Каждый раз, когда я умираю.

В который раз любые временные показатели, будь то секунды или года, слились для меня в единую густую жижу, находясь внутри которой, я не могу осознать, в какую сторону тянет меня поток – в будущее ли? Может, я слишком сильно завяз в прошлом и оно вовсе не собирается меня отпускать? Каждый раз я нахожу выход там же, где и каждый мужчина средних лет, которому не посчастливилось жить в этом городе – на дне бокала. Но это ложный выход. Открывая эту дверь, каждый из нас оказывается в чертовом коридоре, в котором еще сотня таких же дверей – и ни к чему хорошему ни одна из них никогда не приведет. Чтобы хоть как-то удалиться от всего этого, я, укутываясь в свой плащ, словно в саму тьму и натянув шляпу до глаз, выхожу на грязные улицы города. Ночь уже сменила день в бесконечной череде перемен этого мира.

Тщетно и наивно возлагать на прогулку слишком большие надежды, но отрезвить она меня сможет – это точно. В позднее время огни рекламных щитов заменяют городу солнце. На главных площадях никогда не бывает темно. Оставив позади себя наш... кхм... свой дом, я позволяю ногам тащить тело туда, куда им заблагорассудится.

Пройдя немного, я остановил взгляд на зеленой скамье, что находилась прямо под фонарем. Видимо, местному бомжу не пришлось по вкусу спать под ярким светом – он не смог собрать достаточно мелочи, чтобы напиться вдрызг и не замечать его, потому он ушел, оставив на своем деревянном ложе свежую, служившую ему одеялом, газету. Газета датировалась сегодняшним числом. Чтобы занять свои мысли я решил пробежать ее глазами. “Полиция сообщает об очередном убийстве”... “Махинации с национальным бюджетом не дают покоя обывателям”... ”Мафия терроризирует город”. Хм. “Мафия ”. Еще одно клише из дешевого нуара.

Пролистав эту наполненную фальшью, откровенной ложью и беспросветной чушью прессу, я скомкал номер и встал со скамейки. Я уже ничему не удивляюсь, но если вы мне скаж е те, что в газете написали правду – я либо отвечу, что вы съехали с катушек, либо спрошу, как мне вернуться из параллельной вселенной к себе домой.

Я сворачиваю дальше по дороге и оглядываю улочку, освещенную совсем иными светилами, нежели рекламное солнце главной площади. Ржавые фонари, мигающие с переменным интервалом, привлекают не только насекомых, но и тех ночных бабочек, с которыми не прочь полетать местные отбросы. У каждого столба стоят по несколько штук. Все путаны чрезмерно красятся, чтобы скрыть некоторые уродства или старость. Исключая элитных шлюх, конечно, но их не встретишь, стоящими на улице в любую погоду, они чаще появляются на телевидении, расхаживают под руку с политиками и бизнесменами, которых так боготворит современное общество. До таких представительниц древнейшей профессии местным наркоманам и мелким преступникам не добраться, потому они и ищут счастья под мигающим, нечетким светом уличных фонарей.

Глядя в эти пьяные, почти со щенячьей грустью и надеждой смотрящие на тебя, размалеванные глаза третьесортных женщин, почти хочется помочь. Почти. Я иду дальше.

Но вот, произошло то, чего следовало ожидать - мое подсознание в сговоре с моими ногами совершили свое грязное дело – они привели меня туда, где я совсем не хотел оказаться. Это место... аллея, тихая и чистая аллея, настоящий оазис в Содоме. Она довольно узкая и с каждой стороны ее обступают деревья. Они мирно колышутся на ветру. Мы любили проводить здесь вечера. Просто прохаживаться взад и вперед. Мы. Я и Мэри. И потом, когда появилась малышка Салли. Здесь она гуляла со своим псом – хаски Гэндальфом. Было забавно, когда она первый раз, в свои девять лет, прочитала Властелин колец Джона Р. Р. Толкиена. Ей так понравилось произведение, что она стала называть всех домашних животных именами героев. У нас были, помимо пса, морская свинка Фродо и кот Горлум. Не знаю, почему она решила назвать довольно пушистого и милого кота именем этого мерзкого существа, но переубедить ее не смогла бы никакая сила в мире.

С годами понимаешь, что наше существование построено на том, что все рано или поздно кончается. Несмотря на осознание этого постулата, я до сих пор не могу смириться с гибелью жены и дочери. Они погибли по моей вине. Я не хочу думать о подробностях, да и почти не помню их. Я знаю, что это произошло в мой день рождения. После шумного празднества я в нетрезвом состоянии сел за руль. Как мне сообщили позже, в больнице, произошла авария, я вылетел через лобовое стекло, как чертов Макс Пейн, а машина загорелась и все, кто был внутри – погибли. Три года прошло с тех пор, но выпивка не дает моим чувствам понять, то ли это произошло вчера, то ли долгие годы назад. Порой, возвращаясь домой после очередной прогулки, я, словно в бреду, вижу признаки присутствия тех, кого я любил. Но это обман разума. Они мертвы.

