Избыток паштета из анчоусов

Суббота, 16 апреля 1898 г.

Минк проснулась, страдая от обычных губительных последствий бала. У нее не только ныли ноги, вдобавок к этому болела и голова. Принцесса выпила чересчур много шампанского, пытаясь не думать о своем унижении: ведь ей довелось быть дамой кавалера, чье вопиющее неумение танцевать стало к тому времени, когда она вернулась во дворец, известно даже ночному сторожу.

Принцесса заставила себя сесть, когда Пуки принесла ей утренний чай, и едва сделала первый глоток, как вспомнила о Корнелиусе Б. Пилгриме, пригласившем графиню на танец. Вернувшись в мыслях к этой таинственной женщине, на которую американец пытался произвести впечатление, Минк отбросила одеяло, дошла до письменного стола, взяла перо и сделала пометки в блокноте.

За завтраком она съела больше обычного и два раза накладывала себе яичницу, но от запаха копченой рыбы ее мутило. Минк, все еще ощущая сухость во рту, позвонила Пуки, чтобы та принесла еще чая. Оторвав взгляд от газеты, которую перелистывала, Минк увидела, что служанка стоит рядом с ней с серебряным подносом в руках. На нем был бокал со странной черной жидкостью.

– Что это такое? – спросила принцесса, удивленно глядя на непонятный напиток.

– Сажа с молоком, мэм. Лекарство для тех, кто слишком много выпил. Мне его порекомендовал трубочист.

Принцесса посмотрела на нее:

– Я бы, с твоего позволения, все‑таки выпила чая.

Служанка покачала головой.

– Доктору Хендерсону это бы не понравилось, – ответила она и поставила бокал на стол, прежде чем Минк успела запротестовать. Уже направляясь к двери, Пуки добавила: – Он зря выбрал лансье. Его не умеет танцевать никто.

Минк повернулась к ней.

– Как ты узнала о том, что случилось на балу? – спросила она.

Служанка нахмурилась, стараясь собраться с мыслями:

– Кажется, первым мне об этом рассказал торговец рыбой.

– Торговец рыбой? – переспросила принцесса, широко раскрыв глаза.

Пуки приставила палец к подбородку и напрягла память:

– А может быть, дворник… Нет, я теперь вспомнила, мэм, сначала об этом упомянул молочник. Он говорил, будто слышал, как об этом беседовали пассажиры, приехавшие из Лондона утренним поездом… Это были немцы.

Принцесса потянулась за очередным ломтиком подрумяненного на огне хлеба.

– Хуже всего, что он вырядился Ромео, – фыркнула она.

– Именно об этом и шел разговор, мэм. Им показалось весьма забавным, что вы были одеты Джульеттой. Немцы известны своими колбасами, а не чувством юмора, так что все, наверное, выглядело действительно смешно.

– По всей видимости, да, – пробормотала Минк, намазывая тост маслом.

Служанка уперлась рукой в бок:

– Я бы сказала, что это даже смешней комических куплетов, которые однажды спел махараджа, или того Дня дураков, когда я спряталась за портьерой, а вы повсюду меня искали, все больше сердясь. Я так веселилась, что со мной случился самый сильный в моей жизни приступ икоты.

Принцесса положила нож и взглянула на служанку:

– Думаю, на крыльце нужно сделать уборку.

– Нет, мэм, я его уже подмела, когда вы приходили в себя после ночи танцев, – сказала служанка через плечо, направляясь к выходу. – То есть еще до того, как выяснилось, что доктор Хендерсон исчез.

* * *

Минк доедала свой тост, когда раздался звон колокольчика у входной двери. Вскоре после этого Пуки вошла в столовую, приподняв подол платья, и объявила, что миссис Бутс ждет в гостиной.

– Почему ты так нервничаешь, Пуки? – спросила Минк. – Можно подумать, что пришел полицейский.

Но служанка ничего не ответила.

Экономка с хмурым видом разглядывала портреты предков махараджи. Когда принцесса вошла, гостья сразу же приступила к делу:

– Необходимо внести взнос за дополнительную подачу воды, ваше высочество.

– Я заплачý в свое время, – сказала Минк, вздернув подбородок.

– Простите, что я это говорю, но мне приходилось слышать подобное множество раз.

– Но я живу во дворце всего лишь четыре недели! – возразила принцесса.

Экономка скрестила руки под своей бурно вздымающейся грудью:

– Я хотела бы получить эти деньги авансом. Некоторые леди, которым пожаловано здесь жилье монаршей милостью, иногда исчезают на несколько месяцев, и с них ничего не удается взять, пока они не вернутся.

– Уверена, эти дамы не прячутся от вас, миссис Бутс. Наверно, ездят навещать родственников.

Миссис Бутс приподняла бровь:

– Такие жильцы просто не хотят тратиться на отопление, вот в чем причина.

Внезапно она приблизилась к Минк, понизила голос и спросила, едва шевеля губами, не видела ли та когда‑нибудь обезьянку, сидящую на дымовой трубе?

Принцесса удивленно моргнула:

– Нет, миссис Бутс, не видела.

– А много ли вы пьете чая? – спросила экономка, подходя еще на шаг ближе.

Принцесса, глядя на нее, подумала, не употребляет ли ее гостья какой‑нибудь напиток покрепче.

– Мы все пьем его немало, – ответила она. – Именно это помогает высшим классам мириться с недостатками нашего мира и ощущать превосходство над слугами.

Экономка задала новый вопрос:

– А вы никогда не замечали того, чего не должны видеть?

– Мне довелось быть свидетельницей многих вещей, не предназначенных для моих глаз.

Миссис Бутс улыбнулась:

– Это очень утешает меня, мэм. Заплáтите через пару недель.

* * *

Вскоре после того, как Пуки проводила экономку, Минк услышала, что открылась дверь гостиной. Как она и надеялась, пришел Корнелиус Б. Пилгрим. Поблагодарив американца за то, что он так быстро откликнулся на приглашение, Минк заметила недоумевающий взгляд Пуки и тут же поняла, в чем дело. Гость не догадался взять с собой в комнату шляпу с тростью, как того требовали английские правила хорошего тона. В случае краткого визита к малознакомому человеку их следовало держать в руках. Американец же оставил шляпу с тростью в прихожей, словно был давним другом хозяйки и собирался у нее обедать.

– Пришелся ли вам по вкусу вчерашний бал, мистер Пилгрим? – спросила Минк, предлагая сесть. – Мне очень понравился ваш костюм Робинзона Крузо. До того как пригласить леди Бессингтон на танец, вы вели себя так, словно находились на необитаемом острове.

Американец улыбнулся:

– О, я чудесно провел время! Сожалею лишь о том, что не танцевал лансье. Здешний вариант этого танца показался мне куда забавней американского. Ваш доктор, видно, прекрасный танцор. Какая жалость, что оркестр так неожиданно перестал играть. Можно было подумать, что танцы закончились и сейчас все пойдут пить чай.

Минк поспешила сменить тему разговора:

– Лучше расскажите, как продвигаются ваши изыскания. Удалось ли вам найти новые места, где появляются призраки, мистер Пилгрим? Случись мне нанимать новую служанку, это будет нелегко сделать, если они всё еще на свободе.

– Я охочусь на них каждую ночь с тех пор, как приехал, – ответил исследователь. – Но не так просто хранить это в тайне. Вы даже представить себе не можете, сколько людей бродит по дворцу после наступления темноты. Я был замечен со всем своим снаряжением, и пришлось выдумывать, зачем оно мне понадобилось.

– А какие приспособления нужны для ловли духов? – спросила Минк.

Корнелиус Б. Пилгрим уселся поудобнее. У него было несколько больших сетей, в которые он собирался их поймать, моток веревки для того, чтобы заарканить, если ему не удастся подобраться к ним поближе, и пистолет на тот случай, если дело примет неожиданный оборот.

– А кроме всего этого, я беру с собой сыр.

Принцесса подняла брови:

– Сыр, мистер Пилгрим?

– Кусок чеддера. Никто не может устоять против чеддера, мэм, даже мертвые.

– И помог ли вам сыр, мистер Пилгрим?

Американец опустил глаза.

– Пока мне удалось привлечь лишь внимание леди Бессингтон, да еще в мою сеть попали двое лакеев, – смущенно проговорил он. – Но я не сдаюсь. Мне только что удалось раздобыть фонограф[54], и как раз сегодня я собираюсь сделать первую запись.

