, когда мы с Лили вышли на улицу, – неохотно призналась я. – У него была возможность, но не могу представить, какой у него был мотив. Если все было так, как ты говоришь, он не мог выйти из канадского клуба и вернуться к машине, поскольку ты с судьями блокировал единственный выход. Это объясняет, почему мы с Лили обнаружили лимузин пустым.

Это может объяснить и еще кое‑что, подумала я. Выстрелы по машине!

Если Соларин прав и спонсор турнира нанял Сола, чтобы устранить Фиске, Германолд не мог допустить, чтобы мы с Лили вернулись в клуб, разыскивая шофера! Когда он поднялся на второй этаж и увидел, что мы топчемся рядом с машиной, ему пришлось припугнуть нас, чтобы мы убрались вон.

– Значит, это Германолд поднялся в комнату для игры, когда там никого не было, достал пистолет и выстрелил по нашей машине! – воскликнула я, хватая Соларина за руку.

Он уставился на меня в изумлении, не понимая, каким образом я пришла к такому заключению.

– Это также объясняет, зачем Германолд заявил прессе, что Фиске был наркоманом, – добавила я. – Он добился того, что журналисты и полиция переключили свое внимание с него на поиски какого‑то безымянного дилера!

Соларин рассмеялся.

– Я знаю одного парня по имени Бродский, которому ты бы понравилась, – сказал он. – Ты прирожденная шпионка. Теперь, когда ты знаешь столько же, сколько и я, пойдем выпьем.

Вдали, там, где берег делал изгиб, виднелся большой шатер, раскинутый прямо на песке. Его форму повторяли многочисленные огни, привязанные к веревкам.

– Не так быстро, – сказала я, не отпустив руку Соларина. – Хорошо, допустим, что Фиске действительно убил Сол. Но несколько вопросов пока остаются без ответа. Что это за формула, про которую ты упомянул в Испании и за которой теперь все носятся? По какому делу ты приехал в Нью‑Йорк? И каким образом Сол испарился из здания ООН?

Шатер в красно‑белую полоску был огромным, в центральной части его высота доходила до тридцати футов. У входа стояли две огромные пальмы в латунных кадках и была расстелена длинная ковровая дорожка, тянувшаяся к воде. Над дорожкой хлопал на ветру легкий тент, синий с золотом.

– В здании ООН у меня была назначена встреча с моим агентом, – сказал Соларин. – Я не знал, что Сол следит за мной, пока мне на хвост не села еще и ты.

– Так это ты был тем велосипедистом! – воскликнула я. – Но ты был одет…

– Я встретился со своим агентом, – перебил меня Соларин, – и она заметила, что ты идешь за мной, а тебе на пятки наступает Сол…

Значит, эта старуха, которая кормила птиц, была его агентом.

– Мы вспугнули птиц, чтобы отвлечь ваше внимание, – продолжил Соларин. – Я спрятался под лестницей за зданием ООН и подождал, пока ты не прошла мимо. Вскоре я заметил Сола. Я видел, как он вошел в здание, но не знал, куда он направился, оказавшись внутри. Я зашел в лифт и переоделся, пока кабина спускалась на цокольный этаж: под спортивным костюмом на мне была обычная одежда. Когда я поднялся обратно в фойе, то увидел, как ты зашла в комнату для медитаций. Однако я не знал, что Сол опередил тебя. Он прятался там и слышал каждое наше слово.

– В комнате для медитаций? – воскликнула я.

До шатра нам оставалось пройти несколько ярдов. На нас обоих были основательно засаленные джинсы и свитера, но мы гордо шагали к кабаре, словно только что вылезли из лимузина.

