Опасности набитого паклей гульфика

Пятница, 15 апреля 1898 г.

Проснувшись, доктор Хендерсон увидел склонившуюся над ним миссис Неттлшип, улыбка которой свидетельствовала о вопиющем пренебрежении услугами дантистов. Схватив простыню, он молча подтянул ее к носу и замер.

– Пора вставать, доктор, – сказала вдова. – Вы проспали. Пациенты ждут вас. Там горничная миссис Бэгшот. Похоже, она хочет избавиться от веснушек, чтобы привлечь внимание того красавчика‑гостя. Вот дура! Американцам нравятся леди с титулом.

– Сейчас встану, – произнес доктор через простыню. – А еще, миссис Неттлшип, я хочу попросить, чтобы вы стучались, прежде чем войти. Я говорил об этом много раз.

– Я стучалась, доктор Хендерсон, да вы не слыхали. Храпели, как заседатель в суде, вот как. Хорошо хоть сладко выспались перед маскарадом. И кто вы на нем будете, разрешите спросить?

– Ромео, – промямлил он.

Экономка просияла и крепко стиснула свои сильные, как у мясника, руки, сложив их вместе.

– Это самое подходящее, доктор, да к тому же сегодня полнолуние! Кажется, для этого костюма нужен гульфик[36]. У меня есть немного ветоши, которой, если хотите, его можно набить. Слов нет, какая это будет прелесть!

Когда миссис Неттлшип закрыла за собой дверь, доктор Хендерсон откинул простыню с одеялом и стал искать чистый воротничок. Увы, он никак не мог угадать, куда экономка положила эту деталь одежды. Кроме того, в минувшую ночь ему не удалось как следует выспаться. Вернувшись домой из Королевского аквариума, он сразу же лег спать, но не смог заснуть, расстроенный отпором, который дала ему принцесса. Стоило ему наконец задремать, как его тут же разбудил звон дверного колокольчика. Доктор зажег свечу, натянул халат и стал медленно спускаться по лестнице. Он ожидал, что сейчас явится чей‑нибудь взволнованный муж и скажет, что его жена вот‑вот родит. Но из‑за двери раздался пронзительный голос миссис Бутс:

– Я только что видела обезьянку в красных вельветовых штанишках. Она смотрела на меня через окно спальни!

Опасаясь, что экономка окончательно созрела для отправки в сумасшедший дом, доктор быстро отпер дверь и, ступая босыми ногами, провел посетительницу в кабинет.

Он зажег лампу, сел за стол и попросил закутанную в шаль миссис Бутс рассказать, что она видела, по возможности спокойней. Ее белые голени виднелись между подолом ночной рубашки и верхней частью башмаков. Сев в кресло, экономка вцепилась в подлокотники и принялась излагать подробности своего душераздирающего видения. Слова вылетали из нее таким стремительным потоком, что доктор в конце концов попросил ее показать язык в надежде, что это остановит дальнейшее словоизвержение.

Поскольку терапевт не ощутил запаха шерри, он предположил, что призрак был просто‑напросто сновидением.

– Когда человек спит, миссис Бутс, оба полушария мозга работают независимо одно от другого, и, если они вступают в конфликт между собой, возможны самые причудливые видения. Собственно, можно сказать, что спящий находится в состоянии временного безумия. Будьте уверены: нет абсолютно никаких причин для беспокойства. Сны нередко имеют физические причины. Например, расстройство желудка или запор. – Непокорные кудри Хендерсона стояли дыбом. Нахмурившись, он продолжал: – Могу ли я спросить о состоянии вашего кишечника?

Экономка сложила руки на своей обширной груди:

– Я не стану говорить вам об этом! Достаточно того, что вы интересуетесь содержимым дамских ночных горшков.

– Предполагаю, миссис Бутс, что вы съели слишком много колбасы, – сказал доктор Хендерсон, откидываясь назад и поигрывая пером. – Она плохо переваривается, и ее употребление в пищу стало причиной многих летальных случаев. Если вы не можете без нее обойтись, то, по крайней мере, ешьте колбасу собственного приготовления. Хоть будете знать, что в нее положено.

Экономка покачала головой:

– Я видела ту обезьяну собственными глазами. Она была освещена луной и ела булку.

– А мистер Бутс ее видел?

– Он храпел так громко, что я боялась, потолок вот‑вот обвалится. Собственно, я потому и не спала в столь поздний час.

Пристально глядя на пациентку, доктор спросил:

– А нет ли у вас привычки пить чай?

Миссис Бутс тут же отвела глаза куда‑то в угол кабинета.

Нахмурившись, доктор выпрямился:

– Едва ли можно преувеличить то зло, которое происходит от повального увлечения чаем. Танин не только угнетает горло и желудок, но может вызвать меланхолию и тягу к самоубийству. По данным недавнего исследования, увеличение случаев помешательства среди низших классов частично объясняется тем количеством чая, которое потребляют их представители. Они практически не снимают свои чайники с плиты. А где сейчас ваш, позвольте спросить?

Экономка снова отвела взгляд.

– На плите, – пробормотала она.

– Я предлагаю вам, вернувшись домой, сразу же его снять. И хватит об этом говорить.

* * *

Найдя наконец чистый воротничок, доктор Хендерсон оделся и, не позавтракав, прошел прямо к себе в кабинет. Он все еще раздумывал, как удержать миссис Неттлшип подальше от своего гульфика, когда перед ним сел последний за это утро пациент. Молодой солдат отчаянно краснел от смущения, а его взгляд, казалось, прирос к полу. Наконец он поднял глаза и затронул деликатный вопрос ночных поллюций. Доктор откашлялся.

– Они не вредны для здоровья, – заявил он. – Тем не менее считается, что это явление вызвано психическим расстройством в сочетании с упадком моральных качеств и, следовательно, не должно поощряться. Проблема может быть легко решена, если пришить катушку на заднюю сторону вашей ночной сорочки.

Солдат выглядел смущенным:

– Я что‑то не возьму в толк.

– Она не позволит вам спать на спине, – объяснил терапевт.

– Понятно, – сказал солдат. – Но у меня нет катушки. Может, ваша экономка мне ее даст?

Доктор ткнул в него указательным пальцем.

– Мой вам совет: держитесь подальше от этой женщины, – предупредил он.

Когда солдат ушел, Хендерсон выглянул в окно и увидел, что Сайлас Спэрроуграсс идет мимо, в своей шинели. Из кармана у него торчала пара длинных белых ушей. Хендерсон уставился на гомеопата, ощущая в его облике какую‑то перемену. Когда терапевт вгляделся внимательнее, он заметил на своем недруге гораздо более шикарный, чем обычно, цилиндр, который тому не совсем подходил по размеру. Убежденный в том, что это его собственный головной убор, терапевт вскочил с таким негодованием, что уронил стул, на котором сидел. Сайлас Спэрроуграсс повернулся к нему и с веселой улыбкой приподнял цилиндр, а из глубины его шинели раздалось приглушенное фырканье.

