Общественный строй, быт, семья

Понятие «род» Б.О.Долгих определяет как экзогамную группу родственников, верящих в свое общее происхождение, имеющих свое название и связанных обычно рядом прав, обязанностей и традиций. В XVII в. у энцев под словом «род» могли фигурировать два разных типа социальных объединений: первое из них обозначается понятием тыдё (тундр.) / тызо (лесн.), а второе — фогга (тундр.) / погго (лесн.). Тыдё переводится дословно как «порода», «вид», а фогга — «комель», «ствол», «люди, происходящие от одного предка». По архивным документам можно предположить, что тыдё представляли собой, по определению Б.О.Долгих, так называемые «первоначальные роды», т.е. те родовые подразделения в составе энцев, относительно которых можно предполагать либо их южное (алтае-саянское) происхождение, либо связь с аборигенным этническим субстратом, населявшим тундровые районы Обско-Енисейского Севера в досамодийское время (Долгих, 1964. С. 1). К числу «первоначальных» родов относятся, прежде всего, родовые подразделения лесных энцев: Муггади (Мангазея), Бай, Ючи (Ючея), Аседа (Асида) (Общественный строй…, 1970. С. 181).

Кроме того, в составе обеих групп энцев по ясачным спискам XVII в. выявляется и значительное число гораздо меньших по числу плательщиков родов, которые, видимо, являются подразделениями больших первоначальных родов. Именно к ним и употребляется термин фогга / погго. Эти объединения представляли собой самостоятельные производственные ячейки из нескольких, обычно родственных семей, которые в силу различных причин выделялись из основного рода. В большинстве своем они носили название по имени реально существовавшего лица, первоначально их возглавлявшего (например: Вокупин род в составе Сойта у тундровых энцев). Малые роды, в свою очередь, дробились на еще более мелкие социальные группы.

Необходимо отметить одну особенность: в социальной структуре предков лесных энцев преобладали роды типа тыдё, т.е. большие экзогамные единицы, устойчивые по составу, имевшие древнее по происхождению родовое название, в то же время у предков тундровых энцев распространены были родовые подразделения типа фогга, небольшие, неустойчивые по составу (Общественный строй…, 1970. С. 361). В XVII в. первоначальные роды представляли собой основные социальные единицы, на силу и сплоченность которых опиралось обычное право. Малые же роды являлись основными производственными ячейками.

На протяжении XVIII–XIX вв. структура социальной организации у энцев существенно изменилась. В начале XVII в. по причине давления со стороны селькупов и ненцев большая часть энцев оставила бассейн верхнего Таза и откочевала к Енисею. Оставшиеся роды были постепенно ассимилированы ненцами (Аседа, Салярта и др.). Реформа административного устройства сибирских «инородцев», осуществленная в 1822 г., зафиксировала в виде самоуправляющихся волостей, или «административных родов», реально сложившиеся к этому времени определенные этнотерриториальные общности, которые сформировались в результате исторических событий предшествующих столетий. Энецкое население входило в состав Хантайской и Карасинской управ. Оненечившиеся энецкие роды относились к Тазовской и Береговой управам.

Судя по материалам XVIII — начала XIX в., ведущую роль в производственной жизни играли патронимические объединения и большесемейные коллективы. Однако в течение первой половины XIX в. начался процесс распада патронимии, который был обусловлен, прежде всего, причинами экономического характера (втягивание в сферу товарно-денежных отношений), а также историческими событиями. В результате произошло значительное территориальное смещение ряда энецких родов, что привело к утрате ими родового землепользования, являвшегося основой производственного единства кровнородственных коллективов.

Во второй половине XIX — начале XX в. значение родовых институтов в общественной жизни различных групп самодийцев еще более ослабевает. Патриархально-родовые отношения заменяются территориально-общинными. Характерной формой территориального объединения в этот период было стойбище (куча), в которое входило несколько семей, совместно выпасавших оленей. У рыболовов аналогичные объединения носили название артелей. Если на начальной стадии своего развития стойбища включали в свой состав только сородичей, то в начале XX в. основным критерием стал социально-экономический признак (например, объединение ряда малооленных семей для совместного кочевания и промысла).

