Да какая разница?

-Hv, как какая разница. Там дешевле.

-​ Так, значит, лучше.

-​ Почему же лучше, если дешевле.

, Тем и лучше, что на рынке тоже самое стоит дешевле.

...Крутится карусель.

Нету свободных мест.

Как разрушительный сель Опыт сменяет рефлекс.

Вьется густой туман.

Можно резать ножом.

И фонарей обман Ещё пока не зажжен...

-​ Да не тоже самое это, - глупый спор, но я уже начинаю заводиться, да и она упёрлась в уют вопрос конкретно.

-​ Ну, сколько стоит твой свитер?

-​ Тебе лучше этого не знать.

-​ Почему это?

-​ Не поймёшь меня.

-​ И всё же?

...Последним стаканом выпита ночь И убита ко всем чертям.

Утром гнилое солнце встаёт,

Л в голове как всегда бедлам.

И старуха крехтя выпускает во двор Погулять сеоего кота,

Я сегодня совсем не такой. как вчера,

Я убил мента...

-​ Двести пятьдесят евро.

-​ Вау-у-у-у-у, а какой смысл покупать такую дорогую вешь, ты, что много зарабатываешь.

-​ Нет, зарабатываю я средне, а насчёт «какой смысл», я же сказал, что ты не поймёшь.

-​ А ты объясни.

-​ Ну, это, - а действительно какой смысл тратить ползарплаты на одну шмотку, - чтобы выглядеть красиво.

-​ Я красиво выгляжу?

-​ В смысле одежды или как?

-​ В смысле одета я красиво,

-​ Ну, почти.

-​ Вог, видишь, а это ведь стоит во много раз дешевле, а эффект тог же.

-​ Но у тебя крокодила нет,

-​ И что?

-​ Как что? Значит, я одет лучше.

-​ Значит, если у меня нет крокодила, то я одета хуже.

....4 вечное лето - Вечным врагам.

Случайный подарок,

Ушедших к зыбучим пескам.

Мне легальное небо - Подачка, но дело не в том.

Я просто люблю беспорядки и асе. что потом.,.

~ Выходит, что хуже.

-​ Это глупость какая-то, - она уже завелась от непонимания этого вопроса или в противовес моему мнению.

-​ Чем же глупость. Я ношу хорошую вещь с лейблом. Кто в этом разбирается, сразу поймёт, раз на мне крокодил, значит, эта вещь стоит дорого. Раз она на мне. значит, я могу её себе позволить купить. Раз я могу позволить гё себе кутиь, значит, я много получаю. Л раз я мною получаю, значил, я в чём-то лучше тебя, умнее, трудолюбивее, удачливей, выходит я вообще лучше тебя.

-​ И что ты этим хочешь сказать? - выходит, с какого-то крокодила мы v*ce перешли на личности.

...Набитый динамитом, перо сладострастья

Не годиться для этого места,

Свиньи жиреют у власти,

Л их враги точно из такого же теста.

Анархия не катит,

В этой стропе анархия не катит,

В imoii стране анархия не катит.

Ничего не катит.,.

-​ Хочу сказать, что я одет в шмотку с лейблом, а ты в какое-то фуфло, - ловлю себя на мысли, что спор зашёл слишком уж далеко и она, кажется, даже обиделась. Ну, ещё бы я начальник - ты дурак.

-​ А без лейбла вещь ие может быть красивой.

-​ Может, может, всё, давай не будем больше спорить. - я и сам зашёл в тупик, - вот, Сергей, скажи, почему ты купил этот свитер.

-​ Мне нужен был тёплый свитер, я его и купил, - начал Сергей всё это время наблюдавший за нашим спором со стороны.

-​ Но, если бы этот свитер был без лейбла, ты бы его купил?

-Думаю, нет, - ответил Серёга и продемонстрировал нам ярлык Чемпиона.

-​ Так объясните мне, чем это лучше других.

-​ Понимаешь, ну, не поймёшь ты это никогда.

-​ Ладно, я пойду попудрю носик, - с этими словами она встала и, слегка пошатываясь, вышла из зала.