Доктор Хендерсон тут же сунул руку в ящик стола, вынул оттуда книгу «Современная гомеопатия, ее несуразности и противоречия» и положил на стол так, чтобы она была хорошо видна приходившим к нему пациентам. Сгорбившись, как портной, он поигрывал стетоскопом, и его мысли в конце концов устремились к балу, намеченному на ближайший вечер. Доктор снова задумался о том, придет ли на него принцесса. А ведь ему пришлось заложить начавший ржаветь велосипед в ломбард, чтобы заплатить за маскарадный костюм. Внезапно он пожалел, что не воспользовался советом из «Руководства для джентльменов по вежливому обхождению и ухаживанию за дамами», гласившему: «Прийти на бал, не владея в совершенстве искусством танца, есть признак дурных манер». Далее к этому добавлялось: «Кавалеру лучше потратиться на частные уроки танцев, чем показать перед избранницей свою некомпетентность». Доктор так и поступил, в течение последних нескольких недель посещая школу танцев в Кингстоне, дешевизна уроков в которой, видимо, объяснялась деревянной ногой тамошнего учителя. Бывший матрос по имени Хорас Поллиуог, постоянно ходивший вразвалку, бегло объяснил, как правильно выполнять па, не упомянув при этом о необходимости держать достойную осанку. Он также дал своему ученику скудные наставления об опасности чересчур быстрых или чересчур медленных шагов, но совершенно забыл предупредить о том, что танцору не следует задевать ногами колени дамы.

Бывали случаи, когда его мансарда наполнялась запахом рома и учитель демонстрировал свое искусство танцевать матросский сольный танец хорнпайп. При его исполнении имитировалась работа моряка: танцор как бы тянул канат и взбирался на мачту по веревочной лестнице. Моряк относился к этому настолько серьезно, что доктору Хендерсону пришлось лечить воспаленную «шишку» на большом пальце стопы учителя танцев своими собственными пиявками. При этом он напрочь отказался от платы за врачевание из жалости к человеку, который потерял ногу, наступив на морского ежа. Однажды бедняга лег на скрипучие половицы, закатал штанину на здоровой ноге, вдруг перестал напевать моряцкую песню и объявил, что вот‑вот умрет. Врач ответил ему, что у него больше шансов умереть от колбасы, чем от шишки на ноге. Однако бывший моряк настаивал: тот, кто чувствует заранее, когда начнется буря, даже при безоблачном небе, способен предсказать и такую сокровенную вещь, как собственная смерть. Желая успокоить пациента, доктор Хендерсон попытался нащупать его пульс, но тот оказался так слаб, что его едва удалось обнаружить. И тогда учитель посмотрел доктору в глаза и сказал, что должен сообщить ему нечто чрезвычайно важное. Хендерсон приготовился выслушать душераздирающее предсмертное признание.

Подняв трясущийся палец, учитель танцев проговорил шепотом:

– Никогда, никогда не пытайтесь танцевать лансье[37]. Обычный человек понятия не имеет о его фигурах. Это самый легкий из всех известных способов устроить столпотворение в зале для танцев, а женщине практически невозможно простить человека, который выставил ее в смешном виде.

Потом учитель выразил желание быть похороненным в море, его рука бессильно упала на грудь, и Хорас Поллиуог, задергав ногами, станцевал свою последнюю польку.

* * *

Наказав Пуки запереться в буфетной, если кто‑нибудь позвонит в дверь, Минк раскрыла зонтик, чтобы защититься от проливного дождя, и поспешно направилась по Моут‑лейн на завтрак с графиней. Она надеялась, что этот визит поможет в расследовании смерти генерала. Шлепая по лужам, принцесса кляла себя за то, что до сих пор не обнаружила убийцу. Была ли это леди Монфор‑Бебб, которую оскорбила критика ее игры на фортепиано генералом Бэгшотом? А ведь ее тяга к музицированию проистекала из чувства вины за то, что она выжила в Первую афганскую войну. Или отравительницей была леди Беатрис, которая купила мышьяк незадолго до смерти генерала, покусившегося, как все полагали, на ее свадебный подарок? И если б только это – она могла потерять дарованное ей жилье, будь ее брак обнаружен. А как насчет ее мужа, Томаса Траута, который, по словам Корнелиуса Б. Пилгрима, крепко поспорил с генералом? Может, садовник боялся, что, если жена потеряет свои апартаменты во дворце, она уйдет от него к кому‑нибудь другому? Ведь сам он мог предложить ей лишь очень скромную жизнь. А что, если у Сайласа Спэрроуграсса, который лечил генерала целый год, была некая, пока ей неизвестная, причина желать смерти пациента? А вдруг подозрения Томаса Траута относительно американца, который явно что‑то скрывал, были обоснованными? Не стоило сбрасывать со счетов и Уильяма Шипшенкса, винившего генерала Бэгшота в смерти своей матери. И принцессе еще предстояло выяснить, кто написал письмо лорд‑гофмейстеру о том, что смотритель допускает посетителей в лабиринт в неурочное время. А как же графиня? Почему она больше не вышла замуж, хотя имела немало поклонников? Минк подумала, как бы встретиться с нею наедине, когда вдруг увидела шагающего ей наперерез инспектора Гаппи. Принцесса смотрела сквозь пелену дождя, как он приближается, и ее сердце учащенно билось в надежде, что полицейский идет не к ней домой.

– Я слышал, вы задаете людям вопросы, принцесса, – сказал инспектор сквозь барабанную дробь, которую выбивали капли, падая на их зонты.

Минк подняла брови:

– Думаю, полицейским в этом расследовании пригодится любая помощь.

– Эта работа не для женщин, – возразил ее собеседник. – Их дело – сидеть дома. – Он оглянулся через плечо на Чащобный дом. – Как там ваша служанка?

Принцесса сделала шаг в сторону, загораживая ему вид на свое жилище:

– Я очень надеюсь, что на этот раз вы арестуете того, кого нужно, инспектор. Бог знает какие последствия может иметь для вашей карьеры еще одно ошибочное обвинение. Не забывайте, что сама королева проявляет интерес к этому делу.

– Примите мой совет: позвольте заниматься этим преступлением людям, знающим толк в сыскной работе, – огрызнулся Гаппи.

– Если бы только это было возможно, инспектор, – отозвалась она, продолжая свой путь. – Если бы это было возможно…

Свернув на Теннис‑Корт‑лейн, Минк остановилась у школы, ища дверь, ведущую на Рыбный двор. Услышав, как ее кто‑то окликнул по имени, она оглянулась и увидела высокого седовласого джентльмена во фраке и в цилиндре. Тот бежал к ней без зонта, пригнувшись под струями дождя. Лорд‑гофмейстер посещал дворец редко. Его отличали красные щеки и твердая воля человека, который прибегает к умеренному употреблению настойки опиума, чтобы совладать с нервами и справиться со своевольными обитателями дворца.

Приблизившись, лорд‑гофмейстер представился, повысив голос, чтобы перекричать шум дождя.

– Насколько я понимаю, принцесса, арест в связи со смертью генерала неизбежен, – сказал он. – Инспектор Гаппи непременно хочет выдвинуть обвинение, да и королева настаивает, чтобы дело было доведено до конца как можно скорее. – Подойдя ближе, лорд‑гофмейстер посмотрел на Минк через залитые дождем очки. Его глаза показались ей колючими, как булавки. – Будет лучше и для вас, и для дворца, если вы уволите вашу служанку. Бывают скандалы, после которых невозможно очиститься.

