Турийя, или состояние просветления. 4 страница

Развитие сна от конца к началу случается довольно часто, но вспоминаем мы его в обычном порядке, потому что он закан­чивается таким моментом, с которого должен бы начинаться при нормальном развитии событий; мы припоминаем его или представляем себе именно с этого момента.

Эмоциональные состояния, в которых мы находимся во время сна, нередко вызывают очень любопытные сновидения. Они так или иначе окрашивают наполовину придуманные, наполовину хаотические сны, делают их поразительно живы­ми и реальными, заставляя нас искать в них какой-то глубо­кий смысл и особое значение.

Приведу здесь один сон, который вполне можно истолко­вать как спиритический, хотя ничего спиритического в нём нет. Приснился он мне, когда мне было семнадцать или восем­надцать лет.

Я увидел во сне Лермонтова. Не помню его зритель­ного образа; но странно пустым и сдавленным голосом он сказал мне, что не умер, хотя все сочли его убитым. «Меня спасли, — говорил он тихо и медленно, — это устроили мои друзья. Черкес, который прыгнул в могилу и сбил кинжа­лом землю, якобы помогая опустить гроб... это было связано с моим спасением. Ночью меня откопали. Я уехал за границу и долго жил там, но ничего больше не писал. Никто не знал

об этом, кроме моих сестёр. А потом я действительно умер».

Я пробудился от этого сна в невероятно подавленном настроении. Я лежал на левом боку, сердце сильно билось, и я ощущал невыразимую тоску. Эта тоска на самом деле и была главным мотивом, который в сочетании со случайными образами и ассоциациями создал весь сон. Насколько я могу припомнить, моим первым впечатлением о «Лермонтове» был пустой, сдавленный голос; исполненный какой-то особой печали. Трудно сказать, почему я решил, что это был Лермон­тов, — возможно, в силу какой-то эмоциональной ассоциации. Вполне вероятно, что описание смерти и похорон Лермонтова произвело на меня в то время именно такое впечатление. Слова Лермонтова о том, что он не умер, что его зарыли живым, ещё более усилили этот эмоциональный фон. Любопыт­ной чертой сна была попытка связать его с фактами. В не­которых биографиях Лермонтова его похороны описаны на основании свидетельств присутствовавших; при этом указы­вается, что гроб не проходил в вырытую (могилу и какой-то горец спрыгнул вниз и ударами кинжала сбил землю. В моём сне был эпизод, связанный с этим инцидентом. Далее, «сест­ры» Лермонтова оказались в нём единственными лицами, знав­шими о том, что он жив. Даже во сне я подумал, что, говоря о «сестрах», он имел в виду двоюродных сестёр, но по той или иной причине не пожелал выразиться ясно. Всё это сле­довало из главного мотива сна — ощущения подавленности и тайны.

Нет сомнения, что, если бы этот сон стали объяснять спи­риты, они истолковали бы его в спиритическом смысле. Вообще говоря, изучение снов и есть изучение «спиритизма», ибо всё своё содержание «спиритизм» черпает из снов. Как я уже упоминал, литература по спиритизму дала мне очень инте­ресный материал для объяснения снов.

Кроме того, литература по спиритизму, несомненно, соз­дала и создаёт целую серию «спиритических» снов — точно так же, как в создании снов очень важную роль играют кино и детективные романы. Современные исследователи снов, как правило, не принимают в расчёт характер той литера­туры, которую читает человек, ещё меньше — его лю­бимые развлечения (театр, кино, скачки и т. п.), но ведь как раз отсюда черпается основной материал для снов, особенно у тех людей, чья повседневная жизнь скудна на впечатле­ния. Именно чтение и зрелища создают аллегорические, символические и тому подобные сны. И уж совсем не прини­мается во внимание та роль, которую играют в создании снов объявления и афиши.

Построение зрительных образов иногда оказывается в сно­видениях весьма своеобразным. Я уже говорил о том, что сны в принципе построены в соответствии со взаимосвязью пред­ставлений, а не со взаимосвязью фактов. Так, например, в зри­тельных образах самые разные люди, с которыми мы общались в разные периоды нашей жизни, нередко сливаются в одно лицо.

