|
Читайте также: |
препятствиями. Тит Ливий, очевидно, доказывает это, приписывая следующие слова Диктатору [Титу Квинк-цию Цинциннату], в то время когда он отдавал приказания Начальнику своей конницы [Авлу Семпронию Ат-ратину]: «Vides tu, fortuna illos fretos ad Alliam consedisse: at tu, fretus armis animisque, invade mediam aciem»[260][10]. Действительно, истинное мужество, строгая дисциплина, уверенность, происходящая от привычки побеждать, не могут быть побеждены такими ничтожными обстоятельствами, и фальшивая тревога или неожиданный беспорядок не могут ни испугать, ни расстроить войска, как это видно из следующего примера. Оба Манлия, консулы, имевшие одно и то же имя, находились в присутствии Вольсков; они неосторожно выслали часть своего войска на добычу, так что и вышедшие и оставшиеся были осаждены неприятелем, и армию спасло от этой опасности не искусство Консулов, а мужество солдат. Это заставило Тита Ливия сказать: «Militum etiam sine rectore stabilis virtus tutata est»[261][11]. Я упомяну здесь также средство, употребленное Фабием: он только что вступил в Тоскану, и, чтобы внушить своему войску уверенность, которую он считал необходимой для своих планов в незнакомой стране, в присутствии новых врагов он говорил с солдатами своими о предстоящей битве. Изложив им, по каким причинам они могли надеяться на победу, он прибавил: «Есть к тому же и иное тайное оружие, и в свой срок они [этруски] о нем узнают, но до поры до времени это должно для всех остаться тайной»[262][12]. Способ этот, употребленный им очень умно, заслуживает подражания.
ГЛАВА XXXIV
Какая известность, какой общий голос, какое мнение побуждает народ оказывать особое предпочтение одному из граждан, и дает ли он высшие правительственные места с большим основанием, чем государь
Мы рассказывали выше, как Тит Манлий, названный позже Торкватом, спас своего отца Луция Манлия от обвинения, направленного против него Марком Помпонием, народным трибуном. Хотя способ, которым он спас его, имеет что-то насильственное и необыкновенное, но выказанная им сыновняя любовь так понравилась толпе, что ему не только не сделали выговора, но при выборе Военных Трибунов назначили его вторым. Полученный им в этом случае успех побуждает меня рассмотреть, на чем основывается народ при своих суждениях о людях относительно распределения должностей и, как я сказал выше, с большим ли выбором он делает это, чем государь.
Итак, я говорю, что, когда дело идет о назначении гражданина, неизвестного еще по действиям, народ в своем решении руководствуется репутацией его и общим голосом на его счет, или предположением, или тем понятием, которое подал о себе этот гражданин. Это мнение основывается на известности предков, которые в свое время прославились в государстве, что заставляет предполагать, что потомок их будет подобен им, пока его действия не докажут противного, или оно происходит от образа действия самого гражданина. Всего лучше с его стороны посещать общество людей, пользующихся общим уважением и известных своей хорошей нравственностью. Так как всего вернее можно судить о характере человека по людям, в обществе которых он бывает, то очевидно, что тот, кто бывает только в обществе людей добродетельных, не может не приобрести хорошую репутацию, потому что невозможно, чтобы он не был в
каком-нибудь отношении похож на людей, с которыми он живет. Так же можно приобрести общее уважение каким-нибудь необыкновенным и блестящим поступком, хотя бы и в частной жизни, следствие которого покрыло бы вас славою. Из этих трех условий, начинающих репутацию гражданина, самое верное — последнее, потому что условие известности предков так обманчиво, что люди мало доверяют ему, и оно скоро пропадает, если не сопровождается личной добродетелью того, к кому относится суждение сограждан. Второе, т.е. то, которое делает вас известным по посещаемому вами обществу, лучше первого, но гораздо ниже третьего, потому что, пока не видят от вас никакого действия, происходящего от вашей собственной добродетели, ваша репутация основывается на мнении других, которое легко можно стереть. Но третье, начатое и основанное вашими хорошими поступками, дает вам тотчас же такую известность, что нужно опровергнуть ее многими противоположными действиями, чтобы ее уничтожить. Итак, родящиеся в республике должны следовать по этому пути и стараться прославиться сначала каким-нибудь блестящим поступком. Так действовали множество молодых римлян — или заставляя издать выгодный для народа закон, или обвиняя какого-нибудь гражданина, пользовавшегося властью, в нарушении законов, или совершая какой-нибудь другой блестящий поступок, заставляющий говорить о них. Этот образ действия необходим не только для приобретения известности, но и для сохранения и увеличения ее. Но чтобы успевать на этом пути, должно возобновлять блестящие поступки, как делал это Тит Манлий в течение всей своей жизни. И действительно, он защитил своего отца таким мужественным и необыкновенным образом, что этим поступком приобрел первую известность; потом, несколько лет спустя, он вступил в бой и убил Француза [галла], с которого сорвал золотое ожерелье, вследствие чего и получил название Торквата. Но этого ему было недостаточно, и в зрелом
возрасте он приказал казнить своего сына за то, что тот вступил в бой против его приказания, хотя последний и остался победителем. Эти три поступка больше прославили его и сделали более известным потомству, чем его победы и триумфы, полученные им наравне со многими другими Римлянами. Причина этого состоит в том, что в победах Манлий имел много соперников, тогда как имел их очень мало, если только имел, в этих поступках, свойственных только ему одному.
