Предварительные замечания 7 страница

Скорее всего, по одной причине. Если муравьи или пчёлы (или оба эти вида) в разные периоды были разумными и эволюционирующими существами, а затем утратили разум и способность к эволюции, это могло случиться только потому, что их «разум» пошёл против их же собственной «эволюции». Иными словами, полагая, что они способствуют своей эво­люции, они ухитрились каким-то образом её остановить.

Можно предположить, что -муравьи и пчёлы явились из Великой Лаборатории и были посланы на землю с привилегией в возможности развития. Но после долгого периода борьбы и усилий как те, так и другие отказались от своей при­вилегии и перестали эволюционировать,- точнее, прекратили посылку эволюционирующего потока. После этого природе при­шлось принять собственные меры. Насекомые были полностью изолированы, и оказалось необходимым начать новый экспери­мент.

Если допустить такую возможность, нельзя ли предполо­жить, что древние легенды о падении существ, предшество­вавших человеку, относятся к муравьям и пчёлам? Нас могут смутить их малые по сравнению с нами размеры. Но раз­меры живых существ, во-первых, вещь весьма относительная; во-вторых, в некоторых случаях они очень быстро меняются. Так, в случае отдельных классов животных (например, рыб, земноводных или насекомых) природа держит в своих руках нити, которые регулируют их размеры, и никогда не выпускает эти нити из рук. Иными словами, природа способна изменять размеры этих животных, ничего другого в них не меняя, и может произвести такую перемену за одно поколение, т. е. сразу, приостанавливая их развитие на известной стадии. Каждый видел крошечных рыб, в точности похожих на крупных, мелких лягушек и т. п. В растительном мире это ещё очевид­нее. Конечно, это не всеобщее правило, и некоторые существа, как человек и большинство высших млекопитающих, достигают почти наибольшей возможной для них величины. Что же ка­сается насекомых, то муравьи и пчёлы, весьма вероятно, были гораздо крупнее, чем сейчас, хотя на этот счёт можно и спорить. Пожалуй, изменение размеров муравья или пчелы потребовало и значительных перемен в их внутренней органи­зации.

Интересно отметить существование легенд о гигантских муравьях в Тибете; эти легенды записаны, у Геродота («Исто­рия», кн. XI) и Плиния («Естественная история», кн. III). Конечно, не так-то просто представить себе Люцифера в виде пчелы или титанов в₍ облике муравьев. Но если на мгновение отказаться от идеи необходимости человеческой формы, большая часть наших затруднений тут же исчезнет.

Ошибка этих нечеловеческих существ, причина их падения неизбежно была той же природы, что и ошибка, совершённая Адамом и Евой. Очевидно, они были уверены в том, что знают, что такое добро и что такое зло; они верили в то, что могут действовать самостоятельно. Они отвергли идею более высокого звания и внутреннего круга жизни, они поместили свою веру в собственное знание, в свои силы и понимание целей и задач своего существования. Но их понима­ние, вероятно, было гораздо более ошибочным, а заблужде­ния — гораздо менее наивными, чем заблуждения Адама и Евы, так что результаты их ошибки оказались куда более серьёзными. Поэтому муравьи и пчёлы не только остановили свою эволюцию, но и, изменив своё бытие, сделали её совер­шенно невозможной.

Распорядок жизни пчёл и муравьев, их идеальная комму­нистическая организация указывают на характер и форму их падения. Можно себе представить, что в разные времена как пчёлы, так и муравьи достигали довольно высокой, хотя и односторонней культуры, целиком основанной на интеллек­туальных соображениях выгоды и пользы, без какого бы то ни было воображения, без эзотеризма, без мистики. Они орга­низовали свою жизнь на основе своеобразного «марксизма», который казался им очень точным и научным. Они осущест­вили социалистический порядок вещей, полностью подчиняю­щий индивида интересам общества в согласии со своим понима­нием этих интересов. Таким образом, они разрушили всякую возможность для развития индивида, для его отделения от об­щей массы.

Но именно развитие индивидов и их выделение из общей массы и составляло цель природы; на этом основывалась воз­можность эволюции.

