|
Читайте также: |
– Да утром звонили из полиции, из отдела надзора за условно-досрочно освобожденными. Я ничего не понял. Освободили его или нет? Если нет, так и скажите. Так как?
– Вы новости по телевизору не видели? – спросил Коста.
Мрачные обстоятельства смерти Тони Ла Марки уже стали достоянием сводок теленовостей. Нику даже думать не хотелось о том, какие кошмарные подробности, высосанные из пальца, выльются завтра на страницы газет. Но квестура свое дело знает туго. Имя Джорджио Браманте в качестве основного подозреваемого репортерам все же подсунули. Учитывая не остывшую еще память о его предыдущем деле, нынешняя история имела все признаки того, что СМИ просто обожают. И Коста не мог не задаться вопросом, понимал ли это Бруно Мессина, когда зазвал к себе нескольких теле- и газетных репортеров, своих приятелей, желая немного оживить обстановку. Четырнадцать лет назад все симпатии были на одной стороне – все сочувствовали Браманте и, косвенно; выпертому со службы отцу Мессины. Если теперь это дело раздуют – а это уже казалось неизбежным, – Мессина-младший как опытный политический игрок обеспечит делу нужный ему финал.
– С Джорджио что-то случилось? – Кальви внезапно обеспокоился. – Вот незадача! Бедняге и так здорово досталось. Попал в тюрягу за то, чего никогда не делал. Невероятное невезение!
– Нам надо узнать, где он, – осторожно заметил Коста. – У вас на этот счет есть соображения? Когда его в последний раз видели?
– Он работал вчера в утреннюю смену. До трех дня. Потом отправился домой. И больше не возвращался. Не знаю, где еще он проводит время. Вам надо бы спросить у Энцо Уччелло. Они вместе в тюрьме сидели. И освободились примерно в одно время. Хотя нет, Энцо вышел на пару месяцев раньше Джорджио. Отличные ребята. Хорошо работают. Я не возражал бы, попросись они в отпуск.
Тереза перехватила взгляд Косты, показав глазами: вот тебе зацепка.
– А где его найти, этого Энцо? – небрежно спросил тот.
Кальви кивком указал в сторону здания:
– Он сейчас работает.
– Не возражаете, если мы зайдем?
– Это все-таки бойня, – напомнил хозяин. – Сами должны понимать. У нас, конечно, чисто, сплошная гигиена, как велят в муниципалитете. Ну, я вас предупредил…
– Спасибо. – Тереза улыбнулась. – Ведите.
Кальви пошел впереди, остальные последовали за ним, чуть отстав.
Еще в машине Лупо успела объяснить, в чем заключается проблема. Первичный осмотр – а мнение Терезы, основанное на первичном осмотре, редко оказывалось неправильным – показал, что Тони Ла Марке нанесли два серьезных ранения: острым шипом или крюком в спину, под лопатку, что наверняка было чрезвычайно болезненно, но не смертельно. У патанатома уже были по этому поводу некоторые соображения. Потом в результате не объясненных пока действий у убитого образовалась огромная рана в груди – круглая дыра сантиметров сорок в диаметре. Розе Прабакаран вполне можно простить, что она приняла эту рану за результат выстрела в упор из охотничьего ружья. Если не считать отсутствия ожога и следов пороха и дроби, а также наличия совершенно белых, чистеньких и никак не поврежденных ребер, торчащих наружу, то, как заявила Тереза, сама она, спустившись в крипту, при первом взгляде на труп подумала бы то же самое. Но убит Ла Марка был совершенно необычным способом. И орудие убийства, по ее мнению, имело какое-то отношение к работе Браманте на бойне. Может, нож. Или какой-нибудь другой острый инструмент. То, что обретается там, за этими стенами, во внешнем мире встречается не слишком часто.