– Моя дорогая, – сказал Соларин, поглаживая мои волосы, как иногда это делал Ним. – Ты такая наивная. Хотя ты и не вняла моим предупреждениям, Сол, без сомнения, к ним прислушался. Когда ты ушла, он появился из‑за этой каменной плиты и набросился на меня. Я знал, что он слышал достаточно, чтобы твоя жизнь оказалась под угрозой. Я забрал твой портфель, чтобы его соучастники не узнали, что ты была там. Позже, в гостинице, мой агент передала мне записку, в которой говорилось, как лучше вернуть его тебе.

– Но откуда она знала…– начала я.

Он засмеялся и снова погладил меня по волосам. К нам подошел метрдотель. Соларин протянул ему банкноту в сто динаров. Мы с метрдотелем вытаращили глаза. В стране, где пять центов были прекрасными чаевыми, за такие деньги можно было получить самый лучший столик.

– В душе я капиталист, – прошептал Соларин мне на ухо, когда мы последовали за метрдотелем в огромный шатер.

Пол внутри был устлан матами, набитыми соломой, которые лежали прямо на песке. Маты были покрыты большими и яркими персидскими коврами, по ним было разбросано множество подушек, расшитых бисером и стразами. Между столиками, чтобы посетители чувствовали себя уютнее, располагались оазисы – небольшие скопления пальм в кадках. В те же кадки были воткнуты павлиньи и страусовые перья, переливающиеся всеми цветами радуги. На столбах, поддерживающих шатер, висели фонари, свет лился сквозь отверстия, пробитые в их латунных корпусах, и играл причудливыми бликами на мишуре подушек. Я словно оказалась внутри детского калейдоскопа.

В центре располагалась большая круглая сцена, освещенная театральными прожекторами. Оркестр играл какую‑то варварскую музыку, непохожую ни на что, что мне доводилось слышать. Среди инструментов я заметила продолговатые овальные барабаны, окованные медью, большие волынки, сделанные из меха животных, флейты, кларнеты и трубы всех форм и размеров.

Мы с Солариным устроились на груде подушек у медного столика перед самой сценой. Музыка звучала так громко, что продолжать разговор было почти невозможно. Соларин остановил официанта и на ухо прокричал ему заказ, а я молча размышляла над вопросами, на которые так и не услышала ответов.

Что за формулу так хотел заполучить Германолд? Кто была женщина, кормившая птиц, и откуда она знала, где Соларин мог найти меня, чтобы вернуть портфель? Какие дела были у Соларина в Нью‑Йорке? Как Сол, которого я в последний раз видела лежащим на каменной плите, оказался в Ист‑Ривер? И наконец, какое отношение все это имеет ко мне?

Когда музыканты решили сделать небольшой перерыв, нам принесли напитки: два больших бокала амаретто, подогретого, это обычно делают с бренди, и чайник с длинным носиком.

Официант, держа на весу крошечное блюдечко с невысоким стаканом, поднял чайник повыше и наклонил его. Струя душистого напитка устремилась прямо в подставленный сосуд, мимо не пролилось ни капли. То же повторилось и со вторым стаканом. Когда официант отошел от столика, Соларин торжественно поднял свой стакан с мятным чаем.

– За игру, – провозгласил он с таинственной улыбкой. Кровь застыла у меня в жилах.

– Понятия не имею, о чем ты,–солгала я.

Что там говорил Ним насчет того, чтобы извлекать преимущество из каждой атаки? Что было ему известно об этой проклятой игре?

– Конечно имеешь, моя дорогая, – мягким голосом произнес Соларин. Он поднял второй стакан и поднес его к моим губам. – Если бы ты не имела понятия, я бы не сидел сейчас перед тобой.

Янтарная жидкость полилась мне в рот, немного чая попало на подбородок. Соларин улыбнулся, вытер капли пальцем и поставил мой стакан на поднос. Он не смотрел на меня, но так близко наклонился, что я могла слышать каждое слово, которое он шептал мне.

– Это самая опасная игра, какую можно себе представить, – тихо пробормотал он, чтобы никто не смог нас услышать. – И каждый из нас избран играть в ней свою роль…

– Что значит «избран»? – спросила я, но прежде, чем он ответил, раздался грохот цимбал: музыканты снова вернулись на сцену.