Минк укрыла его под своим зонтом.

– Вы абсолютно правы, милорд. Мне и в голову не приходило взглянуть на ситуацию с такой стороны. Этот дворец принадлежит ее величеству, и его репутация должна оставаться незапятнанной. Да и я не хочу давать повод для новых сплетен. Кроме того, эта женщина плохо готовит. – Принцесса улыбнулась. – Как мило, что вы заботитесь обо мне, хотя у вас так много дел. Иногда я задаю себе вопрос: читали ли обитатели дворца, получившие жилье по монаршей милости, свои предписания о вселении? Если я узнаю, что кто‑то из них сдает свои апартаменты посторонним лицам или не живет в них более шести месяцев, я незамедлительно сообщу вам.

– Я буду за это очень благодарен. Некоторые считают, что правила относятся к кому угодно, только не к ним, – сказал лорд‑гофмейстер, нахмурившись. – Поразительно, но некоторые из жильцов заявляют, будто посетили принца Уэльского и тот счел, что им следует предоставить помещения лучше тех, которые они занимают.

Принцесса покачала головой, словно не замечая капель дождя, стекавших по ее платью.

– Я бы не стала им верить. Да и не только обитатели дворца нарушают правила. Насколько я знаю, смотритель регулярно впускает экскурсантов в лабиринт в неурочные часы, чтобы заработать больше денег. И о чем только он думает?

Лорд‑гофмейстер с минуту смотрел вдаль, словно наблюдая за ливнем.

– Мистер Шипшенкс должен благодарить меня за то, что я вообще его не уволил, заменив турникетом. К счастью, благодаря одному из обитателей дворца удалось положить конец его своеволию. Он поймал этого человека с поличным.

– Неужели? – спросила Минк, широко раскрывая глаза. – Как умно с его стороны. И кто это был?

– Генерал.

* * *

Когда Минк шла по Рыбному двору, она увидела леди Монфор‑Бебб. Стоя у двери, ведущей в занимаемые графиней апартаменты, ее приятельница одной рукой держала над собой зонтик, а другой приподнимала подол платья, чтобы он не намок.

– Надеюсь, у леди Бессингтон не будет много гостей, – пробормотала пожилая аристократка. – Только это позволит не упасть в голодный обморок, когда будете от нее уходить.

Элис провела их в гостиную, где уже находились графиня и леди Беатрис. Минк тут же спросила, где Корнелиус Б. Пилгрим? Собираясь прощупать американца, она посоветовала пригласить его – якобы для того, чтобы дать возможность миссис Бэгшот погоревать в одиночестве. Присев рядом с высоким папоротником, Минк стала рассматривать модные обои с рисунком Уильяма Морриса[38] – зелеными и золотыми побегами плюща. Затем ее внимание привлекли хранящиеся под стеклянным колпаком восковые цветы флердоранжа[39], которые были на графине в день свадьбы.

– Мы все в сборе, за исключением мистера Пилгрима, – объявила хозяйка, глядя на часы, стоящие на каминной полке рядом с бюстом ее мужа.

– Может, он задержался в Уэст‑Энде, подыскивая себе невесту с титулом? – предположила леди Беатрис, тоже посмотрев на часы.

– Мистер Пилгрим провел во дворце все утро, – возразила леди Монфор‑Бебб. – Я видела из окна, как он зарисовывал что‑то в Тайном саду, перед тем как начался дождь. Не знаю уж, что он за художник.

– А он придет вечером на маскарад? – спросила графиня.

– Я уже думала о том, что билет на бал ему следовало бы продать в виде пожертвования на благотворительность, – ответила леди Монфор‑Бебб. – Увы, несколько билетов куда‑то исчезли. Надеюсь, они не достались кому попало. Нет ничего хуже, когда на бал приходит мусорщик, одетый зулусским вождем.

– У всех костюмы уже готовы? – спросила графиня. Она посмотрела на леди Монфор‑Бебб. – Я слышала, некоторые проявили такое рвение, что в поисках свежих идей перерыли все собрание рисунков в Музее Южного Кенсингтона[40].

Леди Монфор‑Бебб взглянула на белый вдовий чепец собеседницы:

– Насколько я понимаю, вам большие расходы не грозят.

Когда пришло время обеда, опоздавших подождали из вежливости еще пять минут, и графиня провела гостей по узкому коридору в столовую. Вскоре после того, как все уселись, вбежал Корнелиус Б. Пилгрим. Плечи его нового темно‑синего фрака были мокрыми от дождя. Все дамы уставились на цилиндр и трость, которые он сжимал в руке. Согласно незыблемым законам этикета их полагалось оставить в передней. Вошедший не сразу догадался, на что так внимательно смотрят присутствующие. Осознав наконец свою ошибку, американец бросил шляпу с тростью Элис, которая стояла рядом, готовая их принять.

– Пока вы в Англии, мистер Пилгрим, вам лучше вооружаться зонтиком, нежели пистолетом, – заметила леди Монфор‑Бебб. – Счастье, что наша хозяйка, несмотря на сегодняшний ливень, не разожгла камин, а то бы от вас весь вечер шел пар.

Пилгрим сел и принялся вместе с другими гостями недоуменно рассматривать стоявшие на столе кушанья. Посредине возвышалось блюдо с десертом, который графиня представила как американский снежный пудинг[41].

– Я подумала, что благодаря этому лакомству вы будете чувствовать себя совсем как дома, мистер Пилгрим, – торжественно объявила она.

Леди Монфор‑Бебб повернулась к гостю:

– А скажите, должны в этом пудинге быть комки или нет? Просветите нас.

Американец, наклонившись вперед, присмотрелся получше и взглянул на графиню.

– Должны, – изрек он.

Рядом с пудингом стояла тарелка с ломтиками сыра нескольких сортов, которые не соблазнили бы даже мышь в последней стадии истощения. Сыр окружали салатницы с наводящим уныние содержимым и тарелочки с холодным мясом, явно оставшимся от вчерашнего ужина.

– Не знаю, доводилось ли мне видеть мясо столь тонко нарезанным, – заметила леди Беатрис. – Ломтики выглядят такими прозрачными, что, кажется, я смогла бы читать сквозь них газету.

– Не поухаживаете ли вы за нами, мистер Пилгрим? Будьте так любезны, – попросила Минк единственного джентльмена за столом.

– Могу я предложить вам мяса, графиня? – проговорил тот.

Казалось, леди Бессингтон на мгновение опешила.

– Благодарю вас, – ответила она любезно. – Положите, пожалуйста, побольше.

– Как вы могли, мистер Пилгрим! – негодующе воскликнула леди Монфор‑Бебб.

Американец замер, потом повернулся, чтобы взглянуть на свою обличительницу, и кусочек мяса повис в воздухе.

