Глава XXXVIII 6 страница

Кроме того, обе стороны приводят разные другие доводы: говорят, что нападающий может действовать смелее обороняющегося и это внушает войскам больше самоуверенности; что нападающий может лишить противника средств, потому что государь, владения которого частью уже заняты неприятелем, не может пользоваться своими подданными в занятых местах; притом и с ос-

тальных он не может слишком строго требовать денег и помощи; таким образом, по выражению Ганнибала, у него иссякает источник, откуда он черпает свои силы. Наконец, войска, вступив в неприятельскую страну, поставлены в более решительную необходимость сражаться, а мы уже заметили, что необходимость рождает мужество. С другой стороны, говорят, что выгодно ожидать неприятеля у себя, потому что здесь легко поставить его в крайнее затруднение относительно продовольствия и других потребностей армии, так как намерениям его легче противиться, имея над ним преимущество в знакомстве с местностью, потому что против него можно выставить большие силы, которые легко собрать и не приходится посылать далеко; потому что в случае поражения легче оправиться и войско меньше пострадает, так как для бегства им открыты все пути и везде предоставляются убежища; потому что подкрепления могут прибывать быстрее; потому что вообще приходится рисковать всеми силами, но не всей участью. Бывало даже, что для ослабления неприятеля его пускали на несколько переходов в страну и позволяли ему делать завоевания; ему приходилось оставлять в завоеванных городах гарнизоны, вследствие чего армия его ослабевала и тогда с ним легче было справиться.

Чтобы выяснить свой собственный взгляд, я скажу, что здесь необходимо установить различие: страна, или государство, бывает или вооружена, как, например, было Римское государство или как страна Швейцарцев, или обезоружена, как государство Карфагенян, королевство Французское или Италия. В последнем случае надо отстранять неприятеля, держать его вдали от страны, потому что, если сила государства не в армии, а в деньгах, оно погибает, как скоро у него отнят источник его богатства; между тем война в пределах страны неизбежно уничтожает этот источник. Пример — Карфагеняне: пока страна их была свободна от неприятеля, они могли противиться Римлянам, но, когда владения их были заняты войной, они не устояли и против Агафокла; Флорентий-

цы не имели возможности противиться Каструччо, владетелю Лукки, потому что он вел против них войну в их собственных владениях; они были принуждены даже для спасения обратиться под покровительство короля Роберта Неаполитанского. Но после смерти Каструччо те же Флорентийцы решились напасть на владения герцога Миланского и попытаться завоевать их; таким образом, они были храбры в отдаленных войнах, но в своих собственных владениях оказывались трусами. Но вооруженные нации, как Римляне и Швейцарцы, труднее победить, подойдя к ним близко, потому что они могут собрать больше сил для отражения нападения, чем для атаки на других. Авторитет Ганнибала в этом случае не заслуживает доверия, потому что в совете его Антиоху им руководили страсть и личная выгода. Если бы Римляне потерпели три таких поражения, какие он нанес им в Италии, в течение того же времени в Галлии, погибель их была бы неизбежна; они не могли бы собрать остатки своих армий, как сделали в Италии, не могли бы так быстро оправиться, не могли бы противиться неприятелю с такой энергией. Мы видим, что в своих завоевательных походах они никогда не имели армий свыше 50 000 человек; для защиты же отечества от Французов [галлов] после первой Пунической войны они собрали 1 800 000 человек. Но в Ломбардии они не могли бы победить их, как победили в Тоскане, потому что не имели бы возможности вывести против этого многочисленного неприятеля такие силы за пределы своей страны и не могли бы действовать в таких выгодных условиях. Когда Кимвры разбили римскую армию в Германии, Римляне не могли поправить этого бедствия. Но, когда они вторглись в Италию и Римляне могли собрать против них все свои силы, этот неприятель был уничтожен. Швейцарцев легко победить за границей их владений, куда они не могут выслать более 30 или 40 000 человек, но чрезвычайно трудно победить их дома, где они могут собрать до 100 000 человек. Итак, я заключаю, что государь нации, вооруженной и всегда готовой к войне, дол-

жен ждать грозного и опасного неприятеля дома, не выходя ему навстречу; но государь нации безоружной и невоинственной должен по возможности стараться удалить неприятеля от своих пределов. Действуя таким образом, каждый поступит как ему следует.