Постепенно на базе оленеводческих производственных объединений и рыболовецких артелей сложились определенные территориальные группы, в которые входили представители различных родов, этнографических групп и административных управ. Тундровые энцы, а также ряд многооленных хозяйств лесных энцев входили в состав так называемой правобережной территориальной группы. А малооленные семьи карасинских энцев, в свою очередь, входили в состав центральной и лесотундровой территориальных групп (Васильев, 1970а. С. 108–112).

Таким образом, на протяжении XVII — начала XX в. постепенно произошла трансформация социально-общинных отношений: на смену родоплеменным связям пришли территориальные. В советский период территориальные кочевые советы были преобразованы в сельские советы. В частности, Долгано-Ненецкий кочевой совет — в Воронцовский с/с, на территории которого проживает большая часть тундровых энцев.

Довольно сложно судить о том, какова была в XVII в. внутренняя социальная структура рода тыдё. В архивных материалах этого периода есть упоминания о «князцах» и «лутчих людях», которые избирались не от каждого рода, а от всей этнографической единицы на определенный срок (Общественный строй…, 1970. С. 188). Руководителями в каждой кочевой группе были старики. Именно из них представителями русской администрации избирался «князь» (биомо), в обязанности которого входило: сбор ясака; разбирательство различных правонарушений с применением по своему усмотрению телесных наказаний; представительство перед русскими властями по делам своих сородичей. Велика была его роль также и в организации производства, сезонных перекочевок (Бытовые рассказы энцев, 1962. С. 125).

Главным помощником князя был старшина (эрэфондэ). Этим термином в более поздней традиции называли руководителя любого производственного объединения и даже главу семьи. Кроме старейшины выбирали также десятника и посыльного. Последним был обычно молодой парень, который осуществлял связь между биомо и представителем русской администрации. Одной из обязанностей князя было разбирательство различных правонарушений, карой за которые были телесные наказания. Более серьезные преступления (убийства) рассматривались представителями русской администрации, в частности, в Дудинке находился судебный пристав. Такие дела, как кражи или порча промысловых орудий, решались на собраниях князей и старейших членов рода (Там же. С. 83–85, 89, 182).

Энецкий род (тыдё) представлял собой экзогамное подразделение, члены которого были объединены общим происхождением, представлением об общности огня и культа. Энцы считали, что люди одного рода имеют один огонь, топят огонь своих предков (Долгих, 1962б. С. 213–214). В феврале, с появлением солнца после полярной ночи, устраивался праздник Чистого чума, на который собирались представители не только отдельных кочевых групп, но и из нескольких родов. Существовали особые культовые места определенных родов. Так, например, по р. Таз, на территории, заселенной в XVII в. энцами рода Аседа (впоследствии оненеченного), вплоть до недавнего времени существовало священное место под названием Яхамюй (середина реки). Там совершали культовые обряды только члены данного рода (Общественный строй…, 1970. С. 188). Одной из основных функций рода было регулирование брачных связей. Энцы до самого последнего времени не заключали браков внутри рода. Родовая экзогамия сохранялась и в том случае, если род разделялся на части, разобщенные территориально. Так, род Муггади в 1926–1948 гг. состоял из Турутиных, присоединившихся к тундровым энцам и говоривших на их диалекте, и Болиных, оставшихся в лесотундре и говоривших на диалекте пэ-бай. По заявлению лесного энца рода Ючи И.И.Ошляпкина: «Турутины и Болины в брак не вступали, огонь-то один, говорили» (Долгих, 1962б. С. 214).