Ни пчёлы, ни муравьи не желали признать этого. Они видели свою цель в чём-то ином, они стремились покорить природу. И в той или иной степени они изменили план природы, сделали его выполнение невозможным.

Необходимо помнить, что говорилось ранее: каждый «эксперимент» природы, т. е. каждое живое существо, каждый живой организм представляет собой выражение космических

законов, сложный символ или иероглиф. Начав изменять своё существование, свою жизнь и форму, пчёлы и муравьи, взятые как индивиды, нарушили свою связь с законами природы, перестали выражать эти законы индивидуально и стали выра­жать их только коллективно. И тогда природа подняла свой магический жезл — и превратила их в мелких насекомых, не способных причинить природе какой бы то ни было вред.

Через некоторое время их мыслительные способности, со­вершенно бесполезные в хорошо организованном муравейнике или улье, атрофировались; автоматические привычки стали передаваться из поколения в поколение; и муравьи преврати­лись в «насекомых», какими мы их сейчас знаем, а пчёлы даже стали приносить человеку пользу*.

Действительно, при наблюдении муравейника или улья нас всегда поражают две вещи: во-первых, сумма разумности и расчёта, вложенных в первоначальную организацию, во-вто­рых, полное отсутствие разума в деятельности. Разум, вложен­ный в эту организацию, был очень узким и строго утили­тарным; он всё рассчитывал в пределах данных условий и ни­чего не видел за их пределами. Однако и этот разум пона­добился только дл,я первоначального расчёта и оценки. Раз пущенный в ход, механизм уже не требовал никакого ума: автоматические привычки и обычаи автоматически усваивались и передавались следующим поколениям, что обеспечило их сохранность в неизменном виде. В улье или муравейнике. «разум» не просто бесполезен, но может даже оказаться вред­ным и опасным, ибо разумность не способна с одинаковой точ­ностью передавать из поколения в поколение все законы, правила и методы работы. Разум может забыть, исказить, добавить что-то новое; разум может увести к «мистике», к идее высшего разума, к идее эзотеризма. Поэтому стало необ­ходимым изгнать разум из идеального социализма улья или муравейника как вредный для общества элемент, каковым он фактически и являлся.

Конечно, при этом могла возникнуть и борьба — период, когда предки муравьев или пчёл, ещё не утратившие способ­ности мышления, ясно увидели своё положение, осознали неиз­бежное начало вырождения и пытались бороться с ним, осво­бодить индивида от его безусловного подчинения обществу. Но борьба оказалась безнадёжной — и не могла привести

* Заметим, кстати, что природу автоматизма, управляющего жизнью улья или муравейника, невозможно объяснить при помощи психологических кон­цепций европейской литературы. Я буду говорить о них в другой книге, излагая основы учения, упомянутого во вводной части.

к победе. Железные законы муравейника и улья очень скоро справились с мятежными элементами, и через несколько по­колений непокорные индивиды, вероятно, просто перестали рож­даться. Как улей, так и муравейник постепенно превратились в идеальные коммунистические государства.

В своей книге «Жизнь термитов» Морис Метерлинк собрал много интересного материала о жизни этих насекомых, ещё более удивительных, чем муравьи и пчёлы.

При первых же попытках изучить жизнь термитов Метер­линк испытал то же самое странное эмоциональное ощущение, о котором я говорил выше:

«...Это делает их почти нашими братьями и, по мнению некоторых, заставляет этих несчастных насекомых — в большей степени, чем пчёл и других живых существ на земле — быть, провозвестниками, а возможно, и предтечами нашей собствен­ной судьбы».

Далее Метерлинк останавливается на древности термитов, которые гораздо древнее человека, на их огромной численности и разнообразии видов. После чего Метерлинк переходит к тому, что он называет «цивилизацией термитов»:

«Их древнейшая цивилизация является наиболее любопыт­ной, наиболее полной, наиболее разумной и, в некоторой сте- пени, наиболее логичной и соответствующей трудностям су- ществования из всех цивилизаций, которые появились на зем­ном шаре перед нашей собственной. Согласно некоторым точ­кам зрения, эта цивилизация, хотя она свирепа, сурова и часто кажется отталкивающей, превосходит цивилизации пчёл, муравьев и даже самого человека.