ГЛАВА XIII

Величие достигается больше хитростью, чем силой

По-моему, несомненно, что без силы и хитрости невозможно или почти невозможно возвыситься из низкого состояния до высокого положения, иначе достигнуть его можно только рождением или по наследству. Не думаю, чтобы для этого когда-либо оказалось достаточно одной силы, но хитрости одной достаточно. В этом можно убедиться, прочитав историю Филиппа Македонского, Агафокла Сицилийского и многих других, которые из мрака и ничтожества достигли великого могущества и величия. Ксенофонт в «Киропедии» доказывает необходимость хитрить; он рассказывает о первом походе Кира против армянского царя, где Кир действовал так коварно и завоевал это царство не силой, а хитростью; он выводит отсюда, что государь, желающий совершить великие деяния, должен научиться хитрить. Равным образом Кир неоднократно обманывал мидийского царя Киаксара, своего дядю по матери, и историк замечает, что без этих хитростей он никогда не достиг бы такого величия. Не думаю, чтобы кто-либо, рожденный в низком состоянии, мог достигнуть величия одной открытой и прямой силой, но одною хитростью его достигали многие, как, например, Джованни Галеаццо, лишивший владений и власти в Ломбардии своего дядю, мессера Бернабо. Все, что должны делать для осуществления и распространения своего могущества государи, должны делать и республики, пока не сделаются вполне могуще-

ственны, так, чтобы достаточно было одной силы. Рим, случайно или разумно соблюдая все правила, ведущие к величию, не упускал из виду и этого. Вначале он успешно обманывал своих соседей вышеупомянутым способом, предлагая им сделаться его союзниками и под этим предлогом обращая их в подданных; так поступил он с Латинами и другими соседними народами. Сначала он воспользовался их оружием, чтобы покорить другие окрестные племена и распространить свою славу; покорив их, он так усилился, что мог уже уничтожить всякого, кто вздумал бы противиться ему. Латины убедились в своем совершенном порабощении только тогда, когда Самниты после двух поражений принуждены были заключить договор. Эта победа далеко распространила славу Римлян, даже до тех владетелей, которые еще не испытали на себе силу их, а только слышали гром их имени; с другой стороны, она пробудила зависть и недоверие в тех, которые видели и чувствовали военную силу Рима, между прочим, и в Латинах. Ненависть и опасения их дошли до того, что не только Латины, но даже и колонии их в Лации соединились с Кампанцами, бывшими еще недавно под римским покровительством, и восстали на погибель Рима. В этом случае Латины поступили так, как, мы видели, поступают большею частью в войнах: они не напали прямо на Римлян, а стали помогать Сидицинцам против Самнитов, воевавших с ними с разрешения Римлян. При этом Латинов возбудило к войне именно убеждение, что они обмануты Римлянами; это доказывает речь, приписываемая Титом Ли-вием латинскому претору Фаннию Сетину, который сказал в совете: «Nam si etiam nunc sub umbra foederis aequi servitutem pati possumus, etc.»[161][6]. Итак, и Римляне вначале прибегали к хитрости, которая необходима желающим подняться из ничтожества к величию. В таких случаях, чем скрытнее обман, тем больше заслуживает он похвалы; таков был обман Рима.

ГЛАВА XIV

Люди заблуждаются, думая укротить чужую гордость своим смирением

История убеждает нас, что смирение никогда не ведет к добру и, напротив, всегда вредит, особенно в отношении людей высокомерных, которые из зависти или по другим причинам питают к тебе ненависть. Наш историк говорит об этом по поводу войны между Римлянами и Латинами. Самниты пожаловались Римлянам на нападение Латинов, но Римляне не желали раздражать Латинов и потому не хотели запрещать им воевать, однако это не только не укротило Латинов, а, наоборот, еще более раздражило их и побудило скорее начать враждебные действия. В этом удостоверяют нас слова претора Анния в том же совете: «Tentastis patientiam negando militem: quis dubitat exarsisse eos? Pertulerunt tamen hunc dolorem. Exercitus nos parare adversus Samnites foederatos suos audierunt, nee moverunt se ab urbe. Unde haec illis tanta modestia, nisi conscientia virium, et nostrarum et suarum?»[162][7] Таким образом, мы видим, как терпение Римлян увеличило гордость Латинов. Поэтому государь никогда не должен терять своего достоинства и уступать по договору то, что может еще надеяться удержать. Если же необходимо сделать уступки, то гораздо лучше допустить, чтобы их вынудили силою, чем угрозою. Уступая угрозам в надежде избежания войны, мы не достигнем цели, потому что тот, перед которым мы так явно сробели, не удовольствуется первой уступкой, потребует других и будет тем притязательнее, чем больше будет встречать уступчивости; с другой стороны, за труса или бессильного никто не захочет всту-