Пуки принесла чай. Принцесса подошла к окну и выглянула наружу. Когда дверь за уходившей служанкой закрылась, Минк спросила, как поживает миссис Бэгшот.

– Иногда мне слышно, как она рыдает по ночам в своей спальне, – откровенно признался мистер Пилгрим. – Бедняжка решила внести кое‑какие изменения в интерьер своих апартаментов, что, кажется, помогает ей немного отвлечься. Люди встречают горе по‑разному. Одни цепляются за каждое воспоминание, другие желают скорей обо всем позабыть.

Минк медленно повернулась к гостю:

– Я искренне сочувствую вам, мистер Пилгрим. Сперва на вас свалилась смерть друга, а теперь вам приходится делить кров с его вдовой. Но я вдруг вспомнила, что вы познакомились с миссис Бэгшот раньше, чем с генералом. Должно быть, в молодости она была очень красива.

– О да! – последовал быстрый ответ, сопровождаемый нервным смешком.

Принцесса вернулась на свое место.

– Это была любовь с первого взгляда? – спросила она.

Корнелиус Б. Пилгрим замер.

– Я думала о вашем керазавре, мистер Пилгрим, – продолжала Минк. – Терялась в догадках, почему вы передали его именно в английский музей. Единственное, что пришло мне в голову, – вы собирались кому‑то его показать. Хотели произвести впечатление именно на этого человека. И гораздо большее, чем на ваших американских коллег. Это могла быть только женщина.

Ответа не последовало.

– И поскольку нынешняя ваша поездка в Англию, по всей видимости, первая, то я подумала, что вы, наверное, познакомились с этой женщиной за границей. После этого мне сразу вспомнилась миссис Бэгшот.

Гость продолжал молчать.

– Мистер Пилгрим, я боюсь за ваши брюки.

Американец опустил взгляд, увидел, что его чашка с блюдцем опасно накренились, и поставил их на стол. Он помолчал, а потом нерешительно начал свой рассказ.

Корнелиус Б. Пилгрим повстречал миссис Бэгшот семнадцать лет назад. Ему только‑только исполнилось двадцать два, ей было восемнадцать. Девушка сопровождала отца, когда тот совершал деловую поездку в Америку. Англичанин с дочерью остановились на пару дней погостить в доме Пилгримов. В то время ее отец был главной фигурой в компании, изготовлявшей «Патум пепериум», паштет из анчоусов, который высоко ценили английские джентльмены. Этот продукт демонстрировался на Парижской продовольственной выставке в 1849 и 1855 годах и был удостоен почетного диплома. Пилгрим‑старший стал его единственным американским импортером, решив сделать хороший бизнес на этом деликатесе, по цвету напоминавшем ил, остающийся на дне Темзы после отлива. Даже в таком быстро развивавшемся городе, как Чикаго, который пытался соперничать с Нью‑Йорком по части европейской изысканности, в ту пору не нашлось ни одного другого дельца, который согласился бы продавать перемолотые останки анчоуса – маленькой рыбки с закругленной мордой и острыми зубами. Однако продажи пошли так успешно, что 1867 год стал отправной точкой так называемой Большой чикагской анчоусной лихорадки, – во всяком случае, под этим наименованием она упоминалась много лет спустя в некрологах его отца.

Сначала Корнелиус Б. Пилгрим не слишком заинтересовался молодой англичанкой, которая почти всегда молчала, когда они сидели в гостиной перед обедом. Однако он не догадывался, что ее сдержанность объяснялась ужасом перед шестью переменами блюд, каждое из которых было приправлено ингредиентом, напоминавшим по запаху носки сборщика морских моллюсков из Суонси. Ее мутило при одной мысли об анчоусном паштете. А хозяйский сын то и дело поглядывал на каминные часы в надежде, что вечер скоро закончится. Однажды, когда они сели за стол, к своему большому облегчению, он вообще ее почти не видел: гостья была скрыта от его глаз стоящей на столе высокой, по тогдашней моде, кадкой с пальмой. Девушка заговорила лишь после того, как были поданы закуски: сказалось чувство успокоения, когда выяснилось, что фазан на ее тарелке не сдобрен паштетом из анчоусов. Теперь ей ничто не мешало, и она принялась рассказывать о первых в мире статуях динозавров, выставленных в лондонском Хрустальном дворце, который она недавно посетила. Там скульптор Бенджамин Уотерхаус Хокинс устроил знаменитый обед внутри огромного игуанодона, имевшего в длину целых тридцать футов.

– На эту трапезу он пригласил более двадцати джентльменов, принадлежавших миру науки, – заметила гостья, звонко рассмеявшись.

Очарованный ее английским выговором, Корнелиус Б. Пилгрим поднял глаза и попытался разглядеть девушку сквозь листья пальмы, но уловил только слабый блеск бриллиантов. В конце застолья, когда она спросила, намерен ли он всю жизнь заниматься бизнесом, продолжая дело своего отца, он почувствовал всю силу ее привлекательности. И прежде чем молодой человек осознал, что говорит, он объявил, что собирается стать палеонтологом.

Как только дамы оставили джентльменов, чтобы те могли насладиться сигарами, Пилгрим‑старший, и без того разгневанный тем, что фазан на его столе имеет вкус дичи, а не анчоусов, простер руки к сыну и просил: «А как же паштет?» Однако перед Корнелиусом Б. Пилгримом теперь забрезжила перспектива жизни без соленого деликатеса, и он отверг все мольбы отца занять подобающее место в его торговом доме. Графин с портвейном обошел сидящих за столом несколько раз, прежде чем стало ясно: стороны не идут на уступки и все попытки заключить сделку бессмысленны. Когда наконец утомленный хозяин предложил джентльменам присоединиться к дамам в гостиной, его сын сразу же подсел к англичанке, которая открыла ему глаза на мир новых возможностей. Они прервали беседу лишь тогда, когда всем выдали по свече, чтобы идти наверх спать: молодые люди замолчали, пораженные внезапной мыслью, что им предстоит расстаться до утра.

Беседа юной пары возобновилась во время завтрака, когда они оба выбрали вареные яйца в надежде, что тут обошлось без анчоусовой приправы. Сын хозяина и англичанка переглянулись, обнаружив, что солоновато‑рыбный вкус все‑таки проник через скорлупу, и с этого момента напрочь позабыли о правилах хорошего тона. Пытаясь подавить смех, девушка фыркнула и тут же заразила весельем Корнелиуса Б. Пилгрима. Казалось, их возмутительному хохоту не будет конца. Пилгрим‑старший, и без того раздраженный тем, что не выспался ночью, немедленно попытался прекратить этот гвалт. Но его негодование только подлило масла в огонь. Тогда англичанин, рассердившись на дочь за безобразное поведение, изгнал ее из‑за стола и быстро съел пять злополучных яиц, надеясь замять скандал. Гости уехали в то же утро, на день раньше, чем собирались. Молодым людям даже не дали попрощаться. С комком в горле Корнелиус Б. Пилгрим стоял у окна и смотрел вслед уезжающей карете. И только когда безутешный влюбленный заперся в своей спальне, чтобы скрыть неожиданно навернувшиеся на глаза слезы, он нашел там предназначенную ему записку. На ней был нарисован хокинсовский игуанодон из Хрустального дворца. Доисторический ящер улыбался и держал во рту маленького анчоуса.

Именно Корнелиус Б. Пилгрим отправил первое письмо своей любимой. Не в силах дождаться ответа, он послал второе, потом третье. Наконец отец спросил, почему у сына пальцы постоянно испачканы чернилами. У него вошло в привычку сидеть дома, поджидая очередной визит почтальона. Но письмо с английской маркой все не появлялось. Лишь четыре месяца спустя пришел наконец ответ, написанный торопливым почерком, выдававшим сильное чувство. В нем говорилось, что отец спрятал присланные ей письма и она только что нашла их в ящике его стола. Девушка умоляла продолжать переписку и в ожидании ответа обещала каждый день вновь и вновь перечитывать те письма, которые он уже прислал. Однако отец обнаружил и сжег конверты с истертыми ее пальцами краями. Каждый раз, когда он уходил из дому, дочь принималась искать новые спрятанные им письма. Но шли месяцы, а она так ничего и не находила. В конце концов она решила, что страсть, которую питал к ней американец, утихла, и, поскольку ее сердце уже было навеки разбито, она приняла первое же предложение выйти замуж.

