|
Читайте также: |
— Возвращайся в город, если хочешь, Ронни. Возьми с собой детей. Я останусь здесь. Приеду домой поездом в воскресенье вечером.
Вот хитрая, подумал он, позволяет ему сбежать, но так, чтобы побег потерял всю свою заманчивость. Два дня в городе самому присматривать за детьми? Нет уж, увольте.
— Ладно. Ты победила. Мы отправимся на твой дурацкий праздник урожая.
— Мученик.
— Лишь бы мне не пришлось молиться.
Амелия Николсон влетела на кухню, белая как полотно, и рухнула прямо перед матерью. Зеленый пластиковый макинтош вымазан — судя по всему, ее вырвало; на зеленых пластиковых сапожках — кровь.
Гвен ударилась в крик, принявшись звать Денни. Их малышка дрожала, бессознательно пытаясь произнести какое-то слово или слова, но они никак не шли с языка.
— Что случилось?
Денни с грохотом спускался но ступенькам.
— Ради всего святого…
Амелию снова вырвало. Кругленькая мордашка буквально посинела.
— Да что с ней такое?
— Она только что прибежала. Позвони в "скорую помощь".
Денни приложил ладонь к щеке дочери:
— У нее шок.
— Врача, Денни… — Гвен уже снимала с девочки зеленый макинтош, ослабляла ворот блузки.
Денни медленно поднялся. Через окно в потеках дождя ему был виден двор; ветер открыл дверь сарая и снова захлопнул. Кто-то там был внутри, Денни успел заметить движение.
— Ради бога — врача! — повторила Гвен.
Денни не слушал. Кто-то посмел без спросу зайти в его сарай, кто-то посягнул на его собственность, а у него с чужаками разговор был короткий и строгий.
Дверь сарая опять приоткрылась, словно дразня. Да! Прячется там в темноте, гад.
Денни подхватил винтовку возле двери, стараясь по возможности не спускать глаз со двора. За его спиной Гвен, оставив лежать Амелию на кухонном полу, уже набирала номер "скорой". Девочка начала стонать — значит, с ней все будет в порядке. Просто какой-то мерзкий ублюдок напугал ее, только и всего. На его собственной земле.
Он открыл дверь и шагнул за порог. Его обжег холодный ветер, поскольку он ничего не набросил на рубашку, но дождь к этому времени прекратился. Под ногами блестела земля, со всех свесов и портиков падали капли, и их неугомонная дробь сопровождала его, пока он пересекал двор.
Дверь опять вяло приоткрылась и на этот раз замерла. Денни ничего не разглядел внутри сарая. Он уже почти смирился с тем, что ему могло показаться…
Но нет. Там внутри кто-то шевельнулся. Сарай не был пуст. Денни почувствовав на себе чей-то взгляд (но не лошади). Знать, увидели винтовку у него в руках и теперь потеют от страха. Так им и надо. Явились себе запросто на частную территорию, вот пусть теперь думают, что он отстрелит им яйца.
Он решительно сделал последние несколько шагов и оказался в сарае.
Под ногами лежал желудок пони, справа — одна из ног животного, обглоданная до кости голень. В лужах застывавшей крови отражалась прохудившаяся крыша. От такого зверства его чуть не вывернуло.
— Ладно, — бросил он вызов тени, — выходи. — Он поднял винтовку. — Слышал, мерзавец? Я сказал, выходи, или я сейчас отправлю тебя на тот свет.
Он так и собирался сделать.
В дальнем углу среди брикетов сена что-то зашевелилось.
"Вот теперь ты мне попался, сукин сын", — подумал Денни.
Чужак вылез из-за сена, выпрямился на все девять футов роста и уставился на Денни.
— Бо-о-ог мой!
Не издав ни звука, чудище поперло на него как локомотив, размеренно и неотвратимо. Денни выстрелил, пуля угодила в грудь зверя, но не остановила его.