питься. Но если, проникнув в намерения противника, мы соберем свои силы, хотя бы они были слабее его, он начнет уважать нас, равно как и другие соседние государи; видя нашу готовность к борьбе, иной из них предложит нам помощь, между тем как, если бы мы оказались малодушны, он и не подумал бы помогать нам. Так надо поступать, когда имеешь дело с одним неприятелем, но если их несколько, то гораздо благоразумнее уступить одному из них часть владений, хотя бы война уже началась, и этой уступкой отвлечь его от союза с остальными.

ГЛАВА XV

Слабые государства всегда действуют нерешительно, а нерешительность всегда вредна

По поводу этого предмета и начала войны между Латинами и Римлянами надо заметить, что следует всегда ставить вопрос прямо и не вдаваться в побочные и неясные рассуждения. Это доказывает решение, принятое Латинами, когда они решились на разрыв с Римом. Римляне предвидели эти враждебные намерения латинского Народа и, чтобы удостовериться и посмотреть, нельзя ли укротить его, не обнажая меча, просили его прислать в Рим восемь граждан для совещания с ними. Получив эту просьбу и сознавая, что они во многом поступили против воли Римлян, Латины созвали совет, чтобы решить, кого послать в Рим, и чтобы составить для посланников инструкции. Претор Анний, присутствовавший в этом совете, сказал следующее: «Ad summam rerum nostrarum pertinere arbitror, ut cogitetis magis quid agendum nobis, quam quid loquendum sit. Facile erit explicatis consiliis, accommodate rebus verba»[163][8]. Это совершенная правда, и всякий государь,

всякая республика должны помнить этот совет: действительно, когда не знаешь, что делать, то ничего нельзя и сказать, но, когда принято твердое решение и поступки совершенно определены, не трудно найти слова. Я тем охотнее делаю это замечание, что слишком часто видел, как нерешительность вредит государственным мерам и какой вред и позор нанесла она и нашей республике. Когда малодушным предлагают на обсуждение сомнительную меру, требующую решительности, у них всегда является это колебание, эта нерешительность.

Медленность в решениях так же вредна, как и колебание, особенно когда речь идет об оказании помощи союзнику: медлительностью никому не поможешь, а себе повредишь. Она зависит или от малодушия и бессилия, или от коварства лиц, которым предоставлено принимать решение; побуждаемые личной выгодой желать гибели государства для достижения своих частных целей, они мешают совещаниям, замедляют решение и препятствуют ему. Хорошие граждане, даже видя, что народ в своем пылу стремится к вредным предприятиям, не будут мешать совещаниям, особенно когда нужно торопиться решением. После смерти Гиерона, тирана Сиракузского, началась большая война между Карфагенянами и Римлянами; Сиракузяне стали спорить между собою о том, чью сторону взять, Римлян или Карфагенян. Спор был так горяч, что дело осталось нерешенным, и они ничего не предприняли; наконец один из первых граждан сиракузских, Аполлонид, в умной речи сказал, что он не порицает ни тех, кто хочет союза с Римлянами, ни тех, кто склоняется на сторону Карфагенян, но питает отвращение к нерешительности и медлительности их, которые непременно погубят республику; между тем, на что бы ни решились, всякое решение представляет по крайней мере хоть какую-нибудь надежду. В этом рассказе Тит Ливий дает нам разительный пример того, как вредно и опасно медлить. Другое доказательство представляют у него Латины: когда они просили у другого народа помощи против Римлян, этот народ так медлил в своем решении, что едва

