Леонид АНДРЕЕВ 5 страница

Со страниц этих произведений встают впечатляющие образы гениев национальной культуры, великих сынов России. Кроме того, как справедливо подчеркнула Ариадна Шиляева, автор единственной пока монографии о Б. Зайцеве, в них «раскрывается также и привлекательный. ©б раз самого автора — верующего, благожелательного и гуманного человека, большого мастера слова, «поэта в прозе», '^несшего неповторимое «свое» в сравнительно новый в русской литературе жанр беллетризованной биографии»8.

К художественным биографиям непосредственно примыкают воспоминания Зайцева о встречах и дружбе с писателями-современниками Андреевым, Буниным, Шмелевым, Алдановым, Бальмонтом, Цветаевой и др. Написанные большей частью в жанре литературного портрета, они воссоздают панораму культурной и духовной жизни предреволюционной России и русского литературного зарубежья.

Важнейшее место в эмигрантском творчестве Б. Зайцева занимают произведения автобиографического характера: рассказ «Атлантида» и тетралогия «Путешествие Глеба». Продолжая и развивая богатейшую традицию русской автобиографической прозы, писатель подробно рассказывает в них о формировании личности молодого человека, о людях, его окружающих, проникновенно повествуя «о времени и о себе».

Рассказ «Атлантида» (1927) — одно из лучших произведений позднего Зайцева. Пронизанный светло-шемящей грустью и акварельностью, он повествует о последнем годе учебы будущего писателя в Калужском реальном училище. Главный герой рассказа — шестнадцатилетний Женя — погружен в сказочный мир мечтаний и грез. Первая юношеская тайная любовь к актрисе Степени-Вардиной, калужской знаменитости, настраивает его на меланхолический лад. Часами бродит он по Калуге, мечтая увидеть даму своего сердца. Писатель с любовью рисует городские пейзажи, домики, улицы, соборы. «Тихая Калуга, в старину славившаяся холстами и веревками, Мариной Мнишек, а позднее Шамилем... Все прочно, крепко, ровно». Проходит год с его сердечными волнениями, учебными и иными заботами. Женя заканчивает училище и уезжает в Москву. Уезжает с легкой грустью, ибо завершился важ ный этап жизни, которая впереди «готовила и радости, и скорби». И жаль, что все это проходит, погружаясь, как Атлантида, в пучину жизненных вод. Что же остается человеку от каждого мига его соприкосновения с миром? Остается память, сладкие, щемящие душу воспоминания — и это прекрасно. Начало рассказа распахнуто в утро. Но это утро для писателя — давнее прошлое: юность, милая сердцу Калуга, улица Воскресенская, где в доме напротив церкви Георгия за Лавками живут хлопотливая хозяйка скромной чулочной мастерской Александра Карловна, ее бесшабашная и неприкаянная дочь Капа, страдающая от безответной любви к Жене, сам Женя со своей трепетной душой и первым невысказанным сердечным чувством...

Все это незабываемо и неповторимо. Но все это уже Атлантида, скрывшаяся под житейскими водами лет: и ушедшая юность, и Калуга — дорогая его сердцу малая родина, и родина большая — Россия, от которой писатель теперь так далеко. И все-таки, пока жив человек, эти воспоминания греют его душу и поддерживают на плаву почти уже прожитой жизни. И эта память — священна.

Автобиографическую тетралогию «Путешествие Глеба» не без основания считают главным произведением зару­бежного периода творчества Зайцева. Ее созданию писа­тель отдал без малого двадцать лет. «Роман-хроника-поэма» «Путешествие Глеба», как определил жанр этого произведения, сам автор, состоит из четырех книг: «Заря» (1937), «Тишина» (1948), «Юность» (1950) и «Древо жизни» (1952), в которых рассказывается о жизни автобиографического героя на протяжении сорока с лишним лет: с конца 80-х годов девятнадцатого столетия и до середины 30-х годов века двадцатого. Главный герой тетралогии Глеб — ребенок, подросток, юноша, затем мо­лодой писатель. В книге «Заря», выросшей из одноимен­ного дореволюционного рассказа, все внимание посвящено детству Глеба. В маленькой, затерянной в лесной глуши деревеньке Усты, в «двухэтажном барском доме каменном, с деревянной пристройкой», на лоне природы, в безмя­тежных забавах и играх с крестьянскими ребятишками маленький герой растет и постепенно постигает мир. «Столь сильно и глубоко в нем засел глухой уголок Жизд-ринского уезда,— пишет Зайцев о своем герое,— что всю жизнь сопровождали видения разных устовских лесов, парка, Сосонника, кладбища за церковью... Если взглянуть глазами будничными, почувствуешь ли поэзию, величие устовского утра июньского, прелесть ландышевого леса, таинственность Чертолома, необычайность вида из даль­него уголка парка на леса и широту русского приволья? Может быть, все это было лишь в душе? Пусть приснилось. Но навсегда. И ничем сна не вытравишь».

