|
Читайте также: |
тив самого себя; под его покровительством Калиппу ничего не стоило провести свои намерения и лишить его власти и жизни.
ГЛАВА VII
Отчего переход от свободы к рабству и от рабства к свободе иногда сопровождается кровопролитием, а иногда нет
Быть может, кто-нибудь желает знать, почему переход от свободной жизни к тирании и наоборот иногда сопровождается кровопролитием, а иногда нет. Действительно, история показывает, что иногда в этих переворотах погибает множество народа, тогда как в других случаях они происходят совершенно мирно. Так, например, при перевороте, установившем в Риме Консулов вместо Царей, не пострадал никто, кроме Тарквиниев, которые были изгнаны. Дело вот в чем: все зависит от того, основано ли преобразуемое государство на насилии или нет. Если оно основано и держится силой, существование его нарушает интересы большинства, и, когда оно сокрушается, весьма естественно, что оскорбленные им жаждут мести; отсюда происходит кровопролитие и много людей погибает. Но когда государство основано и держится общим согласием и волей большинства, которое само возвеличило его, народ не имеет причины при низвержении правительства карать кого-либо, кроме главы его. Так было в Риме при изгнании Тарквиниев и во Флоренции при ниспровержении Медичи в 1494 году, отчего и потерпели одни правители. Такие перевороты не страшны; но страшны те, которые делаются людьми, жаждущими мести; они всегда сопровождаются кровопролитием, и, читая историю их, невольно ужасаешься. Впрочем, я не буду распространяться о них, потому что стоит только развернуть историю, чтобы найти примеры их во множестве.
ГЛАВА VIII
Желая преобразовать республику, надо внимательно рассмотреть ее положение
Мы сказали выше, что злоумышленник не может достигнуть своей цели в республике, не страдающей развращением нравов. Кроме вышеприведенных доводов мысль эту подтверждают примеры Спурия Кассия и Манлия Капитолийского. Спурий был честолюбцем, стремившимся к верховной власти в Риме. Он старался расположить к себе народ благодеяниями и с этой целью предложил, между прочим, продать ему земли, завоеванные у Герни-ков. Отцы проникли в его честолюбивые замыслы и возбудили против них подозрение, так что, когда он обратился к народу, предлагая раздать ему деньги, вырученные от продажи хлеба, привезенного на казенный счет из Сицилии, народ отказался, предполагая, что Спурий хочет купить у него этим его свободу[215][8]. Конечно, будь римский народ испорчен, он не отказался бы от такого предложения и открыл бы тирании путь, который в этом случае преградил. Но еще поразительнее пример Манлия Капитолийского, показывающий, что все достоинства ума и сердца, все подвиги, совершенные для блага отечества, не могут оградить человека от страстного желания власти. Известно, что Манлий стал стремиться к престолу из зависти, которую возбудили в нем почести, оказанные Камиллу. Властолюбие так ослепило его, что он не подумал о положении государства, не дал себе отчета, где он затевает такое дело, не понял, что общество еще далеко от такой подлой государственной формы. Не приняв ничего этого в расчет, он принялся возбуждать смуты против Сената и против всех отечественных учреждений. Тогда-то обнаружилось, как совершенны законы Рима и как доблестно его общество. Хотя Аристократия вообще ревностно защищала и поддерживала своих членов, но за
Манлия не заступится никто, и даже родственники не пытались отстаивать его и вообще не сделали для него ни шагу. По обычаю, родственники осужденного сопровождают его в трауре, в слезах, покрытые пеплом, чтобы тронуть народ, при Манлии же не было никого. Трибуны, всегда готовые поддерживать все направленное к пользе народа, особенно то, что вместе с тем наносило ущерб аристократии, на этот раз соединились с ней, чтобы общими силами задавить зло. И самый Народ римский, горячо преследовавший свои выгоды, пристрастный ко всему невыгодному для Аристократии, некогда превозносивший Манлия, из покровителя обратился в судью, едва Трибуны призвали Манлия к народному суду и без внимания к его прежним заслугам осудили его на казнь. Я полагаю, что во всей истории Рима нельзя найти лучшего доказательства превосходства всех учреждений этой республики, как судьба Манлия. Здесь мы видим, что гражданин, отличающийся самыми блистательными достоинствами, прославленный в частной и в общественной жизни множеством знаменитых подвигов, не находит слова в защиту свою, потому что патриотизм заглушает все посторонние соображения. Все более думают об опасностях, которыми он грозит будущему, чем о заслугах его для прошлого, и ставят смерть его непременным условием своей свободы. «Hunc exitum habuit vir, nisi in libera civitate natus esset, memorabilis»[216][9], — заключает Тит Ливий. Этот пример вызывает два важных замечания. Во-первых, в развращенном обществе славы следует искать иначе, чем в том, где гражданские учреждения еще сильны. Во-вторых, что всегда надо сообразовываться, особенно в важных поступках, с условиями времени.