войска его вышли наконец за городские ворота на помощь Латинам, как пришло известие о поражении последних. Тогда претор их Мил ионий сказал: «За этот недальний поход нам придется заплатить хорошую цену!»[164][9] Действительно, если бы они тотчас решили, помогать или не помогать Латинам, и постановили не помогать, то не раздражили бы Римлян; если бы решились помочь и помогли вовремя, то могли бы доставить Латинам победу, увеличив их силы, колебанием же во всяком случае могли только потерять, как и случилось. Если бы Флорентийцы помнили этот пример, то при походе короля французского Людовика XII в Италию против Лодовико, герцога Миланского, не понесли бы от Французов столько ущерба и неприятностей. Король, готовясь к походу, искал союза с Флорентийцами, посланники их, состоявшие при короле, заключили с ними условие оставаться нейтральными, а король обещал им, придя в Италию, взять их под свое покровительство и сохранить им все владения их; городу дан был месяц срока, чтобы утвердить этот договор. Но безрассудные люди, преданные Лодовико [Миланскому], замедлили утверждение договора; когда наконец король одержал победу, Флорентийцы согласились утвердить соглашение, но король отверг его, видя, что они принимают его дружбу не по доброй воле, а по необходимости. Это стоило городу Флоренции много денег, и республика едва не лишилась всех владений, как лишилась впоследствии по той же причине. Притом поведение Флорентийцев было тем непростительнее, что не принесло герцогу Лодовико никакой пользы, так что, если бы победа осталась на его стороне, он поступил бы с ними еще хуже короля. Я говорил уже выше в целой особой главе о вреде для республик слабого образа действий, но я охотно развил это здесь еще больше по поводу дальнейших событий в истории Рима, потому что считаю предмет этот самым важным для республиканских правительств, подобных нашему.

ГЛАВА XVI

Как в наше время войска удалились от древнего строя

Сражение с Латинами в консульство [Тита Манлия] Торквата и [Публия] Деция [Муса] было важнейшим из всех, какие Римлянам приходилось иметь в своих войнах[165][10]. От него зависело все: как Латины, проиграв его, обратились в рабов, так и Римляне лишились бы своей независимости, если бы не выиграли его. Таково мнение Тита Ливия; он говорит, что обе армии были совершенно равны по порядку, мужеству, стойкости и численности; вся разница была в том, что римские полководцы были храбрее латинских. В этом сражении мы видим притом два случая, не виданные прежде и не повторявшиеся впоследствии: чтобы воодушевить войска, внушить им повиновение и готовность к бою, один Консул убил сам себя, а другой — своего сына. Совершенное равенство, которое, по словам Тита Ливия, существовало между этими двумя армиями, зависело от того, что войска Римлян и Латинов долго сражались вместе, говорили на одном языке, имели одинаковое устройство и вооружение, в бою одинаково располагались; отряды и начальники их были совершенно одинаковы и одинаково назывались. При таком равенстве сил и мужества было необходимо — для того чтобы одна сторона восторжествовала — возбудить и утвердить храбрость войск чем-нибудь невиданным и неслыханным; победа, как я сказал, дается увлечением; пока воины одушевлены им, они не помышляют о бегстве. Чтобы поддержать это увлечение в римских войсках дольше, чем в латинских, судьбе и героизму Консулов нужно было: Торквату пожертвовать сыном, а Децию — самим собою. Доказывая равенство сил их армий, Тит Ливий рассказывает нам устройство римских войск и расположение их в бою. Он говорит об этом подробно; но я не стану входить во все подробности; скажу только о том, что, на мой взгляд, заслуживает внимания и что