Владелец бойни распахнул дверь, и вошедшие зажмурились от яркого света и жуткой вони. Вдоль всего потолка тянулись ряды ярких ламп, словно батареи миниатюрных солнц. Как только глаза привыкли к свету, Коста обнаружил, что помещение бойни пусто за исключением одного-единственного индивидуума, шваброй сгоняющего некую массу, больше всего похожую на буро-коричневую грязную воду, в проложенный по центру дренажный канал.
– Вам повезло, – заметил Кальви. – Приехали в промежуток перед привозом очередной партии. Однако, – он демонстративно поднял руку и посмотрел на часы, – примерно через тридцать минут сюда прибудет очередной грузовик. Я вас предупредил. А теперь мне надо с бумагами разобраться. С Энцо сами поговорите. Эти бывшие зэки не любят, когда им напоминают об их прошлых делишках в присутствии посторонних.
Тут хозяин вдруг замолчал. Все тоже молчали. Откуда-то снаружи донесся резкий звук – лошадиное ржание. Испуганное ржание, громкое и высокое, вопль божьей твари, молящей о милосердии. А следом за ним – топот копыт по деревянному настилу.
– К этому постепенно привыкаешь. – Кальви захромал прочь, предоставив полицейских самим себе.
ГЛАВА 19
Свет был такой яркий, что резало глаза. Алессио Браманте посмотрел на выключатели на стене и понял, что надо что-то с ними сделать. Он больше не может сидеть вот так, один в этом ослепительно желтом море света. Ощущение создавалось такое, что на него все время смотрит мерзкий электрический дракон. Фантазеру всегда было хорошо в темноте. Не в полном мраке, в котором большую часть времени проводил отец, когда работал под землей, нет, а в спокойном полумраке, как рано утром, в час, когда в мире есть место для игры воображения; в час, когда можно помечтать о наступающем дне; когда он вновь пройдет по площади, спроектированной Пиранези; о моменте, когда заглянет в замочную скважину, увидит вдали сверкающий купол и скажет отцу, на радость им обоим: «Я его вижу. Мир по-прежнему на своем месте. И жизнь может продолжаться».
Но сейчас мысли почему-то разбегались. Сколько ему еще тут сидеть? Он не надел часы, что подарила на прошлое Рождество бабушка, мать отца. Там на циферблате был изображен Санта-Клаус. Часы – ненавистная штука, вечно суют нос куда не надо, ненужный механизм, безжалостно отсчитывающий минуты жизни, без всякого сочувствия. Да еще эта физиономия в красной шапке, со снежно-белой бородой, все время тебе улыбается…
Он знает, когда ты ведешь себя хорошо, а когда плохо…
Санта-Клаус – выдумка, сказка. Лицо на циферблате. Шпион на твоем собственном запястье. Алессио не нравилось, что за ним кто-то вот так следит. Он считал, что это неправильно.
Так же неправильно, как и оставлять его здесь одного, в этом голом, ярко освещенном помещении с красноватым земляным полом и серыми каменными стенами. Здесь пахло сыростью и запустением, но все эти запахи перебивал острый аромат цитрусовых от кожуры, раздавленной когда-то на полу.
«Оранжевые кругляши только внешне представляются апельсинами, – думал мальчик. – Под кожурой прячутся кости и мертвецы, распавшиеся остатки прошлых веков».
Мечтатель вспомнил, как утром смотрел сквозь эти идиотские очки, раздумывая, кто же прав: он сам – как видит или, наоборот, не видит все вокруг – или муха, как она представляет себе множественные миры?
Алессио присел к столу и произнес спокойным и лишенным эмоций голосом, больше для самого себя, чем для того, кто мог его подслушать:
– Джорджио. – Потом еще раз, громче: – Джорджио!
Никогда еще не звал он отца по имени. Существовало правило, закон, запрещающий детям громко называть своих родителей по имени. Джорджио – а он уже несколько месяцев думал об отце именно так – рассказывал ему много историй о магических именах. И о том, что у древних евреев было имя для Бога, которое не имел права произносить никто, кроме верховного жреца, да и то лишь при особых обстоятельствах, глубоко в святая святых. А теперь он узнал еще и о последователях культа Митры и об их тайных ритуалах, которые митраисты проводили здесь, в этих подземных лабиринтах.