За ними следовали танцоры, на них были надеты бархатные голубые рубахи и свободные штаны, заправленные в высокие сапоги. Танцоры двигались по сцене в медленном экзотическом ритме, и кисточки их поясов, свисающих до бедер, раскачивались в такт. Музыка становилась громче, к мелодии присоединились звуки кларнетов и труб. Мелодия была похожа на ту, под которую из корзины индийского факира поднимается и принимает стойку кобра.

– Тебе нравится?

Я кивнула, не в силах отвести глаз от сцены.

– Это музыка кабилов, – сказал он под мелодию, которая продолжала плести вокруг нас свои узоры. – Кабилы живут в горах Высокого Атласа, который находится на границе между Алжиром и Марокко. Видишь танцора, что стоит в центре? Обрати внимание, у него светлые волосы и глаза, а его нос напоминает клюв хищной птицы. Такой профиль, как у него, встречается на старинных римских монетах. Это отличительные черты кабилов, они совсем не похожи на бедуинов…

Вдруг пожилая женщина, сидевшая за столиком, вышла на сцену и стала танцевать – к всеобщему удивлению собравшихся. Зрители принялись улюлюкать, их отношение к происходящему можно было понять без перевода. Несмотря на возраст, длинное серое одеяние и льняную вуаль, женщина, в отличие от танцоров, двигалась легко и чувственно. Мужчины плясали вокруг нее, так сильно вращая бедрами, что кисточки их поясов игриво касались ее.

Публика пришла в экстаз, особенно когда женщина в танце приблизилась к ведущему танцору, достала откуда‑то из складок одежды звенящие колокольчики и привязала к его поясу таким образом, что они касались его паха. Кабил, к пущему восторгу зрителей, закатил глаза к потолку и широко ухмыльнулся.

Люди вскочили на ноги и принялись хлопать в такт музыке, которая становилась все быстрее, так же как и шаги женщины по сцене. Отбивая поднятыми над головой ладонями ритм прощального фламенко, она приблизилась к самому краю сцены и повернулась в нашу сторону… и я обмерла.

Я бросила быстрый взгляд на Соларина, который внимательно наблюдал за мной, и вскочила на ноги как раз в тот момент, когда эта женщина – темный силуэт на фоне огней – спрыгнула со сцены и растворилась в толпе.

Пальцы Соларина сомкнулись на моем запястье, словно наручники. Он стоял рядом со мной, прижимаясь ко мне всем телом.

– Пусти меня, – прошипела я сквозь стиснутые зубы, потому что несколько человек, стоявших неподалеку, стали бросать на нас любопытные взгляды. – Я сказала, пусти меня! Ты знаешь, кто это был?

– А ты? – прошептал он в ответ мне на ухо. – Перестань привлекать внимание! – Когда он увидел, что я продолжаю сопротивляться, он обхватил меня руками и сжал. – Ты подвергаешь нас опасности! – громко прошипел Соларин и придвинулся ко мне так близко, что я почувствовала мятный аромат его дыхания. – Так же ты поступила, когда отправилась на шахматный турнир и когда преследовала меня до здания ООН. Ты не представляешь, как она рисковала, чтобы прийти сюда и увидеться с тобой. Ты не знаешь, как бездумно играешь человеческими жизнями.

– Нет, я не делаю этого!

Я почти что кричала, его объятия причиняли мне боль. Танцоры на сцене продолжали отплясывать свой дикий танец, до нас докатывались волны его ритма.

– Это была предсказательница, и я собираюсь найти ее!

– Предсказательница?

Соларин вроде бы удивился, однако хватки не ослабил. Его глаза были цвета морских глубин. Те, кто видел нас со стороны, наверное, решили, что мы любовники.