Родовой состав тундровых энцев в 1926–1927 гг. выглядел следующим образом: Лодоседа (Туголуковы), Буналя (Туголуковы), Тадобэу (Соваловы), Саду (Фильковы), Сойта (Горлашкины), Солда (Каплины), Сонуко (Ледовойко), Багго (Мирные), Масодай (Мирные), а также присоединившаяся к ним часть лесных энцев — Муггади (Турутины) и около 90% рода Бай (Силкины) (Долгих, 1962б. С. 197). Лесная малооленная этнографическая группа состояла из представителей родов Муггади (Болины), Бай (Силкины и Кепоркины), Ючи (Ошляпкины), Яд (Коярины) и Харючи (Туголуковы) (Там же. С. 221).

В 1926–1927 гг. самым распространенным у тундровых энцев был запрет на браки между членами родов Лодоседа (с Буналя), Тадобэу, Саду и Масодай. Роды Сойта, Солда, Бай и Муггади рассматривались как чужие по отношению к вышеперечисленным родам и поэтому с ними могли свободно заключаться браки (Долгих, 1962б. С. 216). В связи с тем что усыновленные дети не могли вступать в брак ни в роде усыновителя, ни в роде родного отца, то, усыновляя, старались взять ребенка из родственного рода, чтобы не создавать дополнительных ограничений при вступлении в брак. Таким образом, ряд запретов был вызван усыновлением, а также рождением вне брака и воспитанием в роде матери. Такая ситуация создавала усыновленному и воспитаннику все социальные, а также имущественные права в усыновившей и воспитавшей его семье. Очевидно, идеологически это было связано с упомянутой выше общностью огня. Эти люди (усыновленные, дети дочерей и т.д.) так же жестко были связаны с родовым очагом, как и члены рода по мужской линии.

Кроме регулирования брачных связей род в прошлом выполнял и ряд других функций, например, функцию защиты своих членов от нападений со стороны лиц других родов, иноплеменников и т.д. Об этом можно, в частности, судить на основании данных фольклора (Бытовые рассказы энцев, 1962. С. 168). Кроме того, в рамках рода были распространены различные формы взаимопомощи. Повседневным видом этой помощи являлось выделение соседям по чуму, чтобы они не голодали, продуктов питания на одно «варево» (Попов, 1984. С. 21). Калым и приданое также собирали со всего рода.

У энцев исторически не сложилось развитого представления о частной собственности на территорию. Основным принципом было то, что любая семья (род) могла кочевать и промышлять, выбирая маршрут по своему усмотрению, с одним условием — если этим не причинялось ущерба семьям или группам семей, кочевавшим и осуществлявшим промысел на данной территории ранее. У энцев, которые по традиции вели преимущественно охотничий образ жизни, существовало лишь право первого освоения и длительного пользования каким-либо определенным промысловым угодьем — поколкой (т.е. местом переправы диких оленей через реку) или озером, богатым рыбой, уловом и т.п. При нарушении права пользования угодьями практиковался своего рода договор о возмещении возможного ущерба в виде передачи «пострадавшему» какого-то количества оленей от тех, кто выступал в роли нарушителей права. Обычно на поколке «сидел» определенный коллектив. В прошлом это был род или его часть, подразделение рода, в недавнем прошлом — более или менее постоянная производственно-территориальная группа совместно кочующих хозяйств. У энцев бытовало правило, по которому оленеводы перед летней кочевкой называли друг другу будущий маршрут, причем оговаривали не только собственно территории, по которым будут проводить животных, но и время, необходимое для выпаса на них. Этим преследовалось несколько целей: возможность подать ориентиры, чтобы можно было прибегнуть к помощи соседа при необходимости; чтобы избежать «сваливания» стад; чтобы не оказаться на пути большой массы диких оленей; чтобы иметь информацию о постоянной дислокации тех или иных стад на случай эпизоотии; чтобы «не резать» дорогу другому человеку, что в традиционном сознании считалось большим грехом. Это касалось всех случаев жизни. Нельзя было обгонять аргиш и преграждать ему дорогу своим следом. Нарушение запрета влекло за собой обязательное очищение — окуривание собачьей шерстью, шаманские действия, а также откуп со стороны нарушителя.