Шесть лет назад, когда Пилгрим‑старший узнал о смерти своего английского поставщика, он пригласил его дочь погостить со своим мужем – в память о человеке, который помог ему сколотить состояние. Корнелиус Б. Пилгрим, который в течение продолжавшейся одиннадцать лет разлуки вел холостяцкий образ жизни, ощутил, что старое чувство вновь вспыхнуло в нем в тот самый миг, когда он увидел любимую. Он сам выбрал меню, и оно в точности воспроизводило знаменитый ужин Хокинса, устроенный внутри полой статуи игуанодона. Но, несмотря на суп из «фальшивой черепахи»[55], currie de lapereau au riz [56], вальдшнепов и желе с мадерой[57], миссис Бэгшот за все время ужина ни разу не упомянула об их давней встрече и предоставила вести застольную беседу мужу, который говорил только о себе. Когда же на следующее утро Корнелиус Б. Пилгрим за завтраком отдал предпочтение вареным яйцам и проворчал, что те пахнут матросским бельем, она и не подумала оторвать взгляд от котлеты.

И лишь после того, как багаж гостей был погружен в карету, Корнелиусу Б. Пилгриму удалось застать свою возлюбленную в библиотеке и объясниться с ней наедине. Глядя во двор через оконное стекло, миссис Бэгшот призналась, что лишь совсем недавно обнаружила вторую пачку его писем, найдя их после смерти отца в ящике для сигар. Она унесла их в сад, чтобы там прочитать, и только дрозды слышали ее рыдания.

– Думала, вы разлюбили меня, ведь я так и не получила от вас больше ни одного письма.

Миссис Бэгшот отвернулась от окна, и они молча смотрели друг на друга, представляя себе жизнь, которую могли бы прожить вместе. Глаза англичанки наполнились слезами, и она пошла к карете, а ее обожатель остался один, задыхаясь от слов, которые остались невысказанными.

Когда Корнелиус Б. Пилгрим прибыл в Англию изучать призраков и, к своему ужасу, обнаружил, что миссис Бэгшот уехала в Египет, он совершил паломничество в Хрустальный дворец. Американец нашел там игуанодона, которого немедленно узнал по хранимой в кармане затертой картинке. Ящер был в точности такой же, не хватало лишь анчоуса в его пасти.

– Вы больше так никого и не полюбили? – спросила Минк, немного помолчав.

– У меня не получилось, – ответил гость, опуская голову.

– Так, значит, вы пытались выяснить причину смерти генерала, желая вернуть любимую?

– Да. Но мы почти не разговаривали после ее возвращения.

– Простите меня, мистер Пилгрим, но будь я инспектором полиции, то пришла бы к выводу, что его смерть вам выгодна.

Американец помолчал немного.

– Пожалуй, так и есть, – ответил он и, объявив, что ему нужно подготовить фонограф, встал и вышел из комнаты, не дожидаясь, когда его проводят до двери.

* * *

Принцесса достала из черепаховой коробки сигарету, закурила и вернулась в отцовское кресло. Она откинулась на спинку и затянулась, глядя в пол. Все попытки Минк выяснить, кто убил генерала, так ни к чему и не привели. Может, это сделала графиня, которая, едва смирившись со смертью мужа, услышала от Бэгшота, что ее любимый не погиб, а преспокойно живет с новой семьей? Не испугалась ли она, что ее постыдный секрет выйдет наружу и придется освободить апартаменты во дворце, раз по закону она все еще замужем? И как насчет леди Монфор‑Бебб, которая возмущалась шуточками генерала по поводу ее игры на фортепиано? А ведь музицирование помогало бывшей пленнице мириться с чувством вины за то, что она выжила в Первую афганскую войну… Не подтолкнул ли этот грубиян леди Монфор‑Бебб к опасной черте, направив к ней торговцев, пусть даже это и была шутка? А может быть, преступление совершила леди Беатрис, считавшая, что генерал убил ее голубей, – свадебный подарок от человека, о любви которого она никому не могла рассказать? Не узнал ли генерал Бэгшот о тайном браке садовника и аристократки и не стало ли ей об этом известно? Если бы он раскрыл всем этот секрет, нарушительницу правил приличия не только изгнали бы из светского общества, но и лишили бы права жить во дворце. Но как могла Минк подозревать этих трех женщин, которых считала своими подругами?

А что, если убийцей был Уильям Шипшенкс, обвинявший генерала в смерти матери? Или садовник, чей тайный брак мог разоблачить Бэгшот? Не пытался ли Томас Траут защитить женщину, которую любил, от публичного позора и утраты жилья, которое сам он никогда не смог бы ей обеспечить? А ведь у него под рукой всегда имелся мышьяк для защиты виноградной лозы от крыс. Но американец мог просто выдумать историю о ссоре садовника с Бэгшотом, чтобы отвлечь от себя внимание, и сам убить генерала, желая заполучить его супругу. А ведь была еще Элис Кокл, которая потеряла работу горничной после того, как хозяин обвинил ее в краже.

Впрочем, убийцей мог оказаться и не заподозренный ею человек. Но кто именно? Принцесса снова подумала о расставании с Пуки, ближе которой у нее никого не было с тех пор, как умерла мать. Минк вдруг пришло в голову, что следовало бы продать изумрудные бабушкины серьги и на вырученные деньги нанять частного сыщика. Просто уму непостижимо, почему она не подумала об этом раньше. В этот момент вошла Пуки, чтобы заменить в вазе цветы, а Минк сидела, не поднимая глаз, не в силах взглянуть на нее. Служанка смущенно посмотрела на свою госпожу, молча взяла вазу и закрыла за собой дверь.

В том, что рассказал Корнелиус Б. Пилгрим, принцессе почудилась какая‑то неувязка. Почему миссис Бэгшот начала переустройство своих апартаментов так скоро после смерти мужа, хотя раньше не видела в этом необходимости, несмотря на свой утонченный вкус? Минк нашла объяснение очень быстро. Она затушила сигарету, выбежала из дому и нагнала Корнелиуса Б. Пилгрима у Королевского теннисного корта.

– Если миссис Бэгшот будет заново отделывать спальню мужа, не затруднит ли вас принести мне крохотный кусочек старых обоев? – спросила принцесса. – Узор на них так мне нравится, что хотелось бы найти что‑то похожее для Чащобного дома. Его тоже надо бы подновить. Я не хочу беспокоить миссис Бэгшот из‑за такого пустяка.

– Конечно не затруднит, – ответил американец, и они пошли к Фонтанному двору.

Минк ждала в крытой галерее, когда он снова выйдет, и гадала, правильно ее предположение или нет.

– Вам повезло, – сказал Корнелиус Б. Пилгрим, вручая ей серебристо‑синий обрывок, который он нашел на полу. – Рабочие еще не выбросили мусор.

Вернувшись домой, принцесса зажгла свечу на каминной полке в гостиной и подержала бумагу над огнем. Потом она задула пламя, и по комнате распространился явственный запах чеснока. Ошибки быть не могло. Теперь она знала, в чем дело.

Уже через несколько минут Минк вышла из дому. С крыльца она крикнула Пуки, чтобы та заперла входную дверь и никому ее не открывала. Принцесса устремилась по Моут‑лейн. Экскурсанты отрывались от своих путеводителей и провожали ее взглядом. Она теперь знала, как умер генерал, но ей необходимо было выяснить, почему это произошло. Минк вышла на Рыбный двор и направилась по узкому проходу к апартаментам графини. Дверь открыла Элис. Стоя на пороге, она заправляла прядь, выбившуюся из пучка волос у нее на затылке.

– Я всего на пару слов, – проговорила Минк.

– Ее светлость все еще в постели. У нее болит голова после вчерашнего бала, ваше высочество, – ответила девушка.

– Мне нужно переговорить с тобой, Элис. С глазу на глаз.

Улыбка исчезла с лица служанки, она вышла на крыльцо и закрыла за собой дверь. Поглядывая наверх, на окна чужих апартаментов, Элис прошла по выщербленным каменным плитам в другой конец двора и направилась в сторону Теннис‑Корт‑лейн. Минк последовала за ней, и вскоре они оказались в одной из заброшенных со времен Тюдоров кухонь, которые давно стали обиталищем летучих мышей.

