Заклинательница змей 10 страница

На чердачок даже и лестницы не было: часто ходить туда незачем, а в кои-то веки раз и приставная пригодится. Проникнуть же туда Шубников мог двумя путями, оба были одинаково неудобны, и надобно было так и оставить их очевидно неудобными, чтобы не было никакого подозрения.

Один путь: в узком коридоре в потолке небольшой квадратный люк, только пролезть нетолстому человеку. Снизу люк совсем незаметен, да еще и в темном месте, в том конце коридора, где нет окна. Вечером голубые пятилепестные тюльпаны двух лампочек пропускали на потолок такой полосатый полусвет, что края люка надо было пристально искать, чтобы увидеть. В углу под этим люком высокий шкап с запасною на всякий случай одеждою, недалеко от шкапа — вешалка и небольшой стол, а около стола стул. Если стол передвинуть на другую сторону вешалки, к шкапу, а перед столом поставить стул, то это перемещение никому не бросится в глаза. Горелов, если и пройдет здесь, вряд ли заметит. А и заметит, не придаст значения. Такая комбинация предметов давала возможность Шубникову заблаговременно забраться на шкап, поднять снизу люк, влезть на чердак, опять опустить люк — для этих гимнастических упражнений Шубников был достаточно силен, ловок и нетолст. Преград нематериальных перед ним ни на каком пути не могло возникнуть: он был последовательный материалист, и сознание его всегда определялось бытием; способ, каким из данного в действительности становилась для него определенная форма действования, был простым соединением в мышлении.

Если бы случилось, что Горелов придет в домик внезапно и увидит упражнения Шубникова, у него было готово объяснение. Он сказал бы Горелову:

— А знаете, Иван Андреевич, меня этот люк в потолке серьезно беспокоит. Если кто-нибудь заберется в дом, так сюда очень просто спрятаться. Грабитель, а то и шантажист из товарищей. Я так думаю, что тут следует ввинтить два кольца и повесить замок. Так-то вернее будет.

Горелов посмеется над его чрезмерным усердием, найдет очень забавною самую мысль замкнуть замком потолок, но вот именно потому, что посмеется, он и не будет подозревать истины: подозрения рождаются в нахмуренных бровях, а не в улыбающихся губах.

Второй путь — через крышу и слуховое окно. На крышу взлезть по старой липе, которая росла у задней стены дома. Этот путь неудобен тем, что железо кровли гремит под ногами, если не ползти уж очень осторожно. Шубников испытал и этот путь, но для дела, — подслушивания, — еще ни разу им не пользовался.

На самом чердаке в полу Шубниковым устроены были два отверстия, для того чтобы видеть и слышать. Занялся он этим уже давно. Отверстия были проделаны снизу, в потолке столовой и спальни, и замаскированы в завитушках розово-голубой розетки лепного потолка. Сверху, чтобы случайно не сыпался мелкий сор с чердака и чтобы не видно было с потолка света, если в комнатах погасят лампы, каждый глазок был прикрыт гладко пригнанною дощечкою с колечком вверху. На чердачок вечером Шубников забирался с электрическим фонариком. Найдет при его помощи подходящий глазок, фонарик погасит, глазок откроет, приникнет к нему, смотрит, а больше слушает, — поле зрения было мало. Чтобы при таких занятиях не пачкалась всегда чистенькая одежда, на пол были брошены коврики; кстати, они прикрывали до прихода Шубникова глазки от всякого случайно пришедшего; коврики могли показаться заброшенными сюда за ненадобностью и ветхостью вместе с кое-каким еще хламом, обычным на всех чердаках. Шубникову же эти коврики помогали быстро найтись.

Всего этого открывать Николаю отнюдь не следовало. Шубников назвал бы сам себя олухом Царя Небесного, если бы это сделал. Надобно было выдумать другой источник сведений. И вот однажды утром Шубников отправился на пароходе в город. Вернувшись, скажет Николаю, что узнал новость от знакомого человека в конторе нотариуса. Чтобы ездить не даром, Шубников решил навестить Ленку: в теперешних обстоятельствах и она могла пригодиться.