Семь ступеней посвящения. Семь рангов. Семь испытаний. Семь жертвоприношений. Священные песнопения и церемонии, недоступные для непосвященных, посторонних. Непонятные до самого момента инициации, когда на чистой, пустой странице, какую являет собой новичок-послушник, появляется единственная запись, и это есть зарождение знания.
Новичок становится Кораксом.
После… чего?
Джорджио несколько минут назад ушел во мрак. Алессио показалось, что он слышит какие-то отдаленные звуки снизу, из одного из темных коридоров. Далекий голос. Может, не один. Может, это отец наблюдает за ним из темноты или доносится эхо его голоса. Оно делает его более низким, более незнакомым, отражаясь от стен тоннелей и выходя сюда из семи отверстий, прорубленных в камне. Страха нет, есть лишь попытка понять, что это такое.
Игры.
Джорджио иногда играл в разные игры. Несколько месяцев назад отец взял его с собой в лабиринт недавно откопанных домов в глубине Палатино[23], где в лабиринте древних комнат обнаружилась кухня женщины по имени Ливия. Она была женой знаменитого императора Августа и имела репутацию жестокой и властной особы, стремившейся добиться всего для своей родни. Вроде Патера, только в женском платье.
Отец исчез, когда Алессио свернул за угол и попал в какой-то темный альков, вырубленный в скале, зеленый от водорослей, кишащий насекомыми, сороконожками и жучками, где отовсюду торчали похожие на мех заросли мха, липнущего к влажным каменным стенам, как живая грубая шкура, пожелтевшая от начавшегося разложения.
Он повел себя совсем не так, как хотел Джорджио. Сразу сломался – заплакал, завизжал, начал брыкаться и вопить, бить ногами в новых белых кедах по покрытому зеленью и слизью камню, пока не разбил их напрочь.
Потом Джорджио купил сыну мороженое и какую-то игрушку, которая Алессио вовсе и не была нужна. И все это – в обмен на обещание никогда не рассказывать об этом случае маме. Он с готовностью согласился, потому что мужчинам нужно иметь свои секреты, свои тайные договоры, точно так, как их имели поклонники Митры две тысячи лет назад. Эти секреты связали их еще более сильно и надежно и заставили Джорджио рассказать новые истории, страшные, иногда здорово пугающие. О тьме и о старинных вещах, что в ней прячутся.
Мальчик посмотрел на семь дверных проемов. Фантазер не заметил, через который ушел Джорджио, и здорово на него разозлился. Джорджио не хотел, чтоб он это видел, и он знал это, хотя не было сказано ни слова. Но теперь… Теперь мечтатель уже жалел, что не проследил за ним. Тогда у него был бы хоть какой-нибудь намек на то, что такое его отец и чем он занимается.
Из коридора вновь донесся странный звук. Теперь фантазер уже окончательно понял, что это такое. Отдаленный низкий мужской голос. Джорджио, несомненно, находился где-то там. Происходило то же самое, что и тогда, в подземельях Палатино, только сейчас испытание получилось еще более жестоким, более серьезным. Алессио поглядел на свою чистенькую школьную форму и подумал, а что скажет мама, когда он вернется домой весь в грязи.
Игры.
Их можно придумать множество, если хорошенько этим заняться. Их отношения с отцом строились на игре. Когда Джорджио не был занят своими непонятными делами, он зарывался в книгу или сидел, низко склонив голову и погрузившись в компьютер и полностью отключившись от того, что мама называла «реальным миром». Игры сопровождали отца и сына всегда и повсюду. Прятки. Жмурки. Игры, которые иногда сталкивали их с прошлым, а иногда – с историями, которые рассказывал отец.
Тесей и Минотавр.