Николсон повернулся и побежал. Камни под ногами вдруг стали скользкими, он никак не мог набрать скорости, и огромное существо догнало его в два счета, а на третий схватило своими лапами.
Гвен выронила телефонную трубку при звуке выстрела. Она метнулась к окну и успела заметить, как ее милого Денни заслонил собой какой-то великан. Потом он с воем поднял Денни и подбросил в воздух как перышко. Она беспомощно смотрела, как тело мужа описало в воздухе дугу и стремительно начало падать вниз. Послышался глухой удар о землю, который она ощутила каждой своей косточкой, а великан в мгновение ока подскочил к телу и втоптал любимое лицо в навоз.
Она закричала, попыталась заглушить крик, зажав себе рот рукой. Но было слишком поздно. Крик вырвался наружу, и великан обернулся. Он уставился прямо на нес, пронзив своей злобой сквозь оконное стекло. О боже, он все-таки заметил ее и теперь идет к ней, размашистым шагом пересекая двор и при этом плотоядно скалясь.
Гвен подхватила Амелию с пола и крепко прижала, уткнув личико девочки себе в шею. Пусть только она ничего не увидит. Она не должна ничего увидеть. Тяжелая поступь становилась все громче. Великан шлепал по мокрому двору. И вот уже его тень легла на окно.
— Господи, помоги мне!
Чудовище прижалось к окну, заслонив своим огромным телом весь свет; мокрое стекло размывало очертания омерзительной похотливой морды. В следующую секунду морда оказалась внутри, не обращая внимания на впившиеся осколки. Оно учуяло запах детского мяса. Оно жаждало детского мяса. Оно намеревалось его получить.
Раскрылась широкая пасть, наружу вырвался омерзительный гогот. С зубов свисала слюна, когда они клацали, хватая воздух, — так кошка пытается достать мышку в клетке, приближаясь с каждым мигом к лакомому кусочку.
Гвен распахнула дверь в переднюю, а зверю тем временем надоело напрасно щелкать зубами, он высадил оконную раму и начал карабкаться в кухню. Женщина захлопнула за собой дверь так, что косяки треснули с обеих сторон и посуда побилась, после чего она принялась городить баррикаду из всей мебели, что нашлась в передней, — в ход пошли столики, стулья, вешалка. Но она прекрасно понимала, что с такой преградой он справится в две секунды. Амелия, погруженная в блаженное беспамятство, по-прежнему не шевелилась на полу, где ее оставила Гвен.
Ладно, это все, что она пока могла сделать. Теперь — наверх. Гвен подхватила дочь, которая внезапно стала легкой как пушинка, и бросилась по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Она преодолела один пролет, когда шум в кухне совершенно стих.
Гвен вдруг потеряла ощущение реальности. На лестничной площадке, где она стояла, царил мир и покой. Пыль медленно оседала на подоконник, цветы увядали, все в доме шло своим чередом, словно ничего не случилось.
— Приснилось, — сказала Гвен.
Господи, ну конечно же, ей все приснилось.
Она опустилась на кровать, на которой они с Денни спали вот уже восемь лет, и попыталась привести мысли в порядок.
Какой-то жуткий ночной кошмар — вот что это было, дикая фантазия, разыгравшееся воображение. Она положила Амелию на розовое стеганое одеяло (Денни ненавидел розовый цвет, но терпел ради нее) и погладила липкий лобик девочки.
— Приснилось.
Тут в комнате потемнело, и она подняла глаза, заранее зная, что увидит.
Он был здесь, этот ночной кошмар, облепил все верхние окна, цепляясь за рамы паучьими лапами, ловко, как акробат, и при этом выпускал и снова прятал свои отвратительные зубы, упиваясь ее ужасом.
Гвен одним движением подняла Амелию с кровати и бросилась к двери. За ее спиной затрещало стекло, в спальню ворвался порыв холодного ветра. Оно надвигалось.