упускается из виду современными полководцами, отчего у нас в войсках и в сражениях происходят такие беспорядки. По рассказу Тита Ливия, римская армия разделялась на три главных отряда, которые по-тоскански можно назвать тремя stiere — корпусами [манипулами]. Первый назывался гастатами (astati); второй — принципами (principi) — главными; третий — триариями (triari); при каждом были лошади. В сражении впереди ставили гас-татов; за ними в той же линии сначала принципов, а потом триариев. Конница всех трех линий располагалась на их флангах, справа и слева; эти эскадроны по форме и месту назывались крыльями (alae), потому что представляли как бы два крыла тела. Гастаты, составлявшие фронт армии, располагались сжатыми рядами, чтобы выдерживать и отражать натиск неприятеля. Вторая линия, принципы, не должна была вступать в бой с самого начала; назначение ее было поддерживать и помогать первой линии, когда ее собьют и опрокинут, поэтому она строилась не сплошными рядами, а с промежутками, чтобы первая линия могла укрываться в них, если будет опрокинута и приведена в замешательство. Третья линия, триарии, имела в рядах своих еще большие интервалы, чтобы в случае надобности пропускать войска и первого, и второго отряда. Расположив войска таким образом, начинали битву: гастаты, будучи побеждены или опрокинуты, отступали в промежутки средней линии и, соединившись с ней, составляли из двух корпусов один, который возобновлял бой; если неприятель расстраивал и сбивал его с позиции, он удалялся в интервалы корпуса триариев; и все три корпуса, составив один, снова вступали в сражение; если неприятель одолевал их, они были разбиты, потому что им уже негде было оправиться. Понятно, следовательно, что армия находилась уже в крайней опасности, когда приходилось вводить в дело триариев; отсюда произошла поговорка: «Res redacta est ad triarios»[166][11], что по-

тоскански значит: «Noi abbiamo messa 1'ultima posta» (дело проходит круто).

Покинув все обычаи древних и не соблюдая древней дисциплины, современные полководцы пренебрегают и этой системой расположения войск, а между тем она имеет немаловажное значение. Имея возможность во время боя три раза перестроить и оправить свои войска, надо иметь против себя втрое больше несчастья или втрое храбрейшего неприятеля, чтобы проиграть сражение; тогда как, завися совершенно от первого столкновения, как все нынешние христианские войска, гораздо легче потерпеть поражение. Здесь участь боя может зависеть от самого пустого случая, от малейшего беспорядка, от простой личной храбрости. Наши войска потому не могут перестраиваться по три раза, что им нельзя спасать одним корпусом другой. Вследствие этого в нынешних сражениях необходимо возникает одно из двух неудобств: полководец или располагает свои батальоны рядом, один возле другого, так что боевая линия делается чрезвычайно длинной и тонкой, а потому слабой и неспособной выдержать натиск; или, чтобы укрепить фронт, ставят войска по примеру Римлян, одни за другими; но так как первая линия, будучи опрокинута, не может укрыться в рядах второй, то войска только сами себя приводят в замешательство и обращают в беспорядок; передовые войска, сбитые с позиции, обращаются на следующие; вторая линия хочет идти вперед, но ей мешает бегущая первая; таким образом, первая сбивает вторую, вторая — третью и происходит такое смятение, что малейший случай может повести к полному поражению армии. По одной из этих двух систем были расположены французская и испанская армии в сражении при Равенне, где пал монсеньор де Фуа, главнокомандующий французскими войсками (сражение это для нашего времени было еще довольно правильно); обе армии расположили все свои войска по одной линии, так что обе представляли только фронты и имели гораздо больше протяжения в длину, чем в глубину. Так располагаются наши армии всегда на таких обширных равнинах,

как Равеннская. Они знают, какой беспорядок может возникнуть при отступлении, если расположиться рядами, и потому всячески избегают этого расположения, растягиваясь, как я сказал, по фронту; но, если местность не позволяет этого, они располагаются в этом беспорядке, не помышляя, как бы избежать его. В таком же беспорядочном строе действует и кавалерия их в движениях в стране, когда отправляется в набег или на какой-нибудь маневр. В войне между Флорентийцами и Пизанцами, восставшими при походе в Италию короля Карла Французского, Флорентийцы потеряли сражение при Санто-Реголо и другие по ошибке союзной кавалерии; она стояла впереди и, будучи опрокинута неприятелем, бросилась в беспорядке на флорентийскую пехоту, сбила ее и принудила всю армию обратиться в бегство; мессер Чириако дель Борго[167][12], тогдашний начальник флорентийской пехоты, неоднократно уверял при мне, что потерпел поражение не от неприятеля, а от союзной кавалерии. Швейцарцы, лучшие воины нынешнего времени, сражаясь заодно с Французами, всегда стараются расположиться на флангах, чтобы не подвергнуться опасности от союзной кавалерии, если она будет обращена в бегство. Хотя все это как нельзя более понятно и исполнимо, но до сих пор среди современных полководцев не нашлось ни одного, который усвоил бы военный строй древних и исправил бы нынешний боевой порядок. Правда, они делят армию на три части и называют первую авангардом, вторую — центром, третью — арьергардом; но это разделение имеет у них значение только для расквартирования войск; в военных же действиях эти части употребляются вместе, безразлично. Но в оправдание своего невежества многие говорят, что сила артиллерии не позволяет в наше время соблюдать военные правила древних; поэтому в следующей главе я рассмотрю, мешает ли нам артиллерия обладать мужеством и военным искусством древних.