Молодая девушка, «политическая» из Бутырской тюрьмы в Москве, где она сидела в 1906—1908 гг., рассказывала мне во время свиданий, когда мы беседовали сквозь два ряда же­лезных прутьев, что в её снах тюремные впечатления сли­ваются с воспоминаниями, связанными с Институтом благород­ных девиц, который она окончила пять или шесть лет назад. В её снах тюремные, надзирательницы перемешались с «клас­сными дамами» и «инспекторшами»; вызовы к следователю и перекрёстные допросы превратились в уроки; предстоящий суд казался выпускным экзаменом; сходным образом переме­шалось и всё остальное.

В данном случае связующим звеном явилось, несомненно, сходство эмоциональных переживаний: скука, постоянные притеснения и общая бессмысленность окружения.

В моей памяти сохранился ещё один сон, на этот раз просто забавный, в котором проявился принцип персонифи­кации идей, противоположный только что описанному.

Очень давно, когда я был совсем молодым, у меня в Москве был друг, который принял какое-то назначение на юге России и уехал туда. Помню, как я провожал его с Курского вокза­ла. И вот приблизительно через десять лет я увидел его во сне. Мы сидели за столом станционного ресторана и пили пиво, точно так же, как это было, когда я провожал его. Но теперь нас было трое: я, мой друг, каким я его помнил, и он же, каким он, вероятно, стал в моём уме, — тучный мужчина средних лет с уверенными и медленными движениями, гораздо стар­ше, чем он был в действительности, одетый в пальто с мехо­вым воротником. Как обычно бывает во сне, эта комбинация ничуть меня не удивила, и я воспринял её, как самую обычную вещь в мире.

Итак, я упомянул несколько разновидностей снов; но они ни в коей мере не исчерпывают все возможные и даже существующие категории. Одна из причин неверного толкова­ния снов состоит в непонимании этих категорий и неправиль­ной классификации снов.

Я уже указывал, что сны отличаются друг от друга не меньше, чем явления реального мира. Все уже приведённые

зоз

мной примеры относятся к «простым» снам, т. е. к таким снам, которые протекают на том же уровне, что и наша обыден­ная жизнь, мышление и чувства в бодрственном состоянии. Существуют, однако, и другие категории снов, которые проистекают из глубочайших тайников жизни и далеко пре­восходят обычный уровень нашего понимания и восприятия. Такие сны могут открыть многое, неведомое на нашем уров­не жизни, например, показать будущее, мысли и чувства других людей, неизвестные или удалённые от нас события. Они могут раскрыть нам тайны бытия, законы, управляющие жизнью, привести нас в соприкосновение с высшими силами. Эти сны очень редки, и одна из ошибок распространённого подхода к снам заключается в том, что их полагают гораздо более частыми, чем это есть на самом деле. Принципы и идеи таких снов стали мне до некоторой степени понятны только после экспериментов, которые я описываю в следующей главе.

Необходимо понять, что все сведения о снах, которые можно найти в литературе по психологии, относятся к «прос­тым» снам. Путаница идей относительно этих снов в значи­тельной степени зависит и от неправильной их классификации, и от неверного определения материала, из которого состоят сны. Принято считать, что сны создаются из свежего материала, из того же самого, что идёт на создание мыслей, чувств и эмоций бодрственной жизни. Вот почему сны, в которых человек совершает действия и переживает эмоции, невозможные или нереальные в бодрственном состоянии, порождают такое множество вопросов. Толкователи снов воспринимают их чересчур серьёзно и на основе некоторых особенностей соз­дают совершенно неправдоподобную картину души человека.

За исключением снов, подобных описанным выше (о «бо­лоте» и «слепоте»), которые созданы ощущениями, возник­шими во время самого сна, главным материалом для построения снов служит то, что уже было использовано нашей пси­хикой или отброшено ею. Совершенно ошибочно считать, что сны раскрывают нас такими, каковы мы есть в неизведанных глубинах нашей природы. Сны не в состоянии сделать этого: они рисуют либо то, что уже было и прошло, либо, ещё чаще, то, чего не было и не могло быть. Сны — это всегда карикатура, комическое преувеличение, причём такое пре­увеличение, которое в большинстве случаев относится к какому-то несуществующему моменту в прошлом или несу­ществующей ситуации в настоящем.