В термитнике боги коммунизма стали ненасытными Мо­лохами: чем больше им отдают, тем большего они требуют — и упорствуют в своих требованиях до тех пор, пока индивид не будет уничтожен, а его нищета не станет абсолютной. Эта ужасная тирания не имеет подобия среди людей, ибо если у нас благами цивилизации пользуются хотя бы немногие, в термитнике ими не пользуется никто.

Дисциплина, более суровая, чем у кармелитов или трап­пистов, и добровольное подчинение законам или правилам, пришедшим Бог знает откуда, не имеют себе равных ни в одном человеческом сообществе. Неизбежность нового вида, пожалуй, самая жестокая из всех, социальная неизбежность, к которой движемся и мы сами, добавлена к тем формам неизбежности, с которыми мы уже встречались и о которых достаточно думали. Здесь нет отдыха, кроме последнего для всех сна; здесь недопустима болезнь, а слабость несёт за собой смертный приговор. Коммунизм доведён до границ канни­бализма и копрофагии.

Вынужденные лишения и несчастья многих никому не приносят пользы или счастья, — и всё это для того, чтобы всеобщее отчаяние продолжалось, возобновлялось и возрастало до тех пор, пока существует мир. Эти города насекомых, появившиеся на свет ещё до нас, могли бы послужить кари­катурой на нас самих, пародией на тот земной рай, к которому стремится большинство цивилизованных народов».

Метерлинк показывает, какими жертвами куплен этот иде­альный режим:

«Прежде у термитов были крылья; теперь их нет. У них были глаза, которыми пришлось пожертвовать. У них был пол, но и его пришлось принести в жертву».

Метерлинк упускает одну вещь: прежде чем принести в жертву крылья, зрение и пол, термитам пришлось отказаться от разума.

И, несмотря на всё это, процесс, через который прошли термиты, Метерлинк назвал эволюцией. Это произошло потому, что, как я уже говорил, в современной мысли любое изме­нение формы, Происходящее в течение длительного времени, называется эволюцией. Сила ' принудительного стереотипа псевдонаучного мышления воистину поразительна. В средние века философия и наука должны были согласовывать свои теории с догмами церкви, в наше время роль этих догм играет «эволюция». Совершенно ясно, что в таких условиях мысль не может развиваться свободно.

Идея эзотеризма имеет особо важное значение именно на нынешней стадии развития мышления, ибо она делает совер­шенно ненужной идею эволюции в обычном смысле слова. Ранее было сказано, что.в эзотерическом смысле слово «эво­люция».может означать: преображение индивидов. И в этом смысле эволюцию невозможно смешать с вырождением, как это постоянно делает «научная мысль», которая даже собствен­ную дегенерацию принимает за эволюцию.

Единственный выход из всех тупиков, созданных «мате­риалистической» и метафизической мыслью, состоит в психоло­гическом методе; а этот метод — ни что иное, как переоценка всех ценностей с точки зрения их собственного психологического смысла, независимо от внешних или сопутствующих фактов, на основе которых о них обычно судят. Факты могут лгать. Психологический же смысл вещи лгать не умеет. Конечно, его тоже можно неправильно понять, но против этого мы будем бороться, изучая и наблюдая ум, т. е. наш собственный аппа­рат познания. Обычно к уму относятся слишком просто, не принимая во внимание, что пределы полезного действия, ума, во-первых, очень хорошо известны, во-вторых, весьма ограни-