ГЛАВА XVII

Какое значение можно приписывать артиллерии в современных армиях и справедливо ли общепринятое мнение на этот счет

Нынче господствует мнение, что Римляне не могли бы так быстро и легко делать завоевания, покорять народы, овладевать странами, если бы в то время существовала артиллерия. Говорят, что огнестрельное оружие не позволяет теперь людям по-прежнему выказывать свою храбрость и пользоваться ею. Наконец, утверждают еще, что теперь сражения труднее, чем были тогда, и нельзя следовать военным правилам древних, а со временем даже участь боя будет решаться исключительно артиллерией. Я считаю нужным рассмотреть, справедливы ли эти мнения, насколько артиллерия увеличила или уменьшила силу армий и мешает ли она или помогает хорошим полководцам действовать искусно. Начнем с первого мнения, будто войска древних Римлян не могли бы сделать таких завоеваний при существовании артиллерии. На это я замечу, что на войне всегда приходится или наступать, или защищаться: рассмотрим же сперва, чему больше помогает или вредит артиллерия — атаке или обороне. Хотя в обоих случаях могут быть разные условия, но, говоря вообще, я полагаю, что артиллерия гораздо больше вредит обороняющемуся, чем наступающему. Обороняющийся всегда находится или в крепости, или в укрепленном лагере. Крепости обыкновенно бывают невелики; в таком случае защитники их должны неизбежно пасть, потому что перед силой артиллерии не устоит никакая стена и самая толстая может быть разрушена в несколько дней; защитники крепости, находясь в тесном пространстве и не имея места, где можно было бы вырыть новые рвы и воздвигнуть новые укрепления, необходимо должны погибнуть; они не могут удержать напор неприятеля, входящего в брешь, и даже артиллерия их не принесет им большой пользы, ибо дознано, что артиллерией нельзя

удержать быструю и сильную атаку массой. Вот почему наши крепости не выдерживают бурных приступов живущих по ту сторону гор, а выдерживают нападения итальянцев, которые идут в атаку не массой, а врассыпную и потому справедливо называют свои сражения scaramucce — стычками. Люди, идущие в атаку на брешь против артиллерии в таком беспорядке и так холодно, идут, конечно, на верную смерть, и против них артиллерия имеет страшную силу; но войска, идущие на брешь плотной массой, где один увлекает другого, ворвутся всюду, если их не удержат рвы и окопы, и артиллерия их не остановит; разумеется, они понесут урон, но не такой, чтобы он помешал им победить.

Эту истину подтверждают многочисленные примеры взятия итальянских городов живущими по ту сторону гор, особенно штурм Бреши: когда этот город восстал против Французов, так что во власти короля Французского осталась только цитадель, Венецианцы, чтобы удержать атаку из цитадели на город, расставили пушки по всей улице, ведущей из крепости в город; они поставили их по фронту, и по бокам, и всюду, где только можно было. Но монсеньор де Фуа не посмотрел на это; стеснив свой отряд, он прошел среди артиллерии и занял город, не понеся особенно значительного урона. Таким образом, защитники небольшой крепости неизбежно погибнут, как скоро стены будут разрушены и когда по недостатку места для возведения новых укреплений и рвов им останется только положиться на свою артиллерию. Защитникам больших городов, имеющим возможность отступать, артиллерия все-таки менее выгодна, чем их неприятелю. Во-первых, чтобы вредить артиллерией осаждающим, надо поднять ее на известную высоту, потому что если оставить ее внизу, то неприятель легко укроется от нее самым ничтожным завалом или окопом и ему нельзя будет нанести вреда. Но, поднявшись и расположившись на платформе стены или на другом каком возвышении, мы навлечем на себя два неудобства: во-первых, нам нельзя поднять на высоту орудий большого калибра, тогда как