Гвен успела пересечь лестничную площадку и подняться еще на один пролет, но оно догнало ее в мгновение ока, вынырнув из двери спальни с раскрытой пастью, глубокой, как черный туннель. Оно заухало, протягивая лапы к немому комочку у нее в руках. На тесной площадке оно едва помещалось.
Гвен не могла ни убежать от него, ни бороться с ним. Лапы сомкнулись на Амелии с дерзкой легкостью и дернули.
Ребенок закричал, когда его отбирали от матери, оставив на Гвен четыре бороздки от детских ноготков.
Гвен качнулась, не в силах осознать того, что сейчас происходило, и потеряла равновесие. Падая спиной, она успела заметить, как зареванное, окаменевшее личико Амелии исчезло между рядами зубов. Потом Гвен ударилась головой о перила и сломала шею. По оставшимся шести ступеням катился уже труп.
К утру земля немного просохла, но искусственное озерцо, разлившееся в конце дороги, все еще не обмелело, сохранив свою глубину в несколько дюймов. В нем торжественно отражалось небо. Привлекательное зрелище, но причиняет неудобство. Преподобный Кут тихо напомнил Деклану Юану подать прошение в Совет графства о засорившихся водостоках. Он уже в третий раз обращался к Деклану с этой просьбой, и тот покраснел:
— Простите, я…
— Все в порядке. Никаких проблем, Деклан. Но мы действительно должны что-то предпринять.
Бессмысленный взгляд. Пауза. Потом проблеск мысли.
— Хотя, конечно, осенью они снова засорятся.
Кут взмахнул рукой, намереваясь заметить, что это не так уж важно, если Совет даст команду прочистить водостоки, но тут же забыл, что хотел сказать. Его занимали другие, более важные вопросы. Во-первых, воскресная служба. Во-вторых, причина, по которой сегодня вечером, когда он засел за проповедь, ему не удалось написать ничего путного. Весь день в воздухе витала какая-то тревога, лишая уверенности каждое выведенное им на бумаге слово. Кут подошел к окну, повернулся спиной к Деклану и почесал ладони. Они зудели: наверное, снова приступ экземы. Если бы только он мог объяснить словами, почему гак расстроен. Ни разу за все сорок пять лет жизни он не чувствовал себя настолько неспособным выговориться, и ни разу за всю жизнь ему не было это настолько необходимо.
— Я пойду? — спросил Деклан.
Кут покачал головой:
— Задержись на минуту. Если не возражаешь.
Он повернулся к причетнику. Деклану Юану было двадцать девять, хотя выглядел он гораздо старше. Бледная невыразительная физиономия, преждевременные залысины.
"Что этот яйцеголовый простак поймет в моем признании? — подумал Кут. — Еще, чего доброго, посмеется. Вот поэтому-то я и не могу найти слов, потому что не хочу их искать. Я боюсь показаться глупым. Это я-то, духовное лицо, посвятившее жизнь христианским таинствам. Впервые за сорок с лишним лет меня что-то посетило, возможно видение, а я боюсь, как бы надо мной не посмеялись. Глупый, Кут, глупый, глупый".
Он снял очки. Простецкая физиономия Деклана превратилась в размытое пятно. Теперь хотя бы не придется видеть его самодовольную ухмылку.
— Деклан, сегодня утром произошло то, что я могу описать только как… как… откровение.
Деклан молчал, размытое пятно не шелохнулось.
— Я даже не знаю, как выразить это… Наш язык беден, когда речь заходит о подобных вещах… но скажу прямо, я никогда прежде не испытывал такого четкого, ясного сознания того, что…
Кут замолчал. Неужели он имел в виду Бога?
— Бог есть, — закончил он, сам не вполне понимая, что говорит.
Деклан продолжал молчать. Кут рискнул водрузить очки на место. Яйцо не треснуло.
— Можете рассказать, на что оно было похоже? — поинтересовался Деклан с совершенно невозмутимым спокойствием.
Кут покачал головой; он весь день пытался подобрать слова, но все они казались ему чересчур банальными.
— На что оно было похоже? — не унимался Деклан.