Одна из самых любимых его историй. Смелый одинокий воин, чужак в незнакомом мире, встречает прекрасную принцессу и для того, чтобы завоевать ее, должен принять вызов на бой. И чудовище, которое прячется в своем логове, в тайном лабиринте подземных коридоров. Наполовину человек, наполовину бык, ужасное, неестественное создание, пожирающее юношей и девушек – по семь каждый раз, что, по мнению Алессио, и было причиной того, что он так хорошо все это запомнил, – приносимых ему в качестве дани.
И Тесей предлагает себя в качестве жертвы (для него это еще и испытание, одна из ступеней посвящения), входит в лабиринт, находит монстра и – фантазер это отлично запомнил – убивает чудовище дубиной. Не самый приятный конец – быть забитым мерзкой, грубой и окровавленной дубиной, – но это же не человек, а зверь, он иного и не заслуживает.
Или, скажем, наполовину зверь, наполовину человек. Для Тесея разница невелика.
Принцесса – ее зовут Ариадна – помогла герою, сделав подарок: клубок ниток, что он разматывал, проходя по лабиринту, а потом воспользовался нитью, чтобы выбраться обратно в безопасное место, вместе со спасенными.
Алессио тихо сидел за столом в пещере, вспоминая историю с Минотавром. Джорджио еще раз пересказал подвиг Тесея всего несколько дней назад. Алессио очень ценил в отце одно качество: тот никогда не делал ничего лишнего, не расходовал силы впустую, не бросался словами втуне, не производил без необходимости даже малейших физических усилий. И что тогда? Может, этот его рассказ что-то означал?
Митра, бог, которого так хорошо знал отец, тоже убил чудовище. Которое целиком было зверем. Он однажды видел на столе у Джорджио картинку, спрятанную среди вороха бумаг словно некий секрет, ждущий, чтобы его нашли. Мощный, смелый бог стоит, широко расставив ноги, прижимая коленом к земле быка и оттягивая его голову назад, чтобы вонзить в горло меч. Он не стал пользоваться дубиной, хотя это был зверь. Наверное, ему следовало поступить иначе.
И еще одно воспоминание. Внизу, под брюхом животного, были и другие существа, странные и знакомые, занятые чем-то, чего он не понимал.
– Игра, – тихо произнес мальчик. В конце все приходит именно к этому, что бы ты ни делал: разыскивал чудовище в пещерах, доказывая, что достоин уважения, или смотрел в замочную скважину в воротах в сад древних рыцарей, высматривая знакомый силуэт за рекой, могущий сохранить равновесие мириад миров, видимых сквозь эти идиотские очки.
Игра такова, какой ее хотел видеть Джорджио. Именно поэтому они пришли сюда в первую очередь. Это просто некий вызов. Может быть, даже вполне определенный вызов, такой огромный, такой пугающий, такой трудный. Как Минотавр, вставший перед Тесеем, он поможет его становлению, превращению в мужчину. Джорджио Браманте ждал от сына, что тот поймет свою судьбу, дорастет до нее и примет, найдет в себе мужество войти во тьму и отыскать отца. А потом?..
Тут до него дошло. Внезапно осенило. Это же первая ступень посвящения, испытание новичка страхом. После чего он станет Кораксом при Патере-Джорджио, частью огромной тайны. И неуловимая внутрисемейная связь, это вечное единство троицы – отца, матери и ребенка, – будет еще больше усилена, укреплена. Однажды даже станет идеальной в результате этих перемен, вечной, никогда не подвергаемой сомнениям, даже в самые мрачные моменты, такие, когда Джорджио и мама орут друг на друга, набравшись вина и переполненные яростью.
Алессио оглянулся по сторонам и засмеялся. Темные проемы его не пугали, и звуки, которые, как ему казалось, он продолжал слышать, эхом доносились из какого-то отдаленного укромного места.
Фантазер встал и прошел вдоль всех семи проемов, думая, рассматривая, прислушиваясь. И представил себе, что где-то там, в глубине и отдалении, он различает голос отца, что-то насмешливо кричащего из мрака.