В городе Шубников отправился в гастрономический магазин. Купил там вина, ликеров, закусок, фруктов, — до войны за небольшие деньги можно было накупить много всего этого. Подозвал извозчика, мальчик из магазина вынес тяжелую корзину с покупками, за что получил пятиалтынный, и Шубников покатил к Ленке. По дороге заехал в кондитерскую, купил конфет, пирожного и печенья, — сонохтяне любили поесть, и обжорное дело, ветчина, колбаса, печенья, варенья, соленья, сушенья, маринады, сласти — все это стояло на высокой степени совершенства и было очень недорого.

Ленку он застал дома. Она сидела на диване, поджав под себя ноги, и читала какую-то книжку. Солнце ярко светило сквозь кисейные занавески двух окон второго этажа. Ленкино золотисто-желтое платье на лиловой обивке дивана казалось ярким, солнечным. На ее тонких, длинных пальцах сверкали золотые колечки с яркими камешками. На груди приколота была светло-коричневая камея с белою головкою в профиль. Высоко в переднем углу в тяжелом киоте темнела из-за горящей ясно лампады темная икона. Чашка чаю стояла перед Ленкою на круглом столе, покрытом тонким шелковым платком сложного и наивного иранского рисунка, — зеленовато-золотистый фон, — разводы кирпично-коричневые, карминно-алые, шарлаховые, малиновые, травно-зеленые, бирюзовые, лазурные, млечно-белые, — золотистая кайма с трехрядною, того же цвета, чуть позеленее, плетенкою, разрешенною в длинную бахрому. Чай давно простыл, — Ленка увлеклась чтением. Когда Шубников постучал к ней в дверь, она подняла голову и как разбуженная смотрела на гостя из-за тесного снопа стоящих посреди стола в поливном зеленых тонов кувшинчике пестрых гвоздик, — малиновые сердечки, белые ободки.

Шубников с нелепыми гримасами и ужимками поставил свою корзинку на плетеный стул около двери, а пакет из кондитерской положил на круглый лакированный столик в углу. Ленка, не вставая с места, спросила с веселою улыбкою:

— Что-нибудь вкусненькое принесли? Зачем это вы тратились? Не на голодный остров пришли.

— И вкусненькое, Леночка, — отвечал Шубников, еще усерднее гримасничая, — и сладенькое, и выпить.

— Что ж, вы ко мне на побывашки пришли? — спрашивала Ленка. — Да что так рано? С утра вино пить я не привыкла. Еще грушу пожевать куда ни шло.

Но уже Шубников развязывал корзинку. Торопился сам это сделать, пока не позовет Ленка горничную, хотел взять веревку себе, пригодится. Он говорил:

— Дело к вам есть, Леночка, а за бутылочкой вина о деле веселей разговаривать. Позавтракаем, пропустим по стаканчику, сладким полакомимся.

— Уговорили, — сказала Ленка, — такой уж вы искуситель, что с вами всякие правила забудешь. Только очень-то на вино не налегайте, а то мама ворчать будет. Сняла, скажет, квартиру господскую, а живешь, как подвальная отеротница, с утра вином наливаешься.

Ленка встала, подошла к двери, крикнула:

— Диночка, накройте не в столовой, а у меня, — господин Шубников будет со мною завтракать.

— Надеюсь, что ваша уважаемая маменька… — начал было Шубников.

— Мама, кажется, собирается куда-то, — сказала Ленка, — я пойду, спрошу. И, во всяком случае, она позавтракает там, без нас. Она у меня застенчивая, с гостями не любит быть, к господскому обществу не привыкла.

Ленка вышла. Скоро явилась с посудою Диночка, горничная миловидная, хотя эстонка, накрыла на круглом столе на два прибора, помогла Шубникову расставить и разложить его покупки, хотела было взять бутылки откупорить, но Шубников сказал:

— Откупорю я сам, вы мне только штопор принесите.

Диночка широко улыбнулась, живо сбегала за штопором и ушла. За дверью слышался шепот, тихий смех. Шубников откупоривал бутылки.