Возникает вопрос: каковы принципы, создающие эту кари­катуру? Почему сны так сильно противоречат реальности?

И тут мы обнаруживаем принцип, который, хотя и не до конца понятый, был всё же отмечен в литературе по «психо­анализу» — принцип «компенсации». Впрочем, слово «компен­сация» выбрано здесь неудачно и порождает свои собствен­ные ассоциации; в этом, вероятно, и состоит причина, по которой принцип «компенсации» не был полностью понят и дал начало совершенно ошибочным теориям.

Идею «компенсации» связали с идеей неудовлетворённости. Действие принципа «компенсации» понимается в том смысле, что человек, чем-то не удовлетворённый в жизни, в самом себе или в другом человеке, находит восполнение всему этому в сновидениях. Слабый, несчастный, трусливый человек видит себя во сне храбрым, сильным, достигающим всего, чего он только ни пожелает. Своего приятеля, который болен неиз­лечимой болезнью, мы видим во сне исцелённым, исполненным сил и надежд. Точно так же люди, которые хронически больны или умерли мучительной смертью, являются нам в сновидениях здоровыми, радостными и счастливыми. В этом случае толкование снов близко к истине; тем не менее, это лишь половина истины.

Ибо в действительности принцип «компенсации» является более широким, и материал снов создаётся не на основе компен­сации, понятой в психологическом или бытовом смысле, а на основе того, что я назвал бы «принципом дополнительных тонов» безотносительно к нашему эмоциональному восприятию этих тонов. Этот принцип весьма прост. Если в течение некоторого времени смотреть на красное пятно, а потом пере­вести взгляд на белую стену, то вы увидите на ней зелёное пятно. Если же некоторое время смотреть на зелёное пятно, а затем перевести взгляд на белый фон, то вы увидите красное пятно. Точно то же происходит и в сновидениях. Во сне для нас не существует моральных запретов, потому что наша жизнь так или иначе контролируется всевозможными правилами морали. Каждое мгновение нашей жизни окружено многочисленными «ты не должен», и потому во сне «ты не должен» не существует. В сновидениях для нас нет ничего невозможного, потому что в жизни мы удивляемся каждому новому или необычному сочетанию обстоятельств. Во сне не существует причинно-следственного закона, потому что этот закон управляет всем ходом нашей жизни — и т. д. и т. п.

Принцип дополнительных тонов играет в наших сновиде­ниях важнейшую роль, которая проявляется и в том, что мы помним, и в том, чего не помним; без этого принципа невозможно объяснить целый ряд снов, в которых мы делаем и испытываем то, чего никогда не делаем и не испытываем

в обычной жизни. Очень многие вещи в сновидениях проис­ходят лишь потому, что они никогда не происходят и не могут произойти в жизни. Нередко сновидения играют отри­цательную роль по отношению к положительной стороне жизни. Но опять-таки следует помнить, что всё это относится только к деталям. Композиция снов не является простой противо­положностью жизни; это — противоположность, перевёрнутая несколько раз и к тому же в разных смыслах. Поэтому усилия воссоздать на основании снов их скрытые причины совершенно бесполезны; бессмысленно думать, что скрытые причины снов совпадают со скрытыми мотивами жизни.

Мне остаётся сделать несколько замечаний о тех выводах, к которым я пришёл, исследуя сны.

Чем больше наблюдал я сны, тем шире становилось поле моих наблюдений. Сначала я полагал, что мы видим сно­видения только на определённой стадии сна, близкой к про­буждению. Впоследствии я убедился, что мы видим их всё время, с момента засыпания и до момента пробуждения, но помним только те сны, которые приснились нам перед про­буждением. Позднее я понял, что мы видим сновидения непре­станно — как во сне, так и в бодрственном состоянии. Мы никогда не перестаём видеть сны, хотя и не сознаём этого.