чены. Психологический метод принимает во внимание эти огра­ничения так же, как при обычных обстоятельствах мы прини­маем во внимание ограничения, свойственные машинам и инст­рументам, которыми нам приходится работать. Если мы рас­сматриваем что-то в микроскоп, мы принимаем во внимание его разрешающую силу; если производим какую-то работу осо­бым инструментом, принимаем во внимание его свойства и качества — вес, чувствительность и т. п. Психологический метод имеет те же цели по отношению к нашему уму, т. е. на­мерен постоянно удерживать наш ум в поле своего зрения и рассматривать все выводы и открытия в отношении к состоянию или роду ума. С этой точки зрения, нет оснований полагать, что наш ум как познавательный инструмент является единствен­но возможным и лучшим из существующих инструментов. Равным образом, нет оснований полагать, что все открытые и установленные истины навсегда останутся истинами. Напро­тив, с точки зрения психологического метода, не приходится сомневаться в том, что мы откроем множество новых истин, в том числе совершенно непостижимых для нас, о существо­вании которых мы и не подозревали, даже таких, которые фундаментально противоречат до сих пор признаваемым исти­нам. Конечно, для догматизма нет ничего более пугающего и недопустимого. Психологический метод разрушает все старые и новые предрассудки и суеверия; он не позволяет мысли останавливаться и довольствоваться достигнутыми результа­тами, какими бы искушающими и приятными они ни казались, какими бы симметричными и гладкими ни были сделанные из них выводы. Психологический метод даёт возможность пере­смотреть многие принципы, которые считались окончательными и твёрдо установленными, и находит в них совершенно новый и неожиданный смысл. Психологический метод во многих слу­чаях позволяет не обращать внимания на факты или на то, что считается фактами, и видеть то, что стоит за фактами. Хотя он — не более, чем метод, тем не менее, он ведёт нас в совершенно определённом направлении, а именно: к эзотерическому методу, который фактически и есть расши­ренный психологический метод, — но расширенный в том смыс­ле, в каком мы не можем расширить его собственными уси­лиями.

1912—1929 гг.

Глава2. ЧЕТВЁРТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ.

Идея скрытого знания. — Проблема невидимого мира и про­блема смерти. — Невидимый мир в религии, философии, науке. — Проблема смерти и её различные объяснения. — Идея четвёртого измерения. — Различные подходы к ней. — Наше положение по отношению к «области четвёртого изме­рения». Методы изучения четвёртого измерения. —- Идеи Хинтона. — Геометрия и четвёртое измерение. — Статья Моро­зова. — Воображаемый мир двух измерений. — Мир вечного чуда. — Явления жизни. — Наука и явления неизмеримого. — Жизнь и мысль. — Восприятие плоских существ. — Различные стадии понимания мира плоского существа. — Гипотеза третьего измерения. -— Наше отношение к «невидимому». —-Мир неизмеримого вокруг нас. — Нереальность трёхмерных тел. — Наше собственное четвёртое измерение. — Несовер­шенство нашего восприятия. — Свойства восприятия в четвёр­том измерении. — Необъяснимые явления нашего мира. — Психический мир и попытки его объяснения. — Мысль и чет­вёртое измерение. — Расширение и сокращение тел. — Рост. — Явления симметрии. — Чертежи четвёртого измерения в при­роде. — Движение от центра по радиусам. — Законы симмет­рии. — Состояния материи. — Взаимоотношение времени и пространства в материи. — Теория динамических агентов. — Динамический характер вселенной. — Четвёртое измерение внутри нас. — «Астральная сфера». — Гипотеза о тонких состояниях материи. — Превращение металлов. — Алхимия. — Магия. — Материализация и дематериализация. —- Преобла­дание теорий и отсутствие фактов в астральных гипотезах. — Необходимость нового понимания «пространства» и «времени».

Идея существования скрытого знания, превосходящего знание, которое человек может достичь собственными усилиями, растёт и укрепляется в умах людей при понимании ими не­разрешимости многих стоящих перед ними вопросов и проблем.

Человек может обманывать себя, может думать, что его знания растут и увеличиваются, что он знает и понимает больше, нежели знал и понимал прежде; однако иногда он становится искренним с самим собой и видит, что по отноше­нию к основным проблемам существования он так же беспо­мощен, как дикарь или ребёнок, хотя и изобрёл множество умных машин и инструментов, усложнивших его жизнь, но не сделавших ее понятнее.

Говоря с самим собой ещё откровеннее, человек, возможно, признаёт, что все его научные и философские системы и теории сходны с этими машинами и инструментами, потому что они только усложняют проблемы, ничего не объясняя.

