Турийя, или состояние просветления. 7 страница

Почему же я не могу этого понять?

Я отвечал себе: потому что в обычном состоянии во мне звучат одновременно тысячи голосов, которые и создают то, что мы называем нашим «сознанием», нашими мыслями, чувствами, настроениями, воображением. Эти голоса заглу­шают звук того голоса, который доносится из глубины. Мои эксперименты ничего не прибавили к обычному «сознанию»; они только сузили его; но как раз благодаря этому сужению его мощность неизмеримо возросла.

Что, собственно, делали эти эксперименты? Они застав­ляли все другие голоса замолчать, погружали их в сон, делали неслышными. И тогда я начинал слышать другой голос, который доносился как бы сверху, из какого-то пункта у меня над головой. Тогда-то я и понял, что вся задача заключается в том, чтобы слышать этот голос постоянно, сохранять с ним непрерывную связь. То существо, которому принадле­жал голос, знало и понимало всё, а самое главное — бы­ло свободно от тысяч мелких отвлекающих «личных» мыслей и настроений. Оно могло принимать всё спокойно и объективно, таким, каково оно есть на самом деле. И в то же время это был я. Как так могло случиться и почему в обычном состоянии я был так далеко от самого себя, если голос и впрямь принадлежал мне, — этого я не мог объяснить. Во время экспериментов я называл мою обычную личность «я», а другое существо — «он». Иногда же, наоборот, обыденную личность — «он», а другую — «я». Позднее я ещё вернусь к общей проблеме «я» и к пониманию «я» в новом состоянии сознания, ибо всё это гораздо сложнее, чем простая замена одного «я» другим.

А сейчас попробую описать (насколько это сохрани­лось в моей памяти), как этот «он» или это «я» смотрело на вещи, в отличие от обычного «я».

Помню, как однажды я сидел на диване, курил и смот­рел на пепельницу. Это была самая обыкновенная медная пепельница. И вдруг я почувствовал, что начинаю пони­мать, что такое пепельница; вместе с тем, с некоторым

удивлением, почти со страхом я ощутил, что до той поры не понимал её, что мы вообще не понимаем самых простых окружающих нас вещей.

Пепельница вызвала во мне водоворот мыслей и образов. Она содержала в себе бесконечное обилие фактов и событий, она была связана с бесчисленным множеством вещей. Прежде всего, с тем, что касается табака и курения. Это сразу же вызвало тысячи образов, картин, воспоминаний. Затем сама пепельница — как она появилась на свет? И как появились те материалы, из которых она изготовлена? В данном слу­чае медь — что такое медь? И как люди впервые её обнару­жили? Как научились ею пользоваться? Где и как была добыта медь, из которой сделана эта пепельница? Какой обработке она подвергалась, как её перевозили с места на место? Сколько людей работало над ней или в связи с ней? Как медь оказалась превращённой в пепельницу? Эти и иные вопросы об истории пепельницы до того самого дня, как она появилась на моём столе...

Помню, как я записал несколько слов на листке, чтобы удержать в памяти хоть некоторые из своих мыслей. И вот назавтра я прочёл:

«Человек может сойти с ума из-за одной пепельницы». Смысл всего, что я воспринял, состоит в том, что по одной пепельнице можно познать всё. Невидимыми нитями пепельница связана со всеми вещами этого мира, и не только с настоящим, но и со всем прошлым и со всем будущим. Зная пепельницу, я знаю всё.

Конечно, это описание ни в малейшей степени не выра­жает подлинного, ощущения, ибо первым и главным было впечатление, что пепельница живёт, думает, понимает и рас­сказывает о себе. Всё, что я узнал, я узнал от самой пепель­ницы.

Вторым впечатлением был чрезвычайно эмоциональный характер всех знаний, связанных с пепельницей,

«Всё живёт! — сказал я себе в самой гуще этих на­блюдений. — Нет ничего мёртвого; мертвы только мы сами. Если бы мы ожили хоть на, мгновение, мы почувствовали бы, что всё живо, что все вещи живут, думают, ощущают и могут разговаривать с нами».

Этот случай с пепельницей напоминает мне другой, когда ответ на мой вопрос был дан в виде весьма характерного зрительного образа.

Однажды, находясь в том состоянии, в которое меня приводили мои эксперименты, я задал себе вопрос: «Что же такое мир?»

И сейчас же передо мной возник образ какого-то большого цветка, наподобие розы или лотоса. Его лепестки непрерывно распускались изнутри, росли, увеличивались в раз­мерах, выводили за пределы цветка, затем каким-то образом вновь возвращались внутрь, и всё начиналось сначала. Этот процесс невозможно выразить словами. В цветке было невероятное количество света, движения, цвета, музыки, эмоций, волнения, знания, разума, математики и непрерыв­ного, постоянного роста. В то время как я смотрел на цветок, кто-то, казалось, объяснял мне, что это и есть «мир», или «Брахма», в его чистейшем аспекте и в наивысшем при-ближении к тому, что существует реально. «Если бы при-ближение было ещё большим, это был бы сам Брахма, каков он есть», — промолвил голос.