Ну как ему объяснить, что таких слов не существует?
"Я должен попытаться, — подумал Кут, — должен".
После утренней службы я стоял у алтаря, — начал он, — и вдруг почувствовал, будто меня что-то пронзило. Почти как электрический разряд. У меня волосы встали дыбом. Буквально.
Вспоминая то ощущение, Кут провел рукой по коротко остриженным волосам. Утром они вздыбились коротким ежиком, как серо-рыжеватая стерня на пшеничном поле. И в висках застучал пульс, и в легких, и в паху. Да что там, у него даже случилась эрекция, хотя, разумеется, он не собирался рассказывать об этом Деклану. Но так все и было, он стоял у алтаря с сильнейшей эрекцией, будто вновь открыл для себя радость вожделения.
— Я бы не стал утверждать… Я не могу утверждать, что это был наш Господь Бог…
(Хотя ему хотелось верить в это; хотелось верить, что его Бог — это Повелитель Вожделения.)
— Я даже не могу утверждать, что это имело отношение к христианству. Но что-то сегодня произошло. Я почувствовал.
Лицо Деклана по-прежнему оставалось непроницаемым. Кут подождал несколько секунд, теряя терпение.
— Ну? — в конце концов не выдержал он.
Что "ну"?
— Ничего не хочешь сказать?
Яйцо нахмурилось — на скорлупе появилась борозда, — затем сказало почти шепотом:
— Господи, помоги нам.
— Что?
Я тоже это почувствовал. Не совсем то, что вы описываете, это не был электрический разряд. Что-то другое.
— А почему ты просишь Господа помочь нам? Ты чего-то боишься, Деклан?
Он не ответил.
— Если тебе что-то известно об этих ощущениях, чего не знаю я… прошу тебя, поделись. Я хочу знать, понять. Господи, я должен понять.
Деклан поджал губы:
— В общем… — Взгляд причетника стал совсем непроницаемым, но тут вдруг Кут заметил в его глазах проблеск ка-кого-то чувства. Быть может, отчаяния? — У этого места давняя история, как вы знаете, связанная со многими вещами…
Кут знал, что Деклан давно изучает историю деревушки Зил. Вполне безобидное занятие: прошлое — оно и есть прошлое.
— Много веков тому назад, еще до римского вторжения, здесь существовало поселение. Никто не знает, как долго. На этом самом месте всегда стоял храм.
— Ничего странного в этом нет. — Кут улыбнулся, ожидая, что Деклан сейчас его утешит, скажет, что все в этом мире хорошо, пусть даже это было бы ложью.
Деклан помрачнел. Не нашлось у него слов утешения.
— И был здесь лес. Огромный. Дикий лес. — Что это у него во взгляде — по-прежнему отчаяние? Или ностальгия? — Не какой-нибудь маленький ухоженный садик. Лес, в котором можно было бы навсегда затеряться, лес, полный зверей…
— Ты имеешь в виду волков? Медведей?
Деклан покачал головой:
— Там жили существа, которые владели этой землей. Еще до Христа. Еще до цивилизации. Большинство из них не выдержали разрушения привычной среды обитания: думаю, из-за примитивности сознания. Но они были сильные. Не то что мы, люди. Они были совершенно на нас непохожи.
— Так что?
— Один из них дожил аж до пятнадцатого века. Существует резное изображение того, как его хоронили. Оно на алтаре.
— На алтаре?
— Под тканью. Я нашел его не так давно, но не придавал ему особого значения. До сегодняшнего дня. Сегодня я… попробовал дотронуться до него.
Он разжал кулак и продемонстрировал ладонь в волдырях. Из-под лопнувшей кожи сочился гной.
— Это не больно, — сказал Деклан. — Ладонь как будто онемела. Впрочем, поделом мне. Следовало думать головой.
Первой мыслью Кута было то, что парень лжет. Второй — что существует какое-то логическое объяснение. После чего он припомнил отцовское изречение: "Логика — последнее прибежище труса".