В результате вышесказанного я пришёл к заключению, что сны доступны наблюдению и в бодрственном состоянии; для этого нет необходимости спать. Сны никогда не пре­кращаются. Мы не замечаем их в бодрственном состоянии, в непрерывном потоке зрительных, слуховых и иных ощущений по той же причине, по какой не видим звёзд в ярком сол­нечном свете. Но точно так же, как можно увидеть звёзды со дна глубокого колодца, мы можем увидеть продолжаю­щийся в нас поток сновидений, если хотя бы на короткое время случайно или преднамеренно изолируем себя от потока внеш­них впечатлений. Нелегко объяснить, как это сделать. Сосре­доточение на одной идее не в состоянии создать такую изоли­рованность; для этого необходимо приостановить поток обыч­ных мыслей и умственных образов, хотя бы ненадолго до­стичь «сознания без мыслей». Когда наступает такое состо­яние сознания, образы сновидений начинают постепенно про­ступать сквозь обычные впечатления; внезапно вы с изумлением обнаруживаете, что окружены странным миром, теней, на­строений, pазговоров, звуков, картин. И тогда вы понимаете, что этот мир всегда существует внутри вас, что он никуда не исчезает.

И тогда вы приходите к совершенно ясному, хотя и не-

сколько неожиданному выводу: бодрствование и сон -- это вовсе не два состояния, которые следуют друг за другом, сменяют друг друга; сами эти названия неверны. Эти два состояния — не сон и бодрствование; их правильнее назвать сон и сон в бодрственном состоянии. Это значит, что, когда мы пробуждаемся, сон не исчезает, но к нему присоединяется бодрственное состояние, которое заглушает голоса снов и де­лает образы сновидений невидимыми.

Наблюдение «сновидений» в бодрственном состоянии удаётся гораздо легче, чем их наблюдение во сне; к тому же такое наблюдение не меняет их характера, не создаёт новых сновидений.

После некоторого опыта становится необязательной даже
остановка мыслей, достижение сознания без мыслей. Ибо
сновидения всегда с нами. Достаточно только рассредоточить
своё внимание, и вы заметите, как в обычные каждо­
дневные мысли и разговоры вторгаются мысли, слова, фи­
гуры, лица, сцены из вашего детства, из школьных времён,
из путешествий, из когда-то прочитанного или услышанного,
наконец из того, чего никогда не было, но о чём вы думали
или говорили.

Снам, наблюдаемым в бодрственном состоянии, свойствен­но, как это было в моём случае, необычное ощущение, из­вестное многим и неоднократно описанное (хотя никогда пол­ностью не объяснённое): ощущение, что это уже было раньше.

Внезапно в какой-то новой комбинации обстоятельств, среди новых людей, на новом месте человек замирает и с удивлением оглядывается вокруг — это уже было раньше! Но когда? Он не может сказать. Впоследствии он убеждает себя, что этого не могло быть, так как он никогда здесь не был, никогда не встречал этих людей, не бывал в этом окружении.

Иногда эти ощущения бывают весьма упорными и про­должительными, иногда они очень быстры и неуловимы. Самые интересные из них возникают у детей.

Отчётливое понимание того, что это происходило раньше, присутствует в таких ощущениях не всегда. Но порой без всякой видимой или объяснимой причины какая-то опреде­лённая вещь — книга, игрушка, платье, какое-то лицо, дом, пейзаж, звук, мелодия, стихотворение, запах — поражает наше воображение как нечто давно знакомое, хорошо известное, касающееся самых сокровенных чувств. Она пробуждает целую серию неясных, неуловимых ассоциаций — и остаётся в памяти на всю жизнь.

У меня эти ощущения (с явственной и отчётливой

мыслью, что это было раньше, что я видел это прежде) появились, когда мне исполнилось шесть лет. После один­надцати лет они стали появляться гораздо реже. Одно из них, небывалое по своей яркости и устойчивости, случилось, когда мне было девятнадцать лет.

Схожие ощущения, но без явно выраженной повторяемости, начались у меня ещё раньше, в раннем детстве; они были особенно живыми в те годы, когда возникло ощущение повто­рения, т. е. с шести до одиннадцати лет; позже они изредка возникали при самых разных условиях.

Когда эти ощущения рассматривают в литературе по психологии, то имеют обычно в виду только ощущения первого рода, т. е. ощущения с явно выраженной повторяемостью.