– Я не знаю, предсказывает ли она будущее, – произнес Соларин, – но она точно знает его. Это она велела мне приехать в Нью‑Йорк. И она послала меня за тобой в Алжир. Именно она выбрала тебя…

– Выбрала! – воскликнула я. – Выбрала для чего? Я даже не знаю этой женщины!

Соларин слегка ослабил объятия, чем застал меня врасплох. Музыка вихрем кружилась вокруг нас, когда он взял меня за руку. Подняв ее ладонью вверх, он прижался губами прямо к тому месту, где под кожей пульсировала вена. На миг я почувствовала горячие толчки крови. Затем он поднял голову и заглянул мне в глаза. Я встретила его взгляд, и у меня едва не подкосились ноги.

– Взгляни на это, – прошептал Соларин, коснувшись пальцем моего запястья.

Я медленно перевела взгляд на свою руку. В том месте, где ладонь переходит в запястье и сквозь кожу просвечивает голубая жилка, виднелись две линии. Они сплетались, образуя цифру «8».

– Ты была избрана для того, чтобы расшифровать формулу, – мягко сказал Соларин, почти не открывая рта.

Формула! У меня перехватило дыхание, когда он заглянул прямо мне в глаза.

– Какую формулу? – услышала я собственный шепот.

– Формулу Восьми…– начал он и вдруг застыл как вкопанный.

Он бросил быстрый взгляд мне за спину, и его лицо превратилось в маску. Соларин выпустил мою руку и сделал шаг назад. Я повернулась, чтобы посмотреть, что такого он увидел у меня за спиной. За ярко освещенной сценой стоял какой‑то человек. Луч прожектора, следуя за танцорами, на несколько мгновений выхватил его из мрака. Шариф!

Шеф тайной полиции церемонно кивнул мне, потом луч света переместился, и Шариф скрылся в темноте. Я быстро оглянулась на Соларина. Но там, где мгновение назад стоял русский, уже никого не было, только шевелились листья пальмы.

Остров

Однажды из Испании выехали какие‑то таинственные переселенцы и пристали к тому клочку земли, на котором они живут и поныне. Они явились неведомо откуда и говорили на незнакомом языке. Один из их начальников, понимавший провансальский язык, попросил у города Марселя позволения завладеть пустынным мысом, на который они, по примеру древних мореходов, вытащили свои суда.

Александр Дюма. Граф Монте‑Кристо (описание Корсики)

У меня есть предчувствие, что однажды этот маленький остров изумит Европу.

Жан Жак Руссо. Об общественном договоре (описание Корсики)

Париж, 4 сентября 1792 года

Была почти полночь, когда под покровом темноты Мирей покинула дом Талейрана и исчезла в душном бархате жаркой парижской ночи.

Когда Морис понял, что не сможет заставить ее изменить принятое решение, он дал ей резвого коня из своей конюшни и маленький кошель с монетами, какие удалось наскрести в этот поздний час. В ливрее, которую Куртье, порывшись в кладовых, дал ей для маскировки, с волосами, подвязанными и напудренными, как у мальчишки‑лакея, она незаметно вышла на улицу через черный вход и отправилась по темным улицам Парижа к баррикадам в Булонском лесу, откуда начиналась дорога на Версаль.

Мирей не могла позволить Талейрану сопровождать ее. Его аристократический профиль был известен всему Парижу. Более того, они обнаружили, что паспорт, который прислал Дантон, действителен только с 14 сентября – пришлось бы ждать почти две недели. В конце концов сошлись на том, что Мирей надо отправляться одной, Морису – оставаться в Париже, словно ничего не произошло, а Куртье – ехать той же ночью вместе с ящиками и ждать у Ла‑Манша, пока его паспорт позволит ему отбыть в Англию.

Теперь, когда ее лошадь сама выбирала дорогу по темным узким улочкам, у Мирей появилась наконец возможность спокойно обдумать рискованную миссию, которая ей предстояла.