Впрочем, эти два замечания в сущности тождественны. Они выражают ту мысль, что люди, отстающие от времени по глупости или по врожденной склонности, обыкновенно бывают несчастны и терпят неудачи во всех
своих предприятиях. Наоборот бывает с теми, которые умеют согласовываться с современными требованиями. Вышеприведенные слова историка доказывают, что, если бы Манлий родился во времена Мария и Суллы, в эпоху общественного развращения, ему удалось бы учредить монархию и он имел бы такой же успех, как Марий, Сул-ла и многие другие, которые владычествовали после них. И наоборот, если бы Марий и Сулла жили во времена Манлия, их с первого шага постигла бы неудача. Своими поступками и примером человек может поселить в обществе зародыш порчи, но жизни человеческой недостаточно, чтобы развратить целый народ и самому пожать плоды этого развращения. Наконец, если бы даже время позволило, то человеку не позволит этого собственное нетерпение его, потому что люди вообще не могут надолго откладывать удовлетворение своей страсти. Они вообще склонны ошибаться в том, что касается их выгод, и особенно в том, чего они исключительно желают. Вследствие этого нетерпение или заблуждение всегда увлечет их преждевременно, и дело кончится дурно. Следовательно, чтобы овладеть в республике верховной властью и ввести в ней подлые учреждения, необходимо найти общество уже развращенным и доведенным до гнусного беспорядка исподволь в течение нескольких поколений. Такова в конце концов неизбежная участь всякого общества, если только, как мы сказали, его не будут возрождать доблестные примеры и преобразования в его учреждениях, возвращающие их к основному началу. Так и Манлий был бы великим, славным человеком, родись он в развращенном обществе. Вот почему граждане, затевающие в государстве предприятие в пользу свободы или в пользу тирании, должны прежде узнать и обдумать условия своего отечества и на основании этой оценки судить о трудности и возможности своего предприятия. Трудно и опасно предпринимать освобождение народа, желающего быть рабом; и также опасно и трудно порабощать народ, который хочет жить свободным. В следующей главе мы поговорим подробнее о необходимости сообразовываться в действиях с условиями времени.
ГЛАВА IX
Должно изменяться с временем, если хотят всегда пользоваться счастьем
Я несколько раз замечал, что причина счастья или несчастья людей состоит в том, соответствует ли их поведение времени или нет. Действительно, мы видим, что большая часть людей действует или с слишком большой поспешностью, или слишком медленно и осторожно. И в том и в другом случае, не держась должного пути, они переходят границы и одинаково ошибаются. Но тот, кто умеет согласовать свои действия с временем и действует только так, как требуют обстоятельства, менее ошибается, как я уже говорил, и бывает счастливее в своих начинаниях. Каждый знает, с какой осторожностью и обдуманностью вел Фабий Максим свою армию, составляя таким образом резкую противоположность с обыкновенной смелостью и быстротой действия Римлян; по счастию для него, этого рода действие оказалось соответствующим времени. Ганнибал был молод, когда он вошел в Италию, его вело счастье, не утомленное еще успехами, а римский народ два раза уже потерпел поражение. Республика, лишенная почти совершенно лучших своих воинов и как бы удивленная своими несчастьями, не могла иметь большего счастья, как найти полководца, медленность и осторожность которого удержали бы неприятеля. С другой стороны, и Фабий не мог иметь обстоятельств, более благоприятных его образу действия; это и было источником его славы. Впрочем, Фабий действовал таким образом скорее по характеру своего ума, чем по обдуманному плану. Это видно по тому обстоятельству, что, когда Сципион решился перевезти свое войско в Африку, чтобы там кончить войну, Фабий был одним из самых ярых противников этого намерения[217][10], как человек, не могущий отказаться от своего образа действия и привычек, так что, если бы это зависело от него, Ганнибал остался бы в Италии.