-​ Ф-ф-фух, Серёг, ты можешь обьяснить, почему кроколильчик это круто, а без - него это не круто,

-​ Не, и не объясню.

-​ Вот и я тоже не объясню, ну, просто не знаю, как это выразить.

Мы молча допиваем пиво и под последние аккорды срываемся в вечернюю тьму города. Прошаемся на Кольцевой и приветливо улыбаемся друг другу.

-​ Слушай, а что у тебя за роза ветров на куртке?

Некоторые вопросы лучше оставлять без ответов.

Гауптвахта.

«Торпедо» - сосать!!! - это моя откровенная слабость, как трудно сдержать себя, к огда слух режут подобного рода выкрики различных люмпенов. Иногда это

пускается мимо ушей, а иногда заканчивается ненужными шевелениями, Тула, Липецк, Питер, Самара, Саратов, Волгоград, Ростов, Москва - в каждом городе есть одобного рода клоуны, орущие на каждом шагу «Торпедо - сосать!» или «То-то и то-то - х*йня!». Если обращать на всё это внимание и реагировать на каждую плику, то посещение чуть ли не каждого матча может превратиться в одни сплошные разборки. Но не выдерживаю я, особенно, когда это где-то совсем рядом - на моём стадионе. Да плевать, что матч «Ториедо»-«Спартак», мудачья хватает везде.

_ Слышь, свиноматки, вы бы завалили свои гнусные е*аба. Двое приземистых мужичков и вправду похожи на свиней, хотя, сказав это, я уже талией мыслью подумал, что не надо было так уж категорично обращать внимание на этих люмпенов, шли бы себе и шли, но иногда с таких необдуманных и импровизированных ходов всё и начинается на ровном месте.

-​ Что, ну*ка иди сюда, - это жирное создание засучивает рукава и направляется в мою сторону с явным желанием подраться.

Бл*дь, добром это не кончиться, особенно, ели учесть, что полисы совсем близко......Железная решётка сзади меня закрылась, и через мгновение ключ сделал несколько скрипящих оборотов. Я очутился в просторной камере без скамеек и вообще каких-либо подобий на возможность хотя бы сесть. Единственной альтернативой было присесть на корточки, облокотившись на стену, что я и сделал. За решёткой туда-сюда маячил молоденький лейтенант, сдвинув фуражку' на бок и, держа в зубах сигарку, он медленно прохаживался мимо камеры и монотонно читал мне нравоучительную лекцию. Видимо полнейшая скука сподобила его на такой поступок, потому что наше общение происходило даже не в форме диалога, а в изложении им каких-то своих мыслей мало меня интересовавших, но, по его мнению, видимо правильных.

-​...развелись бездельники, делать вам нечего, как орать на стадионе, делом надо заниматься...

~ Интересно каким, уж не таким ли, как ты? - мысленно вторил я ему в противоположность.

-​...лучше бы всю свою энергию на пользу Отечества направили, а то сидите туз в Москве жируете от безделья, а ваши ровесники в Чечне...

-​ Отчего же ты, «герой Отечества», здесь ошиваешься, - продолжил я свои размышления.

-​...дебилы, дегенераты, сиди тут из-за вас, сторожи, я бы лучше домой пошёл, что у меня дел, что ли больше кет...

-Да, в общем-то, можешь идти домой, я тебя не держу. А ещё лучше езжай в свою Кукуевку, коров пасти.

-​...была б моя воля, я бы вас к стенке, всех до основания...

-​ Притомил ты меня окончательно, - это монотонное жужжание уже порядком поднадоело, и я для разнообразия встал и принялся рассматривать надписи на стенах. Как наскальные рисунки эти знаки и слова хранили свою тайну и маленькие истории писавших их. Посетители этого заведения были разные, ио по большей части всё из одной колеи, сказывалась близость отделения к стадиону. «Спартак», «Динамо. BWD»... это уже начало становиться интересным... «*педо - number 1», «Алсу Влад. RWDB», «ЦСКА Moscow», «Менты пидоры», «Чнга iara», «Мы чемпионы» и ешё куча всяческих лозунгов, эмблем клубов, свастик и кельтов. Я вдруг вспомнил свою надпись оставленную на стене алма-атинской гауптвахты «FC Torpedo Moscow». Н-да, армия оставила неизгладимый след, везде можно найти что-то, чт о наломнило йы мне об этих денёчках. Даже *десъ в застенках отделении и нашел повод вспомнить былое...