Подробно и тщательно автор воссоздает облик своих родителей: мать, Татьяну Васильевну, «красивую, с хо­лодноватым выражением тонкого лица», основательную, спокойную, небыструю, но осмысленную и полновесную в своих поступках; отца, Константина Николаевича, талантливого инженера, страстного охотника и жизне­люба, чья энергия заражает окружающих оптимизмом и светлым взглядом на мир. Отец для Глеба — «облик мужественности и силы», идеал мужской красоты и вер­ности в дружбе.

Маленький Глеб чувствует себя накрепко соединенным со всем этим жизненным укладом. Ему «радостно вдыхать смешанный запах полыни с межи, вспотевшей лошади», мази из втулки повозки, только что увезшей отца на рудник.

Подробно описывает автор жизнь подростка в Людинове, куда переехала семья в связи с назначением отца директором местного завода. Радость познания нового побеждает в Глебе острую тоску расставания с прежними друзьями и богатой устовской природой. Это новое входит в сердце и сознание мальчика и во время поездок на озеро Ломпадь, и в чудесные дни охоты, и при приезде в гости к отцу известного писателя Василия Немировича-Данченко.

Со сладким трепетом в душе вспоминает писатель купленный дом под Калугой, на хуторе Будаки, где провел он с матерью и сестрами лето перед поступлением в гимна­зию. Здесь все казалось Глебу «необыкновенным: белоствольные рощи березовые, тесно окружавшие усадь­бу», дом, «насквозь пропитанный запахом старинным», благоухание цветов и яблонь, «балкон с деревянными колоннами. От балкона прямая дорожка к дубу.., а от него крутой спуск к Оке», песни и хороводы работавших в усадьбе поденщиков. «С этими песнями, старыми, заунывными, но исполнявшимися голосами молодыми, полными силы, радости жизненной, входила в него Россия калужская — диковатая, но могучая, сероглазая, в домо­дельных поневах и красных ластовицах на рубахах, вольная и широкая, как сама здешняя Ока, вся в пении, в быту почти еще патриархальном — в обстановке при-окских пейзажей, будаковских берез, Никольского благовеста, духовитых покосов, по разным «ложкам» и «верхам», под всегда равными себе звездами. Мать Земля, мать Россия дышала благодатию своего изобилия и мира».

Писатель на скрывает и трудностей постижения его маленьким героем жизни. Нелегко пришлось Глебу привыкать к городу, к оторванности от родных, к муштре в гимназии («Каждый раз, входя в огромное здание гимназии, чувствовал себя Глеб в остроге»). Не сразу придет к нему вкус к учебе, не сразу найдет мечтательный мальчик верных и преданных друзей. Герой произведения преодолевает эти первые жизненные испытания. Постепенно мужая, он сохраняет в чистоте свою душу, неся людям добро и беря от них все доброе и хорошее.

Вторая книга тетралогии целиком посвящена жизни Глеба в Калуге: его учебе в реальном училище, интересам и увлечениям, отношению к людям и к городу «с мило-бессмысленным именем — Калуга». Писатель детально воссоздает не только облик автобиографического героя. Не менее впечатляющи также образы Красавчика, дяди Глеба, известного в Калуге детского врача и сердцееда; его молодой жены; товарища Глеба по реальному училищу, сына мещовского купца Флягина, прозванного за свою неуемную жажду знакомств с прекрасным полом калужским Казановой.

Пестрым калейдоскопом проходят перед взором читателя преподаватели реального училища: инспектор Александр Григорьевич, учитель словесности Петр Кузьмич, о. Парфений и другие.