– Не многие сюда приходят, – сказала служанка, вытирая дубовый стол тряпкой и садясь на него. Внезапно она чихнула.

– Учитывая твое нынешнее состояние здоровья, Элис, это место не слишком тебе подходит, – заметила принцесса.

Горничная удивленно посмотрела на нее.

Минк подняла брови:

– Насколько я понимаю, Элис, ты в положении. Этим, видимо, и объясняется бутылка мышьяка в твоей комнате.

Слеза медленно скользнула по лицу девушки.

Минк дала ей носовой платок и положила руку на ее плечо:

– Ты не первая из служанок, которая хотела бы избавиться от нежеланного ребенка.

Вскоре слезы Элис просохли, и она снова была в состоянии говорить. Бедняжка высморкалась и рассказала, как для нее наступил конец света, когда она узнала о том, что ее ожидает. После гибели отца на железной дороге служанка отдавала половину жалованья матери, которая, кроме нее, растила трех сестер и брата. Опасаясь, что они окажутся в работном доме, если она потеряет место, несчастная просила доктора Хендерсона помочь ей избавиться от ребенка. Но рецепт, который он ей дал, оказался чаем из одуванчиков. Однажды утром, когда девушка пришла занять у кухарки леди Беатрис немного крахмала, госпожа позвонила в колокольчик, и служанка пошла наверх, в гостиную. Элис огляделась в поисках чего‑нибудь съестного, заметила бутылку с мышьяком и сунула ее в карман.

– Я так и не воспользовалась ядом, – сказала она, покачав головой. – За это мне пришлось бы гореть в аду.

– Должно быть, для тебя стало настоящей катастрофой опуститься с должности горничной до положения «прислуги за всё», – заметила Минк. – Думаю, у тебя была перспектива стать личной камеристкой своей госпожи.

Служанка вытерла нос:

– Так бы и произошло, если бы генерал не обвинил меня в краже и не уволил. Мне еще повезло, что графиня взяла меня на работу. Однако, заметьте, я обхожусь ей дешево.

Минк посмотрела на девушку.

– Ты еще работала, когда миссис Бэгшот потеряла ребенка? – спросила она.

Элис подняла на нее глаза:

– О‑о‑о, мэм! Это было ужасно.

И она поведала историю, которую хранила в тайне все это время. В тот день, когда миссис Бэгшот должна была родить, вся женская часть прислуги собралась у дверей ее спальни в надежде услышать первый крик младенца. Когда это произошло, они плакали от радости, потому что предыдущие дети миссис Бэгшот рождались мертвыми. Горничные помчались вниз, на кухню, чтобы сообщить счастливую весть о появлении на свет младенца, и это был единственный раз, когда дворецкий счел возможным позаимствовать у хозяина бутылку шампанского, чтобы отпраздновать такое событие.

Несколько месяцев спустя, когда Элис чистила в комнатах лампы и подрезала на них сгоревшие фитили, она раскрыла дверь в гостиную и увидела, как доктор Барнстейбл спускался в прихожую, неся на руках ребенка. Поскольку хозяйки не было дома, а няньку послали с каким‑то поручением, девушка удивилась тому, что увидела. Она встала у окна, наблюдая, как доктор торопливо идет по Рыбному двору, и услышала тихое хныканье Изабеллы. Элис бросилась искать генерала Бэгшота и обнаружила его в библиотеке. Тот сидел, уронив голову на руки. По‑прежнему сжимая в руках тряпку и ножницы, она спросила его, почему врач забрал девочку. Генерал, вздрогнув, объяснил, что Изабелла внезапно заболела. Доктор Барнстейбл сделал все, что мог, но спасти младенца ему не удалось. Горничная сказала хозяину, что ребенок, должно быть, пришел в себя, когда попал на свежий воздух: она слышала его крик, когда врач уходил. Но Бэгшот настаивал: девушка ошиблась – врач только что выписал свидетельство о смерти. Встав с кресла, генерал велел служанке никогда больше не упоминать об этом, если ей хоть немного жаль миссис Бэгшот. Подобные нелепые бредни могут довести бедняжку до сумасшедшего дома. Несчастная и так слишком чувствительна.

Новость быстро распространилась по дому, и скоро слуги знали, что Изабелла мертва. Когда миссис Бэгшот вернулась с прогулки, все прятали от нее глаза. Генерал немедленно увел жену в спальню. Крик несчастной матери был слышен даже на кухне. Прошло несколько месяцев, прежде чем она снова стала спускаться вниз. Слугам велели никогда больше не упоминать имени Изабеллы.

– К тому времени меня уже уволили, – сказала Элис, сжимая в кулаке мокрый носовой платок принцессы. – Вскоре после того, как врач забрал Изабеллу, генерал обвинил меня в краже брошки миссис Бэгшот, маленького лягушонка с бриллиантовыми глазами. Потом он повел меня наверх и нашел украшение под моей подушкой. Забавно.

– И ты никогда никому не говорила, что слышала плач Изабеллы? – спросила Минк.

Элис объяснила, что она сама начала сомневаться, и ей не хотелось, чтобы миссис Бэгшот угодила в сумасшедший дом из‑за ее фантазий.

– Госпожа всегда была ко мне добра. Не то что ее муж. Он поймал меня на Теннис‑Корт‑лейн однажды вечером, возвращаясь из клуба. Прижал к стене и задрал юбки. От него пахло спиртным.

Удовлетворив свою похоть, генерал объявил: если Элис кому‑нибудь пожалуется, он скажет миссис Бэгшот, будто видел некоего солдата, который входил в комнату служанки, когда хозяйка отсутствовала.

– И вот теперь я ношу его ребенка, мэм, и, когда это станет заметно, опять потеряю место, – всхлипнула она.

* * *

Когда Минк вернулась в Чащобный дом, дверь была открыта. Хендерсон стоял в прихожей и разговаривал с Пуки.

– Если вы, доктор, пришли извиниться за свое нелепое поведение прошлым вечером, то простите: у меня абсолютно нет времени вас выслушать. А эта дверь должна быть заперта. Я дала четкие инструкции не открывать ее никому, – проговорила она сердито.

Но терапевт пришел вовсе не для того, чтобы просить прощения за то, что случилось на балу.

– Рассыльный бакалейщика только что сообщил мне, что инспектор Гаппи прибыл лондонским поездом. Он собирается арестовать вашу служанку, – сказал он.

Глава 15

Хуже, чем Гаррис в лабиринте

По‑прежнему суббота, 16 апреля 1898 г.

Минк шла по продуваемой холодным ветром крытой галерее Фонтанного двора и думала о предстоящей встрече с вдовой генерала. Разговор ожидался нелегкий. Не обращая внимания на смех экскурсантов, покупавших вишни у продавца фруктов, девушка продолжила путь, хотя сердце у нее сжималось при мысли о том, что ей надо сделать. Принцесса свернула, поднялась по лестнице наверх и оказалась у нужной двери. Постояв, чтобы собраться с мыслями, Минк позвонила. Вышла служанка Дора Каммингс, в траурном платье, и сообщила, что хозяйка не принимает посетителей.

Но Минк настаивала, что ей нужно повидаться с миссис Бэгшот.

– Дело срочное, – сказала она.

Горничная заколебалась, бросила взгляд на шляпку принцессы и отошла в сторону, пропуская гостью. На мраморном полу в холле Минк заметила переплетающиеся инициалы генерала. Служанка провела ее в гостиную, наполненную запахом белых лилий, и отправилась искать хозяйку. Вдыхая этот аромат смерти, Минк подошла к окну, из которого открывался столь привлекательный для многих вид на Темзу. Но стоящая перед ней задача была единственным, что занимало ее в данный момент. Присев на диван, гостья сперва осмотрела современную мебель в стиле движения искусств и ремесел[58], потом старинные обои и поняла, отчего женщина, которую все хвалили за безупречный вкус, не стала их менять.

– Приятно видеть вас снова, – сказала, входя, миссис Бэгшот.

Ее шею закрывал глухой воротник вдовьего платья. Хозяйка подошла ближе и села напротив принцессы. Та вспомнила, как добра была к ней генеральша, когда они с Пуки только приехали в Хэмптон‑Корт. На мгновение взгляд принцессы остановился на траурном крепе, из которого была сшита юбка вдовы, после чего она тут же подняла глаза:

– Пожалуйста, примите мои соболезнования, миссис Бэгшот. Ваш муж был так любезен, что устроил для меня экскурсию по дворцу.