Наконец Ленка вернулась. Сказала, закуривая папироску:

— А я думала, вы все эти дни на фабрике будете. Думала, все ваши дела там.

— Так оно и есть, Леночка, — отвечал Шубников, — я и к вам по фабричному, так сказать, делу.

— Вот оно что! — насмешливо протянула Ленка. — Только я так полагаю, что насчет забастовки со мною вам разговаривать нечего, не по моей части.

Шубников забеспокоился. Стукнул бутылкою о стол, чуть не уронил ее. Спрашивал тревожно:

— Какая забастовка? вы что-нибудь слышали?

Знал, что у Ленки много знакомых и друзей на фабрике и что она может знать многое. Забастовка была теперь особенно неприятна для Шубникова. Правда, она могла оказаться даже полезною, — для Николая, — Горелов от досады на рабочих, может быть, откажется от мысли передать им фабрику. Но наверное расчитывать на это нельзя было, могло случиться и наоборот, что Горелов вздумает теперь же с фабрикою разделаться. Но самое существенное для Шубникова было то, что забастовка угрожает ему лично. По многим признакам Шубников догадывался, что неприязнь рабочих к хозяину была гораздо слабее, чем их злоба к хозяйским прихвостням.

Ленка словно спохватилась, что сказала лишнее. Пожала плечами, отвечала спокойно и замкнуто:

— Что мне слышать? Вам ближе знать. Так, болтают в городе, что на гореловских фабриках забастовка будет.

— Да кто вам говорил? — допрашивал Шубников, крутя веревку и глядя на Ленку недоверчивыми, испуганными и злыми глазами.

— Слухом земля полнится, — неопределенно отвечала Ленка.

Но Шубников приставал с расспросами:

— Слухами! Скажите пожалуйста! Точно слухи сами по улицам прыгают да к вам в окошки вскакивают. Вы-то от кого слышали?

— Кто-то вчера на бульваре сказал, — отвечала Ленка. — Разве упомнишь? Мне-то и ни к чему. В одно ухо впустила, в другое выпустила. Только вот сейчас, вас увидела да про дело какое-то заговорили, вот я и вспомнила.

Шубников догадался, что Ленка чего-то недоговаривает и что слышала о забастовке она вовсе не на бульваре. Сообразил, что теперь от Ленки ничего не выведать, а вот выпьет, так, может быть, вино язык развяжет. Он сказал, притворяясь равнодушным:

— Я так думаю, Леночка, что все это — пустая болтовня, небылица в лицах. Нельзя верить всему, что на бульваре какой-нибудь кавалер сболтнет. Знают, что вы с товарищами знакомы, вот вам и рассказывают чепуху всякую. У нас нет никаких признаков забастовки. А такие вещи экспромтом не делаются.

Ленка глянула на Шубникова не то любопытно, не то насмешливо и спросила:

— И ничего рабочие не требовали?

— Ну, они всегда найдут, чего потребовать, — досадливо отвечал Шубников. — Капиталист налицо, есть с кого тянуть. И подстрекатели всегда найдутся, научат. Приходили ко мне на днях в контору два нахала, говорили, чтобы поденщиц считать постоянными работницами, ну да я их осадил. Ушли ни с чем, и больше никаких претензий не слышно.

— Да уж если бы что было, — говорила Ленка, — так вы бы оба сюда не пожаловали, а то и вы, и сам Горелов, оба в городе.

Этого Шубников не знал, но это не было для него неожиданным. Он подумал, что Горелов теперь у нотариуса. Вернее всего, что у Черноклеина, по дружбе и по привычке. А может быть, для большей конспирации, Горелов отправился к Невсееву или к Быстрову, с которыми обыкновенно не имел дела и у которых конторы помещались не на таком бойком месте, как у Черноклеина.

Шубников иронически искривил губы, сжал костлявою рукою свою козлиную бородку, чтобы она стала еще острее, изогнулся на стуле, положил высоко и остро ногу на ногу, локтем остроугольно оперся об острое колено, — всеми манерами придал себе такой необыкновенно мефистофелевский вид, что даже сам подумал: «Ну, для Ленки, пожалуй, слишком роскошно». И язвительным до козлиного дребезжания голосом спросил:

— А вы, Леночка, откуда об этом важном событии узнали? Сорока на хвосте принесла?