Горизонт познания Глебом жизни и людей существенно расширяется благодаря «страсти к чтению», увлечению рисованием, астрономией и философией, а также во время поездок в Москву и в Нижегородскую губернию, где отец его был директором Илевского завода.

В романе «Юность», третьей части тетралогии, мы видим Глеба уже в Москве. Учеба в Императорском высшем техническом училище, откуда его исключают за участие в студенческой забастовке, краткое пребывание в Горном институте, затем поступление на юридический факультет Московского университета, который он оставляет, всецело отдавшись литературному творчеству, частые посещения приобретенного отцом имения Прошино — таковы основные этапы жизни автобиографического героя, описанные в произведении. В атмосфере полубогемной московской жизни и ощущения быстротечности земного бытия как части «всевеликой, всетворящей вечности, что произвела и возьмет», рождается и приносит первые плоды писательский дар Глеба, который стимулировал своим добрым словом и поддержкой Леонид Андреев, изображенный в произведении под именем Андрея Александрова.

Начало творчества совпало у юноши с зарождением любовного чувства: в его судьбу навсегда вошла Элли — верная спутница жизни, неутомимая помощница в литературных делах.

Заключительная часть тетралогии переносит нас в 20—30-е годы текущего столетия. Эмиграция, жизнь в Берлине, затем в Италии и наконец в Париже, краткое путешествие в Финляндию и на Валаам — эти и другие вехи жизни Глеба и Элли за рубежом описаны сдержанно, а порою даже суховато и эскизно. Но за этой сдержанностью скрыта острая ностальгическая боль по России, о которой Б. Зайцев писал Бунину из Финляндии: «...Иван, сколько здесь России!.. Запахи совсем русские: острогорький — болотцем, сосной, березой. Вчера у Куоккаль-ской церкви — она стоит в сторонке — пахло ржами. И весь склад жизни тут русский, довоенный <...> Хожу по лесу, собираю грибы... Эти прогулки доставляют давно не испытанную радость — от елей, мха, дятлов, грибов и всего того добра, чем так Россия богата. Да, тут я понял, что очень мы отвыкли от русской природы, а она — удивительна, и сидит в нашей крови, никакими латинскими странами ее не вытравишь»9.

Автор не случайно назвал свое произведение хроникой. Хроникальность повествования особенно заметна в «Древе жизни», некоторые главы которой начинаются со слова «летопись» («Летопись Земляного вала», «Малая летопись Плющихи»). Повествование о жизни Глеба и его семьи за рубежом перемежается рассказами о родных, оставшихся в Советской России: о переезде матери из Прошино в Москву и ее хлопотах о получении визы для выезда за границу, к сыну; о жизни и деятельности отца Эммы, Геннадия Андреевича, хранителя Исторического музея, одного из крупнейших русских нумизматов и основоположника отечественной сфрагистики — науки о древних печатях. Завершаются «московские» главы смертью матери и тестя, лаконичными сведениями о духовной и матери альной скудости жизни в послереволюционной Москве.

Вся тетралогия — лирическое воспоминание о прошлом, местами подернутое нежным флером грусти. Умение писателя воспринимать жизнь во взаимосвязи событий и фактов проявляется прежде всего в том, как он утверждает неразрывность прошлого и настоящего: «Все это было так давно, что легендой веет от воспоминаний. Но из седой были человеческое сердце слышит все тот же привет — чистый и прозрачный. И жизнь идет далее». Свет любви, зажженный в душе в детстве, всю жизнь продолжает питать человека своей благодатной энергией.

Есть у Зайцева произведения и об эмигрантской жизни. Самое значительное из них — роман «Дом в Пасси» (1935), написанный по правилам классической традиции. В нем есть сюжет, очерченные характеры, повествование ведется от третьего лица. Это история жизни обитателя одного дома во французском городке Пасси, населенного почти сплошь русскими эмигрантами. И старик-генерал, и преуспевающая массажистка Дора Львовна, и русский шофер, и русские барышни представляют самые разные слои эмиграции: Насыщенный картинами быта, роман этот тоже проникнут волной лиризма, как бы подсвечен мягким матовым светом авторской симпатии и грусти.

Обостренным чувством родины проникнута и зай-цевская публицистика. В замечательном «Слове о Родине» (1938) он писал: «В России мы некогда жили, дышали ее воздухом, любовались полями, лесами и водами, чувствовали себя в своем народе... Жили и полагали: все это естественно, так и надо, есть Россия, была и будет, это наш дом и особенно с ним мудрить не приходится.