Среди окружающих человека неразрешимых проблем две занимают особое положение — проблема невидимого мира и проблема смерти.

Во всей истории человеческой мысли, во всех без исклю­чения формах, которые когда-либо принимала мысль, люди подразделяли мир на видимый и невидимый; они всегда пони­мали, что видимый мир, доступный непосредственному наблю­дению и изучению, представляет собой нечто весьма малое, быть может, даже несуществующее по сравнению с огромным невидимым миром.

Такое утверждение, т. е. деление мира на видимый и невидимый, имелось всегда и везде; сначала оно может показаться странным; однако в действительности все общие схемы мира, от примитивных до самых тонких и тщательно разработанных, делят мир на видимый и невидимый — и не могут от этого освободиться. Деление мира на видимый и не­видимый является основой человеческого мышления о мире, какие бы имена и определения он такому делению ни давал.

Этот факт становится очевидным, если мы попытаемся перечислить разные системы мышления о мире.

Прежде всего, разделим эти системы на три категории: религиозные, философские, научные.

Все без исключения религиозные системы, от таких бого­словски разработанных до мельчайших деталей, как христиан­ство, буддизм, иудаизм, до совершенно выродившихся религий «дикарей», которые кажутся современному знанию «примитив­ными», — все они неизменно делят мир на видимый и невиди­мый. В христианстве: Бог, ангелы, дьяволы, демоны, души живых и мёртвых, небеса и ад. В язычестве: божества, оли-

цетворяющие силы природы, — гром, солнце, огонь, духи гор, лесов, озёр, духи вод, духи домов — всё это принадлежит невидимому миру.

В философии признаётся мир явлений и мир причин, мир вещей и мир идей, мир феноменов и мир ноуменов. В ин­дийской философии (особенно в некоторых её школах) видимый, или феноменальный; мир, майя, иллюзия, которая означает ложное понятие о невидимом мире, вообще считается несу­ществующим.

В науке невидимый мир — это мир очень малых величин, а также, как это ни странно, мир очень больших величин. Видимость мира определяется его масштабом. Невидимый мир представляет собой, с одной стороны, мир микроорганизмов, клеток, микроскопический и ультрамикроскопический мир; да­лее за ним следует мир молекул, атомов, электронов, «колеба­ний»; с другой же стороны, — это мир невидимых звёзд, далёких солнечных систем, неизвестных вселенных. Микроскоп расширяет границы нашего зрения в одном направлении, телескоп — в другом, но оба весьма незначительны по сравне­нию с тем, что остаётся невидимым. Физика и химия дают нам возможность исследовать явления в таких малых частицах и в таких отдалённых мирах, которые никогда не будут доступны нашему зрению. Но это лишь укрепляет идею о существовании огромного невидимого мира вокруг небольшого видимого.

Математика идет ещё дальше. Как уже было указано, она исчисляет такие соотношения между величинами и такие соотношения между этими соотношениями, которые не имеют аналогий в окружающем нас видимом мире. И мы вынуждены признать, что невидимый мир отличается от видимого не только размерами, но и какими-то иными качествами, которые мы не в состоянии ни определить, ни понять и которые показывают нам, что законы, обнаруживаемые в физическом мире, не могут относиться к миру невидимому.

Таким образом, невидимые миры религиозных, философских • и научных систем в конце концов теснее связаны друг с другом, чем это кажется на первый взгляд. И такие невидимые миры различных категорий обладают одинаковыми свойствами, об­щими для всех. Свойства эти таковы. Во-первых, они непости­жимы для нас, т. е. непонятны с обычной точки зрения или для обычных средств познания; во-вторых, они содержат в себе причины явлений видимого мира.

Идея причин всегда связана с невидимым миром. В неви­димом мире религиозных систем невидимые силы управляют людьми и видимыми явлениями. В невидимом мире науки при­чины видимых явлений проистекают из невидимого мира малых

величин и «колебаний». В философских системах феномен есть лишь наше понятие о ноумене, т. е. иллюзия, истинная причина которой остаётся для нас скрытой и недоступной.