– Было бы невежливым со стороны нашей хозяйки указать вам на столь вульгарную ошибку. Поэтому я возьму эту задачу на себя и сообщу, что упоминать в речи титул графини недопустимо, – продолжала леди Монфор‑Бебб. – Единственным исключением является ситуация, когда без этого не обойтись, например если ее кому‑то официально представляют. А потому я попросила бы вас пощадить наши чувства и обращаться к нашей хозяйке как к леди Бессингтон. – Она яростно встряхнула салфетку и положила ее себе на колени. – Еще одно отступление от этикета, и я окончательно потеряю аппетит.

После того как все присутствующие были обслужены, принцесса спросила:

– А что вы можете сказать о наших ресторанах, мистер Пилгрим? Насколько мне известно, гости Англии в равной мере как восхищаются лондонской кухней, так и порицают ее.

– Мне довелось отведать то, что, кажется, здесь называют «мясной обед». Ну, там говядина с картошкой… Я нахожу его… как бы верней сказать… сытным?.. Да, это слово подходит. Сытным.

– О некоторых обедах и этого не скажешь, – проворчала леди Монфор‑Бебб.

– А как продвигаются ваши исследования? – спросила графиня.

Американец обеспокоенно взглянул на Минк.

– Дела идут великолепно, не правда ли, мистер Пилгрим? – спросила принцесса. – Вы уже побывали на каком‑нибудь представлении? У путешественника впечатление о Лондоне едва ли будет полным, если он не посетит театра.

– Я был пару раз на дневных спектаклях, – торопливо ответил ее собеседник. – Но к сожалению, мало что смог разглядеть из‑за огромных шляп на сидевших передо мной дамах. В Сан‑Франциско существует городской закон, запрещающий женщинам надевать шляпы любого размера на публичных представлениях.

Леди Беатрис потянулась за солью:

– Всем известно, что журнал «Сцена» публикует перечень тех леди, которые настолько учтивы, что снимают шляпы на дневных спектаклях. Прошу вас застрелить меня, мистер Пилгрим, если мое имя когда‑нибудь появится в этих списках.

Леди Монфор‑Бебб повернулась к американцу:

– Насколько я понимаю, полиция просит вас не уезжать из Англии, пока не закончится следствие. Не знаю, насколько прилично вам оставаться в апартаментах миссис Бэгшот: ведь та более не находится под защитой мужа. Я сообщила бы ей, как вы покушались на мою жизнь, но она пока не принимает посетителей. Пожалуйста, помните, что вы сейчас не в Чикаго. Это дворец ее величества.

– Мне и в голову не может прийти как‑нибудь обидеть миссис Бэгшот, – возразил Пилгрим. – Я уже объяснял и вам, и полиции, что у меня не было ни малейшего намерения вас убивать.

После этого американец признался в истинной цели своего приезда в Хэмптон‑Корт.

Воцарилась тишина.

– Но мы не хотим, чтобы кто‑то исследовал наших призраков, мистер Пилгрим, – произнесла наконец леди Беатрис. – Чем меньше о них говорят, тем лучше. Бог весть сколько времени мне пришлось обходиться без горничной. Хорошей женской прислуги вообще крайне мало. Всему виной излишек образования. Уже в своих объявлениях девушки заранее отказываются от стирки, мытья полов и окон, чистки ножей и все же надеются подыскать работу. А если все‑таки удастся найти служанку, готовую по‑настоящему трудиться за свое жалованье, то крайне маловероятно, что та согласится жить в Хэмптон‑Корте. У моего дворецкого подагра, поэтому он не может открывать входную дверь; горничной нет, вот кухарке и приходится разрываться между кухней и прихожей. Она снует туда и сюда, словно матрос по палубе. Но из‑за ее пристрастия к бренди корабль сбился с курса и находится в опасности. Так что, мистер Пилгрим, мы будем вам очень признательны, если вы оставите наш мир призраков в покое.

Леди Монфор‑Бебб вытерла уголки губ салфеткой:

– Интересно, что скажет на это лорд‑гофмейстер. Я напишу ему, как только мы закончим обедать. – Она посмотрела на стол. – Судя по всему, это произойдет очень скоро.

– Но почему вы приехали из такого далека, чтобы исследовать наших призраков, мистер Пилгрим? – спросила графиня. – У нас хватает собственных специалистов.

– Жители колоний питают пристрастие к амбициозным идеям, хотя статус стран, откуда они родом, мог бы приучить их к скромности, – пояснила леди Монфор‑Бебб. – Возьмите, к примеру, валлийцев. Они желают, чтобы эмблема Уэльса присутствовала в королевском гербе, и даже заявили об этом в палате общин. А потом они захотят, чтобы мы наносили им визиты. Да я лучше отправлюсь в Уайтчепел посреди ночи.

– Как уже говорил мистер Пилгрим, изучать призраков его пригласил генерал, – заметила Минк и, повернувшись к собеседнику, попросила: – Расскажите, как вы с ним познакомились?

Гость заерзал на стуле:

– Благодаря миссис Бэгшот. Мы с ней были представлены друг другу в Америке много лет назад, когда она приезжала в нашу страну вместе со своим отцом.

– Так вы были знакомы с миссис Бэгшот еще до того, как она вышла замуж? – спросила принцесса как бы между прочим.

Последовавшее замечание американца – мол, англичане почему‑то не пользуются салфетками – вызвало споры, и только принцесса обратила внимание на то, что Пилгрим так и не ответил на ее вопрос.

* * *

Минк развернула доставленное из ателье маскарадное платье, только что прибывшее во дворец с немалым багажом прочих карнавальных костюмов, завернутых в коричневую оберточную бумагу, и уставилась на него в недоумении. Вместо костюма Боудикки, который был своевременно подогнан по размеру заказчицы, перед ней оказалась туника из голубого шелка с вырезными рукавами по локоть, золотым поясом и низким декольте.

– Это не мое! – воскликнула принцесса, раскладывая костюм на кровати. – И вообще, какой это персонаж?

Пуки взяла в руки бархатный головной убор, отделанный жемчугом.

– Это Джульетта, мэм, – ответила она с восхищением.

– Джульетта? – переспросила пораженная Минк. – Я не могу идти на бал в наряде Джульетты. Немедленно свяжись с костюмером и скажи ему, что произошла ошибка.

Однако служанка и не подумала исполнять это поручение: к тому времени, как заказанное платье найдут и доставят, бал давно закончится.

– Придется надеть то, что есть, мэм, – сказала Пуки, расстегивая застежки на спине. – Я подгоню его по вашей фигуре. Если вы на этом балу не узнаете, кто убийца, то, возможно, хоть найдете себе мужа.

* * *

Поздним вечером, примерно в одиннадцать часов, по дворцу в направлении гостиницы «Грейхаунд» прошла странная процессия. Пьяная торговка, продававшая свиные ножки у паба «Королевский герб», первой заметила кардинала Уолси, Генриха VIII и Вильгельма III, выходивших из Львиных ворот. Бедняжка, решив, что увидела призраков, немедленно побежала рассказать о случившемся хозяину паба. Потрясение, испытанное ею, оказалось таким сильным, что она еще целую неделю не брала в рот ни капли. Сразу же собралась шумная толпа: люди вышли из паба, чтобы насладиться созерцанием затейливых костюмов, появившихся на свет в результате многих недель тайного труда, в течение которых слуги давали клятву хранить молчание или распространяли ложные слухи.