Великий Сципион приобрел меньше славы своими триумфами, чем тем, что в молодости защитил своего отца на берегу Тичино, или тем, что после поражения при Каннах, мужественно обнажив меч, заставил молодых Римлян поклясться, что они никогда не оставят Италию, хотя они уже имели это намерение. Эти два поступка начали его репутацию и послужили ему ступенью для достижения испанских и африканских триумфов. Но он достиг вершин славы, отослав в Испанию дочь к ее отцу и жену к мужу. Такого образа действия неизбежно должен держаться не только гражданин, добивающийся известности ради приобретения почестей в республике, но даже и монарх, желающий сохранить свою репутацию в государстве. Более всего приобретают ему уважения замечательные и необыкновенные слова и действия, которые имеют целью счастье народа и которые приобретали бы ему известность как великодушному, справедливому и щедрому государю, образ действия которого таков, что обратился между подданными в пословицу.
Но, возвращаясь к тому, чем мы начали эту главу, я замечу, что народ не может ошибиться, если начинает давать одному из своих сограждан на основании одного из вышеприведенных трех обстоятельств государственные должности; но шансы ошибки будут еще меньше, если впоследствии избранный им увеличивает свою репутацию часто повторяемыми добродетельными поступками, потому что в этом случае почти невозможно, что-
бы его суждение оказалось ошибочным; я говорю здесь только о должностях, даваемых человеку в начале его поприща и прежде чем он стал известен постоянной опытностью или перешел от одного образа действия к другому, противоположному; отсюда следует, что относительно ошибочных мнений народ менее подвержен заблуждению, нежели монархи. Конечно, может случиться, что народ обманется, прельщенный репутацией, общим мнением или поступками, кажущимися ему более великими, нежели каковы они в действительности, что не случится с монархом, которому советники не замедлят открыть глаза. Но чтобы народ не был тоже лишен советов, мудрые основатели республик постановили, что когда дело идет о назначении на высшие государственные должности, на которые было бы опасно выбрать неопытных людей, и если народ склоняется к выбору человека неспособного, то позволено и даже похвально со стороны каждого гражданина публично заявить о недостатках этого кандидата, чтобы народ, узнав о нем больше, мог правильнее судить. Что этот обычай был в употреблении в Риме, доказывает речь, произнесенная Фабием Максимом перед народом во время второй Пунической войны, когда он увидел, что народ выбирал Консулом Тита Октасилия. Фабий, думая, что подобный кандидат не может при таких обстоятельствах хорошо выполнить консульских обязанностей, восстал против этого выбора, показал всю его недостаточность, и ему удалось убедить народ выбрать более достойного. Итак, народы руководствуются при выборе на государственные должности самыми несомненными доказательствами, какие только может дать человек относительно своих способностей; и если они могут, сверх того, получать советы как государи, то гораздо менее последних бывают склонны к заблуждению, и всякий гражданин, желающий с самого начала получить народное расположение, должен, как Тит Манлий, заслужить его каким-нибудь блестящим поступком.