Последние слова прозвучали своеобразным предупрежде­нием, как если бы Брахма в своём реальном аспекте был опасен, мог поглотить и уничтожить меня. Здесь опять-таки, возникала «бесконечность».

Этот случай и символ Брахмы, или «мира», сохранившийся в моей памяти, очень меня заинтересовал, ибо объяснял происхождение других символов и аллегорических образов. Позднее я решил, что понял принцип формирования раз­нообразных атрибутов божеств и смысл многих мифов. Кроме того, этот случай обратил моё внимание на другую важную особенность экспериментов, а именно, на то, как мне сообща­лись идеи в необычном состоянии сознания после второго порога.

Как я уже говорил, идеи передавались мне не словами, а звуками, формами, «схемами» или символами. Обычно всё и начиналось с появления «схем» или иных форм. Как упоминалось выше, «голоса» представляли собой характерную черту пере­ходного состояния, и когда они прекратились, их место заняли формы, т. е. звуки, «схемы» и т, п., после чего следовали, зрительные образы, наделённые особыми свойствами и тре­бующие подробных объяснений. «Брахма», видимый в форме цветка может служить примером такого зрительного образа, хотя обычно эти образы были гораздо проще и имели что-то общее с условными знаками или иероглифами. Они составляли форму речи или мысли, вернее, той функции, которая соответствовала речи или мысли в том состоянии сознания, которого я достиг. Знаки или иероглифы двигались и менялись передо мной с головокружительной быстротой и выражали переходы, изменения, сочетания и соответ­ствия идей. Только такой способ «речи» оказывался достаточно быстрым для той скорости, какой достигла мысль: Никакие

другие формы нужной скоростью не обладали. И вот эти движущиеся знаки вещей указывали на начало нового мышления, нового состояния сознания. Словесное мышление становилось совершенно невозможным. Я уже говорил, что промежуток между двумя словами одной фразы занимал слишком много времени. Словесное мышление не могло в этом состоянии угнаться за мыслями.

Любопытно, что в мистической литературе имеется немало указаний на эти «обозначения вещей». Я даю им то же наз­вание, что и Якоб Бёме, не сомневаясь при этом, что Бёме говорил точно о тех же знаках, которые видел я. Для себя я называл их «символами», но по внешней форме пра­вильнее было бы назвать их движущимися иероглифами. Я попробовал зарисовать некоторые из них, и хотя иногда это удавалось, на следующий день было очень трудно свя­зать полученные фигуры с какими-нибудь идеями. Но один раз получилось нечто очень интересное.

Я нарисовал линию с несколькими штрихами на ней.

Число штрихов здесь несущественно; важно то, что они расположены друг от друга на неравном расстоянии. Я получил эту фигуру следующим образом.

В связи с некоторыми фактами из жизни моих знакомых я задал себе довольно сложный вопрос: каким образом судьба одного человека может повлиять на судьбу дру­гого? Сейчас я не в состоянии с точностью воспроизвести вопрос, но помню, что он был связан с идеей причинно-следственных законов, свободного выбора и случайности. Всё ещё продолжая в обычном состоянии думать об этом, я пред­ставил себе жизнь одного моего знакомого и тот случай в его жизни, благодаря которому он встретился с другими людьми, оказав самое решительное влияние на их жизнь, тогда как и они, в свою очередь, вызвали важные перемены в его жизни. Размышляя таким образом, я внезапно увидел все эти пере­секающиеся жизни в виде простых знаков, а именно: в виде линий со штрихами. Количество штрихов уменьшалось или возрастало; они приближались друг к другу или удалялись; в их внешнем виде, приближении или отдалённости, а также в сочетании разных линий с различными штрихами выра­жались идеи и законы, управляющие жизнью людей.

Позднее я ещё вернусь к смыслу этого символа. В настоя­щее время я только объясняю метод получения новых идей в необычном состоянии сознания.

Особую часть моих переживаний составляло то, что можно назвать отношением к самому себе, точнее, к своему телу. Всё оно стало живым, мыслящим, сознательным. Я мог раз-

говаривать с любой частью тела, как если бы она была живым существом; я мог узнавать от неё, что её привлекает, что ей нравится, а что не нравится, чего она боится, чем живёт, чем интересуется, в чём нуждается. Такие беседы с сознаниями физического тела открыли передо мною совершенно неизведанный мир.