Деклан снова заговорил. На этот раз в его речи слышалась взволнованность:
— Его прозвали Кровавой Башкой.
— Кого?
— Того зверя, что похоронили. Все это есть в исторических книгах. Он получил такое прозвище из-за огромной головы, круглой и бледной, как луна, местами ободранной, как освежеванная туша.
Теперь Деклан уже не мог остановиться. Он даже начал улыбаться.
— Он питался детьми, — сказал он и засиял: так сияет младенец, перед тем как получить мамкину грудь.
О зверстве на ферме Николсонов стало известно только в воскресенье ранним утром. Мик Глоссоп ехал в Лондон, свернул на дорогу, проходившую мимо фермы ("Сам не знаю почему. Обычно там не езжу. В самом деле непонятно".), и увидел у ворот разбуянившееся стадо коров, недоенных как минимум сутки. Глоссоп остановил свой джип у обочины и вошел во двор.
Тело Денни Николсона успели облепить мухи, хотя солнце взошло меньше часа тому назад. Внутри дома он обнаружил останки Амелии Николсон — несколько лоскутков от платья да небрежно отброшенную ногу. Внизу лестницы лежало искалеченное тело Гвен Николсон. На трупе не было ни ран, ни признаков сексуального насилия.
К девяти тридцати деревушку Зил наводнила полиция, и на лице каждого прохожего отпечаталось потрясение от случившегося. И хотя слухи о том, в каком состоянии нашли тела, противоречили друг другу, все сходились в одном: преступление было зверское. Особенно это касалось убийства ребенка, которого преступник предположительно расчленил, а потом уволок куда-то неизвестно зачем.
Опергруппа по расследованию убийств обосновалась в "Верзиле", пока рядовые сотрудники обходили дом за домом, опрашивая всю деревню. Ничего не всплыло. Никто поблизости не встречал никаких чужаков, никто не заметил ничего подозрительного в поведении других односельчан, пусть даже дело касалось браконьера или жуликоватого торговца недвижимостью. И только Энида Блаттер, полногрудая матрона, упомянула, что больше суток не видела Тома Гарроу.
Труп нашли там, где его оставил убийца, и еще несколько часов выковыривали из земли. Черви в голове и чайки у ног. Голени в том месте, где брюки вылезли из сапог, были склеваны до кости. А когда его выкопали, из ушей трупа полезли целые семейства мокриц, нашедшие там убежище.
Вечером в таверне царило подавленное настроение. Сидевший в баре сержант уголовной полиции Гиссинг, которого прислали из Лондона возглавить расследование, обрел внимательного слушателя в лице Рона Милтона. Сержант обрадовался, встретив в этой глуши лондонца, а Милтон почти три часа подливал им обоим виски с содовой.
— Двадцать лет службы, — все повторял Гиссинг, — и ни разу не видел ничего подобного.
Что не совсем соответствовало истине. Был в его практике случай, лет десять тому назад, когда он нашел в чемодане, оставленном в камере хранения на Юстонском вокзале, проститутку (вернее, отдельные ее фрагменты). Был еще наркоман, которому вздумалось гипнотизировать полярного медведя в Лондонском зоопарке: когда его выловили из бассейна, зрелище было еще то. Да, Стэнли Гиссинг на своем веку повидал немало…
— Но это… ни разу не видел ничего подобного, — упорно твердил он. — Меня чуть не вывернуло, честное слово.
Рон сам таком не знал, зачем слушал Гиссинга; просто не нашлось другого занятия, чтобы убить вечер. Рон, в молодости приверженец радикализма, никогда не питал особой любви к полиции и теперь испытывал какое-то странное удовольствие, спаивая этого самоуверенного идиота.
— Это долбаный псих, — говорил Гиссинг, — можешь мне поверить. Мы его легко возьмем. Человек, совершивший такое, себя не контролирует. Он не заметает следов, и ему все равно — жив он или мертв. Любой, кто способен разорвать семилетнего ребенка на куски, рано или поздно сломается. Видал я таких.