-​ Рядовой Степанов*.

-​ Я-а-а!!!

-​ За что направлены к нам! - напыщенный голос начальника караула поставил меня своим вопросом в тупик. Ответить честно, что за приставание к жене офицера, значит обречь себя на не очень комфортное существование в этом заведении в течение всех десяти суток. Если врать, то надо хотя бы что-нибудь придумать, а что... думай же... давай ответ.

-​ Я не знаю, - выдавил я из себя, не найдя ничего подходящего.

-​ Что не знаешь, за что сидишь?

-​ Не знаю.

-​ Ну, ладно, разберёмся, - и начкар пошёл далее по списку, выкрикивая фамилии вновьприбывишх и параллельно осведомляясь о причине аресга.

Потом нас распределили по камерам. Железная дверь сзади меня закрылась, к через мгновение ключ сделал несколько скрипящих оборотов. Я очутился перед плотной стеной»ем ноты. Что представляла из себя камера, было трудно определить. Я протянул руку вперёд и начал ощупывать пустоту, пытаясь найти стену. Потом осторожно шагнул вперёд, но лишь голоса за дверью служили здесь единственным ориентиром в пространстве, всё место вокруг занимала уходящая в бесконечность темнота.

-​ Ти кто? - раздался голос из темноты, заставивший меня вздрогнуть. А я то думал, что здесь никого нет. Голос с лёгким акцентом прозвучал откуда-то из другого угла, это явно говорило о том, что камера не такая-то уж и маленькая.

-​ Я Андрей, - представился я.

-​ Ай... э... ти откуда?

-​ В ч 531 в районе Карабулака.

-​ Э, Карабулак? - мой собеседник явно оживился, - у мени там брат служит, Тумеи зовут, слышал такого.

-​ Тумен? Да, конечно, знаю, - если бы я не знал этого имени, то, наверное, следовало бы соврать, но удача решила соблаговолить мне сегодня. Я действительно знал Тумена и более того он был командиром моего отделения, - у нас койки даже рядом стоят, он командир моего отделения.

-​ Тумен командир... да-а-а.,., - удовлетворённо продолжил голос, и здесь уже чувствовались тёплые гостеприимные нотки так свойственные местным жителям при приёме дорогих гостей, - ай, Андрей, проходи, садись, будь, как дома, ты мой друг, мени зовут Бай.

-​ Да тут ни хрена ж не видно, куда идти-то?

-​ Э, привыкнешь, иди вправо, наткиёшьси на лежанку тудэ и ложись, это твоё место, а хочешь на полу приляг, там прохладней.

Я продвинулся вправо и через пару шагов натолкнулся на деревянный лежак, снял рубашку, потому что воздух в камере был спёртым, и от жары уже стало очень душно, постелил ее и лёг,

-​ Бай, ты здесь один? - продолжил я разговор, чтобы поближе познакомиться со своим сокамерником.

-​ Э, нет. Ти одиннадцатый буд»шь, - с достоинством проговорил Бай, после чего вполголоса начал беседовать со своим соседом на казахском языке. Я же очень удивился столь большому количеству народа в этой камере и, закрыв глаза, попытался дремать. Но от сильной жары и духоты заснуть не получалось, жёсткие доски лежака упирались в спину, рубашка подо мной пропиталась потом, и очень сильно захотелось пить. Всё это разом накатилось на меня, и голова пошла кругом