В связи с поздним процессом становления крупностадного оленеводства, представления о собственности на оленеводческие угодья не сформировались. Так например, отсутствовали маркеры традиционных территорий землепользования, подобные ненецким хальмерам. Однако считалось совершенно недопустимым пригонять на отельные места свои стада людям, которые ранее здесь оленей не пасли. Отельные места могли замещаться лишь с пропажей стад у тех, кто держался здесь ранее. Поэтому вновь формируемые стада колхозов в 1950–1960-е годы определяли отельные места на свободных территориях (Гулевский, 1993. С. 197).

Никаких представлений о коллективной собственности оленей не было. Домашние олени никогда не были имуществом группы людей любых родственных и свойственных взаимосвязей. Для главы семьи (охотника и оленевода) его транспортные олени, плодовая часть и ее потомство всегда были личной собственностью. Кроме того, в стаде были олени, принадлежащие женщине, которых она привела с собой в качестве свадебного аргиша. Потомство этих же оленей или то же количество животных оставлялось ей в похоронном аргише, как оставлялось мужчине именно то количество оленей, которое требуется охотнику для удачного промысла. Детям часто дарили домашних оленей, которые также считались их собственностью.

Раздел оленьего стада происходил в случае смерти главы семьи, а также в случае, если из семьи выделялся женатый старший сын. Иногда после смерти отца братья продолжали владеть стадом совместно. Формальным главой семьи считался старший брат, но в любой момент могло быть принято решение о разделе имущества, при этом старший из братьев наследовал тамгу отца, а младшие слегка видоизменяли ее (Долгих, 1957. С. 20).

Старшему, как правило, доставалось большая доля имущества, в том числе, и оленей. В этом, кроме нормы обычного права (покорность и послушание старшим по возрасту), присутствовало и чисто практическое значение: лишние олени возмещали более скорую потерю трудоспособности старшим родственником (Бытовые рассказы энцев, 1962. С. 132–133). Когда умирал владелец большого количества оленей, мог возникнуть конфликт при распределении наследства. Для его разрешения собирался совет князей и стариков. Родовой совет следил за тем, чтобы богатство не выходило за пределы рода. Спорная ситуация возникала, если наследником был малолетний ребенок, сын покойного. На время, пока он вырастет, совет назначал опекуна, который следил за стадом оленей. Остальным сородичам выделялись несколько оленей «на поминок» (Там же. С. 92–95).

Для обозначения принадлежности оленей практиковались специальные знаки собственности — тамги (русское название от «танго» — пятно), в энецком языке тамга носит название: фиди / фири (тундр.), пизи / пизити (лесн.) (Долгих, 1957. С. 20). Каждая семья имела свою тамгу. Сын, выделившийся из семьи при жизни отца, обычно вносил в тамгу небольшое изменение, чтобы можно было отличить выделенных ему оленей от оленей отца и других братьев, оставшихся невыделенными. В колхозный период практика метить оленей, находящихся в личном пользовании, сохранилась. Оленей из обобществленного стада метят специальными таврами колхозов (Там же. С. 20). Тамги, как правило, вырезались на боку или плече, редко на верхней части задней ноги зверя; существовала также практика маркировать оленей путем надрезов на ушах. Часто знак использовали вместо подписи или в качестве личных оберегов наносили на различные предметы.

В личной собственности мужчины, кроме его оленей, находились орудия промысла, которые он, по большей части, делал сам — ножи, топор, сани, ловушки, сеть и лодка. Обычно каждый человек очень неохотно передавал в чужие руки свои орудия, особенно копья и ружья. Считалось, что оружие состоит в некоей мистической связи со своим хозяином и перестанет ему повиноваться, если на него будет обращено внимание других людей (Гулевский, 1993. С. 229). Так же поступали с лодкой. Ее окуривали собачьей шерстью, чтобы очистить от возможного опоганивания. Более тщательно эту операцию проделывали, если на лодке перевозили женщин. Особые отношения складывались у человека с предметами, которые он приобретал у других, например, топоры, которые всегда покупали у русских, луки, приобретавшиеся у кетов и селькупов. Купленное оружие нельзя было уже продать или передать другому человеку. Поэтому не было предметов, которые могли бы выступать в качестве менового объекта или же служить в какой-либо форме капиталом, который можно накопить и преумножить. Таким образом, в обществе охотников на дикого оленя, сочетавших свое основное занятие с крупностадным оленеводством, не возникло предпосылок для развития представлений о собственности, адекватных общепринятым в западном обществе.