ГЛАВА XXXV
Каким опасностям подвергаются советующие первыми какое-нибудь решение, и тем большим опасностям, чем самое решение более выходит из обыкновенных правил
Было бы слишком долго и трудно разбирать здесь опасности, которым подвергаются люди, побуждающие к какому-нибудь новому предприятию, трудно направляемому и требующему содействия большего числа людей и особых усилий для доведения их до конца. Предоставляя себе разбор этого в более удобное время, я здесь буду только говорить об опасностях, которым подвергаются граждане или советники монарха, предлагая первыми какое-либо решение, так что на них одних падают все последствия возможных неудач. Люди, привыкнув судить о происшествиях по результатам, возлагают всю ответственность на советовавшего. Если дело удастся, то его, правда, будут хвалить, но эта награда далеко не уравновешивает роковых последствий, которым он подвергается. Султан Селим, прозванный Великим Турком, приготовлялся, как рассказывают возвратившиеся оттуда путешественники, к походу для завоевания Сирии и Египта; паша, управляющий от его имени на границе Персии, убеждал его выступить против Персии. Последовав этому совету, султан предпринял поход этот с многочисленной армией, но, вступив в обширные пустыни, где вода встречается чрезвычайно редко, он встретил те же препятствия, которые некогда были причиной гибели римских войск; доведенный до крайности, он хотя и разбил неприятеля, но потерял большую часть своей армии от чумы и голода. В гневе на советовавшего эту войну, он убил его. История представляет множество примеров граждан, отправленных в ссылку за то, что они посоветовали предприятие, кончившееся несчастливо. Несколько римских граждан стали во главе партии, хотевшей плебейского Консула; первый, получивший эту должность [в 367 г. до н.э.][263][1],
был разбит в первый же раз, как он предводительствовал войсками. Посоветовавшие это нововведение, без сомнения, были бы наказаны, если бы партия, введшая его, не была так сильна.
Люди, стоящие во главе советов республик или монархии, находятся, очевидно, в дурном положении: если они не подают совета полезного, по их мнению, республике или монарху, то не исполняют своей обязанности, если же подают совет, то рискуют потерять место и жизнь, так как люди так слепы, что совет в их глазах хорош или дурен только по своим последствиям. Размышляя о том, как можно избегнуть этой опасности и этого позора, я нахожу, что всего вернее принимать вещи спокойно, никогда не брать их слишком к сердцу, высказывать свое мнение без страсти, защищать его без заносчивости и скромно, так чтобы, если государство или монарх последовали этому совету, они это делали добровольно, а не были принуждены к этому вашими настояниями. Если вы держались этого действия, то было бы нелепо, чтобы монарх или народ сердились на вас за совет, с которым все были согласны. Опасность есть только там, где ваше мнение встретило много противоречивших, которые поспешат в случае неуспеха способствовать вашей гибели. Если при этом образе действия вы и не будете иметь славы, достающейся на долю людей, которые дают советы против мнения всех, когда этот совет увенчивается успехом, то все же вы извлечете две выгоды: во-первых, вам нечего бояться никакой опасности, а, во-вторых, если скромно поданный вами совет отброшен и принят другой, имевший несчастные следствия, то это по крайней мере очень возвысит вас. И хотя нельзя радоваться возвышению, совершающемуся в ущерб монарху или отечеству, но во всяком случае и пренебрегать этим нельзя.
Я не думаю, чтобы относительно этого можно было дать другой совет. Говорить советникам, чтобы они молчали и не высказывали своего мнения, — значит учить их быть бесполезными республике или монарху, чем они даже не избегли бы опасности, потому что их поведение
скоро сделается подозрительным и они могут тогда подвергнуться участи друзей Персея, царя Македонского. Разбитый Павлом Эмилием, во время бегства своего с небольшим числом друзей, он напомнил им все совершившиеся события. Один из них решился упрекнуть Персея в многочисленных ошибках, сделанных им и бывших причиной его несчастья. Персей обратился к нему. «Изменник, — сказал он, — разве можно было ждать, чтобы, когда я останусь без средств, ты стал говорить мне это?» И при этих словах он собственноручно убил его. Таким образом, этот придворный был наказан за то, что молчал, когда должен был говорить, и говорил, когда должен был молчать; он не сумел избежать опасности, которую думал избежать, не давая советов. Поэтому я думаю, что нужно только держаться того образа действий, который я указал.
ГЛАВА XXXVI
Почему о Французах говорили и говорят сейчас,
что они — мужчины до сражения и даже не женщины
после него
Храбрость Француза [галла], вызывавшего на берегах реки Анио храбрейших из Римлян, и его борьба с Титом Манлием напоминают, что Тит Ливий говорит несколько раз, что Французы [галлы] в начале битвы больше, чем мужчины, но во время сражения делаются меньше, чем женщины. Размышляя о причине, которая могла подать повод к этому мнению, обыкновенно приходят к убеждению, что это есть следствие их природного характера, и я думаю, что это справедливо. Но отсюда не следует неизбежно, чтобы этот природный характер, внушающий им вначале такое мужество, не мог быть так дисциплинирован, чтобы они сохраняли одинаковую храбрость во время всей битвы.