Игра всегда включает в себя двоих. И оба должны играть.
Фантазер вернулся к столу и взял большой фонарь, что оставил там отец. Намеренно оставил, это мечтатель теперь знал точно. Фонарь был большой, длинный, в половину руки Алессио, заключенный в прочную резиновую оболочку. Когда мальчик его включил, в стену ударил длинный желтый луч.
От света фонаря на стене, ближайшей ко входу, появилась полная луна. Свет слабой лампы почти не рассеивал мрак. Алессио приставил к стеклу два пальца и изобразил силуэт животного. Зверя с рогами. Тесеева Минотавра. Быка, которого сразил Митра.
У дверного проема, который он выбрал, лежала куча разных инструментов. Кирки, лопаты, железные крюки и костыли, что забивают в стену, отмечая путь, спиртовые уровни. И большой моток толстой нити, конец которой был зашпилен чем-то вроде длинной вязальной спицы.
Маленький герой положил фонарь, поднял с полу моток и вытащил спицу. Потом сделал петлю на конце нити, привязал к поясу и подергал. Нить легко разорвалась, и оборванный конец, болтаясь, повис в руке. Алессио внимательно осмотрел его. Кто-то явно пытался перерезать нить, расслоив ее возле самой петли. Мальчик сделал новую петлю, протащил под пояс, вновь подергал, убедился, что теперь все в порядке, и бросил клубок на пол.
Потом поднял фонарь и повернулся к длинному коридору, раздумывая над тем, что он – или отец – осмелится сказать маме, когда они в конце концов вернутся домой.
Да ничего, решил мечтатель. Это их тайны, которые не следует разглашать. Это часть огромного, замечательного приключения, восхождения по пути от мальчика к мужчине, от невежества к знанию. И фантазер пошел вперед, чувствуя, как нить касается ноги, словно отрезанные крылья какого-нибудь умирающего насекомого, и падает на пол, в древнюю пыль.
ГЛАВА 20
Все четверо смотрели вслед Кальви, дожидаясь, пока он уберется в свой маленький кабинетик рядом со входной дверью. Там было одно окно, выходившее на то, что Коста принял за поточную линию забойного цеха; еще живые животные поступают сюда с одного конца, где Уччелло сейчас сметает грязную воду, там их оглушают, затем умерщвляют, потом туши подвешивают на свисающие с движущейся цепи крюки, и они плывут по цеху, подвергаясь дальнейшей разделке.
Тереза прикрыла глаза от слепящего света потолочных ламп, поглядела вверх, на механизм, который перемещал туши по цеху, и взялась за один из этих огромных крюков:
– Вещдок номер один, джентльмены. Именно такой проделал дырку в спине Тони Ла Марки.
Перони, моргая, осматривал длинный цех.
– Тут их, наверное, сотня, если не больше. И…
В противоположной стене было множество дверей, а за ними – такие же белые, клинически чистые помещения меньших размеров с таким же слепящим освещением. В них висели весьма солидные туши – сплошное кроваво-красное, с белыми прожилками, мясо, напоминающее мрамор.
–…все остальное. Плюс этот яркий свет…
– Когда имеешь дело с мертвыми телами, нужно хорошенько видеть, что делаешь, – буркнул Капуа. – Пойду погляжу, – добавил он и пошел через цех, незаметно достав откуда-то пару белых пластиковых перчаток.
Человек, орудовавший огромной шваброй под последним кронштейном с лампами, остановился и посмотрел в сторону вошедших, не понимая, кто они такие и откуда взялись. Поток грозной воды у его ног медленно обтек сапоги и продолжил путь к каналу в центре цеха.
– Энцо! – позвал его Перони.
Тот кивнул. Полицейские подошли ближе. Коста предъявил свое удостоверение.
– По имени называете, – проворчал уборщик. – Видать, дело плохо.
Небольшого роста, тощий, с вытянутым, довольно привлекательным лицом, выступающими вперед зубами и задумчивым взглядом, Уччелло выглядел лет на тридцать пять, но был уже явно потрепан жизнью.