осаждающие имеют в этом отношении гораздо больше удобства, потому что действуют на просторе, между тем как осажденные — в тесноте; во-вторых, если бы и можно было поднять большие орудия, то нельзя достаточно прикрыть их; осаждающие и в этом отношении находятся в более выгодных условиях, располагая местностью и действуя на более обширном пространстве; таким образом, защитникам города невозможно удержать свою артиллерию на высоте, если артиллерия осаждающих сильна и многочисленна; если же ее оставить внизу, то она, как я сказал, будет бесполезна. Таким образом, защита крепостей ограничивается или артиллерией малого калибра, или руками, как в древности; но слабая артиллерия по крайней мере столь же вредна для обороны города, как и полезна; ее польза уничтожается тем важным неудобством, что для нее приходится понижать крепостные стены и почти зарывать их во рвах; вследствие этого, когда стена разрушена или ров сровнен, когда, стало быть, дело доходит до рукопашной, защитники крепости находятся в несравненно худшем положении, чем прежде. Итак, артиллерийские орудия гораздо полезнее осаждающим, чем осажденным.

Обратимся теперь к третьему случаю, когда войска находятся в укрепленном лагере, где имеют возможность избегать боя, пока он им невыгоден. Я утверждаю, что в этом случае артиллерия нисколько не способствует этой цели, не ставит нынешние войска в более выгодное положение, чем были древние, и даже нередко приносит неудобство. Если неприятель застигнет войско в укрепленном лагере врасплох, если, что легко может статься, на его стороне будет преимущество в позиции, например если он займет более возвышенную местность и если к прибытию его укрепления лагеря будут еще не готовы, ему легко будет вытеснить войска из окопов и принудить их к бою. Так было с Испанцами под Равенной: они хотели укрепиться между рекой Ронко и дорогой, но не успели кончить своих работ, когда прибыли Французы и, покровительствуемые местностью, принудили их своей артил-

лерией выйти из укреплений и принять бой. Если же, как чаще бывает, местность, где расположен лагерь, выше окружающей и укрепления крепки и хороши, так что ввиду этих укреплений и позиции неприятель не решится атаковать лагерь, то он прибегнет к тем же средствам, к каким прибегали и в древности, когда войска стояли в неприступной позиции: он начнет опустошать страну, брать и грабить союзные города, прекратит подвоз съестных припасов, чем поставит противника перед необходимостью покинуть свою позицию и вступить в сражение, где, как мы увидим ниже, артиллерия также не принесет большой пользы. Исследуя, какого рода войны вели Римляне, мы видим, что почти все они были наступательные, а не оборонительные; стало быть, если все, что мы говорили, справедливо, то существование во время Римлян артиллерии принесло бы им только пользу и с нею успехи их были бы еще быстрее.

Далее утверждают, что благодаря артиллерии люди не могут теперь выказывать такого мужества, как прежде; действительно, когда войскам приходится брать город, штурмовать укрепления и т.п., они подвергаются теперь большей опасности, чем прежде, если не могут идти сплошными рядами, а принуждены вести атаку врассыпную. Правда также, что полководцы и главнокомандующие войсками больше подвергаются теперь опасности, потому что артиллерия может настигнуть их всюду и им бесполезно укрываться в задних рядах или окружать себя отборной гвардией. Однако эти две невыгоды редко оказывают важные последствия. Никто не станет штурмовать сильно укрепленный город и не пошлет на приступ слабые отряды; желая овладеть крепостью, всякий сначала приготовит ее к приступу осадой, как делалось и прежде. Благоразумно веденный приступ и теперь представляет не больше опасности, чем в древности: и тогда защитники крепостей имели разные метательные машины, которые хотя были, может быть, не так грозны, но тоже исправно убивали. Опасность смерти для полководцев и кондотьеров также невелика, если судить по двад-

Дата добавления: 2015-11-26