Согласно психологическим теориям, подобные ощущения вызываются двумя причинами. Во-первых, разрывами соз­нания, когда сознание на какое-то неуловимое мгновение вдруг исчезает, а затем снова возникает. В этом случае ситуация, в которой находится человек, т. е. всё, что его окружает, кажется ему имевшей место ранее, возможно, очень давно, в неизвестном прошлом. А сами «разрывы» объясняются тем, что одну и ту же психическую функцию могут выполнять разные части мыслительного аппарата. В результате этого функция, случайно прервавшаяся в одной части аппарата, немедленно подхватывается и продолжается в другой; этот процесс и производит впечатление, будто бы одна и та же ситуация встречалась когда-то раньше. Во-вторых, это ощуще­ние может быть вызвано ассоциативным сходством между совершенно разными переживаниями, когда какой-нибудь камень, дерево или другой предмет может напомнить чело­веку о чём-то, что он хорошо знал, или об определённом месте, или о некотором случае из его жизни. Так бывает, например, когда очертания или рисунок на каком-нибудь камне напоминает вам о каком-то человеке или ином объ­екте; в этом случае также может возникнуть ощущение, что это уже было раньше.

Ни одна из предложенных теорий не объясняет, почему ощущение, что это уже было раньше, испытывают, главным образом, дети, и впоследствии оно почти всегда исчезает. Согласно этим теориям, такие ощущения должны были бы, наоборот, с возрастом учащаться.

Недостатком обеих теорий является то, что они не объяс­няют все существующие факты ощущения повторяемости. Точные наблюдения указывают на три категории таких ощу­щений. Первые две категории можно, хотя и не вполне, объя­снить вышеприведёнными психологическими теориями. Осо-

бенность этих двух категорий состоит в том, что они обычно проявляются в частично затуманенном сознании, почти в со­стоянии полусна, хотя сам человек может этого и не пони­мать. Третья же категория стоит совершенно особняком и отличается от первых двух ощущением повторяемости, свя­занным с чрезвычайно ясным сознанием в бодрственном состоянии и обострённым самоощущением*.

Говоря об изучении снов, невозможно пройти мимо дру­гого явления, которое непосредственно связано с ними и не объяснено наукой до сих пор, несмотря на возможность проводить с ним эксперименты. Я имею в виду гипнотизм.

Природа гипнотизма, т. е. его причины, а также силы и законы, делающие его возможным, остаётся неизвестной. Все, что удаётся сделать, — это определить условия, при ко­торых происходят гипнотические явления, а также устано­вить возможные границы, результаты и последствия этих явлений. В этой связи следует отметить, что образованная публика связывает со словом «гипнотизм» столько неверных понятий, что, прежде чем говорить и возможностях гип­нотизма, необходимо выяснить, что для него невозможно.

Гипнотизм в популярном и фантастическом смысле этого слова и гипнотизм в научном смысле — суть два совершенно разных понятия. При подлинно научном подходе оказы­вается, что содержание всех фактов, объединённых общим названием «гипнотизм», весьма ограничено.

Воздействуя на человека приёмами особого рода, можно привести его в состояние, называемое гипнотическим. Хотя существует школа, которая утверждает, что можно загипно­тизировать любого человека и в любое время, факты этому противоречат. Чтобы удалось загипнотизировать человека, он должен быть совершенно пассивным. Иными словами, знать, что его гипнотизируют, и не противиться этому. Если он не знает, что его гипнотизируют, обычное течение мыслей и действий достаточно для того, чтобы предохранить его от воздействия гипноза. Дети, пьяные и умалишённые гипнозу не поддаются или почти не поддаются.

Существуют разнообразные формы и степени гипнотичес­кого состояния, которые можно вызвать разными способами. Пассы, особого рода поглаживания, вызывающие расслаб­ление мускулов, фиксирование взора на глазах гипнотизёра, блики света в зеркалах, внезапное впечатление, громкий окрик, монотонная музыка — всё это средства гипноза. Кроме них используются и наркотики, хотя их употребление для

* Об этих чувствах и их значении говорится в 11 главе этой книги.