Он не замечал, что обстоятельства изменились и что точно так же следовало изменить и систему ведения войны. Если бы Фабий был царем римским, он, может быть, был бы побежден в этой войне, потому что он не умел бы менять свой образ действия, сообразуясь с различными обстоятельствами. Но он родился в республике, в которой были различные граждане и очень разнообразные характеры; таким образом, как Рим имел Фабия, человека самого полезного в то время, когда нужно было только поддерживать войну, так он имел впоследствии Сципиона для того времени, когда надо было окончательно восторжествовать.
Из этого следует, что республика имеет больше жизненных элементов и пользуется большим счастьем, нежели монархия, так как она, имея граждан различного характера, может лучше сообразовываться с обстоятельствами, нежели монархия. Человек, привыкший действовать только известным образом, никогда не меняется, как я уже говорил: если обстоятельства делаются противоположными его привычкам, он необходимо потерпит неудачу.
Пьеро Содерини, о котором я уже говорил, действовал во всем кротко и милосердно. Пока обстоятельства позволяли ему действовать согласно своему характеру, его отечество процветало. Но когда настало время, где не должно было более повиноваться чувствам кротости и человеколюбия, он не мог решиться изменить образ действия и погубил себя и республику. Папа Юлий II действовал все время, пока он был на папском престоле, решительно и поспешно, так как характер его соответствовал времени, то все его начинания удавались. Но если бы настало другое время, которое потребовало бы обратного рода действия, он, наверное, погиб бы, потому что не сумел бы изменить своего образа действия и своих приемов. Две причины мешают нам изменяться таким образом: во-первых, мы не можем преодолеть наклонностей нашего характера, а во-вторых, невозможно убедить человека, которому один образ действия часто удавался, что он бу-
дет точно так же счастлив, держась обратного рода действия. Отсюда и происходит, что человек переходит от счастья к несчастью, так как обстоятельства меняются, а он не меняет своего образа действия. Государства точно так же гибнут, если их учреждения не меняются с обстоятельствами, как я подробно объяснял выше. Но они гибнут медленнее, потому что для них обстоятельства меняются труднее и так как, чтобы их низвергнуть, нужно, чтобы все государство было потрясено, а один человек не может переменить своего поведения и достичь таких больших результатов.
Так как мы привели пример Фабия Максима, сумевшего остановить Ганнибала, то я рассмотрю в следующей главе, может ли полководец избежать битвы, если неприятель во что бы то ни стало хочет вступить в битву с ним.
ГЛАВА X
Полководец не может избежать битвы, если противник во что бы то ни стало хочет принудить его к сражению
«Cneus Sulpitius, dictator adversus Gallos bellum trahebat, nolens se fortunae committere adversus hostem, quern tempus detenorem in dies, et locus ahenus, faceret»[218][11]. Если существует какое-нибудь заблуждение, в которое впадают все или по крайней мере большая часть людей, то я не думаю, чтобы было дурно часто объяснять им это. Поэтому хотя я уже несколько раз замечал, как резко действия людей в настоящее время в важных обстоятельствах отличаются от того, что делали древние, но тем не менее я считаю небесполезным еще раз обратиться к этому предмету. Если
теперь отклоняются от правил, принятых в древности, то это в особенности в военном искусстве, в котором в настоящее время не держатся ни одного из положений, считавшихся у древних наиболее важными. Это произошло оттого, что республиканцы и монарх отдали в посторонние руки свои войска, чтобы легче избегать опасности войны: если теперь иногда какой-нибудь монарх и берет начальство над войском, то не должно думать, чтобы это приносило ему более славные результаты: такое решение, если только он его исполняет, есть скорее следствие пустой торжественности, нежели истинной любви к славе. Но эти монархи тем не менее впадают в меньшие ошибки, видя иногда близко свои войска и удерживая в своих руках всю власть, нежели большая часть республик, в особенности итальянские, которые, полагаясь совершенно на чужеземцев, не имеют никакого понятия о военном деле, и, с другой стороны, желая показать свою власть, хотят управлять военными действиями и таким образом делают тысячи ошибок. Хотя я уже в другом месте указал некоторые из них, но здесь я еще укажу важнейшие Когда подобные ленивые монархи или изнеженные республиканцы посылают в поход полководца, они считают обыкновенно самым разумным запретить ему под каким бы то ни было предлогом давать битву и приказывают даже избегать всякой самой незначительной ошибки. Они думают этим подражать осторожности Фабия Максима, спасшего Рим промедлением, не понимая, что большею частью приказание это бесполезно, если только не опасно, потому что очевидно, что полководец, желающий вести войну, не может избежать битвы, если неприятель решился принудить его к сражению во что бы то ни стало. Дать ему подобное приказание — это сказать ему: дай битву не так, как тебе удобнее, а как удобнее неприятелю. Действительно, если кто хочет вести войну и избегать битвы, то лучшее средство для этого оставаться от неприятеля по крайней мере на расстоянии пятидесяти миль и, сверх того, иметь верных шпионов, которые, тщательно извещая вас о приближении врага, давали бы вам время удалиться. Есть еще другое средство, именно запереться