Никак нельзя сказать, чтобы у нас, у просвещенного слоя, воспитывалось тогда чувство России. Скорее — считалось оно само не вполне уместным. Нам всегда ставили в пример Запад. Мы читали и знали о Западе больше, чем о России, и относились к нему почтительнее. К России же так себе, запанибрата. Мы Россию даже мало знали <...>-.

Многое видишь о Родине теперь по-иному, иначе оцениваешь. Находясь в стране старой и прочной культуры, ясней чувствуешь, например, что не так молода, многозначительно не молода, и не безродна Россия. Когда в самой России жили, средь повседневности, деревянных изб, проселочных дорог, неисторического пейзажа, менее это замечали. Издали избы, бани, заборы не так существенны — хотя, конечно, черты природы, запахи, птицы, реки России в спиритуальный пейзаж ее вошли. Все это помним мы и любим...— порою даже мучительно. Но кроме этого яснее, чище видим общий, тысячелетний и духовный облик Родины...

У кого есть настоящая Родина и чувство ее, тот не нищ».

Во время второй мировой войны писатель работает над черновыми вариантами автобиографической тетралогии, ведет дневниковые записи, редактирует осуществленный им еще в 1913—1918 годах перевод «Ада» Данте.

Тяжелым ударом для престарелого писателя явилась болезнь жены: в 1957 году ее разбил паралич, и восемь лет, до самой ее смерти, Борис Константинович самоотверженно ухаживал за нею, терпеливо неся свой крест. По словам И. Одоевцевой, Зайцев «как будто попирал «скудные законы бытия» и умел в самые темные дни оставаться благостным и кротким и не роптать на Бога».

Исключительная доброжелательность, кротость, любовь и внимание Б. Зайцева к людям способствовали тому, что в 1947 году он был пожизненно избран председателем Парижского союза русских писателей и журналистов, сменив на этом посту П. Милюкова.

В последние годы жизни Б. Зайцев ведет переписку со многими корреспондентами из Советского Союза, пристально следит за литературным процессом на родине, за культурной жизнью нашей страны. Одним из ярких свидетельств жадного интереса писателя к России является его письменное обращение в 1960 году к нашим молодым соотечественникам: «Юноши и девушки России, несите в себе Человека, не угашайте его! Ах, как важно, чтобы Человек, живой, свободный, то, что называется личностью, не умирал. Пусть думает он и говорит своими думами и чувствами, собственным языком, не заучивая прописей, добиваясь освободиться от них. Это не гордыня сверхчеловека. Это только свобода, отсутствие рабства. Достоинство Человека есть вольное следование пути Божию — пути любви, человечности, сострадания. Нет, что бы там ни было, человек человеку брат, а не волк. Пусть будущее все более зависит от'действий массовых, от каких-то волн человеческого общения (общение необходимо и неизбежно, уединенность полная невозможна и даже грешна; «башня из слоновой кости» — грех этой башни почти в каждом из «нашего» поколения, так ведь и расплата же была за это),— но да не потонет личность человеческая в движениях народных. Вы, молодые, берегите личность, берегите себя, боритесь за это, уважайте образ Божий в себе и других и благо вам будет».

28 января 1972 года Б. К. Зайцев скончался, не дожив нескольких дней до 91 года. Похоронен он на парижском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, где нашли свой вечный покой Бунин, Шмелев, Ремизов, Тэффи и другие титаны слова русской литературной эмиграции первой, самой мощной ее волны.

В автобиографическом очерке «О себе» Б. Зайцев говорил о двух пережитых им жизнях: в России и за рубежом. Очерк свой он закончил вопросом, настанет ли для него «период третий, вновь русский». Этот период, хотя и с непростительным опозданием наступил: книги писателя возвращаются на родину. Лиричные, проникновенные, необычайно музыкальные, звучащие как торжественный церковный хорал, лучшие произведения Б. К. Зайцева таят в себе немало великих уроков добра, сострадания, милосердия, спокойной, умиротворяющей веры в человека и в великое будущее России — то, что так нужно нам сегодня, и то, чем живо настоящее искусство.

Дата добавления: 2015-11-26