гипнотизирования изучалось очень мало и даже в специаль­ной литературе почти не описано. Однако при гипнотизировании наркотики применяются гораздо чаще, чем это думают; и делается это с двойной целью: во-первых, для ослабления противодействия гипнотическому воздействию, во-вторых, для усиления способности гипнотизирования. Известны нарко­тики, обладающие избирательным воздействием. на разных людей; есть и такие, действие которых более или менее единообразно. Почти все профессиональные гипнотизёры упот­ребляют морфий и кокаин для усиления своих способностей. Наркотики применяются и к гипнотизируемому субъекту: небольшие дозы хлороформа резко повышают восприимчи­вость человека к гипнотическому воздействию.

Что в действительности происходит с человеком, когда он оказывается загипнотизированным, посредством какой силы другой человек его гипнотизирует, — таковы вопросы, на ко­торые наука не в состоянии дать ответа. Всё, что пока нам известно, позволяет лишь установить внешнюю форму гип­ноза и его результаты. Гипнотическое состояние начинается с ослабления воли. Ослабевает контроль со стороны обычно­го сознания и логики; однако полностью он никогда не ис­чезает. При помощи искусных действий гипнотическое со­стояние усиливается, и человек переходит в состояние осо­бого рода, которое внешне напоминает сон (при этом в со­стоянии глубокого гипноза появляется бессознательность и да­же нечувствительность), а внутренне отличается усилением вну­шаемости. Поэтому гипнотическое состояние определяется как состояние наивысшей внушаемости.

Сам по себе гипноз не подразумевает внушения; он воз­можен вообще без внушений, особенно если применяются такие чисто механические средства, как зеркала и т. п. Но внушение может играть определённую роль в создании гип­нотического состояния, особенно при повторном гипнотизи­ровании. Этот факт, а также общая путаница понятий о возмож­ных пределах гипнотического воздействия затрудняет неспециа­листам (как, впрочем, и многим специалистам) проводить точ­ное различие между гипнозом и внушением.

На самом деле это два совершенно разных явления. Гип­ноз возможен без внушения, а внушение возможно без гипноза.

Но если внушение происходит тогда, когда субъект погру­жён в гипнотическое состояние, оно даёт гораздо лучшие результаты из-за отсутствия (или почти отсутствия) противо­действия со стороны гипнотизируемого. Последнего можно заставить делать такие вещи, которые в обычном состоянии

показались бы ему совершенно бессмысленными. Однако и здесь приказания должны касаться только того, что для гип­нотизируемого не имеет серьёзного значения. Равным образом можно внушить нечто человеку на будущее (постгипнотическое внушение), т.е. какое-нибудь действие, мысль или сло­во на какой-то определённый момент, на следующий день и т. п. После пробуждения человек ничего не вспомнит; однако в назначенное время, словно в нём сработал будиль­ник, он сделает или, по крайней мере, попытается сделать то, что ему «внушили», — но опять-таки до известных пределов. Ни в гипнотическом, ни в постгипнотическом состоянии не­возможно заставить человека сделать то, что противоречит его природе, вкусам, привычкам, воспитанию, убеждениям или просто обычным поступкам, иными словами, нечто такое, что вызовет в нём внутреннюю борьбу. Если такая борьба начнётся, человек не сделает того, что ему внушили. Успех гипнотического и постгипнотического внушения как раз в том и состоит, чтобы внушить человеку ряд безразличных дей­ствий, которые не вызывают в нём внутреннего сопро­тивления. Предложения о том, что под гипнозом можно за­ставить человека узнать нечто такое, чего он не знает в нор­мальном состоянии и чего не знает сам гипнотизёр, или о том, что под гипнозом человек обретает способность к «ясновидению», т. е. знанию будущего и предвидению отда­лённых событий, — эти предположения фактами не подтвер­ждаются. Вместе с тем, известны многие случаи неосоз­нанного внушения со стороны гипнотизёра и определённая способность загипнотизированного читать его мысли.

Всё, что происходит в уме гипнотизёра, т. е. его полу­сознательные ассоциации, образы воображения, ожидание того, что, по его мнению, должно произойти, может быть передано гипнотизируемому лицу. Невозможно установить, 'каким образом это происходит, но сам факт такой передачи легко доказать, если сравнить то, что знает один из них, с тем, что знает другой.