В своей книге «Tertium Organum» я попытался описать некоторые результаты своих опытов, говоря о сознаниях, кото­рые не параллельны нашему.

Эти сознания (ныне я называю их сознаниями физичес­кого тела) имели очень мало общего с нашим coзнанием которое объективирует внешний мир и отличает «я» от «не-я». Сознания физического тела были полностью погружены в себя. Они знали только себя, только «я»; «не-я» для них не су­ществовало. Они могли думать только о себе, говорить только о себе, зато они знали о себе всё, что можно было знать. Тогда я понял, что их природа и форма их существования состояла в том, чтобы постоянно говорить о себе: о том, что они такое, что им нужно, чего они хотят, что им приятно и что неприятно, какие опасности им угрожают, что могло бы пре­дупредить или устранить эти опасности.

В обычном состоянии мы не слышим эти голоса по от­дельности. Только их общий шум, как бы их совместный тон. чувствуется нами в форме нашего физического состояния или настроения.

Я не сомневаюсь, что, если бы мы могли сознательно вступать в связь с этими «существами», мы узнавали бы от них всё, что касается состояния каждой функции организма вплоть до мельчайших подробностей. Первая мысль, которая приходит в этой связи на ум, — что такая способность была бы очень полезной в случае заболеваний и функциональных расстройств для правильных диагнозов, для профилактики заболеваний и их лечения. Если бы удалось вступать в связь с этими сознаниями и получать от них информацию о состо­янии и потребностях организма, медицина стала бы наконец на твёрдую почву.

Продолжая эксперименты, я всё время старался найти средство для перехода от абстракций к конкретным фактам. Хотел выяснить, существует ли возможность усилить обыч­ные способности восприятия или открыть в себе новые спо­собности, в особенности касающиеся восприятия событий во времени-— в прошлом или настоящем. Я задавал себе вопрос: можно ли видеть без помощи глаз — на огромном расстоянии, или сквозь стену, или в закрытых вместилищах-(например, читать письма в конвертах, книги на полках) и т. д. Мне

не было ясно, возможны такие вещи или нет. Но с другой стороны, я знал, что все попытки проверить феномены ясновидения, которые иногда описываются, неизменно конча­лись неудачей.

Во время своих опытов я неоднократно пытался что-нибудь «увидеть»; например, находясь в доме, — то, что проис­ходит на улице, причём такие детали, которые я не мог бы увидеть обычным способом; старался «увидеть» кого-нибудь из своих близких, и установить, чем он занят в момент наблю­дения; или же воссоздать в подробностях сцены из прошлого, которые я знал лишь в отрывках.

Как-то я положил несколько старых фотографий в одинако­вые конверты, перемешал конверты и попробовал «увидеть», чей портрет я держу. То же самое я проделывал с играль­ными картами.

Убедившись в безуспешности своих попыток, я решил по­пробовать воспроизвести в виде ясного умственного образа какое-нибудь событие, которое, бесспорно, хранилось в моей памяти, хотя в обычном состоянии я не смог бы отчётливо его вспомнить. К примеру, «увидеть» Невский проспект, на­чиная от Знаменской площади, со всеми его домами и вы­весками, следующими друг за другом. Но и это ни разу не удалось мне преднамеренно. А ненамеренно, при разных об­стоятельствах, я не однажды видел себя шатающим по Невскому; в этих случаях я «видел» дома и вывески в точности там, где они находились на самом деле.

В конце концов я признал неудовлетворительными все свои попытки перейти к конкретным фактам. Это или было совершенно невозможно, или не удавалось из-за моего непра-вильного подхода к делу.

Но два случая показали мне, что существует возмож­ность значительно усилить наши способности восприятия обыч­ных событий жизни.

Однажды я достиг если не настоящего ясновидения, то, несомненно, заметного усиления зрительных способностей. Дело было на одной из улиц Москвы через полчаса после экспе­римента, который показался мне совершенно неудачным. И вдруг на несколько секунд моё зрение приобрело такую необыкновенную остроту, что я совершенно ясно рассмотрел лица людей на расстоянии, на котором обычно трудно отличить одну фигуру от другой.