ЭТИ* неудобств, В полнейшей темноте время идёт по-другому, своими невидимыми шагами ступая в сумерках и совершенно не поддаваясь отсчёту. ^НеВ «му трудно было определить, сколько понадобилось, прежде чем мои глаза ыклн ^к темноте, и я пал видеть сперва смутные, потом более чёткие "Оглушённые очертания присутствующих вокруг предметов и людей. Тусклая _{а СВ}ета, сочившаяся из-под двери, теперь казалась мощным прожектором в ” м царстве тьмы. Камера действительно оказалось большой, но дюжина человек ^ЭТ°_средоточившихся на полу явно были перебором. Бай со своим приятелем лежали ^р _Пр0тИВоположном от меня углу комнаты и продолжали переговариваться на своём языке, остальные спали или уныло сндели на корточках, не выказывая _нНкяких эмоций. Во рту ещё больше пересохло и захотелось пить, я облизал сухие

бы н, кажется, на какое-то время даже заснул.

В замке раздался уже знакомый скрежет, и дверь распахнулась.

-​ Смирно, - скомандовал Бай, и все обитатели нашей камеры вскочили и замерли в опрятной стойке. Мне, непривычному к этому ритуалу, пришлось подстраиваться под остальных и тоже в срочном порядке подрываться в стойку «смирно».

-​ На выход, - раздался голос по ту сторону двери, и все бегом рванули в коридор. Там, выстроившись вдоль стены, мы приготовились к вечерней поверке. Начкар прошёлся вдоль строя и, открыв журнал, начал перекличку.

-​ Малханкулиев!

-Я-а-а!!!

-​ Исланбаев!

~Я-а-а!П

-​...Сонин!

-Я-а-а!!!

-​...Монарёв!

-Я-а-а!!!

-​ Степанов!

-​ Я-а-а!!! - я замыкал этот список. Только здесь при свете я сумел разглядеть своих сокамерников, в основном казахи, русских было трое, включая меня. Но, как оказалось, по паспорту русские проживали на территории Казахстана и даже их акцент и повадки были далеки от моих российских манер. После поверки нас такими же темпами загнали обратно в камеру и закрыли дверь. После пребывания на свету глаза вновь с трудом ориентировались в темноте и световые зайчики ещё какое-то время скакали по замкнутому пространству.

Ближе к вечеру я почувствовал неприятные ощущения в животе, явно хотелось в туалет, но здесь всё оказалось непросто так и пришлось ждать, когда же, наконец, нас выпустят перед ужином на вечерний проминант. Но время шло, а с предложением ужина к нам никто не приходил. Мне стало откровенно не по себе, в животе разразилась настоящая стихия, просившаяся наружу, а к горлу подкатила жгучая тошнота. Мне стало невыносимо дурно, и я почувствовал, что если в ближайшие пару минут не посещу сортир, всё свершиться здесь. Я уверенно направился к двери и сперва слегка, а потом более громко позвал караульного.

-​ Часово-о-ой! - процедил й сквозь зубы, борясь с незатихающими присту пами боли, С той стороны мира послышались шаги подкованных сапог, и смотровое окошко распахнулось, ударив в глаза лучом яркого света.

-​ Чта нада, - спросил часовой с привычным акцентом.

-​ В туалет надо, живот болит, - как можно жалобней процедил я.

-​ Подожди, я скоро сменюсь, тоды теби и выпустят.

-​ Но я не могу больше терпеть.

-​ А мое какое дело, - со злобой процедил он и захлопнул окно. Казалось бь», сущий пустяк естественного оправления организма во ил сейчас передо мной

неразрешимой проблемой. Оставалось тужиться, задать и lepueib, когда наконец, свершиться снисхождение. Я вытер рукой потный лоб и направился _к лежанке. Мог ли я думать раньше о такой возможности оказаться в подобном положении и о безысходности его исправить. И смех и слёты накатывались на меня разом вокруг этого элементарного действия «сходить в гуалет». Я пытался увлечься различными мыслями, и на какое-то время мне это удавалось. Но после некоторое, затишья ураган внутри меня вскипал с новой силой. Время шло, оно ползло и не контролировалось моим подсознанием. Мои соседи отвлечённо болтали на свои темы, и не было никому дело до моих комических страданий.