Каждая замужняя женщина обладала лично ей принадлежащим жилищем. Молодая женщина, приходя в семью мужа, приносила с собой комплект шестов и покрытий (нюков). Обычно для молодых редко ставили отдельный чум, если в семье не было слишком много детей. Если молодые поселялись с родителями жениха, то на той стороне, где они жили, ставились шесты, принадлежавшие молодой, и покрывались нюки, которые достались ей в приданое. Как правило, изготовлением нюков занимались самые старые женщины на стойбище. Это определялось половозрастными особенностями разделения труда. Однако молодые девушки должны были хотя бы прикоснуться к нюку, чтобы иметь право получить его, выходя замуж. У многих невест имелись действительно сделанные ими нюки.

Вся добыча на «поколке» делилась поровну между всеми ее участниками, при этом правило равного раздела нарушалось лишь в одном случае, когда раненый зверь достигал берега. Он становился собственностью того, кто его убил. Однако собственность охотника на «берегового оленя» была чисто номинальной. Он обязан был разделить его сам между всеми едоками. Мясо «береговых оленей» впрок не заготовлялось, а съедалось сразу же. Кое-где существовали также правила для уравнивания между семьями количества запасаемой на зиму рыбы (Бытовые рассказы энцев, 1962. С. 115, 123). Напротив, в отношении пушнины (песца, горностая, белки) существовало полное право частной собственности. Все добытое охотником принадлежало ему. Здесь бывало лишь одно исключение — добыча батрака принадлежала хозяину (Там же. С. 81).

Добычу, принесенную охотниками, обрабатывали женщины. Права окончательного суждения о распределении пищи принадлежали самой старой (или старшей) женщине общины. Это могла быть нэ биомо (жена князя). Но как только пища была поделена, она становилась полной собственностью хозяйки чума. Именно она определяла, сколько и кому дать пищи (Бытовые рассказы энцев, 1962. С. 132). Хозяин сохранял права собственности на домашних оленей, пока мясо или шкура не внесены в чум. Он мог свежевать зверя, мог выделить пай по своему усмотрению, мог даже продать тушу или ее часть, пока она находилась под открытым небом. Но хозяин терял права собственности на любую добычу, как только она оказывалась в сфере собственности женщины — в чуме. Женщине принадлежала также вся одежда, сшитая ею. Мужчина не мог продать свою одежду или обменять ее.

Серьезным преступлением в энецком обществе считалось воровство. Князья выносили решение, по которому виновному надлежало вернуть украденное, а также заплатить штраф в виде двух оленей. Энцы верили, что если вора не накажут люди, то его все равно настигнет кара со стороны духов (Бытовые рассказы энцев, 1962. С. 190–195).

Обращаясь к рассмотрению обычаев, связанных с традициями соседства, взаимопомощи и гостеприимства, стоит отметить, что почти все взаимоотношения исходили из того, что каждая из услуг будет впоследствии в случае необходимости по мере возможности возмещена. Это положение подразумевалось в отношениях сородичей. Родственники давали недостающих оленей для перекочевки и даже одежду зимой, если в какой-либо семье не было женщины, чтобы ее сшить. Эту помощь возмещали разными трудовыми услугами. Между близкими родственниками существовал обычай медзубаси («подарок гостю-родственнику») (Бытовые рассказы энцев, 1962. С. 66, 183).

Семья призвана была выполнять ряд важнейших функций: регулирование социального статуса человека (половозрастная стратификация); воспроизводство потомства; жизнеобеспечение в экономико-хозяйственном аспекте.