Насмешка подпущена была нарочно, чтобы подстрекнуть Ленку доказать верность сообщения. Но хитрость была излишня; Ленка не видела здесь никакого секрета и спокойно отвечала:

— Мама утром с базара шла, так видела, как Иван Андреевич к Волжско-Камскому банку подъехал в своей коляске. Кучеру что-то сказал, вошел в подъезд, а кучер куда-то поехал в город.

Так узнал Шубников, что ему было нужно: в том же доме на Горохваловой улице, где Волжско-Камский банк имел Сонохотское отделение, и даже в том же самом подъезде, помещалась контора нотариуса Черноклеина: нотариус внизу, банк наверху. Конторы других нотариусов были совсем в другом месте. Если бы Горелов приехал в банк, то вряд ли он отпустил бы коляску, — долго сидеть в банке ему не было причины: задерживать его в банке не станут и все, что ему понадобится, сделают быстро. Разговор же с нотариусом мог затянуться часа на два, и коляска была отправлена, чтобы не всему городу стало известно, где и как долго сидит Горелов. Вернее всего, что коляска отправлена в городской дом, откуда Горелов потребует ее по телефону, когда кончит у нотариуса. Горелов поехал не на пароходе, а в своем экипаже, — так было удобнее, спокойнее, скорее и меньше ненужных встреч и разговоров.

Все это Шубников быстро сообразил. Выяснившееся так бытие определило сознание: кончив с Ленкою, надо наведаться к Черноклеину и выведать что можно у знакомого клерка.

Диночка подала омлет, телятину под бешамелью, кувшин холодного молока с густым наверху слоем желтых, почти засметанившихся сливок и землянику мелкую, лесную.

— Роскошно живете, Леночка, — сказал Шубников.

Он был недоволен тем, что принесенное им — не единственное, а только дополняет Ленкин завтрак.

— Какая там роскошь! — отвечала Леночка. — Пожевать каждый день надобно, а то и ноги протянешь.

Завистливым взглядом окинул Шубников Ленкины золотые с камешками колечки на узких, длинных пальцах, золотой браслет цепочкой, брошку-камею. Спросил, усмехаясь едким, но к пороку благосклонным Мефистофелем:

— Подарочки от поклонников?

— Я — бедная девушка, — сказала Ленка, — мне покупать побрякушки не на что. Добрые люди иногда что и подарят на бедность. А вот спасибо, что напомнили. Невзначай, да кстати. Чуть не забыла, а нарочно с утра эту брошку надела, чтобы не забыть.

— А что такое? — спросил любопытный Шубников.

— Принес мне ее третьего дня Шкуратов. Я с ним не хочу водиться, что за удовольствие с женатыми! Здесь люди такие сплетники, купчихи такие жадные да ревнивые, еще ни за что жена кислотой глаза выжжет, потом адвоката-чистобреха наймет, реки слез на суде пустит, присяжные ее оправдают, публика ей цветы поднесет, а я останусь безобразная, всеми обруганная и вовсе нищая.

— Ну что вы, Леночка! — возразил Шубников. — У Шкуратовой не хватит на это смелости.

— Наймет кого ни есть, — говорила Ленка. — Продажных людей везде много, за сто рублей всякую пакость сделают. Да и сам Шкуратов очень малосимпатичный. Воображает себя красавцем! Вот-то уж на красавца не похож! Точно его из пшеничной голубой муки испекли, в печке подрумянили да белужьи глаза всунули.

Шубников сказал недовольным голосом, задетый тем, что какая-то Ленка туда же судит да рядит о мужчинах его круга:

— Уж вы очень разборчивы, Леночка! Шкуратов во всех смыслах хоть куда и малый умный.