Прибытие нескольких экипажей, из которых вышли банальные Эсмеральды, Карменситы и Арлекины, вызвало недовольный ропот. Но когда начали подходить остальные обитатели дворца, стало ясно, что зрители не напрасно оторвались от своих пивных кружек и вышли на сырой ночной воздух, чтобы поглазеть на эту процессию. Вскоре после королей и кардинала появился старатель с Клондайка с ситом на голове, превращенным в замысловатую шляпу, с которой свисали золотые самородки. Он вышагивал в сопровождении Электроэнергии, одетой в темно‑синее бархатное платье, покрытое серебряными молниями, которое дополняли питаемые от батарей лампочки в волосах. Затем все с восхищением встретили королеву Елизавету, чей эффектный воротник сразу несколько мастериц шесть недель копировали со знаменитого портрета, написанного по случаю победы над испанской Армадой. После многочисленных крестьян из Болгарии, Молдавии и Бирмы прошествовала вереница персонажей, связанных с морским промыслом: рыбачки из Голландии, Ньюхейвена, Кальвадоса и многих других мест. Среди участников маскарада были и такие, чьи костюмы олицетворяли явления природы – моросящий дождь, ливень или даже вселенский потоп. Женщины в толпе зевак встали на цыпочки, когда прибыли одетые в форму восемнадцатого века офицеры Первого Королевского драгунского полка, размещенного в дворцовых казармах. Однако самые громкие возгласы одобрения вызвал омар с розовыми клешнями, освещенными лунным светом. Оценив его по достоинству, удовлетворенные завсегдатаи паба вернулись к своему пиву: они были уверены, что этот костюм вне конкуренции.

Когда Минк поравнялась с Львиными воротами, она думала лишь о том, как бы ей улучить этим вечером минутку, чтобы поговорить с графиней с глазу на глаз. Внезапно она услышала позади себя какой‑то шум и, обернувшись, увидела Уилфреда Ноузорти, который тащил свой портшез на колесах, ругаясь при этом, как торговец с рыбного рынка Биллингсгейт. Неожиданно раздался стук, после которого наряженный в ливрею водопроводчик резко остановил свой экипаж и подошел к его окну. Сидевшая в нем леди, не желающая платить дополнительные шесть пенсов за езду вне пределов дворцовой территории, выразила намерение идти дальше пешком. Ноузорти нервно поправил на голове потный парик, а из портшеза вышла Британия[42], в бело‑голубом атласном платье и в золотом шлеме, сжимающая в руках трезубец и щит. Протянув возчику шиллинг, леди Монфор‑Бебб повернулась к Минк и сказала:

– Вы, как я вижу, одеты Джульеттой. Но я посоветовала бы избегать балконов, принцесса. Этот костюм может привлечь не того, кто вам нужен.

Оставив шали в гардеробе отеля, обе дамы протиснулись мимо одного из трех Генрихов VIII и направились в комнату, где на столах были расставлены тарелки с закусками.

– Не сомневаюсь, что мы здесь где‑нибудь найдем леди Бессингтон, – сказала леди Монфор‑Бебб, оглядываясь по сторонам. И верно, графиня сидела за столом с бокалом пунша «кларет‑кап»[43]и большим куском пирога. Компанию ей составляла леди Беатрис, привлекавшая множество взглядов благодаря своей покрытой перьями серой тунике с крылышками. Вокруг ее талии была повязана красная лента, на которой висело письмо.

Леди Монфор‑Бебб пристально на нее посмотрела.

– Если принять во внимание обстоятельства смерти генерала, то приход сюда в наряде почтового голубя кажется мне несколько бестактным, – заметила она.

Вдруг крылышки пришли в движение и затрепетали: это леди Беатрис потянулась за бокалом шампанского.

– Я целый год собирала перья для этого костюма. Во всяком случае, он злободневен, чего нельзя сказать о вашем наряде, – заявила она, осматривая леди Монфор‑Бебб с головы до пят. Леди Беатрис оглянулась на толпу. – И зачем только я привела сюда мою дочь? Мужчины теперь не слишком большие охотники до балов. Я понимаю, если они работают целыми днями, то не могут танцевать всю ночь, но что прикажете делать юным леди, присматривающим себе мужа? Тех джентльменов, которые все‑таки приходят, интересуют лишь неземные красавицы. А если таковых нет, кавалеры просто отсиживаются в буфете и уходят сразу после ужина. Надеюсь, молодые вдовы не перехватят тех из них, которые все‑таки вспомнят, что они на балу. А вон, я вижу, и доктор Хендерсон…

Графиня допила остатки пунша и попросила официанта принести еще.

– Давайте посмотрим на танцы, – предложила она.

Когда они вошли в танцевальный зал, увешанный красными драпировками и китайскими фонариками, мимо них в галопе[44]пронеслись Порция[45]с монахом Туком[46], а за ними царица Савская с Оливером Кромвелем. Как только этот танец закончился, зал наполнила нестройная толпа Пьеро и Арлекинов, у которых энтузиазм компенсировал нехватку фантазии в выборе костюмов.

– Теперь танцы не те, что прежде, – пробормотала леди Монфор‑Бебб. – Все просто скачут туда‑сюда.

– Хорошо еще, что нынче не навощили пол, – сказала леди Беатрис. – В прошлом году мы и шагу не успели ступить, как наши платья оказались замараны.

Когда Минк села рядом с графиней, она заметила Чарльза Твелвтриза. Тот был одет в костюм Юлия Цезаря, пучки его седых волос вились вокруг лаврового венка. Он разглядывал танцующих, пытаясь высмотреть среди них приметную бороду Сайласа Спэрроуграсса, который не отвечал ни на звонки, ни на стук в дверь, не желая отдавать коронеру золотые карманные часы. Вскоре мимо принцессы пронеслась в вихре танца леди Беатрис, шурша перьями своей туники и крепко вцепившись в Карла I. Король щеголял в черном атласном камзоле, на нем были бриджи, сапоги для верховой езды, кружевные манжеты, воротник, как на портретах Ван Дейка, и большая шляпа с перьями. «То, что не все билеты достались тем, кому были предназначены, – истинная правда», – подметила про себя Минк, поняв, что под длинным завитым париком короля, бесспорно, скрывается лысая голова Томаса Траута.

Дикарь из Океании в травяной юбке пригласил ее на танец, произнося слова с шотландским акцентом. Она отказалась, дожидаясь возможности переговорить с графиней, которая между тем успела несколько раз сходить в буфет, где снова и снова наполняла бокал. Тяжело опустившись на стул рядом с принцессой, леди Бессингтон раскрыла черный веер и принялась обмахивать им покрасневшие щеки.

– Предпочитаю, когда в зале горят свечи. От газового освещения всегда чересчур жарко, – пожаловалась она.

Принцесса, которая вовсе не чувствовала себя разгоряченной, предложила выйти на свежий воздух.

– Ну уж нет! – воскликнула графиня. – Сейчас полнолуние, и я могу встретить доктора Хендерсона. Мысль об этом мучила меня весь сегодняшний день.

– Конечно, доктор очень странный молодой человек, но я сильно сомневаюсь, что он оборотень и может превратиться в волка.