– Нам нужна помощь. Когда ты в последний раз видел Джорджио Браманте? И где сам был прошлой ночью?
Энцо пробормотал что-то под нос. Затем повторил громче:
– Джорджио закончил смену вчера в три дня. После этого я его не видел. Сам в прошлую ночь сидел дома. Выпил обычную банку пива – больше-то я себе позволить не могу, – потом смотрел телик. Один, хоть вы про это и не спрашивали.
Уччелло выложил все легко, как по писаному, бойко и без напряга – любой коп сразу узнает такую манеру. Он, сразу видно, имеет опыт общения с полицией.
Косту это заинтересовало.
– А где ты живешь, Энцо?
– В Тестаччо. В том же доме, что и Джорджио. Бывшие зэки всегда держатся вместе.
Тереза пристально уставилась на уборщика:
– И ты его больше не видел?
– Синьора! – Уччелло вздохнул. – Мы с Джорджио довольно долго сидели в одной камере размером с собачью будку, почти восемь лет. Я сильно уважаю этого человека. Такого ни за что не следовало сажать в тюрягу. И он никогда не сел бы, если бы вы понимали, чем Браманте занимался. Но после отсидки вместе очень недурно некоторое время побыть порознь. Можете мне поверить.
– Это понятно, – согласно кивнул Перони. – Он тебе не говорил, что все еще на кого-то зол? Может, искал случая как-то отыграться? Отомстить?
– Чего?
Уччелло работал весь день, догадался Коста. И теперь плохо слышал.
– Он вчера убил человека. Одного из тех студентов, которых подозревали в похищении его сына.
– Ну нет… – пробормотал Энцо.
– И это к тому же не первое убийство, – продолжал Перони. – Ты уверен, что он ничего такого тебе не говорил?
Бывший заключенный отбросил швабру в сторону, и та забрызгала всех грязной водой.
– Нет! Послушайте… Я на условно-досрочном. И если даже просто не вовремя перну, меня засунут обратно в эту вонючую дыру. Не знаю ничего насчет того, что сделал Джорджио. Это его дела. И ваши, если хотите. Я к этому отношения не имею. Никакого.
Полицейские не стали его дожимать. Уччелло был весь в поту. У Перони появилось такое выражение лица, которое Коста сразу опознал: Джанни категорически не любил давить на людей, если на то не было должных причин. Если Энцо изображает невинность, то изображает хорошо. Выглядит все так, словно он очень серьезно настроен на то, чтобы избежать нового тюремного срока.
– Что ты вчера делал? – спросил Перони. – Мы легко можем это проверить, я просто хочу услышать это от тебя самого.
Уччелло сплюнул на пол, поднял швабру и стал бесцельно помахивать ею, не глядя никому в глаза.
– Вернулся домой, обнаружил, что местный акула-ростовщик трахает мою жену, и застрелил его.
Перони скривился.
– Скверно…
– Ага. И совсем хреново стало, когда явились ваши и обнаружили, что я к тому же еще и местный наркодилер. Так что не надо меня слишком жалеть. Джорджио… он другой. Ему в тюряге не место. Я туда рано или поздно все равно загремел бы. Но сейчас освободился и торчу здесь. Пусть мне всю оставшуюся жизнь придется смывать тут кровь и дерьмо. Еще вопросы будут? Нам тут скоро подадут новую партию на убой…
– Вас тут только двое? И Кальви?
– По нынешним временам это скромный бизнес. Когда доходит до разделки, тут еще двое работают, в другую смену. Но сперва…
Продолжать Уччелло не стал, да в этом и не было нужды. Тереза бросила заинтересованный взгляд на весь цех.
– Как вы их убиваете?
– Точно так, как убивают всех крупных животных. – Рабочий приложил палец ко лбу. – Кувалдой по лбу. Бенц!
Лупо неуверенно посмотрела на него:
– И что от этого получается?