Миссис Бэгшот сдержанно улыбнулась в ответ:

– Ему очень нравилось это место. Не многие джентльмены получают от королевы приглашение поселиться в Хэмптон‑Корте. Считаю, что нам повезло.

– Надеюсь, вы не думаете, что моя служанка замешана в его смерти. В ходе дознания столько говорилось о пирогах, приготовленных ею!

– Какие только слухи не ходят! Но я не верила им ни минуты, – сказала миссис Бэгшот, качая головой.

Минк откинулась назад:

– Ей не слишком хотелось переезжать со мной во дворец. Прислуга недолюбливает это место.

– Найти хорошую служанку вообще достаточно трудно, а тем более такую, которая согласилась бы здесь жить. У меня было множество горничных, и у каждой имелся тот или иной недостаток, – посетовала миссис Бэгшот.

– Иногда слуги берут у хозяев какие‑нибудь мелочи, и проходит немало месяцев, а то и лет, прежде чем поймешь, что эти вещи пропали, – сказала Минк. – Ты ищешь какую‑нибудь пару серег и, когда не можешь найти ее, начинаешь думать, что, наверное, сама потеряла эти украшения или их стянул кто‑то посторонний. Не хочется верить, что кто‑либо из твоих слуг способен на кражу. Насколько я понимаю, у вас возникли подобные трудности с Элис Кокл.

Миссис Бэгшот ответила не сразу.

– Муж нашел мою брошь у нее под подушкой. Я и подумать не могла, что ее взяла эта девушка. Решила, что драгоценность подложила туда какая‑нибудь другая горничная. Вы, конечно, слышали, какая мелочная зависть порой царит между слугами. Я в то время была нездорова. У меня просто не хватило сил вмешаться. Но я очень обрадовалась, когда леди Бессингтон предложила место моей бывшей служанке.

– Этим утром я разговаривала с Элис, – сказала Минк. – Она утверждает, что вы относились к ней очень хорошо.

Миссис Бэгшот нахмурилась и посмотрела в окно:

– Я всегда чувствовала себя виноватой, что не защитила ее. Но голова у меня тогда была занята другими вещами, и я могла думать только о них. Мне и вправду очень нравилась эта девушка.

– Она по‑прежнему к вам очень привязана.

– Вот как? – спросила вдова, обернувшись.

Минк кивнула:

– Настолько, что не рассказала, как плакала Изабелла, когда доктор Барнстейбл уносил ее.

Вдова удивленно воззрилась на принцессу.

– Генерал убедил Элис, что ей это пригрезилось, а вы повредитесь в рассудке, если она когда‑нибудь вам об этом расскажет, – продолжила Минк.

Миссис Бэгшот приложила руку ко рту.

– Генерал солгал вам о смерти дочери? – спросила принцесса.

Ответа не последовало.

– Вы убили его именно поэтому?

Вдова не вымолвила ни слова.

– Миссис Бэгшот, полицейские пришли арестовать мою служанку, а она совершенно не виновата. Я знаю, что обои в комнате вашего мужа содержат мышьяк.

Вдова некоторое время смотрела в глаза гостье, потом опустила взгляд на свои сложенные руки.

– Да простит меня Бог, – прошептала она.

Миссис Бэгшот подняла голову и снова посмотрела в окно. Она призналась, что никак не могла понять, почему ей не удается выносить плод. Иногда он умирал в ее утробе раньше, чем она осознавала, что беременна.

– Но боль, вызванная гибелью недоношенных детей, – продолжала миссис Бэгшот, – исчезла, как только появилась на свет Изабелла. Девочка принесла мне такую радость, какую я прежде и представить не могла. Я даже забыла про свое одиночество в браке.

Именно мать первая заподозрила, что дочь ничего не видит. Изабелле тогда не исполнилось и трех месяцев. Вызванный доктор Барнстейбл подтвердил страшную догадку. Когда же миссис Бэгшот стала допытываться о причинах этого несчастья, врач расспросил ее о прежних неудачных беременностях, задав ряд интимных вопросов.

– Он некоторое время молчал, затем повернулся ко мне и с откровенностью мясника заявил, что я, вероятно, страдаю от постыдной болезни. Я спросила, как это возможно: ведь я никогда не изменяла мужу. Теперь мне понятно, какой это был глупый вопрос. До сих пор не знаю, от кого он заразился. Это мог быть кто угодно – и девушка в изящной шляпке, которую он повстречал в Уэст‑Энде, и одна из тех женщин, которые слоняются у Трофейных ворот. За последние несколько лет я дважды заставала его с горничными. Нетрудно было догадаться: от такого мужа можно ждать чего угодно.

Когда доктор подтвердил, что Изабелла слепая, генерал перестал испытывать к малышке отцовские чувства. «Я думал, с ней все в порядке», – единственное, что он сказал. Опасаясь его вспыльчивого нрава, миссис Бэгшот не сообщила ему о сифилисе и тайком принимала назначенные врачом голубые таблетки с ртутью, пока симптомы заболевания не прошли. Вскоре после того, как доктор поставил их ребенку диагноз, она, вернувшись однажды домой, обнаружила, что никто из слуг не глядит ей в глаза. Миссис Бэгшот сразу поняла: за этим что‑то кроется. Муж усадил ее на кровать в спальне и сказал, что сердце Изабеллы внезапно остановилось. Врач только что увез девочку, чтобы избавить мать от созерцания ее мертвого тела.

– Потом я прошла через то, что муж всегда называл «истерической фазой». Я не смогла даже присутствовать на похоронах. Но мои друзья туда пошли. Они рассказали, что все было очень трогательно. Конечно, муж не хотел устраивать публичную церемонию, однако я настояла на своем.

Почти год назад миссис Бэгшот совершенно случайно узнала, что, возможно, Изабелла жива. Женщина спешила домой под дождем, когда заметила промокшего насквозь продавца водяного кресса. Его лоток был почти полон.

– Он казался еще более худым, чем обычно, и я предложила купить сразу весь его товар, чтобы он смог уйти.

Благодетельница, однако, попросила проводить ее до дому, потому что не могла унести весь купленный кресс. Она укрыла торговца зонтом, и они пошли к дворцу по подъездной аллее. Мужчина продолжал благодарить ее, пока они не оказались в Рыбном дворе и он не прочитал ее фамилию на латунной табличке рядом с дверным колокольчиком.

Продавец ждал, пока миссис Бэгшот не вынесет ему несколько монет, а лакей не заберет проданный товар. Но даже когда она велела ему оставить себе сдачу, счастливец не тронулся с места, сказав, что должен кое‑что ей сообщить.

– При этом бедняга так на меня посмотрел, что я сразу же провела его в библиотеку.

Сжимая промокшую кепку, благодарный продавец кресса рассказал ей, что, когда у него не было денег, чтобы оплатить ночлег, он обычно шел в Ист‑Моулси и спал в тамошнем похоронном заведении в пустом гробу. Однажды ночью, четыре года назад, произошло вот что. Едва он влез через окно в мастерскую, как услышал шум, и встал за дверью. То, что случилось потом, продавец кресса увидел через щель между досками. Вошел ученик гробовщика, неся куль, который положил в крошечный белый гробик, после чего прибил крышку. Когда ученик удалился, непрошеный свидетель вышел из укрытия и посмотрел на привинченную к гробу табличку. Хотя он не слишком грамотен, но фамилию на ней помнит и не забудет никогда, потому что увиденное камнем лежит у него на сердце. Опасаясь, что мистер Блад разгневается, узнав, что кто‑то без спроса ночевал у него в мастерской, продавец никому об этом не говорил. Да и не любит он вмешиваться в чужие дела, особенно когда дело касается богатых.

– Я очень обрадовалась такому известию, попросив и дальше хранить его в тайне. После этого я регулярно покупала у него пучки кресса.

Миссис Бэгшот замолчала и снова посмотрела в окно.

– Иногда мне хочется узнать, что положил ученик в гроб. Может, камни или мешок с мукой? Интересно, держал ли он этот груз на руках, прикидывая, весит ли тот столько, сколько положено трехмесячному ребенку? Не брал ли он за образец вес собственного младенца? А что, если я неделю за неделей, год за годом оплакивала свою потерю, возлагая цветы на могилу дохлой кошки, прибитой волнами к берегу Темзы? И сколько денег получил тот человек, согласившись разрушить мою жизнь?