— У себя в лавке, — возразила Ленка, — а разговоры-то его не так чтобы уж слишком бойкие. Ну, я от этой камеи отказывалась, а он навязал. Да еще рассказал, — вообразил, что мне это очень приятно будет, — что его жена видела эту камею у Грабилина. Понравилась ей, просила подарить, а он сказал: «Зачем кокетничала с Хоровичем? вот и не подарю». Потом купил, мне принес.

— Дорого заплатил, надо полагать! — сказал Шубников. — Грабилин и всегда лупил недешево, а как у него великий князь покупки сделал, так с тех пор он совсем осатанел. Оправдывает свою фамилию. Вам счастье, Леночка.

— Очень мне надо! — пренебрежительно сказала Ленка. — Я бы и совсем не взяла, да кстати догадалась, как избавиться. Сегодня жена Шкуратова именинница. Пока он в своем лабазе сидит, я пошлю эту брошку к ней с Диночкой, чтобы отдала на кухне. Пусть думает, что муж все-таки купил ей в подарок.

Шубников сказал насмешливо:

— Вы воображаете, Леночка, что вашу Диночку никто в городе не знает. Особенно по соседству, — ведь Шкуратовы чуть не рядом с вами живут. Шкуратова сразу догадается, в чем дело, и своему благоверному глаза выцарапает.

Ленка усмехнулась. Сказала:

— Это уж не моя забота.

Выбежала из комнаты и чрез несколько минут вернулась уже без брошки. Мефистофель, воплощенный в Шубникове, злорадно хохотал:

— Воображаю, какой именинный пирог она ему поднесет! — кричал он. — С пылу, с жару, и начинки не пожалеет.

— Напрасно воображаете, — спокойно возразила Ленка, — моя Диночка знает, как надо сделать. На глаза Шкуратовой она не попадется, а прислугу научит, что сказать.

— А они все-таки насплетничают! — злорадствовал Шубников.

— Нет, — говорила Ленка, — эти люди друг друга не выдадут.

— Сама Шкуратова увидит, — не сдавался злорадный.

Ленка усмехнулась. Сказала:

— Авось не увидит. А если Шкуратова ее случайно и увидит в людской или кухне, Диночка скажет: пришла в гости, горничная знакомая, — или скажет: забежала к кухарке спросить, как у вас тесто на пироги ставится. Все обойдется вполне благополучно. А на будущее время Шкуратов поостережется ко мне прилипать.

— Шутки шутками, Леночка, а ведь у меня к вам серьезное дело.

Шубников сделал значительное лицо, но на всякий случай подмигнул Ленке, и в тоне его оставался свойственный ему налет шутовства.

Ленка опустила глаза. На ее лице выразилась скука. Она сказала тихо:

— Ну что ж, обсказывайте ваше дело.

Она оперлась локтями о стол и сидела, готовая слушать, равнодушная и строгая, как усталая учительница, которой надобно, как ни надоело, выслушать ответ ученика. Шубников на минуту почувствовал себя неловко, — далекие воспоминания порядочности шевельнулись в его сознании, — но это сознание немедленно же опять подчинилось бытию, и Шубников принялся обсказывать, в чем дело и что должна сделать Ленка. Чтобы Ленка не вообразила, что она уж очень нужна, он скрыл от нее самое существенное, — намерение Горелова оставить завещание в пользу рабочих и совсем лишить Николая доли в наследстве. Осталось только соперничество отца и сына в любви к фабричной работнице.

Ленка выслушала и сказала:

— Пустое. Ничего из этого не выйдет.

Шубников попытался подольститься:

— Уж это, Леночка, от вашего искусства зависит, а вы — известная очаровательница, и против вас никто не устоит.

Но Ленка даже не улыбнулась. Она говорила уверенно и спокойно:

— Я Веру хорошо знаю. Она с таким типом, как Николай Иванович, никогда не спутается.

— Чем это вам Николай Иванович не угодил? — досадливо спросил Шубников.

Ленка спокойно продолжала:

— Да она и ни с кем путаться не станет. Она Соснягина любит. Не такая она, чтобы на хозяйские подачки польститься.