— Да?
— Не сомневайся. Рыдают как дети, сами все в крови, словно только что со скотобойни, а слезы в три ручья. Жалкое зрелище.
— Значит, вы его возьмете.
— Легко, — заверил его Гиссинг, щелкнув пальцами, и, пошатываясь, поднялся, — Вот увидишь, мы его возьмем.
Он взглянул на часы, а потом на пустую рюмку. Рон больше не предлагал повторить.
— Что ж, — сказал Гиссинг, — пора возвращаться в город. Отчитываться.
Качнувшись, он направился к двери, предоставив Милтону оплачивать счет.
Кровавая Башка наблюдал, как машина Гиссинга выползла из деревни и поехала по северной дороге, почти не пробивая ночную тьму своими фарами. Шум двигателя заставлял его тревожиться, особенно когда машина натужно ревела, поднимаясь в гору рядом с фермой Николсонов. Этот незнакомый ему зверь рычал и кашлял, а людишки каким-то образом им управляли. Если он должен вернуть себе королевство, то рано или поздно придется одолеть и такого зверя. Кровавая Башка подавил страх и приготовился к бою.
Круглая луна оскалилась острыми зубами.
На заднем сиденье машины Стэнли слегка прикорнул, и ему снились маленькие девочки. Эти очаровательные нимфетки карабкались по ступеням в свои спаленки, а он, неся дежурство у лестницы, наблюдал за ними, подглядывая, какие на них штанишки. Привычный сон, о котором он не собирался никому трепаться, даже в пьяном виде. Не то чтобы он стыдился — он точно знал, что за многими его коллегами водились и не такие грешки, а гораздо пикантнее. Просто это был его сон, и он не намеревался ни с кем им делиться.
Молодой офицер, служивший водителем у Гиссинга без малого полгода, ждал, пока старик не заснет покрепче. Тогда, и только тогда он мог бы рискнуть включить радио и послушать, с каким счетом сыграла его команда. Австралия скатилась вниз в отборочных матчах по крикету — вряд ли ей удалось улучшить счет в последней игре. Вот где настоящая карьера, думал он, сидя за рулем. Не то что теперешнее его занятие.
Оба, и водитель, и пассажир, погруженные в собственные думы, так и не заметили опасности. А Кровавая Башка теперь преследовал автомобиль гигантскими шагами, легко поспевая за ним, пока тот кружил по темной дороге.
Внезапно в нем вспыхнул гнев, и, зарычав, он выбежал с поля на асфальт.
Водитель резко крутанул руль, чтобы избежать столкновения с чем-то огромным, что выпрыгнуло прямо перед горящими фарами и завыло, как стая бешеных псов.
Машину занесло на мокрой дороге: левое крыло царапал кустарник, растущий вдоль обочины, ветви хлестали по ветровому стеклу, а машина не замедляла хода. На заднем сиденье Гиссинг свалился с лестницы, по которой карабкался, как раз в ту секунду, когда машина достигла конца зеленой изгороди и врезалась в кованые ворота. Гиссинга выбросило на переднее сиденье, и он остался невредим. От удара водитель мгновенно пробил лобовое стекло, и теперь его ноги дергались в конвульсиях прямо перед лицом Гиссинга.
А Кровавая Башка наблюдал с дороги за смертью металлической коробки. Визг и скрежет покореженного железа напугали его. Зато коробка теперь была мертва.
Он выждал из осторожности еще несколько минут, прежде чем приблизиться и понюхать смятое тело. Пахло приятно, даже ноздри защекотало, а источник этого запаха, коробкина кровь, сочилась тонкой струйкой из сломанного торса и растекалась по дороге. Удостоверившись, что с коробкой наверняка покончено, он подошел поближе.