Наклонившись к Минк, леди Бессингтон, прошептала:

– Он прислал мне цветы!

– Но разве это не доставило вам удовольствия? – спросила принцесса.

Графиня отпрянула:

– Конечно нет! Хендерсон значительно моложе меня, и у него ужасный портной. Уверяю вас: какое бы чувство он ко мне ни испытывал, оно останется безответным.

Принцесса нахмурилась:

– Но он дал вам платок, и вы вернули его надушенным.

– Он вручил его моей горничной, когда та обратилась к нему по поводу какой‑то болезни. Надеюсь, ходила лечиться от безудержного аппетита. Своим обжорством она меня разорит. Боюсь, как бы Элис не принялась глодать ковры на лестнице. А платком она стала пользоваться как своим, и я настояла, чтобы девчонка его вернула, а то как бы доктор не включил его стоимость в счет за услуги. Так что если платок чем и пах, то спрашивать за это надо с прачки.

Внезапно графиня закрыла лицо веером.

– Вот он, наш терапевт. Явился одетым в костюм Ромео! – прошептала она. – У меня ужасное предчувствие, что этот человек собирается пригласить меня на танец. Вы должны мне как‑то помочь.

Одетый в зеленый бархатный камзол, бриджи и белые шелковые чулки, доктор нерешительно стоял перед ними, набираясь смелости, чтобы пригласить принцессу на танец. Он долго раздумывал, какой ему выбрать костюм. В посвященной маскарадам главе «Руководства для джентльменов по вежливому обхождению и ухаживанию за дамами» говорилось, что стиль выбранного костюма должен соответствовать лицу, фигуре и характеру того, кто собрался его надеть. «Если не проявить должной предусмотрительности, – сообщалось там, – шансы выглядеть смешно в не подходящем для вас обличье крайне высоки». Далее следовало длинное рассуждение о безрассудном пренебрежении некоторых мужчин историческими деталями, в особенности когда дело касается бороды. «Не оставляйте волос на лице при напудренном парике, – призывал автор. – Это грубая ошибка: никто не захочет выйти за вас замуж».

Чтобы помочь безнадежным невеждам, в руководстве приводилось описание типов и разновидностей бород разных эпох – от времен древних бриттов до эпохи Регентства[47]. Содержался и подробный экскурс в Елизаветинскую эпоху[48], когда можно было определить занятие человека по форме его бороды. Церковнослужители носили длинную бороду, расширяющуюся книзу, солдаты – бороду клинышком, пекари – бороду лопатой, а портные – бороденку с наперсток.

Опасаясь, что его виски могут оказаться подстриженными неправильно, доктор Хендерсон просмотрел список костюмов, предложенный в руководстве, и остановился на Ромео, которому полагалось быть чисто выбритым. Однако описание этого костюма сопровождалось довольно туманным по смыслу предупреждением: «Любой джентльмен, который выбирает наряд этого самого несчастливого из влюбленных, какого только знала история, должен делать это на свой страх и риск. Первостепенное внимание следует уделить гульфику. Эта деталь костюма, если она слишком мало набита, означает нехватку удали, но, если она чересчур выдается, легко заработать репутацию хвастуна». Пребывая в нерешительности, доктор прочел еще одно предложение, гласившее: «Удачно подобранный костюм этого героя пробудит романтические наклонности вашей избранницы лучше, чем любой другой, и вряд ли кто‑то на балу будет столь же неотразим», – и немедленно отправился в Уэст‑Энд за нарядом, который больше всего подошел бы отпрыску семьи Монтекки.

В тот день доктор объявил миссис Неттлшип, что дает ей выходной и она до вечера свободна. Ему не хотелось, чтобы та касалась его своими грубыми руками, когда он будет готовиться к маскараду. Но, поднявшись наверх, чтобы переодеться, он обнаружил у двери своей комнаты кучу ветоши с запиской, в которой говорилось, что его экономка попросила зайти знакомого таксидермиста: ведь кто, как не человек его профессии, сможет набить гульфик самым лучшим образом. Когда раздался звонок у входной двери, доктор открыл окно и, посмотрев вниз, увидел рыжеволосого человечка в очках и перчатках, сжимающего в руке кожаный мешок. Доктор крикнул, что услуги таксидермиста не требуются, но пришедший не принял этого всерьез. Он ответил, что все понимает, раз дело касается дамы.

– Ведь вы еще не нашли себе жену, сэр, – добавил он.

Несколько прохожих уставились на доктора, а какая‑то старушка залилась слезами. Он рывком опустил окно, сел на кровать, подпер голову руками и задумался о том, как дошел до такой жизни. Вспомнив о принцессе, Хендерсон сказал себе, что надо взять себя в руки. Открыв ящик комода, он вытащил новые, с узором из ромбиков, чулки, которые были на нем, когда его затея покататься на велосипеде закончилась столь печально. Хотя те и уменьшились на пятую часть длины после того, как его экономка кипятила их два дня, чтобы избавить от запаха Темзы, он натянул чулки, придав законченность своему костюму.

Стоя перед принцессой, Хендерсон в конце концов нашел в себе достаточно мужества, чтобы открыть рот.

– Не могу ли я пригласить вас на танец? – спросил он ее, поглядывая на съежившуюся графиню.

Решив, что он обратился к леди Бессингтон, Минк тут же поднялась и протянула ему руку. Она хотела спасти графиню от необходимости танцевать с ним. Доктор накануне совершенно не выспался, к тому же его вдруг охватил панический страх, что севшие от стирки чулки могут сползти с ног. Они с принцессой вышли на середину зала, и присутствующие стали перешептываться: Ромео нашел свою Джульетту. Шепот усилился с началом лансье: даже один неверный поворот мог испортить этот танец, что и увидели зрители, к большому своему удовольствию. Никто не заметил, когда доктор Хендерсон ошибся в первый раз. Некоторые утверждали, что уже в самом начале. Другие считали, что это произошло немного позже, когда пары менялись местами. Самые большие шутники подхватили пущенный гомеопатом из Ист‑Моулси слух, будто доктор не справился даже с первым шагом, хотя нужно было просто повернуться к партнерше и поклониться. Как бы то ни было, в одном не оставалось сомнений: когда настал момент разойтись боковым парам, чтобы кавалеру и даме каждой из них присоединиться к передней и задней парам, Хендерсона нигде не оказалось. Увы, к тому времени бедняга небрежной походкой прошел через весь зал и оказался в другом его конце. Терапевт вдохновенно изображал опытного танцора, ошибочно полагая, что боги спасут его и он займет правильную позицию, а с его гульфиком ничего не случится. Вместо этого он обнаружил, что стоит напротив Сайласа Спэрроуграсса, одетого астрологом, в мантии с широкими рукавами, в остроконечной шляпе, обвитой золотой змеей, и туфлях с длинными носами, загнутыми кверху. Сбитый с толку и пребывающий словно в дурмане, доктор Хендерсон протянул к нему руки, будто тот был его партнером. Но гомеопат отказался с ним танцевать и оттолкнул его волшебной палочкой. Тут порядок танца нарушился окончательно, и воцарился такой хаос, что дирижер, одетый в костюм Ловкого Плута[49], был вынужден остановить музыку, что лишь усилило сумятицу в танцевальном зале.