-Эй, мужик, эй, стой, – чей-то голос грубо вырывает меня из тяжких дум. Я не замедляю шага, однако, меня хватают за плечо.

Я повернулся и увидел троих человек. Просто шпана. Отщепенцы, так и не закончившие школу. У них нет будущего и эта их “школа жизни” – улица – ничего и никогда им не даст, кроме работы распространителем дешевых наркотиков и триппера в виде бонуса за пользование услугами известных особ.

-Я с деревом говорю, что ли? – осведомился один из чурбанов. Они не были здоровяками, но двое из них имели холодное оружие – ножи, которые можно достать в любом продуктовом магазине. Я не смогу справиться с ними силой. Что ж, придется пытаться их переубедить. Я ведь не хочу умереть вот так.

-Отдавай кошелек и никто не пострадает.

-Ребята, мне не нужны проблемы. Но в моем кошельке, к моему великому сожалению, нет ни гроша.

-Гонишь, мужик, – парень явно начинал горячиться.

-Слушай, сопляк, да если бы ты привел сюда чертову армию, я бы и тогда не испугался твоих дешевых угроз. Сейчас мы просто разойдемся и я не скажу твоим родителям, чем ты занимаешься, - это был явный перебор. Они взбесились. Не на шутку.

Следующая мысль, которая пришла мне в голову застала меня уже лежащим на мощеном покрытии аллеи, в луже собственной крови, сочащейся из ран в моем брюхе: “черт возьми, я лежу на мощеном покрытии аллеи в луже собственной крови, а в моем брюхе зияют несколько дыр”. Да, в критические моменты, мой разум не отличается оригинальностью. Несмотря на всю жалкость моего нынешнего существования, умирать мне не хотелось.

Я закрыл глаза и, к своему удивлению, увидел эту же аллею, в которой я сейчас находился. Но все было по-другому. Был солнечный день. Та самая прекрасная погода, когда ветер отгоняет чрезмерное тепло и ничто не мешает наслаждаться жизнью. Я и Мэри идем вдоль деревьев. Я держу ее под руку. Она прижимается ко мне. Рядом семенит Салли, держащая на руках совсем еще щенка Гэндальфа.

-Билл, - мягким и тихим голосом произносит Мэри, - это прекрасное место для жизни.

На секунду я прихожу в себя. Не раскрывая глаз, проваливаюсь в бесконечно темное ничто. Я не хочу здесь умирать. Все вокруг начинает меняться, но последняя моя мысль прозвучала в голове так отчетливо, как не возникало в ней ничто за последние годы моей жизни. Принимая во внимание факт неотвратимости смерти, начинаешь мыслить шире. Словно инстинкты, что вели тебя за руку все твое существование в последний миг отпускают, дают волю мыслить и осознавать все самому. В этот момент я подумал, я представил, осознал, что обманывал себя с самого начала. Я давно хотел. Давно хотел умереть.

Впервые я испытала свободу. Лишь в этот стремительно короткий миг, как могли бы судить свидетели. Но для меня он не был коротким. Я прожила целую жизнь за этот момент, более прекрасную, более насыщенную, более реальную, чем те годы, что я существовала до этого. Я была, теперь – живу. Я разлагалась, постепенно увядала, но сейчас нет создания более прекрасного, более счастливого.

Я всегда знала, что для меня все закончится в полете. По крайней мере, надеялась. Помню, в детстве дедушка подарил мне самодельные тряпичные крылья, скрепленные прутьями, а я мечтала, словно смогу подняться высоко-высоко, к облакам, и улететь так далеко, что никто не сможет меня найти. Я залезала на дерево и падала на землю. Залезала и падала, бесполезно махая руками, пытаясь оттолкнуться от воздуха и воспарить. Но это не было для меня болью – разбитые коленки, стертые в кровь руки – нет, такие мелочи не могли причинить боль девочке, выросшей в обществе, в котором дурным тоном считалось признавать женщин равными мужчинам. Где каждый день мальчик мог ударить девочку и получить похвальбу от родителей, парень после изнасилования двух одиннадцатилетних школьниц из незнатного и не имеющего влияния семейства, получал в награду от своих товарищей стакан свежего холодного молока, отец избивал мать на глазах у детей, чувствуя при этом, что он – настоящий глава семьи и уж он-то знает, как приструнить зазнавшихся. Самым безысходным и вызывающим отчаяние был тот факт, что подавляющее большинство женщин принимали свою судьбу и сложившиеся устои. Скорее всего, именно из-за этого подобный строй мог продолжать существовать. Никто ничего не хотел. Значит, ничего никому не нужно. Получается, все довольны и удовлетворены.