Чтобы доказать справедливость моих слов, я замечу, что есть три рода армий: в одних одинаково развиты мужество и порядок, составляющие истинный источник мужества. Таковы были римские армии, у которых, как видно из истории, было превосходное устройство, давно уже введенное военной дисциплиной. Действительно, в хорошо устроенной армии никто не должен ничего делать, что не было бы предписано заранее. Так, мы видим, что в римских войсках, которые могут в этом отношении служить образцом для всех других народов, так как они покорили мир, никто не ложился спать, не ел, не продавал, не покупал, не предпринимал никакого намерения как в военном отношении, так и в частных своих делах без позволения консула. Армии, действующие иначе, не могут быть названы настоящими армиями, и если они иногда и отличаются в битве, то это порывом, а не истинным мужеством. Но там, где самое мужество регулировано, солдат дает волю своему порыву, смотря по времени и обстоятельствам; никакое препятствие не может ни унизить его, ни лишить мужества, напротив, хороший порядок постоянно поддерживает его храбрость и мужество, еще более усиленные надеждой на победу, никогда не оставляющей его, пока сохранился еще порядок. Обратное случается с войсками, в которых есть только порыв, но нет порядка, каковы были Французы [галлы], порывы которых часто изменялись во время битвы. Если победа не давалась первым натиском, а так как этот порыв, на котором они основывали всю надежду, не был поддерживаем истинным мужеством и так как они не видели дальше ничего, на что они могли бы рассчитывать, то они и должны были быть побеждаемы, как только этот порыв охлаждался. Римляне, напротив, уверенные в хорошем устройстве своего войска, мало боялись опасностей, не сомневались в победе, но, твердые и непоколебимые, сражались в конце битвы с тем же мужеством, как и в начале, и, постоянно одушевляемые шумом оружия, бились все с большим увлечением. Тре-
тьего рода армии не имеют ни природной храбрости, ни случайной дисциплины, как, например, нынешние итальянские войска; они даже совершенно бесполезны и не имели бы понятия о том, что такое победа, если бы случай не заставлял их встречать войска, обращенные каким-нибудь неожиданным происшествием в бегство, и нет надобности приводить особых примеров, так как они постоянно доказывают свою трусость. Чтобы объяснить на основании Тита Ливия, каково должно быть хорошее войско и каково бывает дурное, я приведу слова Папирия Курсора, когда он хотел наказать Фабия, Начальника конницы: «Nemo hominum, nemo Deorum verecundiam habeat; non edicta imperatorum, non auspicia observentur: sine commeatu vagi milites in pacato, in hostico errent, immemores sacramenti, licentia sola se ubi velint exauctorent; infreguentia deserant signa; negue conveniatur ad edictum, nee discemantur interdiu nocte, aequo iniquo loco, iussu iniussu imperatoris pugnent; et non signa, non ordines servent; latrocinii modo, caeca et fortuita, pro solemn! et sacrata militia sit»[264][2]. По этому отрывку легко судить, есть ли в настоящее время войско важное и священное учреждение или случайное и слепое сборище; можно видеть, как много недостает, чтобы быть похожим на то, что называется армией, и как далеко оно не соединяет, подобно римлянам, дисциплину и мужество и даже не имеет, подобно французам [галлам], одного натиска.
ГЛАВА ХХХУИ
Нужно ли вступать до общего сражения в частные стычки и что надо делать, чтобы узнать нового неприятеля и вместе с тем избегнуть этих стычек
Во всех действиях людей, как я уже сказал, кроме трудностей успеха есть еще всегда рядом с добром и зло, так тесно с ним связанное, что невозможно пользоваться одним, не подвергаясь другому. Это доказывают все предприятия людей. Таким образом, добро достигается с трудом, разве только если счастье настолько благоприятствует вам, что превозмогает это обыкновенное и естественное неудобство.
Это мне напомнило рассказ Тита Ливия о борьбе Манлия Торквата с Французом [галлом], — рассказ, оканчивающийся следующими словами: «Tanti ea dimicatio ad universi belli eventum momenti rait, ut Gallorum exercitus, relictis trepide castris, in Tiburtem agrum, mox in Campaniam transierit»[265][3]. С одной стороны, я думаю, что искусный полководец должен главным образом избегать делать что-нибудь, что по своей ничтожности произвело бы дурное впечатление на армию; начинать битву, в которой не употреблять всех своих сил, а рисковать всем успехом, чрезвычайно опрометчиво, как я говорил выше, осуждая защиту ущелий и горных проходов.