Таким образом, на всех уровнях своего развития человек понимал, что причины видимых и доступных наблюдению явле­ний находятся за пределами сферы его наблюдений. Он обна­ружил, что среди доступных наблюдению явлений некоторые факты можно рассматривать как причины других фактов; но эти выводы были недостаточны для понимания всего, что слу­чается с ним и вокруг него. Чтобы объяснить причины, необ­ходим невидимый мир, состоящий из «духов», «идей» или «колебаний».

Другой проблемой, привлекавшей внимание людей своей не­разрешимостью, проблемой, которая самой формой своего при­близительного решения предопределяла направление и развитие человеческой мысли, была проблема смерти, т. е. объяснения смерти, идея будущей жизни, бессмертной души — или отсут­ствия души и т. д.

Человек никогда не мог убедить себя в идее смерти как исчезновения — слишком многое ей противоречило. В нём са­мом оставалось чересчур много следов умерших: их лица, слова, жесты, мнения, обещания, угрозы, пробуждаемые ими чувства, страх, зависть, желания. Всё это продолжало в нём жить, и факт их смерти всё более и более забывался. Человек видел во сне умершего друга или врага; и они казались ему совершенно такими же, какими были раньше. Очевидно, они где-то жили и могли приходить откуда-то по ночам.

Так что верить в смерть было очень трудно, и человек всегда нуждался в теориях для объяснения посмертного су­ществования.

С другой стороны, до человека иногда долетало эхо эзо­терических учений о жизни и смерти. Он мог слышать, что видимая, земная, доступная наблюдению жизнь человека — лишь небольшая часть принадлежащей ему жизни. И конечно, человек понимал отрывки эзотерического учения, достигавшие его, по-своему, изменял их по своему вкусу, приспосабливал к своему уровню и пониманию, строил из них теории будущего существования, сходного с земным.

Большая часть религиозных учений о будущей жизни свя­зывает её с наградой или наказанием — иногда в неприкрытой, а иногда в завуалированной форме. Небо и ад, переселение душ, перевоплощения, колесо жизней — все эти теории содер­жат идею награды или воздаяния.

Но религиозные теории зачастую не удовлетворяют челове-

ка, и тогда в добавление к признанным, ортодоксальным идеям о жизни после смерти возникают другие, как бы не узаконенные идеи о загробном мире, о мире духов, которые предоставляют воображению куда большую свободу.

Ни одно религиозное учение, ни одна религиозная система сама по себе не в состоянии удовлетворить людей. Всегда существует какая-то другая, более древняя система народных верований, которая скрывается за ней или таится в её глубине. За внешним христианством, за внешним буддизмом стоят древние языческие верования. В христианстве — это пере­житки языческих представлений и обычаев, в буддизме — «культ дьявола». Иногда они оставляют глубокий след на внешних формах религии. Например, в современных протес­тантских странах, где следы древнего язычества совершенно угасли, под внешней маской рационального христианства воз­никли системы почти первобытных представлений о загробном мире, такие как спиритизм и родственные ему учения.

Все теории загробного существования связаны с теориями невидимого мира; первые обязательно основаны на последних.

Всё это относится к религии и псевдо-религии, фило­софских теорий загробного существования нет. И все теории о жизни после смерти можно назвать религиозными или, правильнее, псевдо-религиозными.

Кроме того, трудно считать философию чем-то цельным — настолько различны и противоречивы отдельные философские системы. Можно ещё до некоторой степени принять за стан­дарт философского мышления точку зрения, которая утверждает нереальность феноменального мира и человеческого существования в мире вещей и событий, нереальность от­дельного существования человека и непостижимость для нас форм истинного существования, хотя и эта точка зрения базируется на самых разных основаниях, как материалисти­ческих, так и идеалистических. В обоих случаях вопрос о жизни и смерти приобретает новый характер, его невозможно свести к наивным категориям обыденного мышления. Для этой точки зрения не существует особого различия между жизнью и смертью, потому что, строго говоря, она не считает дока­занным отдельное существование, обособленные жизни.