Хозяйка и гостья сидели молча, пока миссис Бэгшот не продолжила свой рассказ.

Она немедленно пожелала встретиться с учеником гробовщика, но оказалось, что мистер Блад выгнал его несколько лет назад и понятия не имел, куда тот после этого делся.

– И я отправилась на его поиски. Мне пришлось обойти почти всех лондонских гробовщиков, прежде чем я нашла адрес дома, в котором бывший ученик снимал комнату. Убедив хозяйку, что я его тетка, получила разрешение пройти к нему и застала его в постели. Разумеется, он все отрицал. Тогда я достала из сумочки пистолет мужа и навела на него. Тут он обмочился от страха и счел за лучшее рассказать правду. Доктор Барнстейбл заплатил ему, чтобы тот положил в гроб тяжесть, соответствующую весу младенца. Ученик гробовщика не знал, зачем это понадобилось тому, и просто принял деньги, которые у него потом украл какой‑то карманник. Тогда я взвела курок, предупредив, что, если этот негодяй вновь сделает что‑нибудь подобное, я его найду и ему придет конец.

Потом миссис Бэгшот отправилась к доктору Барнстейблу, который тоже все отрицал. Когда же она осмелилась поговорить об этом с генералом, тот заявил, что его жена страдает галлюцинациями, которые являются первым признаком безумия.

– Муж сказал, что, если я буду настаивать на эксгумации, у него не останется иного выхода, как попросить доктора Барнстейбла проверить состояние моего душевного здоровья. И я наконец поняла, что тот во всем этом участвовал. Думаю, вы слышали, что случилось с доктором Барнстейблом?

Минк кивнула:

– Он утонул в Темзе.

– Как раз перед смертью доктор принес мне письмо, а затем исчез. Миссис Неттлшип, его домоправительница, обошла все пабы, разыскивая хозяина. Лодочник нашел тело на следующий день. В карманах утопленника было полно камней. После того как я прочла письмо, это самоубийство меня не удивило. Доктор честно признался во всем. Муж заплатил ему, чтобы он забрал Изабеллу и тайком отдал кому‑нибудь. Иначе все догадались бы, что в семье Бэгшотов завелась дурная болезнь. Ведь девочка родилась слепой, а это верный признак сифилиса. Барнстейбл согласился пойти на сделку с совестью не только из‑за долгов, но и потому, что генерал угрожал донести о его пьянстве. В письме говорилось, что чувство вины сделало жизнь доктора невыносимой. Он рассыпался в извинениях и, судя по всему, действительно испытывал раскаяние. К сожалению, Барнстейбл не знал, где Изабелла. Он отдал ее какой‑то женщине в Ист‑Энде, которую выбрал лишь потому, что она была похожа на его сестру. Врач дал ей несколько шиллингов и наказал отнести девочку в приют для слепых.

С моей дочерью могло случиться все что угодно. Той женщине ничего не стоило прикарманить деньги и бросить ребенка где попало. Сначала я просто ходила по Ист‑Энду, разыскивая слепую девочку, но это ничего не дало, к тому же меня саму чуть не убили. Оставалось только надеяться, что у той женщины не камень вместо сердца и она сделала именно то, о чем ее попросил доктор Барнстейбл. Поэтому я обошла все приюты и благотворительные учреждения для слепых, сначала в Лондоне, а затем и в окрестностях. Я продолжала искать, надеясь, что разыщу ее… В конце концов мне повезло. Конечно, имя и фамилию девочке изменили, но я узнала ее мгновенно. В молодости муж был настоящим красавцем, и я рада, что она унаследовала лишь внешность отца, но не его наклонности. Сейчас ей четыре года, и, похоже, у нее талант к игре на фортепиано. Я вошла в число попечителей и жертвовала на приют столько денег мужа, сколько могла от него получить.

Миссис Бэгшот взглянула в окно и повернулась к принцессе, которая заметила, что выражение ее лица изменилось.

– Симптомы прежней болезни опять проявились около шести месяцев назад, – продолжала она, глядя на свои перчатки. – Должно быть, муж заразился еще раз. Его невозможно было остановить, когда он хотел войти в мою спальню. Я не смогла бы вынести смерть еще одного ребенка… – произнесла она едва слышно.

Какое‑то мгновение миссис Бэгшот смотрела на ковер, затем перевела взгляд на Минк.

– Сперва я не ставила целью убить мужа, – продолжала она свой рассказ. – Мысль об этом пришла ко мне, когда я зашла к леди Бессингтон, еще жившей в этих апартаментах. Та была очень расстроена, поскольку у нее только что погиб редкий папоротник, тонковласник. Она начала коллекционировать растения недавно и пожаловалась, что они всегда гибнут в одной из комнат с видом на реку. Мне это показалось очень странным, и я попросила меня туда проводить. Мы вошли, и графиня рассказала, что там раньше спал ее кот и совсем облез. Тогда она перенесла его подстилку в другую комнату, и ее любимец поправился. Я посмотрела на обои и догадалась, что они изготовлены из бумаги, пропитанной мышьяком. Обои были старомодными, как видно, их наклеили не одно десятилетие назад.

Я уверена, вы слишком молоды, чтобы помнить, как около двадцати лет назад королева сделала выговор некоему джентльмену за опоздание на аудиенцию. Он стал оправдываться, говоря, что всю ночь плохо себя чувствовал из‑за зеленых обоев[59]в спальне. В результате проверки в них нашли мышьяк, после чего королева велела избавиться от этих обоев во всем Букингемском дворце. Моя мать сделала то же самое в нашем доме. Но конечно же, мышьяк содержится не только в зеленых обоях. Доктора утверждают, что они могут быть разных цветов…

Миссис Бэгшот помолчала, затем продолжила рассказ:

– Леди Бессингтон всегда переживала из‑за больших расходов на отопление ее апартаментов, поэтому я предложила поменяться ими, так как наше жилье было гораздо меньше. Разумеется, муж согласился. Еще бы, ведь здесь такой вид из окон! Да и лорд‑гофмейстер не возражал. Он мой дальний родственник. Это помогло. Мне было нетрудно убедить мужа спать в той самой комнате, ведь ее окна выходили на реку. У нас всегда были разные спальни из‑за того, что он храпел. Леди Бессингтон никогда не жаловалась на комнату, в которой поселилась я, но мне все равно не хотелось рисковать, поэтому я на всякий случай велела покрыть в ней стены лаком. О такой предосторожности я прочла в одной из моих книг по медицине. Я понятия не имела, сработает ли мой план. Вы, должно быть, читали про людей, умерших из‑за губительных испарений, идущих от обоев, но яд действовал не наверняка, а от случая к случаю. До отъезда в Египет я несколько раз слышала, как мужа рвет. Тем не менее я была потрясена, когда получила телеграмму о его смерти. Я ошибалась, думая, что эта весть меня обрадует. Вместо этого я потеряла сознание.

– Вы не думали о разводе? – спросила принцесса.

– Мне была невыносима мысль о тех женщинах, которые станут толпиться на галерее для публики в зале суда, с оперными биноклями и фляжками бренди, словно хищники, пирующие над останками моего брака. – Она помолчала. – Я должна извиниться за то, что во все это оказалась втянута ваша служанка. Если бы ее отдали под суд, я немедленно бы призналась. Не смогла бы жить еще и с таким грузом на совести.

* * *

Когда Минк вернулась в Чащобный дом, она обнаружила в саду констебля, курящего сигарету.

– Инспектор там, – сказал полицейский, кивнув в сторону входной двери.

Обойдя все комнаты, принцесса в конце концов обнаружила инспектора Гаппи на верхнем этаже в тот момент, когда он заглядывал под накрытую чехлом от пыли мебель. Полицейский обернулся, услышав ее шаги, и сразу же потребовал сказать, где прячется служанка.

– Понятия не имею, инспектор. Но я знаю, как умер генерал, – ответила девушка и рассказала, что тот постепенно отравился мышьяком, которым были пропитаны обои, наклеенные на стены его спальни много лет назад неизвестным жильцом. – Я установила это, подержав обрывок обоев над огнем свечи. Когда пламя коснулось бумаги, от нее запахло чесноком. Этот совет хозяйкам я вычитала в каком‑то журнале. Конечно, вы должны сделать собственный анализ. Возможно, если бы обои были зелеными, кто‑то догадался бы обо всем этом раньше.