С другой стороны, я полагаю, что осторожный военачальник, имея против себя нового неприятеля, пользующегося большой славой по своему мужеству, принужден, прежде чем вступить в решительное сражение, испытать своих солдат против неприятеля в легких стычках, чтобы солдаты, освоившись с этими опытами, потеряли страх, внушаемый им славой и репутацией храбрости неприяте-
ля. Это вещь чрезвычайно важная для полководца, потому что необходимо, можно сказать, действовать таким образом, иначе войска будут думать, что идут на верную гибель, если сначала не позаботились легкими стычками изгнать из их ума страх, который могла им внушить слава неприятеля.
Валерий Корвин был послан с войском Римлянами против Самнитов, новых врагов, с которыми они до того времени не мерились оружием. При этом Тит Ливий говорит, что Валерий вступал с Самнитами несколько раз в легкие стычки: «Ne eos novum bellum, ne novus hostis terreret»[266][4]. Но это значит подвергаться величайшей опасности, потому что, если ваши солдаты будут побеждены в этих битвах, их страх и трусость еще усиливаются, и это имеет следствия, совершенно обратные тому, чего вы желали, т.е., вместо того чтобы ободрить их, вы их еще более напугаете. Итак, это одна из тех мер, где зло очень близко к благу и даже так смешано с ним, что легко встретить одно, думая найти другое. Следовательно, искусный полководец должен особенно заботиться, чтобы не встретилось ничего, что могло бы лишить мужества его армию. Неудача сначала лишает солдат уверенности, поэтому начальник должен избегать всяких мелких битв и позволять их только тогда, когда он может иметь значительное преимущество и наверное надеется на победу; он не должен пытаться занимать проходы, где не может употребить в дело всю свою армию; он должен защищать только те крепости, взятие которых поведет за собой неминуемую гибель врага; что же касается защищаемых им, то он должен так распорядиться, чтобы с помощью их гарнизонов и своей армии он мог в случае осады располагать всеми своими силами, остальные же крепости он должен оставить без защиты. Действительно, когда оставляется уже безнадежно потерянная вещь и ваша армия еще не тронута, она не теряет ни своей военной репутации, ни
надежды на победу. Но когда неприятель отнимает у вас пункт, который вы хотели защищать, и когда все убеждены в этом, тогда к потере прибавляется новая невыгода и ничтожное событие лишает вас, как Французов [галлов], всего успеха на войне.
Филипп Македонский, отец Персея, воинственный монарх и пользовавшийся в свое время большой славой, во время войны с Римлянами оставил часть своих владений, которые он, по его мнению, не был в состоянии защищать, но предварительно разорил их. Он понял, что опаснее потерять свою репутацию, защищая бесполезно то, что он хотел бы сохранить, чем оставить это в добычу неприятелю, как ненужное. Римляне после поражения при Каннах, видя, что положение их так отчаянно, отказали в помощи почти всем подвластным им народам, советуя им только защищаться по возможности. Это гораздо лучше, чем взяться за защиту и потом не иметь возможности защитить, потому что в этом последнем случае теряются и друзья, и силы, а в первом только друзья. Но, возвращаясь к мелким стычкам, я должен заметить, что если начальник принужден прибегнуть к этой крайности по незнакомству с неприятелем, то он должен делать это, имея такие выгоды на своей стороне, чтобы нельзя было даже опасаться быть разбитым, или он должен держаться образа действия Мария, — и это самое благоразумное. Этот полководец должен был вести войну с Кимврами, диким народом, угрожавшим завоевать и разгромить всю Италию. Их варварство и многочисленность внушали везде ужас, усиливавшийся еще тем, что уже одна римская армия потерпела от них поражение. Марий, прежде чем вступить с ними в битву, считал нужным принять меры, чтобы уничтожить страх, внушаемый армии славой неприятеля, и, как опытный полководец, он несколько раз располагал свои войска на местах, где Кимвры должны были проходить со всем своим войском. Он хотел, чтобы его солдаты, защищенные своими окопами, могли видеть их и привыкнуть к виду неприятеля, и при виде беспорядочной толпы, затрудняемой в своих движениях большим
обозом, обвешанной бесполезным оружием, частью же совсем невооруженной, они ободрились и сами желали битвы. Этот образ действия, в котором выказалось все искусство Мария, должен быть для всех полезным примером, которому должно стараться следовать, если не хотят впасть в указанные выше опасности и не быть принужденными подражать Французам [галлам], «qui ob rem parvi ponderis trepidi in Tiburtem agrum et in Campaniam transierunt»[267][5]. Так как я говорил в этой главе о Валерии Корвине, то в следующей я приведу его слова, чтобы показать, какие качества должен иметь полководец.
Дата добавления: 2015-11-26; просмотров: 63 | Нарушение авторских прав