Мой дедушка не был одним из таких мужчин. Возможно из-за того, что всю жизнь его окружали благородные женщины, которые заботились о нем. Он вырос без отца, а в таком мире это хуже, чем смертный приговор. Это презрение. Ребенок, не воспитанный мужчиной, не достоин уважения, он хуже женщины. Однако благодаря поддержке своей матери и будущей жены, дедушка смог добиться значительного статуса. У них с бабушкой (она умерла задолго до моего рождения) родился только один сын – мой отец. Воспитав его должным образом, с оглядкой на окружающих людей, дед подарил всю истинную любовь мне, и я благодарна ему до самого последнего вздоха, до последнего взгляда на этот мир.

Когда мне исполнилось тринадцать лет, он умер. Умер совершенно естественно, умер, как и все смертное, что рано или поздно растворится в бесконечной темноте. В тот день я лишилась самого близкого человека в своей жизни, но я не могла предполагать, сколь значительные перемены грядут для меня. Как оказалось, дедушка был последней преградой от неизбежного – и с его смертью не нашлось больше причин, чтобы не выдать меня замуж за того, кого выберут мои родители – а попросту, самого богатого и влиятельного из тех, кто согласится взять меня в жены.

В браке я прожила шесть лет. Нельзя сказать, что это было худшим периодом в моей жизни. Избиения, происходившие с интервалом в несколько недель, были совершенно необходимы по меркам нашего общества, поэтому я прощала его (конечно, внутренне, ибо за такое приличные мужи прощения не просят). Порой я даже думала, что люблю его. Извращенной, покорной любовью раба к своему господину. Но моя жизнь была беспредельно однообразна. Выходить на прогулку я могла лишь в сопровождении специальной охраны, да и то, недалеко от дома и ненадолго. Даже до приготовления пищи меня не допускали – в богатых и почтенных кругах (а мой муж, безусловно, в таковые входил) это считалось моветоном, ведь жена пригодна только для одного известного занятия.

Но шли годы, а я все никак не могла забеременеть. От обращения к врачам переходили к молитвам к Единому и обратно, но излечение и благодать так и не постигли меня. После очередного посещения самой дорогостоящей больницы этой страны, доктора констатировали мне бесплодие. Если бы самый смелый человек в мире взглянул в момент сообщения трагичной новости на лицо моего мужа, то и его поджилки затряслись бы. Самое важное его приобретение в жизни – сосуд для будущего преемника – оказалось бесполезным, - ненужной пустышкой. Да чего уж там – позором на весь род до седьмого колена. По закону разводиться в этом государстве нельзя, но, имея должные связи, запросто можно сделать так, словно никакой жены никогда и не существовало. Разумеется, куда проще было просто забить меня камнями на центральной площади, под гневные проклятия и заводные улюлюканья жаждущей крови толпы, на что и пошел бы любой другой мужчина. Тем не менее, мой муж не был плохим человеком от рождения, лишь воспитание откладывало мрачное пятно на его характер. Посему он решил оставить меня в живых. И я исчезла. Меня не признавали знакомые и друзья семьи, на меня не обращали внимания люди на улицах, и только в темных переулках я ловила на себе осуждающие взгляды.

Два года я просуществовала подобным образом. Нашла работу служанкой в бедном доме. Перебивалась с воды на хлеб. Жила в какой-то каморке, одевалась в обноски. Но не это, как и в случае с разбитыми коленками в детстве, было самой ужасной карой за жизненную непригодность. Общество навязывало, что женщина, не родившая за свою жизнь дитя, да еще и незамужняя – самая последняя тварь, самое ничтожное существо. Я не могла обратиться ни к одному человеку; из магазина, где я приобретала свое жалкое пропитание, меня зачастую вышвыривали с пинками и нелестными напутствиями. В местах скопления людей лучше было никогда не появляться – иначе смерть будет не только неминуемой, но и крайне позорной и очень болезненной.

Часто, лежа на матрасе, покоящемся на полу, накрытая одеялом без наволочки я вспоминала дедушку, его замечательный волшебный подарок – тряпичные крылья и мечтала, точно так же, как в детстве, что смогу обратиться птицей и улететь отсюда. И, конечно же, я всегда понимала, что все рано или поздно должно закончиться полетом. По крайней мере, надеялась.

Миг, длиною в счастье, размером со свободу, прервался грубо и неумолимо – ударом о мокрую гладь, глухим всплеском воды, мириадами безразличных капель и брызг, направленных во все стороны, поломанной шеей и конечностями, темнотой. Ничем. Нигде. Свободой.

Дата добавления: 2015-07-08