К этой категории относятся и явления так называемого медиумизма.

Существует любопытная книжка французского автора де Роша; он описывает эксперименты с лицами, которых он гипнотизировал и заставлял «вспоминать» их прошлые «во­площения» на земле. Читая эту книжку, я не раз поражался, как это де Роша ухитряется не заметить, что он сам и есть творец всех этих «воплощений»: он ожидает, что загипно­тизированный субъект скажет ему нечто, — и таким образом внушает ему то, что он должен сказать.

В этой книжке имеется очень интересный материал для понимания процесса формирования снов; она могла бы дать ещё более важный материал для изучения методов и форм бессознательного внушения и бессознательной передачи мыс­лей. К сожалению, автор в своём стремлении к фантас­тическим «воспоминаниям» о воплощениях не увидел того, что в его экспериментах было действительно ценным, не заметил множества мелких деталей и особенностей, которые позво­лили бы ему воссоздать процесс внушения и передачи мыс­лей.

Гипнотизм применяется в медицине как средство воздей­ствия на эмоциональную природу человека; посредством вну­шения можно бороться с мрачным и подавленным настро­ением, с болезненными страхами, нездоровыми склонностями и привычками. В тех случаях, когда патологические прояв­ления не зависят от глубоко укоренившихся физических причин, применение гипнотизма приводит к благоприятным результатам. Однако здесь мнения специалистов расходятся, и многие утверждают, что применение гипнотизма даёт лишь кратковременный полезный эффект с последующим резким усилением нежелательных тенденций; иногда, при ви­димых благоприятных результатах, применение гипнотизма вы­зывает сопутствующие отрицательные явления — ослабляет волю и способность противодействия нежелательным влияниям, делает человека ещё менее устойчивым, чем он был раньше.

В общем, в своём воздействии на психическую природу человека гипнотизм стоит наравне с серьёзной операцией; к несчастью, к нему нередко прибегают без достаточных на то оснований и без необходимого понимания его послед­ствий.

В медицине существует область, где гипнотизм можно использовать без всякого вреда, а именно, область непос­редственного (не через психическую природу человека) воз­действия на нервные центры, ткани, внутренние органы и внут­ренние процессы. К сожалению, до самого последнего вре­мени эта область применения гипнотизма остаётся слабо изу­ченной.

Таким образом, границы возможного воздействия на чело­века как с целью приведения его в гипнотическое состояние, так и в самом гипнотическом состоянии хорошо известны и не содержат в себе ничего загадочного. Усилить воздействие можно только на физический аппарат человека, вне сферы его психического аппарата. Но как раз на эту сторону вну­шения под гипнозом обращают меньше всего внимания. Наоборот, ходячее понимание гипнотизма допускает куда

большее воздействие на психику, чем существует на самом деле. (И Известно, например, множество рассказов о массовом Гипнозе; несмотря на своё широкое распространение, это — чистейшая выдумка; чаще всего они представляют собой повторение аналогичных рассказов, известных издавна. В 1913 и 1914 гг. я пытался выявить в Индии и на Цейлоне примеры массового гипноза, которым, по словам путешественников, сопровождаются выступления ин­дийских фокусников, или «факиров», и некоторые религиоз­ные церемонии. Но. мне не удалось увидеть ни одного подобного случая. Большинство номеров, например, появление растения из семени («фокус манго»), были простыми фоку­сами. Часто описываемый «фокус с канатом», когда канат забрасывают «на небо», по нему взбирается мальчик и т. п., по-видимому, вообще не существовал, поскольку мне не только не удалось увидеть его своими глазами, но и не случилось встретить ни одного человека (европейца), который когда-либо видел его сам. Все знали о «фокусе с канатом» только с чьих-то слов. Несколько образованных индийцев говорили. мне, что видели «фокус с канатом», но я но могу принять их утверждения за достоверные, ибо знаю, как богато их воображение; кроме того, я заметил в них странное же­лание не разочаровывать тех путешественников, которые отыскивают в Индии чудеса.

Дата добавления: 2015-12-08