Нет и не может быть научных теорий существования после смерти, ибо нет фактов, подтверждающих реальность такого существования, тогда как наука — успешно или безуспешно — желает иметь дело исключительно с фактами. В факте смерти важнейшим пунктом для науки является перемена в состоянии организма, прекращение жизненных функций и разложение тела, которые следуют за смертью. Наука не признаёт за

человеком никакой психической жизни, независимой от жизнен­ных функций, и с научной точки зрения все теории жизни после смерти есть чистый вымысел.

Современные попытки «научного» исследования спирити­ческих и сходных явлений ни к чему не приводят и не могут привести, ибо здесь налицо ошибка в самой постановке пробле­мы.

Несмотря на различие между разнообразными теориями будущей жизни, все они имеют одну общую черту. Они или изображают загробную жизнь наподобие земной, или совершен­но её отрицают. Они не пытаются понять жизнь после смерти в новых формах или новых категориях. Именно это делает неудовлетворительными обычные теории жизни после смерти. Философская и строго научная мысль требуют пересмотра этой проблемы с совершенно новой точки зрения. Некоторые намёки, дошедшие до нас от эзотерических учений, указывают на -то же самое.

Становится очевидным, что к проблеме смерти и жизни после смерти необходимо подойти под совершенно новым углом. Точно так же и вопрос о невидимом мире требует нового подхода. Всё, что мы знаем, всё, что до сих пор думали, демонстрирует нам реальность и жизненную важность этих проблем. До тех пор, пока так или иначе не дан ответ на вопросы о невидимом мире и о жизни после смерти, человек не может думать о чём-то ином, не создавая при этом целой серии противоречий. Человек должен построить для себя какого-то рода объяснение, правильное или ложное. Он должен осно­вать своё решение проблемы смерти или на науке, или на религии, или на философии.

Но для мыслящего человека одинаково наивными представ-
ляются и «научное» отрицание возможности жизни после смер-
ти, и псевдо-религиозное её допущение (ибо мы не знаем ни-
чего, кроме псевдо-религий), равно как и всевозможные спи-
ритические, теософские и тому подобные теории.

Не могут удовлетворить человека и отвлечённые фило- софские воззрения. Эти воззрения слишком далеки от жизни, от непосредственных, подлинных ощущений. Жить ими невоз­можно. По отношению к явлениям жизни и их возможным причинам, которые нам неизвестны, философия похожа на астрономию по отношению к далеким звёздам. Астрономия вычисляет движения звёзд, расположенных на огромных рас­стояниях от нас. Но для неё все небесные тела одинаковы — они не более, чем движущиеся точки.

Итак, философия слишком далека от конкретных проблем,

таких как проблема будущей жизни; наука не знает загробного мира; псевдо-религия создаёт его по образу земного мира.

Беспомощность человека перед лицом проблем невидимого мира и смерти становится особенно очевидной, когда мы на­чинаем понимать, что мир гораздо больше и сложнее, чем мы до сих пор думали; и то, что, как нам казалось, мы знаем, занимает самое незначительное место среди того, чего мы не знаем.

Основы нашего понятия о мире необходимо расширить. Мы уже чувствуем и сознаём, что нельзя больше доверять глазам, которыми мы видим, и рукам, которыми мы что-то ощупываем. Реальный мир ускользает от нас во время таких попыток удостовериться в его существовании. Необходимы более тонкие методы, более действенные средства.

Идея «четвёртого измерения», идея «многомерного про­странства» указывает путь, по которому можно прийти к расширению нашего понятия о мире.

Выражение «четвёртое измерение» часто встречается в раз-говорах и в литературе, но очень редко кто понимает и может определить, что под этим выражением подразумевается. Обык­новенно «четвёртое измерение» используют как синоним таин­ственного, чудесного, «сверхъестественного», непонятного, не­постижимого, как общее определение явлений «сверхфизическо­го» или «сверхчувственного» мира.

«Спириты» и «оккультисты» разных направлений часто употребляют это выражение в своей литературе, относя все явления «высших плоскостей», «астральной сферы», «потусто­роннего мира» к области четвёртого измерения. Что это значит, они не объясняют; а из того, что они говорят, проясняется только одно свойство «четвёртого измерения» — его непости­жимость.

Дата добавления: 2015-12-08