Минк, проглотив унижение, вернулась на свое место, где графиня веселилась вовсю. Чем больше она старалась себя сдерживать, тем хуже это получалось. Всякий раз, когда она успокаивалась, в памяти тут же всплывала одна и та же картина: доктор Хендерсон зигзагами скачет по залу. Он то не вовремя срывался с места, то поворачивался не в ту сторону, то останавливался, не зная, куда двигаться дальше. Леди Бессингтон вытерла глаза платком с черной каймой и громко икнула, пожаловавшись на дурное пищеварение.

– С тех пор как я получила цветы от доктора Хендерсона, не могу воспринимать его как врача, – заявила она, яростно обмахиваясь веером. – Мне следовало бы принимать раствор Фаулера[50], но у леди Монфор‑Бебб, которая лечится им от псориаза, есть на этот счет некоторые опасения. Ее немного тревожит, что от содержащегося в этом снадобье мышьяка темнеет цвет лица, и все может закончиться тем, что она станет выглядеть как арабка или как вон тот омар. Кто это, кстати, так нарядился? – спросила графиня, вглядываясь в представителя ракообразных, стоящего возле оркестра.

Когда гости потянулись в столовую, где был накрыт стол для ужина, принцессу внезапно охватил страх, что доктор Хендерсон станет сопровождать ее туда, поскольку она оказалась последней, с кем он танцевал. Минк предложила выйти на свежий воздух, и графиня сразу же согласилась, объявив, что у нее разлилась желчь и она не может есть. Когда они проходили мимо открытой двери, ведущей в столовую, икающая аристократка с тоской посмотрела на выставленные там обильные яства: жареные куры, устрицы, отбивные, аппетитные желе, холодный лосось, язык, салат из омаров, пироги с телятиной и дичью, вареная индейка, снежный крем, трайфлы[51]и мармелад.

– Столько еды! Как жаль, что я не могу взять что‑нибудь домой, – прошептала графиня.

Они вышли на террасу и, присев на скамейку, молча смотрели на аллею каштанов, купающихся в лунном свете. Минк повернулась к леди Бессингтон и спросила, сколько времени та провела в Хэмптон‑Корте.

– Тринадцать лет, – ответила она. – Я здесь с тех пор, как умер мой муж. К счастью, вскоре после этого королева пожаловала мне апартаменты во дворце. Из их окон открывался великолепный вид на Темзу. Я уверена, что многие из тех, кто здесь живет, мечтали о моей смерти. Тогда они смогли бы их заполучить.

– Наверное, вам не хотелось переезжать на Рыбный двор, ведь в старом жилище многое будило воспоминания о муже, – сказала Минк, пристально наблюдая за собеседницей. – Вы, должно быть, очень его любили.

Графиня отвела взгляд:

– Когда живешь скромно, в этом есть определенные преимущества. Не так сильно тратишься на дрова, и слуг нужно меньше. Да и мои папоротники чувствуют себя на новом месте гораздо лучше. В прежнем жилище была одна комната, где они всегда чахли. Как видно, из‑за сырости.

– Однажды и я была влюблена, – проговорила Минк. – По крайней мере, тогда мне так казалось. Теперь я в этом уже не уверена. За все прошедшее после смерти вашего супруга время вы никогда не думали о том, чтобы выйти замуж еще раз?

Графиня, не ответив, опустила голову и посмотрела на свой пустой стакан. Тайна, которую она в течение многих лет скрывала, просилась наружу, и леди Бессингтон облегчила себе душу прежде, чем сама это осознала.

– Я все еще замужем, – призналась она, и голос ее задрожал. Рассказ графини не раз прерывался рыданиями и закончился, когда смолкли даже козодои.

Графиня встретила будущего мужа на провинциальном балу, когда тот приехал в гости поохотиться. С того самого мига, как этот офицер предложил свою теплую руку, приглашая на танец, и заглянул ей в глаза, она почувствовала, что ее сердце принадлежит ему. Родители не одобряли жениха, который был почти на двадцать лет старше невесты. Строптивица тем не менее вступила с ним в тайную переписку: они оставляли друг другу книги на скамейке в Гайд‑парке всякий раз, когда ее возлюбленный возвращался с очередного сражения. Их любовные послания состояли из слов, подчеркнутых карандашом. Она почти не разговаривала ни с кем из джентльменов, которых родители приглашали в дом в надежде на ее благосклонность. Опасаясь, что дочь так никогда и не выйдет замуж, отец и мать все‑таки сдались, и влюбленные стояли у алтаря уже через два дня после того, как ей исполнилось двадцать лет. Когда они скрепили свою любовь первой брачной ночью, юная супруга лежала в объятиях мужа, и слезы выступали у нее на глазах при одной только мысли, что им когда‑нибудь придется расстаться. И это тяжкое предчувствие, увы, сбылось. Пять лет спустя она сидела в гостиной и вышивала крестильную рубашку для ребенка, которого все еще надеялась родить, когда получила известие, что ее муж пропал без вести в Судане и что, скорее всего, он мертв.

– Я стала вдовой в двадцать пять лет, – проговорила леди Бессингтон, разглядывая свои руки.

Услышав о смерти мужа, она упала в обморок. Прошло несколько месяцев, прежде чем доктор разрешил ей встать с постели. Первым делом графиня подошла к книжной полке и перечитала любовные письма супруга. Именно после этого она поклялась никогда не снимать траур. Благодаря выдающимся военным заслугам ее мужа королева разрешила ей жить во дворце. Поскольку леди Бессингтон не знала, где муж упокоился, несчастной понадобился целый год, чтобы осознать: тот единственный, кого она любила, уже никогда не вернется. С тех пор она принялась окружать себя предметами, напоминавшими о нем.

– Конечно, я потратила на это очень много денег. Но я была слепа в своем горе, – проговорила графиня сквозь слезы.

Почти тринадцать лет она оплакивала мужа, отвергая все предложения поклонников и отводя взгляд от детских колясок: ей было невыносимо больно видеть их маленьких пассажиров.

Около шести месяцев назад генерал, который знал ее мужа, подошел к ней во время прогулки в Тайном саду и предложил присесть, желая сказать что‑то важное. Ей этого не хотелось, так как тот день выдался особенно холодным, но генерал настаивал. Кутаясь в воротник своего черного пальто, она опустилась на скамейку и под порывами пронизывающего ветра выслушала рассказ о том, что ее муж вовсе не умер и живет с некой женщиной и тремя детьми. Генерал встретил его в табачной лавке во время посещения родственников в деревне и был так удивлен, что шел следом за ним до самого дома. Хотя прошло много лет с тех пор, как он видел графа в последний раз, у Бэгшота не возникло никаких сомнений, что это он. Генерал добавил также, что мужчины не так уж редко используют военную неразбериху, чтобы оставить своих жен.

– Никогда не думала, что сердце можно разбить дважды, – произнесла графиня. Она опустила голову и посмотрела на свои руки. – Я поседела за одну ночь.

Графиня никому не открыла своей тайны. Генерал Бэгшот поклялся, что не выдаст ее, хотя не было никакой уверенности, что он не проболтается.