в городе. И то и другое представляет большие опасности: в первом случае вся страна отдается во власть неприятеля, и мужественный монарх скорее согласится рискнуть случайностью битвы, чем продолжать войну, разоряя своих подданных. Во втором случае гибель неизбежна: если вы заперлись в городе, то неприятель непременно осадит вас и вскоре голод принудит вас сдаться. Как тот, так и другой способ избегать битвы представляют чрезвычайно большие опасности. Система, принятая Фабием Максимом, держаться на возвышенностях хороша, если армия так храбра, что неприятель не решится атаковать ее в этой выгодной позиции. Таким образом, нельзя сказать, чтобы Фабий избегал битвы; он хотел только дать ее при выгодных для него условиях. Если бы Ганнибал атаковал, Фабий не отступил бы и принял бы битву, но Ганнибал никогда не решался дать сражения при условиях, в которые ставил его противник, так что Ганнибал не меньше Фабия избегал битвы. Но если бы один из них решился во что бы то ни стало дать сражение, другому оставалось бы или прибегнуть к одному из двух средств, названных выше, или обратиться в бегство.
Справедливость этого мнения доказывается самым несомненным образом множеством примеров, и в особенности войнами Римлян против Филиппа Македонского, отца царя Персея. Когда Римляне напали на Филиппа, он решился избегать битвы, и, чтобы достигнуть этого, он хотел подражать Фабию; таким образом, он расположился со всем своим войском на вершине горы и сильно укрепил свой лагерь, думая, что Римляне никогда не решатся атаковать его здесь. Но они напали на него и выгнали его из этой позиции. Филипп, не имея возможности сопротивляться, принужден был обратиться в бегство с частью своего войска; его спасло от окончательного поражения только то, что свойства страны не позволили Римлянам преследовать его. Итак, Филипп не хотел сражаться, но, расположившись лагерем близко от Римлян, он принужден был обратиться в бегство, и это показало ему, что недостаточно держаться на вершине горы, чтобы избежать битвы. С другой стороны, не желая запереться в
стенах города, он решился на последний способ, именно держаться очень вдалеке от Римлян, так что как только Римляне входили в область, он уходил в другую и неожиданно появлялся в области, только что оставленной неприятелем. Видя, наконец, что тянуть таким образом войну — значит только ухудшать свое положение и что подданные его одинаково страдали и от него, и от неприятеля, он решился на битву и вступил с Римлянами в открытое сражение. Итак, мы видим, что выгодно не вступать в битву, когда войска представляют такие выгодные условия, как у Фабия и у Гая Сульпиция, т.е. когда ваше войско мужественно и дисциплинированно и неприятель не решился атаковать вас в сильных позициях, которые вы занимаете, или когда ваш противник, едва вступив в вашу страну, тотчас же терпит недостаток припасов. В этом случае только подобная система может быть полезна, как это доказывает Тит Ливий: «Nolens se fortunae committere adversus hostem, quern tempus deteriorem in dies, et locus alienus faceret»[219][12]. Но во всяком другом положении избегать битвы так же гибельно, как и постыдно. И действительно, бежать, как Филипп, — значит признавать себя побежденным, и это тем позорнее, чем меньше полководец дал доказательств своего мужества. Если Филиппу и удалось спастись, то другой, которому страна не представила бы таких выгод, не был бы так счастлив. Никто не станет отрицать, что Ганнибал был великим полководцем, и, когда он пошел в Африку навстречу Сципиону, чтобы остановить того, если бы он находил сколько-нибудь выгодным продолжать войну, без сомнения, сделал бы это, и, может быть будучи таким искусным полководцем, он точно так же успел бы, как и Фабий в Италии, и если он не принял этой системы, то, надо думать, он имел на это какую-нибудь важную причину. Действительно, если полководец собрал войско, но по недостатку денег или союзников видит, что не может еще долго удерживать его, то с его стороны было бы безумием не испытать счастья, прежде чем армия его не рассеется, потому что,
промедляя, он подвергается важной опасности потерять то, что победа могла бы ему доставить.