Количественный состав малых семей был небольшим, что объясняется высокой детской смертностью. Любые инициативы ребенка к взрослой деятельности поощрялись, а с 7–8 лет им поручались несложные обязанности, соответствовавшие их будущим социальным ролям. Часто в фольклоре можно встретить практику определения возраста ребенка путем соотнесения с посильными ему в этот период функциями в сфере производства: «сын уже смирных оленей ловит, такой стал» (Мифологические сказки…, 1961. С. 155) или «…я тогда совсем молодой был, пуд муки насилу поднимал» (Бытовые рассказы энцев, 1962. С. 108).

Начало самостоятельной охоты означало для мальчика переход в категорию взрослых мужчин, причем в отношении его менялся социальный идентификатор с «мальчика» на «парень» (odi); девушка (kati) считалась взрослой с началом репродуктивного периода. После вступления в брак женщина обозначалась термином нэ, а мужчина — термином каса. Переход в следующую возрастную категорию определялся потерей способности к деторождению (для женщин) и неспособностью вести активную промысловую деятельность (для мужчины). Для этой возрастной категории использовали идентификаторы mense — «старуха»; būse — «старик»

Для энцев характерна классификационная система родства, в которой различались четыре поколения, объединявшие младших предыдущего поколения со старшими следующего в один возрастной класс (Симченко, 1974. С. 270–291). Возрастной класс, куда включался отец отца, отец матери, старшие братья отца и матери, именовался иля. Мать отца и мать матери обозначались термином омо (тундр.) / иби (лесн.). В литературе терминологически не фиксируется класс старших сестер отца и матери. Отец в энецкой традиции именовался ачи (тундр.) / ессе (лесн.); мать — ава (тундр.) / ума (лесн.). Младшие братья отца и старшие говорящего объединялись в один класс, для обозначения которого употреблялся термин ина (тундр.) / инэ (лесн.). Младшие братья и сестры говорящего именовались общим термином пебэ. В поколении собственных детей различались ныо — «сын» и каты — «дочь».

Возрастное состояние человека в традиционном обществе определялось его отношением к хозяйственным занятиям, т.е. его хозяйственными функциями. Г.Н.Грачева (1983. С. 85–86) выделила 5 половозрастных градаций: 1) от рождения до 7–8 лет — период, когда не наблюдалось дифференциации «мальчик-девочка», воспитанием детей занимались в равной степени понемногу все старшие члены семьи, свободные от работы (четкая граница перехода в следующую возрастную группу отсутствует); 2) подростки до 13–14 лет — период интенсивного обучения основным хозяйственным навыкам (переход в следующую группу определялся для юноши — началом самостоятельной охоты, для девушки — наступлением половой зрелости); 3) парни и девушки до 20–24 лет — верхний предел варьирует, так как определяется моментом вступления в брак; 4) женатые мужчины и замужние женщины до 40–45 лет, имеющие детей — наиболее активные члены семьи и всего общества (переход в следующую группу зависит от их физических возможностей: у женщины — это, вероятно, потеря способности к деторождению, а у мужчины — снижение физической силы и неспособность обеспечить семью всем необходимым для жизни); 5) пожилые люди старше 40–45 лет.

Основу традиционного общества составляли представители четвертого половозрастного класса. Для того, чтобы обеспечить благополучие и благосостояние семьи, необходимо было не только постоянно трудиться, но и выполнять множество обрядов и запретов, чтобы уберечься от действий злых духов и заручиться поддержкой духов-помощников и покровителей.

Женщина считалась хранительницей очага, т.е. огня в чуме, дух-хозяин которого обитал в одном из главных шестов чума — чиа. Каждый вечер женщина приносила ему жертву, мазала его изображение кровью и жиром домашнего оленя, окуривала («очищала») его дымом от сжигаемого вереска. С огнем были связаны многочисленные запреты и приметы. В огонь нельзя было плевать, при разделе семьи «делили» также и огонь, т.е. горящие головни. В прошлом, когда огонь перевозили с собой на специальной нарте, ее первую устанавливали в центре будущего жилища, а ее след запрещалось пересекать.

Дата добавления: 2015-07-08