Шубников сказал злорадно:

— Однако она один раз уже приходила ночью к Горелову, в его домик укромный.

— Не врете, так правда, — с легонькою усмешечкою отозвалась Ленка. — Только если в самом деле у них так далеко зашло, так я-то что же могу сделать? Приворотной травы у меня нет, и отврат-корня нет. За этим уж вы идите к бабушке Мартемьяне в Рощенье.

Как ни бился Шубников, Ленка стояла на своем. Наконец, видя, что ничего не выходит, Шубников рассказал ей про ссору Горелова с сыном и про завещание. Для пущей убедительности прибавил:

— Про завещание мне сам Иван Андреевич говорил. Уж очень рассердился на сына. Видите, Леночка, как это важно, — отвести его от Веры. Да теперь это и не так уж трудно. Сгоряча он согласился, а потом одумается, да такая милая особа найдется, как вы, так ему жалко станет отдавать все совсем чужим людям. Выходит, что вы и для самого Горелова, и для его семьи хорошее дело сделаете.

Ленка оживилась. Слушала с интересом. Выспрашивала подробности. Наконец, когда уже видно было, что Шубников рассказал все, Ленка вздохнула и сказала:

— Если рабочим, так это — дело хорошее, я мешать не стану. Не все господам хорошим, пусть иногда и простому люду рабочему вкусный кусок достанется. Думка мне сказывала, — в гореловских погребах, да в ледниках, да в подвалах, да в чуланчиках всяких чего-чего не напасено, да всего помногу, точно на целый полк, — мясо соленое, и мясо копченое, и ветчина, и сыры, масло бочками на льду стоит, бочки меду, сахару, кофе пудами, чай самый лучший цыбиками, всякое соленье, варенье, — целые сотни банок больших и малых, с рыжичками, с груздочками, с брусникой, с яблоками мочеными, — муки всякой, круп разных столько, что в три года не прожрать, белые грибы сушеные точно на большой монастырь, висят саженными нитками, и привозного товару обжорного самого хорошего столько, что в час не перечтешь, консервы рыбные, консервы мясные, сибирские рыбные Плотникова, и французские сардины Кано, и большой погреб вин шампанских, бургонских, бордосских, рейнских, венгерских, кахетинских, малаги, хереса бочки, кианти, асти, лакрмакристи, ликеры, наливки, настойки, водки, меда польские лежалые, — едят-пьют, как богатыри святорусские. Все на доходы от фабрик. А у рабочих редечка триха, да редечка ломтиха, да редечка так, а покушать вкусно да сладко и они бы сумели.

Шубников прослушал не без удовольствия этот перечень гореловских съестных и питейных запасов, смакуя в своем воображении все эти прелести. Но вдруг вспомнил, зачем сюда пришел. Принялся уговаривать:

— Поймите, Леночка, рабочие вам ни копейки не дадут, а Николай Иванович вам будет благодарен. Кроме того, что вам даст Иван Андреевич, — а вы знаете, он щедрый, — и от Николая Ивановича вы получите.

— Сколько? — спросила Ленка со спокойным любопытством.

— Ну, он не пожалеет. Пятьсот рублей даст, — отвечал Шубников.

Ленка пренебрежительно усмехнулась. Шубников сообразил, что, хотя для Ленки пятьсот рублей должны быть большие деньги, но ведь дело идет о наследстве в несколько миллионов. И он прибавил:

— Даже тысячу рублей даст.

— Не густо! — сказала Ленка. — Да и то, когда он даст?

— Как только дело будет сделано, — сказал Шубников.

— На посуле, как на стуле, — отвечала Ленка. — Нет, что-то мне не хочется в это дело путаться. Еще что из этого выйдет, а меня Бог знает как назовут.

— Кто назовет? рабочие, что ли? — презрительно сказал Шубников. — Плюньте на них!

— Не одни рабочие, и в городе могут осудить, — сказала Ленка. — Будут кликать фабрикантовою услужницею.

Шубников покраснел от злости:

— Ну хорошо, — шипел он, — я буду помнить, что вы не хотели мне помочь. Да и не мне, — что тут я! — и Милочке, и Любови Николаевне.