-​ А когда здесь обычно ужин? - влез я в общую массу звуков со своим вопросом.

-​ Обычно в семь, но, кажется, время ужина уже прошло, - ответил мне кто-то и«полутьмы.

-​ Ну и когда нас выпустят? - не унимался я,

-​ Могут и никогда, ответ обрэ'бил мои шансы на спасение, - теперь ближе к утру.

Я набрал полные лёгкие спёртого воздуха, задержал на какое-то время дыхание,

выдохнул и пошёл ва-банк. Подойдя к двери, я стал звать с той стороны хоть кою- нибудь, было уже всё равно, и крайняя ючка с каждой секундой приближалась.

-​ Часовой' - крикнул я в пустоту, но, не дождавшись ответа, повернулся к двери спиной и принялся барабанить каблуками по металлической обшивке. Было слышно, как по ту сторону двери засуетились. Сперва издали, а потом всё ближе и ближе послышался топот ног. Они уже совсем близко, а мне кажется, что вот-вот из всех щелей из меня вырвется наружу неё дерьмо, что есть внутри... Сил терпеть уже нет,.. Секунды делятся на мгновения, а мгновенья дробятся на ещё более неосязаемые частицы. Меня прёт от бессилия перед обстоятельствами и от самой комичности ситуации. Два поворота ключа и дверь распахивается, спасенье близко. Секундная пауза, за которую я успеваю оценить обстановку. Передо мной сержант и двое автоматчиков по бокам двери, они явно взволнованы и суетливо сверкаю г глазами, всматриваясь в темноту.

-​ Что случилось? -■ взволнованно спрашивает сержант.

-​ Где у вас туалет? - выпаливаю я, ставя его этим вопросом в ещё более растерянное положение.

-​ Там, - в недоумении моргая ресницами м тыча пальцем за угол, отвечает он. Я одним движением отталкиваю оторопевшего сержанта в сторону, проскальзываю между автоматчиками и бегу вдоль коридора по направлению спасительного «за углом». Мне уже настолько все равно, что адекватность моих действий мною не контролируется, здесь правит балом набор инстинктов. Но где-то позади я отчётливо слышу щелчок автоматного затвора и растерянный крик караульного,

-​ Стой!!! - быть застреленным прн попытке побега в сортир, неплохой итот первого же дня пребывания на гауптвахте. Я останавливаюсь и чувствую, как несколько рук хватают меня сзади и волокут обратно, желанный, спасительный угол удаляется. Меня притаскивают к всполошившейся камере, где все уже лежат лицом вниз под дулом взведённою автомата.

-​ Ты что, только за этим такой шум поднял? - уже со злобой начинает сержант.

-​ Да, мне надо в туалет, - уже настойчиво отвечаю я и тут же получаю сильный удар прикладом в живот. Это, как молния перед громом, если они запихнут меня обратно в камеру, то это будет самой экстремальной ситуацией, в которой мне довелось быть.

-​ Давай бегом, - злобно орёт сержант, но милее этих слов, как манна небесная, в тот момент найти было нельзя. Я вновь бегу к углу коридора, попутно расстёгивая штаны. Всё же, как мало надо здесь для счастья.

-​ Спасибо, господа, вы очень любезны, - изрекаю я, возвращаясь в камеру. Неприятные чувства перспективы захлебнуться в собственном дерьме и от

сходности этого лезть на стену. И победный крик где-то внутри тебя, когда р^ён без вынужденных неприятностей, по сродни великой победе над ⁸⁰ _оятельствами. В таком пустяковом раскладе, не пахнет глобальностью, но здесь даже”преоД°^{леНИЯ такоГ}° обстоятельства принесло громоздкое удовлетворение. Я

снова счастлив.