С той минуты, когда наемный экипаж был остановлен перед воротами Аббатской обители, Мирей так закружило в водовороте событий, что ей приходилось действовать лишь по велению сердца. На то, чтобы прислушаться к разуму, просто не оставалось времени. Ужасная гибель Валентины, опасности, которые подстерегали саму Мирей, пока она брела по улицам Парижа, лицо Марата и гримасы тех, кто наблюдал за казнью… Казалось, тонкая скорлупа цивилизованности треснула, и на миг глазам девушки открылось все убожество человеческой натуры, скрытой под хрупкой оболочкой внешнего лоска.

А потом мир вокруг будто сорвался с цепи. Мирей чудилось, что она находится в сердце яростного пожара, который распространяется с неимоверной быстротой и вот‑вот поглотит ее. На каждый удар судьбы душа ее отзывалась новой вспышкой боли. Раньше Мирей и не знала, что боль может быть такой сильной. Она до сих пор тлела в ней, словно темное пламя – пламя, которое лишь разгорелось ярче за краткие часы, проведенные в объятиях Талейрана. Пламя, которое зажгло в ней желание собрать все фигуры шахмат Монглана, прежде чем это успеет сделать кто‑то другой.

Казалось, минула вечность с тех пор, когда Мирей в последний раз видела сияющую улыбку Валентины в тюремном дворе. Однако прошло всего тридцать два часа. Тридцать два, Думала Мирей, когда в одиночестве ехала по темной улице. Ровно столько фигур стоит на шахматной доске в начале игры. Ровно столько она должна собрать, чтобы разгадать тайну и отомстить за смерть Валентины.

На узких улочках по дороге в Булонский лес ей встретились всего несколько человек. Даже сейчас, когда она ехала за городом по дороге, озаренной светом полной луны, вокруг о почти безлюдно. К этому времени большинство парижан уже знали о массовых казнях, происходящих в тюрьмах, и предпочитали оставаться в относительной безопасности собственных домов.

Чтобы добраться до Марселя, надо было ехать на восток, в сторону Лиона, но девушка направлялась на запад – к Версалю. Именно там располагался монастырь Сен‑Сир, при котором в прошлом веке супруга Людовика XIV мадам де Ментенон основала школу для девочек из знатных семей. В Сен‑Сире настоятельница аббатства Монглан собиралась сделать остановку по пути в Россию.

Возможно, патронесса Сен‑Сира даст Мирей пристанище и поможет связаться с аббатисой, чтобы получить средства, в которых она нуждалась, чтобы уехать из Франции. Репутация аббатисы Монглана была для Мирей единственным пропуском на свободу. Девушка молилась о чуде.

Баррикады в Булонском лесу были сложены из камней, мешков с землей и разбитой мебели. Мирей увидела площадь, заполненную людьми, каретами, телегами и тягловыми животными. Все томились в ожидании, когда ворота откроются и они смогут убраться отсюда. Приблизившись к повозкам, Мирей спешилась и пошла дальше, стараясь держаться в тени своей лошади, чтобы никто не опознал ее в ярком свете факелов, освещавших площадь.

Перед шлагбаумом что‑то происходило. Взяв лошадь под уздцы, Мирей пробралась сквозь толпу. При свете факелов она разглядела солдат, карабкавшихся на баррикаду.

Рядом с Мирей шумная компания молодых людей вытягивала шеи, чтобы лучше рассмотреть, что происходит. Их было около дюжины или даже больше. Все они были одеты в кружева и бархат, на них были сапоги на высоких каблуках, украшенные блестящими стекляшками. Это была jeunes doree, «золотая молодежь», которую Жермен де Сталь так часто показывала Мирей в Опере. Девушка слышала, как молодые люди громко жаловались толпе, состоявшей из знати и крестьян.

– Эта революция стала совершенно невыносимой! – кричал один. – Нет причины держать французских граждан в заложниках теперь, когда грязные пруссаки убрались.

– Послушай, soldat– кричал другой, помахивая кружевным платком солдату, стоявшему высоко над ними на баррикаде. – Мы приглашены на вечер в Версаль! Как долго вы заставите нас ждать?