Внутри был кто-то живой. Не сладкое детское мясо, которое он так любил, а всего-навсего жесткая мужская особь. На него уставилась комичная физиономия. Круглые глаза. Смотрят дико. Глупый рот открывается и закрывается, как у рыбы. Он пнул коробку, чтобы открыть ее, но когда это не сработало, просто выдернул дверцы. Потом вытащил из убежища скулящего человечка. И это представитель того вида, который его подчинил? Это перепуганное крошечное существо с дрожащими губами? Он рассмеялся в ответ на мольбу, затем перевернул Гиссинга вниз головой и подержал так за одну ногу. Он подождал, пока крики не стихнут, а потом нащупал между дергавшимися ножками признак мужского пола. Невелик. Совсем сжался от страха. Гиссинг лопотал без умолку — нес какую-то чушь. Единственное, что воспринимал Кровавая Башка, — это тот звук, который вырывался изо рта человека сейчас, пронзительный визг, всегда сопровождавший выхолащивание. Покончив с делом, он бросил Гиссинга возле машины.
Разбитый двигатель загорелся, Король почувствовал запах. В нем не было столько звериного, чтобы бояться огня. Он уважал огонь, да, но не боялся. Огонь был для него инструментом, которым он пользовался много раз: сжигал своих врагов, кремировал в их собственных постелях.
Сейчас он отошел от машины, когда пламя добралось до бензина и вспыхнуло до небес. Его окатило жаркой волной, опалившей шерсть на груди, но он как завороженный продолжал смотреть на пожар. Огонь пожирал кровь металлического зверя, пожирал Гиссинга и бежал по рекам бензина, как резвый пес, взявший след. Кровавая Башка наблюдал за происходящим, усваивая новый смертельный урок.
Сидя за столом в своем кабинете, где царил хаос, Кут безуспешно боролся со сном. Почти весь вечер он провел у алтаря, часть этого времени — вместе с Декланом. Они не молились — рисовали. Теперь он держал перед собой копию алтарной резьбы и уже целый час просто смотрел на нее. Упражнение оказалось бесполезным. То ли смысл был чересчур туманным, то ли ему не хватало воображения. Как бы то ни было, он не многое сумел разобрать. На алтаре была изображена сцена похорон — это не вызывало никаких сомнений. Кроме этого, он почти ничего не понял. Возможно, тело захороненного было чуть крупнее, чем тела скорбящих, но ничего из ряда вон выходящего. Священник подумал о деревенской пивной, "Верзиле", и улыбнулся. Вполне возможно, что какому-нибудь средневековому шутнику вздумалось спрятать под алтарной тканью сцену похорон пивовара.
В коридоре давно утратившие точность часы пробили четверть первого, что на самом деле означало почти час ночи.
Кут поднялся из-за стола, потянулся и выключил лампу. Его удивила яркость лунного света, пробивавшегося сквозь щель в портьерах. Наступило полнолуние, и свет, хоть и холодный, поражал свои блеском.
Священник выставил экран перед камином и, шагнув в темный коридор, прикрыл за собой дверь. Громко тикали часы. Откуда-то со стороны Гудхерста слышалось завывание сирены "скорой помощи".
"Что происходит?" — удивился он и открыл входную дверь, чтобы посмотреть, не увидит ли чего. На холме горели фары автомобиля, а чуть дальше — целая стая голубых полицейских фонариков, мигавших ритмичнее, чем тикали часы за его спиной. Авария на северной дороге. Для гололеда рановато, да и недостаточно холодно. Он не отрываясь следил за огоньками, рассыпавшимися по холму, как бриллиантики по спине кита. Вообще-то прохладно. Не стоило бы стоять в такую погоду на…
Он нахмурился. Что-то привлекло его внимание, какое-то движение в дальнем уголке церковного кладбища, под деревьями. Лунный свет забрал все краски. Черные тисы, серые камни, белые хризантемы, роняющие лепестки на могилу. И черный в тени тиса, но ясно очерченный на фоне мраморной могильной плиты великан.
Кут вышел из дома на ватных ногах.