Второй случай произошёл в Петербурге; была вторая зима моих опытов. Обстоятельства сложились так, что в течение всей зимы я не мог поехать в Москву, хотя в связи с некоторыми делами собирался туда съездить. И вот наконец около середины

февраля я определённо решил, что поеду в Москву на Пасху. Вскоре после этого я снова приступил к своим экспе­риментам. Однажды совершенно случайно, находясь в том состоянии, когда начинали появляться движущиеся знаки или иероглифы, я подумал о Москве и о том, кого мне следует навестить там на Пасху. Внезапно, без каких-либо предупреждений, я услышал: ты не поедешь в Москву на Пасху. Почему? В ответ я увидел, как, начиная со дня опи­сываемого опыта, события стали развиваться в определённом порядке и последовательности. Не. произошло ничего нового; но причины, которые я хорошо знал и которые существо­вали уже в день моего эксперимента, разливались таким образом и привели к таким неизбежно вытекающим из них результатам, что как раз перед Пасхой возник целый ряд затруднений, в конце концов помешавший моей поездке в Москву. Сам по себе факт довольно курьёзный; но интересной в нём была открываемая мне возможность рассчитать бу­дущее, ибо оно содержалось в настоящем. Я увидел, что всё, происходящее накануне Пасхи, явилось прямым след­ствием обстоятельств, существовавших уже два месяца назад.

Затем я, вероятно, перешёл в своём опыте к другим мыслям, и на следующий день в моей памяти сохранился только голый результат: «кто-то сказал мне, что на Пасху я в Москву не поеду». Это показалось мне смешным, потому что никаких препятствий своей поездке я не видел. Потом я вообще забыл об этом эксперименте. Он выплыл в моей памяти лишь за неделю до Пасхи, когда целая последовательность мелких обстоятельств сложилась неожиданно таким образом, что я в Москву не поехал. Это были как раз те обстоятельства, которые я «видел» во время эксперимента, и они оказались явными последствиями того, что имелось уже два месяца назад. Ничего нового не случилось. Когда всё вышло в точности так, как я видел (или предвидел), я припомнил свой опыт и все его подробности и вспомнил, что ещё тогда видел и знал то, что должно было произойти. В данном случае я, безусловно, соприкоснулся е возможностью иного зрения в мире предметов и событий. Но в целом, все вопросы, которые я задавал себе о реальной жизни или конкретном знании, ни к чему не приводили.

Полагаю, что это обстоятельство связано с особым прин­ципом, который стал мне ясен во время экспериментов. В обычной жизни мы мыслим тезисами и антитезисами; всегда и везде существуют «да» или «нет», «нет» или «да». Раз­мышляя иначе, новым способом, при помощи знаков, я пришёл к пониманию фундаментальных ошибок нашего мыслитель-

ного процесса. Ибо в действительности в каждом отдельном слу­чае существовало не два, а три элемента. Было не только «да» и «нет», а «да», «нет» и что-то ещё. И вот как раз при­рода этого третьего элемента, недоступная пониманию, делала непригодными все обычные рассуждения и требовала изменить основной метод мышления. Я видел, что решение всех проблем постоянно приходило от третьего, неизвестного элемента, так сказать, появлялось с третьей стороны; и без помощи этого третьего элемента прийти к правильному ре­шению было бы невозможно.

Далее, задавая вопрос, я очень часто сразу же видел, что он поставлен неверно. Вместо немедленного ответа на мо'й вопрос «сознание», к которому я обращался, принималось по­ворачивать этот вопрос в разные стороны, показывая мне, в чём заключается его ошибочность. Постепенно я -начинал видеть, в чём его неправильность; и как только мне удава­лось ясно понять ошибочность своего вопроса, я видел ответ. Но этот ответ всегда заклю чл в себе третий элемент, который я до сих пор не мог увидеть, потому что мой вопрос был построен на двух элементах — на тезисе и антитезисе.

Я сформулировал то для себя следующим образом: вся трудность заключается в правильной постановке вопросов. Если бы мы умели правильно ставить вопросы, мы полу­чали бы ответы. Правильно поставленный вопрос уже содержит в себе ответ; но этот ответ совсем не похож на то, что мы ожидаем. Он всегда будет находиться на другом плане, который в обычный вопрос не включён.

В нескольких случаях, когда я пробовал думать шаблон­ными словами или идеями, я пережил странное ощущение, напоминающее физический шок. Передо мной открывалась совершенная пустота, ибо в реальном мире, с которым я соприкасался, не было ничего, что соответствовало бы этим словам или идеям. Любопытно было ощутить неожиданную пустоту там, где я рассчитывал найти нечто, пусть не совсем прочное и определённое, но, по крайней мере, существующее.

Я уже сказал, что не обнаружил в своих экспери­ментах ничего, что соответствовало бы теософским «астраль­ным» телам или «астральному» миру; ничего, что соответ­ствовало бы «перевоплощениям» или «будущей жизни» в обыч­ном смысле этого слова, т. е. тем или иным формам суще­ствования душ умерших. Всё это не имело смысла и не только не выражало какой бы то ни было истины, но и прямо не противоречило истине. Когда я старался ввести в свои мысли вопросы, связанные с такими идеями, на них не давалось ответов; слова оставались лишь словами, и их нельзя

Дата добавления: 2015-12-08