Солдат направил на юношу свой штык, и платок тут же исчез из виду.

В толпе волновались, никто не знал, кого пропустят через баррикаду. Говорили, что на лесных дорогах промышляют разбойники. Встречались и группы «ночных горшков» –самопровозглашенных карателей. Эти разъезжали повсюду в повозках странного вида, от которых и пошло их прозвище. Хотя они действовали на законных основаниях, однако исполняли свои обязанности с излишним рвением, характерным для лишь недавно признанных «французских граждан». Они останавливали каждого встречного, набрасывались на повозку, будто саранча на посевы, требовали документы и, если оставались недовольны ответами задержанного, производили «гражданский арест». Иногда во избежание лишних хлопот беднягу просто вздергивали на ближайшем дереве в назидание прочим.

Проход открыли, и на площадь вползли несколько покрытых пылью фиакров и кабриолетов. Толпа окружила разодетых пассажиров, желая узнать от них последние новости. Держа лошадь под уздцы, Мирей двинулась в сторону первой попавшейся почтовой кареты, дверь которой была открыта.

Молодой солдат, одетый в красную с синим форму, выскочил из кареты и пробился сквозь толпу, чтобы помочь вознице снять коробки и тюки с крыши кареты.

Мирей находилась достаточно близко, чтобы с первого взгляда заметить, как необычайно красив этот солдат. Длинные каштановые волосы доходили ему до плеч. Большие серо‑голубые глаза прятались в тени густых ресниц, подчеркивающих сияние кожи. Узкий римский нос молодого человека имел небольшую горбинку, красиво вылепленные губы скривились от презрения, когда он мимоходом обернулся на шумную толпу.

Теперь Мирей увидела, что он помогает кому‑то выйти из кареты. Это была красивая девочка не старше пятнадцати лет; она была такой бледной и хрупкой, что Мирей испугалась за нее. Девочка оказалась так похожа на солдата, что не оставалось сомнений – они брат и сестра. Нежность, с которой он помогал своей компаньонке выйти из кареты, лишь подтверждала это предположение. У обоих было хрупкое сложение, но прекрасные фигуры. Какая романтичная пара, думала Мирей, словно сказочные герой и героиня.

Все пассажиры, вышедшие из кареты и стряхивавшие с себя дорожную пыль, казались взволнованными и напуганными. Особенно плохо выглядела молодая девушка, она побелела как простыня и, видимо, каждую минуту готова была упасть в обморок.

Солдат помогал ей пробраться сквозь толпу, когда какой‑то старик, стоявший рядом с Мирей, подскочил к нему и схватил за руку.

– Как там на дороге в Версаль, друг? – спросил он.

– Я бы не пытался проехать сегодня в Версаль, – вежливо ответил солдат. Он говорил достаточно громко, чтобы его могли слышать все. – «Ночные горшки» бесчинствуют, а моя сестра боится. Поездка заняла восемь часов, потому что нас останавливали, наверное, дюжину раз с тех пор, как мы выехали из Сен‑Сира…

– Из Сен‑Сира! – ахнула Мирей. – Вы приехали из Сен‑Сира? Я собираюсь туда!

При этих словах брат и сестра повернулись в сторону Мирей, и глаза девочки широко распахнулись.

– Но… но это же девушка! – воскликнула она, уставившись на ливрейный костюм и напудренные волосы Мирей. – Девушка, одетая как мужчина!

Солдат окинул странную незнакомку цепким взглядом.

– Значит, вы направляетесь в Сен‑Сир? – спросил он. – Будем надеяться, что не собираетесь поступить в монастырь.

– Вы приехали из монастырской школы Сен‑Сира? Мне надо попасть туда сегодня вечером. Дело огромной важности. Вы должны рассказать мне, какая там обстановка!

– Мы не можем здесь задерживаться, – сказал солдат. – Моя сестра себя плохо чувствует.