— Что мне в чужие семейные дела путаться! — упрямо говорила Ленка.

В это время на пороге появилась Диночка. Негромко сказала:

— Простите, барышня. На одну минутку, пожалуйста, выйдите.

Ленка извинилась и вышла. Сразу догадалась, что ее зовет мать. Знала, что все это время старуха, жуя свой завтрак, то и дело подбегала тихонько в мягких туфлях к запертой ее двери, таилась за дверью и слушала. Ленка прибежала в кухню.

Там сидела на деревянном стуле у большого белого стола Ленкина мать, тощая высокая старуха. Ее лицо изобличало долголетнюю привязанность к водке, а порядливый новый костюм свидетельствовал о заботах дочери. Край стола, где сидела старуха, был прикрыт салфеткою; здесь стояла бутылка пива, из которой последнее уже было вылито в стакан; видны были остатки завтрака и сыр. На плите грелся коричневый объемистый кофейник, — старуха расширила теперь круг своих привязанностей и, оставаясь пьяницею, стала кофейницею.

Старая кофейница свирепо зашептала навстречу дочери:

— Глупая, зачем отказываешься?

— Подслушивала! — таким же свирепым шепотом отвечала Ленка, подходя к матери.

— Как же не подслушивать-то, коли ты глупишь! — говорила старая, опасливо посматривая на дверь. — Деньги сами в руки тебе плывут, ты их, дура, отпихиваешь. От денег никогда не отказывайся, глупая, береги деньги на черный день. Без денег-то ой как не сладко на свете живется! Нешто забыла, как мы в бедности-то жили?

— Что ж, ты хочешь, чтоб я за какие-то гроши совесть позабыла и продала Веру и рабочих? — сердито говорила Ленка. — Да что я, без гореловских подачек с голоду подохну, что ли?

Так увлеклась, что заговорила громко. Старуха сделала большие глаза и схватила ее за руку. Посадила на стул, зашептала ей совсем на ухо:

— Тише ты, оглашенная! Нужно тебе, что ли, чтоб он наши разговоры подслушивал?

Ленка тоже зашептала:

— Сама подслушиваешь, так воображаешь, что и все подслушивают. Очень ему надо! Занятно ему наши разговоры слушать, — вот-то вообразила!

— Воображать мне тут нечего, — резонно отвечала старуха. — Уж коли молодой образованный господин на такое последнее дело пошел, своему хозяину кралей в масть подбирать, так он и подслушивать недорого возьмет. Не знаешь, не видишь разве, что это за человек? Ты только на рожу-то его погляди, на ухмылки его анафемские полюбуйся, да на весь его обычай на поганый, на хрюк-то его свинячий, на глум-то его скаредый обрати внимание, сделай милость. Тем только от черного и отличается, что хвоста да копыт нет, — прости, Господи, мое великое согрешение.

И старуха истово открестилась от представлений нечистых, от чар вражьей силы. Ленка засмеялась:

— Еще что придумаешь?

— Да правда, сущий испанец, — уже несколько добродушнее говорила старуха, утихомиренная призванною ею силою святого имени и креста Господня. — Нет, а ты, Ленка, послушай-ка, что тебе мать-то скажет.

— Такой мерзости я не сделаю, — упрямо шептала Ленка. Мать махнула на нее рукою.

— Вот поговори с дурою! Слова молвить не даешь. Я разве это тебе хочу сказать, чтобы ты бедных людей купчишке продала? Ты только вид такой ему подай, аспиду-то этому безрогому, приспешнику комолому, будто ты с ним согласна.

— Что ж я ему врать-то стану! — недовольным голосом сказала Ленка.

— И ври, ври поглаже, прямо в глаза ему со всем твоим нахальством ври, бойко ври, как на кобыле будто едешь, — настаивала старуха. — Ареда этакого обмануть даже и не грех, совсем даже напротив. А он тебе сразу поверит, — эта анафемская команда злому слову всегда поверит, потому что настоящий разум только от Бога, а у них, у недобрых-то, вместо ума одно мечтание. Он поведет тебя к хозяину-то своему. А ты, как придешь к Горелову, ты не будь глупа да Горелову-то всю их подлую интригу возьми да и докажи. Только попроси, чтобы он тебя не выдавал. Вон и останутся они таким манером в дураках.