После этого случая я старался поменьше есть, чтобы не попасть впросак _поВюрно, облажаться подобным образом вешь не очень и приятная. И я предпочёл

поться с голодом, нежели с новыми вынужденным терпением. Первые дни смешались в густой клубок времени, и уже в сумерках камеры не представлялось возможным определить день сейчас или ночь, утро или вечер. Начкары попадались оазные, одни исправно блюли устав, выводили на зарядку и прогулки, кормили, как положено и не напрягали. Другие, коих было всё же больше, могли сутками не выпускать из камер или придумывать какие-нибудь испытания и без toso измученным обитал елям гауптвахты. К концу недели я уже полностью освоился в этом заведении, где были свои тонкости и особенности. Помимо временно заключенных здесь были камеры с отбывающими длительный срок военными. В этих камерах находились те, кто отсиживали большие сроки от года и более, в основном за избиение офицеров. Формула этих проступков была проса, дикие нравы местных призывников не терпели оскорблений, и обычай просто требовал ответить обидчику. Кто-то за простое грубое замечание офицера хватался за нож, и первобытный нрав карался по современному закону, где такие действия расценивались очень строго. Эти люди никогда не привлекались к хозрабозам, н уборка территории целиком лежала на суточниках, т. е. на нас. В их камерах был свет, они постоянно проветривались, чай, карты, книги.

Однажды нас вывели на прогулку и объявили, что сегодня у нас пройдёт Олимпиада. Чему все были неслыханно удивлены, тут итак еле ноги волочишь от голода, да ещё дополнительные физические нагрузки предполагаются. Но на деле обещанная Олимпиада оказалась неким подобием гладиаторских боёв. Начкар разбил нас на пары и попросил, приказал, потребовал показать ему зрелище. Попав в эту гнилую дыру за тысячи километров от Москвы и фактически не имея никаких прав, удивляешься, как ненавязчиво исполняется предложенное. Ну, что ж зрелище, так зрелище. В мои соперники выпал Сонин, эдякнй спокойный добродушный здоровяк. Желание выкладываться за каприз какого-то клоуна начкара из далёкой казахской дыры, которую и на карте-то не найдёшь не хотелось по многим причинам. Поэтому мы заранее договорились показать перманентный бой, в коние которого я должен был выбыть из это! о соревнования.

Когда пришёл наш черёд, оголив торсы и, встав в боевые стойки, мы бросились друг на друга. Бл*дь, этот чурбанбаши, похоже, представлял себя каким-то римским императором, по бокам которого сучилась свита с автоматами. Мы изгалялись, как могли и инсценировали битву монстров, впрочем, находящихся в несколько различных весовых категориях. К концу боя мы полностью завелись, и чуть было не перешли на настоящую драку, но. вовремя вспомнив о текушем положении дел, довели дело до конца в более* фиктивной манере.

Вот уже и неделя моего пребывания в заточении прошла. Не то чтобы она казалось вечностью, но ощущение, что я здесь уже очень давно, было, Замкнутое пространство и полутьма действовали очень удручаюше, последнее время нас редко кормили и ещё реже выводили на прогулки, но время, тем не менее, шло, а это было самым главным.

Однажды, когда мы уже собирались спать, дверь в очередной раз отворилась, и на пороге камеры появился силуэт человека. На меня это событие не произвело никакого впечатления, за неделю пребывания здесь наш состав постоянно менялся, люди приходили и уходили, и не было ничего особенного в этой перемене. Но в рядах казахов я заметил непривычную суету, они оживлённо начали чтои«обсуждать на своём языке, но тогда ешё я не придавал этому значение.

Проснулся я среди ночи от сдавленного крика, который исходил из другого конца камеры, какое-то шевеление и полутени слились в одну кучу. Явным было толькг одно, что там кого-то бьют. И бьют несколько человек, кто-то зажимает рот, кто-то. намотав на кулаки полотенца, наносит удар за ударом. При этом слышалась казахская ругань с неподдельной ненавистью в голосе.