Сверх того, здесь столь же важно еще то обстоятельство, что полководец, рискуя даже погибнуть, должен стараться приобрести славу; но славнее уступить силе, чем погибнуть от чего-нибудь другого. Решение Ганнибала было принято именно вследствие этого важного соображения. С другой стороны, если бы Ганнибал избегал битвы и Сципион не осмелился бы атаковать его в укрепленном лагере, последнему нечего было бы бояться недостатка припасов. Он уже победил Сифаса, и завоевания его в Африке были уже так обширны, что он мог оставаться здесь в такой же безопасности и с такими же средствами, как и в самой Италии. Положение Ганнибала относительно Фабия и Французов [галлов] относительно Сульпиция было совершенно другое.
Полководец, вступающий в неприятельскую землю, еще менее может избежать битвы. Если он хочет проникнуть в область, то, в случае если неприятель пойдет к нему навстречу, ему неизбежно должно будет вступить в бой, а если он станет осаждать какой-нибудь город, то тем более подвергается необходимости вступить в сражение. Так случилось в последнее время с Карлом, герцогом Бургундским: он осадил швейцарский город Муртен, Швейцарцы атаковали и разбили его; подобное несчастье случилось и с французской армией во время осады Новары, когда она точно так же была разбита Швейцарцами.
ГЛАВА XI
Полководец, принужденный бороться с несколькими противниками, побеждает, несмотря на свою слабость, если только он может выдержать первый напор
Власть народных трибунов в Риме была очень велика, но это было необходимо, как мы уже несколько раз говорили. Как же можно было бы без нее обуздать честолю-
бие Патрициев, которое развратило бы Республику гораздо раньше того времени, когда она стала действительно клониться к упадку? Но так как каждое учреждение, как я уже говорил, заключает в себе какое-нибудь свойственное ему зло, порождающее новые случайности, то необходимо прибегать к новым мерам. Трибуны, возгордившись своей властью, сделались опасными для Патрициев и для всех граждан Рима, и это могло бы повести к чему-нибудь гибельному для свободы, если бы Аппий Клавдий не показал, каким средством можно защищаться от честолюбия Трибунов[220][1]. Так как между ними всегда находился какой-нибудь слабый и подкупленный человек или, напротив, преданный общественному благу, то ему внушали мысль противиться воле остальных трибунов каждый раз, когда те хотели внести какое-нибудь предложение, несогласное с желанием Сената. Это средство чрезвычайно ограничивало власть трибунов и долгое время было очень полезно Республике. Это привело меня к мысли, что всякий раз когда несколько сильных людей соединяются против одного, тоже сильного, то, хотя соединенные силы их больше сил их противника, должно, однако, больше надеяться на последнего, хотя и менее сильного, нежели на остальных, хотя и чрезвычайно сильных. Не говоря уже о бесконечном множестве средств, которыми может пользоваться только одиночный человек, всегда случается, что ему будет легко при некоторой ловкости посеять несогласие между своими противниками и ослабить их столь сильную, по-видимому, партию. Я не приведу примеров этого из древности, хотя в них не было бы недостатка, а ограничусь только несколькими примерами, взятыми из настоящего времени.