Ленка засмеялась. Поцеловала старуху. Сказала:

— Ты у меня, мамочка, министр, посоветуешь, тебя только слушайся. А я, пожалуй, и вправду так сделаю, натяну нос господину инженеру. Да еще какой большой!

Мать была очень довольна, — сидела и надмевалась: не часто бывало, что Ленка ее слушалась. Она повторяла:

— Ты мать-то свою слушайся, она тебе худого не посоветует, Леночка!

Ленка вернулась к своему гостю. Смешливо глянула на него, закурила папироску, села на диван, налила себе чашечку кофе.

Шубников свирепо шагал из угла в угол и дымил папироскою. Пока Ленка ходила, он успел наскоро проглотить несколько рюмок бенедиктина. Торопился допить ликер, чтобы дорогая влага не досталась упрямой девчонке. Но упоенное бытие не оставило без утешения упоенного сознания. Шубникову вдруг представилось, что Ленка еще небезнадежна, стоит только поговорить с нею поубедительнее. Цель стоила лишнего усилия. Он подошел к Ленке близко, дохнул на нее сладким перегаром, ухватил ее за руку около голого смуглого локтя, — точно кот добычу сцапал, — и умильным голосом заговорил:

— Леночка, да перестаньте вы глупить. Ведь это же — ерундища ужасная, что вы там вбили себе в голову о рабочих. Какое вам до них дело? Всякий заботится о себе, и больше никаких.

— Правильно! — насмешливо сказала Ленка.

Хотела было налить себе ликеру, но в крохотную узкую рюмочку только немножко упало сладких капелек. Ленка опрокинула их на свой узкий розовый язык.

— Никто о вас не позаботится, — продолжал Шубников, — если вы сами о себе не позаботитесь. Завещание! Важное кушанье! Не будет так, как Вера хочет. Или мы завещание уничтожим, или суд его не утвердит, или мало ли что мы придумаем. С деньгами все можно сделать, и у Николая Ивановича везде ходы есть. А вы, Леночка, пропустите случай хапнуть кушик. Соглашайтесь-ка лучше. На всю жизнь будете обеспечены. Ведь дело большими миллионами пахнет.

— И то правда! Уговорили! — отвечала Ленка. — Хорошо, я согласна. Если только ваш Горелов на меня глядеть захочет, не выставит сразу за двери.

Шубников даже не сообразил, что уж слишком круто и скоро переменила Ленка свое решение, — бытие, переслащенное бенедиктином, пересластило его сознание и окрасило его в цвет еще более золотой, чем проглоченный ликер. Инженер заликовал и запрыгал, но скромные размеры комнаты скоро умерили его азарт. Он взглянул на часы. Заговорил суетливою скороговоркою:

— Милая Леночка, мы вот как сделаем, — я кое-куда сбегаю, тут у меня дело есть, а вы пока собирайтесь. Оденьтесь поочаровательнее, к лицу, — ну да вас этому не учить! Я к вам зайду, и мы вместе на четырехчасовом пароходе поедем. Может быть, на наше счастие, и Горелов на том же пароходе возвращается. Если спросит, скажем, что я встретил вас на бульваре и что вы едете к вологодской кружевнице в нашу слободку. Ладно?

Ленка отрицательно покачала головою и сказала:

— Сегодня не могу. Я сегодня вечером должна быть совсем в другом месте.

— Голубушка! — взмолился Шубников, — да разве же мыслимо откладывать! Надо торопиться во что бы то ни стало. Поймите, Леночка, — ведь он приехал сюда завещание писать. Надо сегодня же на него атаку произвести. А то ведь он завещание отдаст Вере, и это страшно затруднит дело. Теперь это можно тихим манером уладить, а тогда рабочие узнают и без большого скандала дело не обойдется.

Дата добавления: 2015-07-08