– Дыра в черепе и удар по мозгам.
– И животное умирает?
– Нет. Так просто оглушают. А потом мне надо его прирезать, Вену вскрываю на шее. Пять минут, и все.
– Кувалда пробивает череп?
– Правильно.
Патанатом вновь оглядела цех с явным неудовольствием на лице.
– А потом вы работаете одними ножами? – продолжила она расспросы.
– И пилами. Это долгий процесс. Люди по большей части не желают об этом знать. Вы что-то конкретное хотите выяснить?
Тереза покачала головой.
– Только то, как можно проделать дыру в теле человека, никак не повредив грудную клетку. Должен быть какой-то способ…
Коста наблюдал, как Сильвио ди Капуа тем временем проследовал через три прилегающие комнаты, с каждым шагом приобретая все более несчастный вид.
– А там что происходит, Энцо?
– Мы начинаем, когда лошадь еще живая, – объяснил Уччелло, терпеливо, но с насмешкой в голосе. – Потом получаем мертвую. После того как она чуток повисит на крюке, начинает продвигаться по цеху, и чем дальше продвигается, тем меньше становится. Вон там начинаем упаковывать готовые шматки мяса. Делаем такие порции, чтоб люди могли их покупать, не думая, чем это было раньше. Эта информация вам нужна?
Коста попытался сосредоточиться на какой-то мысли, скользнувшей по периферии сознания.
– А кости? Что делаете с костями?
Уччелло пожал плечами:
– Это не наша работа. Просто выкидываем. Потом их кто-то забирает и увозит. После…
Тут рабочего осенила какая-то мысль, и он замолк.
– После чего? – подтолкнул его Ник.
Уччелло прошел в третью комнату, ту, из которой только что вышел ди Капуа. Полицейские последовали за ним. Там оказалось чище, чем в остальных помещениях, комнату совсем недавно вымыли. С потолка свисали несколько крюков, но тут они были вмурованы в бетон намертво, а не являлись частью движущегося конвейера.
– Вы когда-нибудь слыхали про механическую разделку мяса? – спросил бывший заключенный.
– Знаешь, – заметил Перони, – если я услышу еще какие-нибудь подробности о вашей работе, то, пожалуй, тоже стану вегетарианцем.
Уччелло чуть не рассмеялся.
– Не волнуйтесь. К людям такое не попадает. Теперь не попадает. Это еда для собак или кошек. Такая вот штука.
– Механическая разделка мяса? – переспросила Тереза.
– Мы разделываем туши вручную, настолько, насколько это возможно. И когда с этим покончено, на скелете остается совсем немного. Но кое-что все же остается. Связки, жилы, хрящи. Даже мяса немного. Ножом это не срезать. Тут нужно кое-что помощнее.
Сильвио ди Капуа оказался на шаг впереди рабочего. Он Первым подошел к стене. Там висели три длинных шланга с наконечниками, и к каждому прилагалась пара испачканных Перчаток, маска для лица и защитные очки. Помощник Лупо снял с крючка ближайший шланг и попробовал краник.
– Эй, поосторожнее… – начал было Уччелло.
Но запорный кран уже сработал. Раздался громкий механический звук. Брандспойт подпрыгнул в руках Сильвио, и тонкая, но мощная струя воды ударила в противоположную стену, до которой было добрых восемь метров, и разбилась с такой силой, что забрызгала всех мелкими капельками.
– Вода! – воскликнула Тереза и засмеялась. – Вода!
– Ага, – подтвердил бывший заключенный. – Вода. Нынче утром мы не смогли использовать эту комнату, потому что сток засорился. Вода не уходила как следует.
Лупо вновь засмеялась кудахтающим смехом. А потом, прежде чем Коста успел что-то сказать, прошла вдоль дренажной канавки к отстойнику в ее конце, опустилась на колени, закатала правый рукав и сунула руку в глубину колодца.