В 1483 году вся Италия соединилась против Венеции. Венецианцы уже были близки к гибели и войско их не могло продолжать войны, когда они подкупили синьора Лодовико, правителя Милана, и по трактату, заключенному вследствие этого подкупа, не только получили об-
ратно все потерянные ими города, но могли еще захватить часть Феррарского герцогства: таким образом, разорившись от войны, они увеличили свои владения вследствие мира. Несколько лет назад вся Европа соединилась против Франции, тем не менее еще до окончания войны Испания оставила своих союзников и заключила с Францией трактат, так что вскоре и остальные союзники в свою очередь были принуждены заключить мир. Таким образом, всякий раз, когда несколько врагов соединятся против одного, вы можете несомненно думать, что победит последний, лишь бы только он был достаточно силен, чтобы выдержать первое нападение, и имел возможность выждать наиболее удобное для себя время, потому что в противном случае он подвергается большой опасности, как это случилось с Венецианцами в 1508 году. Если бы они могли медлить с французской армией и иметь время склонить на свою сторону кого-нибудь из вступивших в союз против них, то избегли бы постигших их несчастий. Но войско их было слишком слабо, чтобы остановить врагов, и поэтому, не успев поселить несогласие между соперниками, они потерпели поражение. Действительно, Папа, получив обратно принадлежащее ему, тотчас же заключил с ними мир, точно так же поступил и Испанский король; они даже охотно сохранили бы, если бы могли, Венеции Ломбардию и не дали бы Франции овладеть ею, чтобы не дать этому государству усилить свою власть в Италии. Венецианцы могли, таким образом, уступить часть своих владений, чтобы сохранить остальные, и это был бы очень благоразумный поступок, если бы они сделали его вовремя, как бы не вынужденные необходимостью и даже раньше начала военных действий, но, когда война уже открылась, этот образ действия был постыден и не принес им даже никакой выгоды. Но до начала войны очень немногие в Венеции предвидели опасность, грозившую республике, слишком немногие видели средства отвратить ее, и никто не был способен посоветовать прибегнуть к этому средству. Возвращаясь к моему предмету, я кончу замечанием, что как римский Сенат нашел в
большом числе Трибунов средство против их честолюбия, точно так же каждое правительство, против которого соединятся несколько врагов, восторжествует над ними, если оно сумеет искусно поселить между ними несогласие.
ГЛАВА XII
Умный полководец должен ставить своих солдат в необходимость сражаться и доставлять своим противникам возможность избегать сражений
Я говорил уже несколько раз о полезном влиянии необходимости на поступки людей и о том, как часто необходимость поднимала их на вершину славы; я сказал, что философы-моралисты писали, что рука и язык человека — эти два благороднейшие орудия его славы, которые подняли памятники человеческой мудрости до степени величия и совершенства, где мы видим их теперь, получили бы самые несовершенные результаты, если бы не были побуждаемы необходимостью. Древние полководцы, убежденные в силе необходимости и в том, до какой степени увеличивает она в сражениях храбрость войска, употребляли все силы своего ума, чтобы заставить воинов повиноваться ей. Но с другой стороны, они так же тщательно старались избавить от нее своих противников. Поэтому им случалось открывать врагу дороги, которые они могли закрыть ему, и закрывать своим воинам пути, которые были открыты им. Таким образом, тот, кто желает заставить город защищаться с упорством или армию сражаться со всею храбростью в открытом поле, должен главным образом употреблять все усилия, чтобы сердца воинов, готовящихся к бою, прониклись этой необходимостью.