И, взвалив на плечо одну из сумок, он начал прокладывать в толпе дорогу.

Мирей пошла за ним, ведя лошадь в поводу. Вскоре все трое выбрались из толпы. Девочка все смотрела на Мирей своими темными глазами.

– Должно быть, у вас есть очень веская причина для поездки сегодня в Сен‑Сир, – сказала она. – Дороги небезопасны. Вы очень храбрая женщина, раз путешествуете в одиночку в это время.

– Даже на таком великолепном коне, – согласился с сестрой солдат, беря лошадь Мирей под уздцы. – И даже переодетой. Если бы мне не пришлось уйти из армии, когда закрыли монастырскую школу, и не надо было сопровождать сестру Марию Анну домой…

– Сен‑Сир закрыли? – воскликнула Мирей, схватив его за руку. – Теперь меня покинула последняя надежда!

Маленькая Мария Анна коснулась ее руки, пытаясь успокоить.

– У вас там были друзья? – с сочувствием спросила она. – Семья? А может, я знаю кого‑нибудь?

– Я искала там убежища…– начала Мирей, неуверенная, как много она может рассказать этим незнакомцам.

Однако выбора у нее не было. Если школу закрыли, значит, ее план провалился и надо придумать что‑нибудь другое. Какая разница, если кто‑то узнает ее историю, когда положение стало таким отчаянным?

– Хотя я не знаю смотрительницу, – сказала Мирей своим новым знакомым, – я надеялась, она поможет мне связаться с аббатисой моего бывшего монастыря. Ее имя мадам де Рок…

– Мадам де Рок! – воскликнула девочка и сжала руку Мирей с силой, которую трудно было ожидать от такого маленького и хрупкого создания. – Аббатиса Монглана!

Она взглянула на брата. Тот поставил сумку на землю, его серо‑голубые глаза внимательно изучали Мирей.

– Итак, вы прибыли из аббатства Монглан? – спросил он. Когда Мирей осторожно кивнула, солдат быстро добавил:

– Моя матушка знала аббатису Монглана, долгое время они были близкими подругами. Именно по совету мадам де Рок мою сестру восемь лет назад отправили в Сен‑Сир.

– Да,–прошептала девочка.–Я и сама знаю аббатису достаточно хорошо. Во время ее визита два года назад она несколько раз разговаривала со мной с глазу на глаз. Но прежде чем я… Мадемуазель, вы одна из последних… остававшихся в аббатстве Монглан? Если это так, то вы поймете, почему я спрашиваю.

Девочка снова взглянула на брата.

Сердце Мирей бешено забилось. Простое ли это совпадение, что она случайно наткнулась на людей, которые были знакомы с аббатисой? Можно ли надеяться, что мадам де Рок поделилась с ними сокровенной тайной? Нет, поверить в это было бы слишком опасным. Однако девочка внушала ей доверие.

– По вашему лицу я вижу, – сказала Мария Анна, – что вы предпочитаете не обсуждать это открыто. Конечно же, вы совершенно правы. Хотя дальнейшее обсуждение может оказаться для нас полезным. Видите ли, прежде чем покинуть Сен‑Сир, аббатиса возложила на меня некую миссию. Возможно, вы понимаете, что я имею в виду? Я предлагаю отправиться в гостиницу неподалеку отсюда, мой брат снял для нас там комнаты на ночь. Мы сможем спокойно поговорить.

Тысячи разных мыслей проносились в голове Мирей, сердце бешено колотилось. Хорошо, пусть этим едва знакомым ей людям можно доверять. Но если она пойдет с ними в Париж, то окажется в ловушке: Марат перевернет весь город, лишь бы добраться до нее. С другой стороны, Мирей сомневалась, что ей удастся покинуть столицу без посторонней помощи. И где ей теперь искать убежища, если монастырь Сен‑Сир закрыт?

Дата добавления: 2015-12-07