Инспектор молча смотрел на нее.

– Надеюсь, вы не собирались произвести арест лишь на том основании, что никого не станет заботить судьба бедной индийской служанки, – сказала принцесса. Она мгновение смотрела на собеседника, а потом добавила: – Кстати, я нашла мою книгу о Шерлоке Холмсе и решила отдать ее вам. Может, пригодится. А теперь, раз моя служанка отсутствует, не станете возражать, если я сама провожу вас до двери?

Когда полицейские наконец ушли, Минк долго сидела в гостиной и глядела перед собой, не в силах поверить, что все, слава богу, закончилось. Она не рассказала инспектору о той роли, которую миссис Бэгшот сыграла в смерти мужа. Если бы та решила все отрицать, доказать что‑то было бы невозможно. Но куда больше Минк беспокоило, примет ли судья в расчет поведение генерала.

Принцессе захотелось выпить бренди. Она позвонила в колокольчик и несколько мгновений сидела с закрытыми глазами. Служанка так и не появилась. Девушка внезапно вспомнила, что Пуки все еще где‑то прячется, и принялась обыскивать дом. Открывая платяной шкаф, Минк услышала крики экскурсантов и, узнав голос смотрителя, выглянула в окно.

* * *

– У меня там как раз подходящая парочка, они стоят друг друга, – пробормотал Уильям Шипшенкс, когда принцесса заплатила ему пенни за вход. – Вошли, а потом как сквозь землю провалились. Если вы увидите там худую индианку с большими ногами и того доктора, который все перепутал, когда танцевал лансье, выведите их, пожалуйста, наружу. Буду вам очень признателен. Поверьте, они устроили там настоящее столпотворение. Ведут себя в лабиринте хуже, чем Гаррис из книги «Трое в лодке». В какой‑то момент за ними шли двадцать четыре человека, думая, что эти двое знают, где выход. К ним присоединились даже швейцарский альпинист и его товарищ из Стэнфордского университета, а ведь они оба картографы. Я зорко приглядывал за этим доктором. У него подозрительный вид. Такой запросто может проделать дыру в кустарнике.

* * *

Пуки понадобилось какое‑то время, чтобы до конца осознать, что полицейские не придут ее арестовывать. Принцесса и служанка сидели рядом на диване в гостиной, и Минк в очередной раз объясняла, как умер генерал. Она успокаивала Пуки, говоря, что ей больше нечего бояться. Та спрятала лицо в фартук и зарыдала так, что все ее тело затряслось. Пуки плакала о махарадже, который спас ей жизнь и взял к себе в дом много лет назад, когда до несчастной никому не было дела. Она плакала о матери, которая, скорее всего, умерла бы от потрясения, узнав, что ее дочь повешена. И она плакала о принцессе, которая любит ее так сильно, что избавила от смерти.

– Большинство хозяек уволили бы меня, мэм, – проговорила служанка, вытирая слезы. – Теперь я буду жить, чтобы увидеть вашу с доктором свадьбу. Это сделает меня счастливой. – Пуки уже собралась уходить, но вдруг обернулась, поцеловала Минк в лоб и выбежала из комнаты, быстро закрыв за собой дверь.

Принцесса осталась одна. Она склонила голову, и слезы радости упали на ее платье.

Глава 16

Принцесса и ее «доктор Ватсон»

Воскресенье, 17 апреля 1898 г.

Из‑за того что доктор Хендерсон так впечатляюще опозорился во время танцев, миссис Неттлшип больше не заводила речь о его отношениях с графиней. О случившемся на балу унизительном инциденте радостно сообщалось в отчете о маскараде на страницах газеты «Суррей комет». Ее репортер попытался получить комментарий у главного героя вечера еще до того, как номер был сдан в печать, однако экономка закрыла перед носом газетчика дверь. Она заявила, что у терапевта есть более важные дела, чем защищаться от обвинений в том, будто у него не оттуда растут ноги.

Когда доктор сел завтракать, домоправительница положила перед ним пару бесформенных котлет. Не в силах больше сдерживать себя, она заявила:

– Вы так и не использовали ветошь, которую я приготовила, чтобы вы набили гульфик, доктор Хендерсон. Хотела бы я знать, бьется ли у вас сердце.

Терапевт взял в руки нож и вилку.

– Надеюсь, что бьется, миссис Неттлшип, иначе я бы сейчас лежал, уткнувшись лицом в эти котлеты. Если, конечно, это котлеты, – добавил он, с сомнением глядя в тарелку.

– Я имела в виду, бьется ли оно у вас быстрей, чем обычно, – пояснила экономка.

Доктор принялся пилить ножом одну из котлет.

– Я уже приготовился к тому, что пара моих пациентов после минувшего бала перейдет лечиться к гомеопату из Ист‑Моулси, если вы это имеете в виду. И я уверен, что на нем был мой цилиндр.

Но экономка не собиралась сдаваться.

– А не могли бы вы, доктор, дать несколько советов, касающихся сердца? – спросила она.

– Я бы посоветовал регулярные морские купания и побольше свежего воздуха. И полный отказ от чая, – ответил терапевт.

Домоправительница сцепила руки:

– А как насчет брака, доктор?

– Я бы не стал на нем настаивать, миссис Неттлшип, но в возрасте двадцати пяти лет замужние женщины могут рассчитывать еще на тридцать шесть лет жизни, то есть на шесть больше, чем незамужние. А смертность среди неженатых мужчин в возрасте между тридцатью и сорока пятью годами составляет двадцать семь процентов, но падает до восемнадцати, если они женаты.

– Ах, доктор! – воскликнула экономка, обнимая Хендерсона. – Я чувствую, что предложение руки и сердца не заставит себя долго ждать!

Хватая ртом воздух, терапевт попытался высвободиться.

– Миссис Неттлшип! – вскричал он, бросая на стол нож и вилку. – Боюсь, у вас чересчур разыгралось воображение. Хотя я очень ценю все, что вы для меня делаете, мои чувства к вам, скорей, напоминают те, которые человек может испытывать к своей тетушке. И заметьте, к тетушке замужней. Я вынужден сообщить, что вовсе не собираюсь просить вашей руки.

Экономка отпрянула.

– Я хлопочу не о себе, доктор Хендерсон, – возразила она, приложив ладонь к груди. – К чему пытаться заполучить ваше сердце, коли оно уже занято. В моей жизни была только одна любовь, к покойному мужу, но мистер Неттлшип теперь на дне моря с русалками. Я имела в виду леди Бессингтон.

Доктор Хендерсон удивленно взглянул на домоправительницу.

– Леди Бессингтон? – переспросил он. – Она значительно старше меня. И дело не только в этом. У нее нездоровое увлечение папоротниками. А кроме того, она еще не заплатила мне за лечение мозолей.

Экономка нахмурилась:

– Так, значит, не она?

– Нет!

– И кто же? – потребовала ответа домоправительница, уперев руки в боки.

– Это не ваша забота, миссис Неттлшип.

Та направилась к двери:

– Надеюсь, что это не принцесса, явившаяся на бал в костюме Джульетты. Она стояла посреди танцевального зала с таким видом, словно из‑под самого ее носа только что ушел омнибус…

* * *

Едва доктор Хендерсон возвратился с церковной службы, как миссис Неттлшип распахнула дверь гостиной.

– Доктор, идите скорее! – закричала она. – Там за вами явилась служанка. Говорит, что Элис Кокл рожает и леди Бессингтон просит, чтобы вы немедленно пришли.

Прихватив свой карманный набор инструментов и льняную нить для перевязывания пуповины, врач быстро накинул пальто, надел шляпу и поспешил на улицу. Не было никаких сомнений, что роды начались намного раньше, чем следовало ожидать. Переходя на бег, терапевт подумал, не сделала ли Элис чего‑нибудь, чтобы их ускорить.

Миновав стоявшую на Рыбном дворе кучку слуг, которые возбужденно перешептывались, Хендерсон толкнул дверь и попал в апартаменты графини. Пока он искал лестницу, ведущую в мансарду, из спальни, расположенной на первом этаже, до него донесся голос графини:

– Она здесь, доктор Хендерсон!

Тот вошел. Служанка лежала на кровати, ее влажные от испарины волосы прилипли к бледному лбу. Хозяйка сидела у постели, держа девушку за руку.