– Иногда мне кажется, что я вижу своего мужа. Однажды я зашла в чайную за человеком, похожим на него. Но конечно, всякий раз оказывается, что это не он.

Принцесса и леди Бессингтон замолчали, глядя на серебристую луну.

– Теперь вы легко поймете, почему я с такой готовностью согласилась поменяться апартаментами, – добавила графиня.

– Вы, должно быть, очень на него злитесь, – предположила Минк.

Графиня повернулась к ней:

– На моего мужа? Нет, я винила во всем генерала. Была просто в ярости. Лучше бы он мне ничего не говорил. Я бы в конце концов как‑нибудь утешилась.

Вдруг дверь, ведущая на террасу, открылась, и мимо них прошла рука об руку смеющаяся пара. Сжимая мокрый платок, графиня подождала, когда они отойдут подальше, а затем продолжила:

– Конечно, мои друзья ничего не знают. Думают, что я перестала наконец оплакивать мужа и мое сердце открыто для новой любви. Они недалеки от истины, но как я могу снова выйти замуж, когда у меня уже есть супруг? Мне тридцать восемь лет, и я, возможно, никогда больше не испытаю этого чувства. А зачем нужна жизнь без любви?

* * *

Когда они наконец вернулись в танцевальный зал, Минк принялась осторожно оглядываться по сторонам, надеясь избежать новой встречи с доктором Хендерсоном. Но того нигде не было видно: он ушел сразу после своего публичного позора.

– Почтовый голубь и Карл Первый опять вместе, – сказала графиня, когда эта пара пронеслась мимо них в вихре танца. – Этот мужлан заграбастал бедную леди Беатрис на весь вечер. Уж не попросить ли мне вон того Кромвеля вмешаться?

С явным пренебрежением к темпу и правильному положению ног мимо них пронеслись в танце омар и джентльмен в золотой тунике, одетый Амуром, с небольшим луком за спиной.

– Никогда не видела таких ужасных па, – фыркнула графиня, обмахиваясь веером. – Они танцуют почти так же плохо, как доктор Хендерсон.

Принцесса пригляделась повнимательнее.

– Словно выбираются из зыбучего песка. – Минк обратила внимание на леди Монфор‑Бебб, танцующую с сэром Уолтером Рейли[52], у которого с пояса свисали связки табачных листьев. – Похоже, вон под той накладной бородой скрывается смотритель лабиринта, – поделилась она своими наблюдениями. – Интересно, что сказала бы леди Монфор‑Бебб, узнав, что танцует с садовником?

Графиня присмотрелась внимательнее:

– Нужно будет обязательно выяснить это завтра. Дайте мне знать, если заметите среди гостей переодетого мусорщика. Я сообщу ему, что Британии ужасно хочется с ним потанцевать.

Мимо них прошел в своей тоге Чарльз Твелвтриз, который опять искал Сайласа Спэрроуграсса. Он только что обнаружил его в буфете, где гомеопат показал новый фокус. Но только после того, как тот снова сбежал, недоумевающий коронер понял, что теперь лишился не только золотых часов, но и лучшего шелкового платка.

Принцесса и графиня увидели, что к ним идет Робинзон Крузо, в коротких бриджах, надетых поверх шелкового трико, и в обезьяньей шубе, перетянутой поясом, за который были заткнуты пара пистолетов, топорик и зонтик. На одном его плече висело охотничье ружье, к другому – прикреплено чучело попугая. Предложив руку графине, Корнелиус Б. Пилгрим спросил:

– Разрешите пригласить вас на танец, леди Бессингтон?

Поскольку графиня только что облегчила душу рассказом о своем горе и подбодрила себя очередным бокалом кларета, согласие последовало незамедлительно. Когда заиграла музыка, американец повел свою даму значительно быстрее, чем было нужно, чтобы ее не слишком водило из стороны в сторону. Едва они миновали оркестр, графиня подняла взгляд и увидела одноглазую птицу на плече у своего кавалера. Она немедленно узнала африканского серого попугая, которого они с леди Беатрис несколько месяцев учили осыпать миссис Бутс самыми вульгарными оскорблениями. С особым усердием они отбирали из всех бранных словечек те, которые ей больше всего подходили. Сначала заговорщицы ругали друг друга, чтобы выяснить, каким запасом непристойностей обладают, но оказалось, что их язык чересчур благороден, а потому они обратились к словарям. Когда же и там им не удалось найти особенно сильных выражений, они пошли к «Королевскому гербу» покупать свиные ножки у пьяной торговки. У нее они почерпнули истинные жемчужины сквернословия, которые заставили бы покраснеть даже извозчика. Когда леди принялись обучать им попугая, некогда принадлежавшего какому‑то матросу, птица от удивления широко раскрыла свой единственный глаз. Как только самообладание вернулось к ученику, он принялся усердно запоминать все, чем его пичкали, соблазненный премией в виде бразильских орехов. После нескольких месяцев натаскивания обе женщины решили, что попугай наконец готов. Они встали у окна в гостиной леди Беатрис, из которого открывался вид на Часовой двор, и с нетерпением стали поджидать свою жертву. Как только заговорщицы увидели экономку, пробегавшую через двор, словно испуганный фазан, они поставили клетку на подоконник и предложили орех главному исполнителю своего коварного замысла. Правильно поняв намек, попугай наклонил голову набок, раскрыл свой массивный клюв и во всю мощь крошечных легких принялся выкрикивать ругательства, которым суждено было стать последними в его жизни.

Когда леди Бессингтон взглянула на чучело несчастной птицы, ей вдруг вспомнилось выражение лица миссис Бутс, и графиня непристойно фыркнула. Не сдержавшись, она захихикала, потом тихо засмеялась, и чем больше старалась забыть ужас и негодование на лице экономки, тем явственней издаваемые ею звуки походили на хохот. Графиня больше не могла танцевать. Она запрокинула голову, так что Корнелиус Б. Пилгрим был вынужден подхватить ее, поскольку дама буквально тряслась от смеха в его объятиях. Каждый раз, когда он спрашивал, в чем дело, бедняжка была в состоянии лишь пропищать «попугай» и снова содрогалась в конвульсиях. Ее смех вскоре заразил кавалера, плечи которого стали подрагивать. Птица тоже начала пританцовывать, что только усилило истерику. Рыдающая от смеха пара вскоре создала затор, который привел к тому, что священник, одетый Ричардом III, натолкнулся на органиста, пришедшего в обличье одного из принцев, погибших в Тауэре[53]. Эти два джентльмена немедленно обвинили друг друга в случившемся и, поскольку им не удалось прийти к разумному компромиссу, затеяли драку. Их тут же выдворил лакей, который был вынужден стоять между ними и на улице: джентльмены затеяли спор, действительно ли Ричард III убил двух маленьких принцев. Между тем Минк охотно танцевала со всеми, кто ее приглашал, стремясь продемонстрировать свое умение, чтобы никто не заподозрил, будто именно она в ответе за злополучное лансье. Но в конце концов устала даже принцесса, и, когда часы пробили четыре, в танцевальном зале уже никого не было. Лишь чей‑то несвежий мужской чулок остался лежать на полу.

Глава 14

Дата добавления: 2015-10-30