Следовательно, искусный полководец, которому было бы поручено завладеть городом, должен измерять, насколько легко или трудно одержать верх, большею или
меньшею необходимостью противников защищаться. Если он знает, что город имеет важные причины отстаивать себя, он должен ожидать, что встретит в своей атаке большие препятствия; в противном случае он не может встретить жаркого сопротивления. Поэтому известно, что возмутившиеся города сдаются труднее, чем те, которые осаждаются первый раз, потому что, не опасаясь вначале наказания, они подчиняются легко, но, когда они возмутились, им кажется, что они виновны и, следовательно, будут наказаны, и покорить их тогда бывает гораздо труднее. Подобное упорство может проистекать еще от естественной ненависти, которую чувствуют друг к другу соседние монархии и республики и которая происходит из желания первенствовать или из зависти, возбуждаемой друг другом, что бывает особенно между республиками и примером чему служит Тоскана. Эти царствующие между республиками зависть и ненависть будут всегда служить препятствием к подчинению их друг другом. Однако если взглянуть внимательно, каковы соседи Флоренции и каковы Венеции, то нечему удивляться, как это делают многие, что Флоренция выиграла менее Венеции, несмотря на большие военные издержки; это произошло оттого, что города, окружающие Венецию, защищались с меньшим упорством, чем города, завоеванные Флоренцией. Соседние города Венеции, привыкшие к правлению монарха, не знали свободы, а народам, привыкшим к покорству, не трудно менять государей, часто они даже желают этого. Таким образом, Венеция, несмотря на то что соседи ее были гораздо могущественнее соседей Флоренции, могла покорить их гораздо легче, чем эта последняя, окруженная со всех сторон независимыми городами. Я возвращаюсь к моей первой мысли. Таким образом, полководец, который осаждает крепость, должен употребить все усилия, чтобы избавить осажденных от необходимости защищаться и таким образом убить в них желание упорного сопротивления, или обещая им помилование, если они боятся кары, или, если они опасаются за свою свободу, уверяя их, что он сражается не против об-
щественного спокойствия, но лишь против небольшого числа честолюбцев, которые желают подчинить их себе. Вот что так часто облегчало взятие города. Хотя обманчивость этих обещаний очевидна для всех, в особенности же для людей благоразумных, но тем не менее народ легко поддается на них и, желая скорейшего спокойствия, закрывает глаза на обман, который кроется под этими щедрыми обещаниями. Подобным образом попали под иго множество городов: такова была в наше время судьба Флоренции; такова же была судьба Красса и его армии: хотя он и был убежден в вероломстве Парфян, которые делали его солдатам обещания только с целью лишить их необходимости защищаться, но ему никак не удавалось заставить их пожелать сражения, до такой степени были они ослеплены предложениями мира, которые делал им неприятель, как это видно из чтения жизнеописания Красса[221][2]. Самниты, подстрекаемые честолюбием небольшого числа своих сограждан, нарушили только что заключенный ими договор и, рассыпавшись по союзным с римлянами землям, предали их грабежу; однако вскоре они послали в Рим послов, прося мира и предлагая возвратить все разграбленное и выдать зачинщиков мятежа и грабежа; предложения их были отвергнуты, и они возвратились в Самний без надежды на примирение. Клавдий Понтий, который командовал тогда армией Самнитов, объяснил им в замечательной речи, что Римляне хотят войны во что бы то ни стало, и поэтому, как бы они, Самниты, ни желали мира, им надо покориться необходимости, которая заставляет их сражаться. Вот его слова: «lustum est bellum quibus necessarium, et pia arma quibus nisi in armis spes est»[222][3]. На этой-то неизбежности основывали он и армия его надежду на победу. Но чтобы не возвращаться более к этому предмету, я должен привести не-
сколько примеров, которые показались мне наиболее замечательны в римской истории. Гней Манилий отправился со своей армией навстречу жителям города Вейи[223][4]; часть неприятельской армии проникла в его укрепления, и Манилий поспешил прийти с отборным отрядом, а чтобы лишить жителей их всякой надежды на спасение, он закрыл им все выходы из лагеря. Неприятель, увидя себя таким образом запертым, дрался с храбростью отчаяния, убил самого Манилия и совершенно уничтожил бы остаток римской армии, если бы один догадливый Трибун не открыл прохода. Пример этот доказывает, что, до тех пор пока необходимость заставляла драться жителей города Вейи, они сражались с ожесточением; но как скоро они увидели свободный проход, они заботились гораздо более о бегстве, чем о сражении.
Дата добавления: 2015-11-26; просмотров: 86 | Нарушение авторских прав