– Я положила ее в своей спальне, – проговорила леди Бессингтон. – Не могла же я позволить ей взбираться так высоко по лестнице. Увы, никто не сказал мне, что она в положении. Я просто думала, она пополнела.

Врач попросил графиню приготовить ванну с горячей водой и поставить ее рядом с камином. Сняв пальто, он закатал рукава и вымыл руки в тазике, стоявшем на умывальнике. Пока терапевт осматривал Элис, слезы струились по ее щекам и капали на подушку.

– Спасите ребенка, доктор! Я ничего ему не сделала, клянусь! – воскликнула она, глядя на Хендерсона.

Тот попросил графиню привязать полотенце к спинке кровати, чтобы Элис было за что держаться, потом велел роженице повернуться на левый бок и поджать колени. Но это не помогло. Ребенка все равно не было видно.

– Элис, младенец так и не показался. Придется использовать акушерские щипцы, – заявил врач.

Но служанка от этих слов разволновалась еще больше. Девушка, плача, проговорила, что она католичка и нужно крестить младенца по всем правилам, прежде чем пытаться извлечь его на свет божий подобным образом.

– Сейчас не время, Элис, – возразил доктор.

– Но он может родиться мертвым!

Объявив, что скоро вернется, графиня вышла из комнаты и возвратилась с чашкой воды. Хендерсон намочил пальцы:

– Крещаю тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Он отступил назад и повернулся к графине:

– Передайте мне щипцы. Быстрей.

Дрожащими пальцами та достала инструмент из футляра и протянула доктору. Стоны горничной превратились в крики. Графиня наблюдала за происходящим, закрывая рот обеими руками. Наконец показался ребенок. Врач взял на руки крохотную девочку, вытер ей рот и нос салфеткой. Однако та не издала ни звука. Он подул ей на лицо и резко пошлепал рукой. Никакого результата.

– Она мертва! – простонала Элис.

– Передайте мне вон тот кувшин, – велел доктор графине.

Та выполнила его просьбу. Врач взял кувшин и побрызгал водой на девочку.

– Она по‑прежнему молчит! – рыдала служанка.

Доктор перевязал и перерезал пуповину, окунул ребенка по горло в стоящую у камина ванну, вынул и снова побрызгал холодной водой на маленькое тельце. Но это не дало ни малейшего эффекта.

– Боже, смилуйся! – встав на колени у кровати, произнесла графиня. Она все еще держала руку служанки, которая тоже начала молиться.

Положив малышку на пеленку, Хендерсон защемил пальцами ее ноздри, прильнул ртом к губкам и осторожно стал дуть. Доктор делал это до тех пор, пока легкие новорожденной не наполнились воздухом. Затем он отпустил нос и подождал, пока воздух не выйдет. Врач повторял это снова и снова, пока не раздалось бессвязное лопотание, а вслед за тем негодующий вопль совершенно здорового ребенка.

* * *

В тот же день, позднее, Минк отыскала дверь, ведущую на Шоколадный двор. Тот располагался рядом с заброшенной кухней, в которой повар мистер Найс некогда готовил горячий шоколад на завтрак Вильгельму III. Три подруги принцессы уже сидели в маленьком внутреннем дворике за накрытым белой скатертью столом, сервированном для чаепития.

– А вот и вы, принцесса! – воскликнула леди Монфор‑Бебб, поглаживая лежащего у ее ног рыжего сеттера. – Должна сказать, меня немного разочаровало, что все обошлось без убийства. В здешней затхлой атмосфере только‑только повеяло свежим воздухом.

Леди Беатрис передала Минк чайную чашку:

– Я уже предвкушала судебный процесс. Бог весть как давно не пользовалась своей фляжкой для бренди. И очень жаль, что в этом деле не замешан американец. Как вы думаете, есть хоть один шанс, что он кого‑нибудь убьет, прежде чем уедет?

Три другие дамы удивленно воззрились на нее.

– Как было умно с вашей стороны найти истинную причину случившегося, – сказала графиня, повернувшись к Минк.

– Полностью с этим согласна, – поддержала ее леди Беатрис.

– Мы очень вами гордимся, – вставила леди Монфор‑Бебб. – По крайней мере, нам больше не придется терпеть инспектора Гаппи в его жалком костюмчике. Только представители высших классов имеют право одеваться так плохо.

Графиня подняла свою чашку:

– Слава богу, я никогда не использовала эту комнату в качестве спальни. Просто жутко становится, как подумаю, что я могла оказаться на месте генерала. Нетрудно догадаться, отчего бедная миссис Бэгшот собирается нас покинуть. Она намерена поселиться рядом с приютом для слепых, которому покровительствует. Я буду по ней скучать, но мне понятно, отчего бедняжка не хочет жить здесь. Ведь тут все полно такими ужасными воспоминаниями. – Она протянула руку и взяла со стола миндальное пирожное. – Думаю, сразу несколько здешних обитателей уже послали лорд‑гофмейстеру письма с просьбой вселить их в освобождающиеся апартаменты. Уверена, они также настаивают, чтобы дворцовые власти компенсировали им расходы на замену обоев.

Леди Монфор‑Бебб повернулась к леди Беатрис:

– Возможно, вам тоже стоит послать запрос. У вас есть шанс жить подальше от призрака Джейн Сеймур и дать отдых своим нервам.

Леди Беатрис покачала головой, красные перья у нее на шляпе заколыхались.

– И не подумаю. Это может ввести в заблуждение моих голубей. Я до сих пор теряюсь в догадках, почему двое из них пропали. Даже спрашивала мясника, не продал ли ему голубей генерал, но торговец утверждает, что это лишь слух, который пустил смотритель лабиринта.

Леди Монфор‑Бебб поставила чашку на стол и прокашлялась.

– Думаю, я могу пролить свет на то, что с ними произошло. Увы, мой Веллингтон поймал их и съел на завтрак. Никогда еще не видела на его морде такого виноватого выражения. Он попался, когда я заметила несколько серых перышек, прилипших к его пасти. Уверяю вас, я отчитала его самым строгим образом. Надеюсь, что при вашей доброте вы сумеете простить нас. Ну, посмотрите сами: разве кто‑нибудь видел собаку, которая выглядела бы более раскаявшейся?

Веллингтон завилял хвостом.

Леди Беатрис клацнула застежкой на сумочке и вытащила из нее шелковый платок.

– О, я прощаю, – пробормотала она, вытирая глаза. – Хотя на самом деле прощать меня должны вы.

– За что же? Скажите, ради всего святого! – воскликнула леди Монфор‑Бебб.

Леди Беатрис вернула платок в сумочку и закрыла ее с громким щелчком.

– За всех торговцев и за помощницу модистки, которые нагрянули в ваши апартаменты. Увы, это было моих рук дело.

– Ваших? – возмутилась леди Монфор‑Бебб. Складка кожи у нее под подбородком затряслась.

– Это задумывалось как шутка в День всех дураков. Полагала, вы найдете ее забавной. Ведь жизнь здесь такая скучная. К сожалению, я перепутала даты, – добавила виновница происшествия, хмурясь. – Возможно, с мистером Бладом также получился некоторый перебор. Но вы ведь сами говорили, что псориаз доведет вас до могилы.

Какое‑то мгновение леди Монфор‑Бебб смотрела на свою приятельницу молча.

– Моя дорогая, ваше сердце очень большое, но, к сожалению, мозг меньше, чем яйцо у зуйка[60], – проговорила она наконец.

Леди Беатрис тряхнула своими накладными локонами и повернулась к графине:

– Наверное, раз у вашей служанки родился ребенок, вы станете искать ей замену? Боюсь, немало намучаетесь, прежде чем разыщете кого‑нибудь, кто согласится здесь жить.

– Элис никуда не уходит, – ответила леди Бессингтон. – Она станет работать, как только оправится после родов, а ее мать приглядит за младенцем. Я дала девушке небольшую прибавку, чтобы покрыть расходы на содержание малютки. Готова поспорить, вы никогда не видели такой прелестной крошки.

Леди Беатрис и леди Монфор‑Бебб посмотрели на нее с удивлением.

– По крайней мере, если выйдете замуж за доктора Хендерсона, вы получите экономку, хотя, боюсь, она распугает всех визитеров, – сказала леди Беатрис.

– За доктора Хендерсона? – переспросила графиня с полным ртом, не успев дожевать пирожное. – Почему, скажите на милость, я должна выходить за

Дата добавления: 2015-10-30