– Как человек, который делит с тобой постель, я предпочел бы, чтобы ты в подобных случаях надевала перчатки, – тихо заметил Перони. Он стал бледен как полотно.
Уччелло тоже побледнел. Особенно когда в помещение ворвался его босс. Кальви весь пылал праведным гневом.
– Какого черта?! – заорал он. – Я пустил вас побеседовать с моим работником. И что я вижу? Вы тут с оборудованием возитесь, портите его! Убирайтесь отсюда! Энцо! А ты куда смотришь?!
– Да я просто…
На лице Уччелло на секунду мелькнуло выражение страха. Рабочий боялся коротышку. Боялся сделать нечто, что положит конец его хрупкой свободе.
– Я требую, чтобы вы ушли отсюда! – продолжал вопить хозяин. – Вы не имеете никакого права! Убирайтесь! Вон!
Тереза поднялась с колен, подошла и встала прямо перед владельцем бойни, так близко, что того прямо перекосило. Она что-то держала в руке. Коста очень не хотелось рассматривать, что именно. Какая-то сероватая масса. И белесая плоть. И кажется, обрывки темной, мокрой шкуры.
– Что это за лошадей вы тут забиваете? – спросила патанатом.
Кальви уставился на нее, выпучив глаза:
– Таких, каких присылают! Таких, каких вы вознамеритесь завтра скушать!
– Никто теперь не будет кушать ничего из того, что поступает отсюда, и довольно долго. Здесь было совершено убийство. Сильвио, вызывай людей. Здесь все опечатать. Никаких штатских не пускать, пока я не закончу. И лошадей тоже.
– Что?! – завопил хозяин. – Я этим на жизнь зарабатываю, из сил выбиваюсь! Вы не имеете права! Да почему?!
Лупо извлекла из гнусной массы, что держала в руке, нечто белое, очень белое, дочиста отмытое, словно оно очень долго пребывало в воде. Кусок кожи, небольшой, размером с ладонь. А в центре его красовался коричневый округлый мужской сосок, ошибиться тут было невозможно.
– Да потому, – спокойно продолжала Тереза, – что прошлой ночью Джорджио Браманте явился сюда с человеком, которому лучше бы в тот момент оказаться где-нибудь в другом месте. Избил его, насадил на один из этих крюков, вон там, и поднял повыше. А после этого, пока тот был еще жив, вырвал сердце из груди – точнее, вымыл его мощной струей воды.
Кальви стал того же цвета, что Перони. Вид у обоих был такой, словно их вот-вот вырвет.
– Вот почему, – добавила судмедэксперт.
ГЛАВА 21
К тому времени, когда Фальконе покончил с осмотром церкви Успения Святой Марии, уже начали сгущаться сумерки. Он здорово устал. Может, дело было в возрасте, может, в том, что еще не окончательно поправился, но он вдруг обнаружил, что ему требуется – впервые в жизни – сделать над собой приличное усилие, чтобы записать в блокнот все, что теперь предстоит сделать. Нужно быть уверенным в том, что все данные, все ниточки останутся в памяти. А их было много – одни из прошлого, другие из настоящего. И практические соображения тоже. Руководитель группы послал одного из сотрудников к себе на квартиру, чтобы тот принес ему некоторые личные вещи – так инспектор подготовился к вынужденному длительному пребыванию в помещении квестуры. Потом запросил копии наиболее интересных файлов на Браманте, чтобы их прислали электронной почтой в квестуру в Орвьето, а там распечатали вместе с припиской, которую Лео продиктовал. Распечатки послали в дом Бруно Мессины, чтобы они дожидались прибытия Эмили Дикон. Тухлые дела, «висяки», «глухари» – а многие аспекты этого дела были именно что тухлые – требуют постороннего взгляда. А у Эмили хороший аналитический ум, она же бывший сотрудник ФБР и не имеет никакого личного отношения к тому, что тут произошло почти полтора десятка лет назад.
Дата добавления: 2015-11-26; просмотров: 1 | Нарушение авторских прав