Великан был не один. Кто-то стоял перед ним на коленях — не такой огромный, человеческого вида, с поднятым вверх лицом, освещенным луной. Деклан. Даже с расстояния можно было разглядеть, что он улыбался своему хозяину.
Куту захотелось подойти поближе, чтобы лучше разглядеть кошмар. На третьем шаге под его стопой хрустнул гравий.
Великан, кажется, отреагировал. Неужели повернулся, чтобы посмотреть на него? У Кута душа в пятки ушла. "Нет, пусть он окажется глухим; молю тебя, Господи, пусть он не увидит меня, сделай так, чтобы я стал невидимым".
Мольба, видимо, была услышана. Великан ничем не выдал, что заметил его приближение. Набравшись смелости, Кут перемещался по кладбищу, от могилы к могиле, прячась за плитами, едва дыша. Он оказался в нескольких футах от своей цели и теперь мог разглядеть, как тварь наклонила голову к Деклану, издавая горлом звук, похожий на скрежет наждачной бумаги но камню. Но это было не все.
Деклан стоял на коленях в разорванной и грязной ризе, обнажив тощую грудь. Лунный свет высвечивал его ребра. Его поза, его взгляд — все недвусмысленно указывало, что это было обожание, примитивное и неприкрытое. Потом Кут услышал всплеск; шагнул поближе и увидел, как великан направляет блестящую струю мочи в лицо Деклана. Влага ударила в безвольно приоткрытый рот, побежала по торсу. Радостное сияние ни на секунду не погасло в глазах Деклана, пока он получал это крещение; мало того, он с готовностью поворачивал голову то в одну, то в другую сторону, желая быть полностью оскверненным.
До Кута донесся омерзительный кислый запах мочи. И как только Деклан мог вытерпеть даже каплю этой гадости на своем теле, не говоря уже о том, чтобы выкупаться в ней? Куту хотелось громко закричать, прекратить извращение, но, даже скрытая тенью тиса, зверюга выглядела устрашающе. Слишком огромная, чтобы в ней было хоть что-то от человека.
Кут не сомневался, что это был тот самый зверь из диких лотов, которого пытался описать Деклан, тот самый пожиратель детей. Мог ли догадываться Деклан, когда восхвалял этого монстра, какую власть тот возымеет над его воображением? Неужели он еще тогда знал, что если зверь придет по его следу, то он опустится перед ним на колени, назовет его Господином (еще до Христа, до цивилизации, как он выразился), позволит ему облегчить свой мочевой пузырь прямо на него и при этом будет улыбаться?
Да, о да.
А потому пусть он наслаждается своим долгожданным счастьем. "Не рискуй шеей ради него, — подумал Кут, — он получил то, что хотел". Священник начал очень медленно пятиться к ризнице, не отводя глаз от сцены падения, происходившей на его глазах. Крещение мочой окончилось, когда иссякла струя, но у Деклана в сложенных ладонях еще осталось какое-то количество жидкости. Он поднес их ко рту и выпил.
Кут не сдержался, отрыгнул. На мгновение он прикрыл веки, чтобы не видеть омерзительного зрелища, но потом открыл их снова и понял, что голова в тени повернулась и смотрит на него горящими из темноты глазами.
— Христос Всемогущий!
Оно увидело его. На этот раз точно, оно увидело его. Оно зарычало, открыв жуткую пасть, и от этого голова чудовища словно разделилась пополам.
— Боже мой!
А оно уже метнулось к нему с резвостью антилопы, оставив своего обмякшего прислужника под деревом. Кут повернулся, побежал, побежал так, как не бегал долгие-долгие годы, перескакивая одним махом через могилы. Ему оставалось преодолеть всего несколько ярдов, а там уже дверь, хоть какая-то надежда. Возможно, недолго, но у него будет время подумать, найти какое-нибудь оружие. Беги, старый придурок. Беги, ради Христа. Осталось четыре ярда.
Дата добавления: 2015-12-07; просмотров: 94 | Нарушение авторских прав