- Всо, хватит, - прозвучал голос по-русски, сквозь темноту я узнал в нём голос Бая и все, участвовавшие в этом избиении, опустив тело на каменный пол, расселись по местам. Я был в полном недоумении, впервые со стороны сокамерников здесь запахло насилием. Конечно, в чём-то Бай имел свои преимущества, можно даже сказать, официальные. Он был немного глуповат, но назначенный однажды начкаром главным по камере, мнил в себе большою человека. Двое сг<; приближённых тоже с не меньшим пафосом строили из себя сверхчеловеков, но в отличие о г Бая их никто особо и не слушал, ну, а для меня вся >тл троица, лишь и силу обстоятельств слывшая верхушкой, были чурбаны чурбанами. Я долго не мен заснуть под приглушённые стоны избитого, но усталость взяла своё и, не ориентируясь во времени, но где-то ближе к утру, мне это удалось.

Лишь на следующий день в процессе разговоров я понял вею суть претензий Бая и его компании к этому человеку. Мир всегда делиться на своих и чужих, на хороших и плохих, на наших и не наших и даже здесь в узких пространствах камеры нашлось место этой неопровержимой формуле. Я и предположить не мог, что национальная ненависть, понятная лишь самим участникам произошедшею конфликта, вдруг выплеснется здесь, при таких обстоятельсзвах. Но это случилось, и это была не ненависть русского к еврею, крестьянина к мусульманину, москвича к питерцу, это была смешная для меня и саман непримиримая для них ненависть казаха к туркмену. Человек, подселённый прошлым вечером к нам, оказался туркменом. Кто объяснит мне понятие, что все найми равны, если даже и в таких скотских условиях пребывания нашлось место тому, чего у человека не отнять, гордость за свою нацию и ненависть к другой, к противопоставлению себе, как противопоставление своему ближайшему соседу. «Казахский национализм» это будет правильный термин. Это действительно казалось смешным, но никогда ранее мне не приходилось видеть с каким оезервенением одни «чурки» ненавидят других «чурок». На следу ющий день Бая и его товарищей забрали, они отсидели свои сутки и были отправлены обратно в часть. Самым счастливым «осле этого выглядел Туркмен. Конечно, в камере ещё оставались казахи, но они не проявляли к нему никакого интереса, замкнутые в себе и плывшие по течению времени они ждали свой срок и как будто и рядом их не было.

На следующий день нас ждали новые испытания. Наступивший начкар оказался самым жёстким из всех предыдущих. Прибыв с утра, он, видимо неплохо бухнул и, велев никого не выпускать, ничего не давать, лёг спать. Даже камера, где сидели «блатные» была закрыта. В течение всего дня нас не выпускали из камер, не давали воды и еды, не выводили на прогулки и в туалет. Лишь однажды один и? заступивших караульных просунул в смотровое окошко горлышко бутылки с водой, и мы отчасти смогли сделать по несколько глотков прохладной жидкости. Вечером нас наконец-то выпустили из камеры на вечернюю поверку. От изнуряюшей духоты пот струился ручьём, было уже даже нечем вытереться, потому что рубашки и полотенца насквозь были мокрыми. Мы стояли вдоль стены и от нас еше требовали стойки «смирно». Начкар даже не стал делать перекличку, он просто ходил вдоль нас и смотрел каждому» гла»а. Его мутный обкуренный нли опьянённый взгляд сулил недобрые мысли. Потом он вдруг ударил одного из нас кулаком в жмвог. парень согнулся, но, кряхтя, всё ещё пытался встать смирно.

аойдя КО мне. начкар сначала нанёс удзр а грудь, а потом в живог, в самую так что моё дыхание на мгновение застопорилось, я не мог глотнуть воздуха *_иШЬрваные хриплые звуки. И зут я почувствовал, что всё плывёт у меня под ногами, я старался удержаться та стену, нп тщетно. Мри ноги подкосились и я начал оседать вниз... чьи-то руки подхватили меня, а дальше... я очнулся в камере, 1?яса ^на деревянном лежаке. Голодный обморок лечи* см только покоем и едой и если с первым дела, более менее, обстояли нормально, то с едой предстояло дожидаться смены караула и смены этого идиота, мучаюшего людей пользуясь своей возможностью и внимая какой-то своей прихоти.

Ночь выдалась прохладной, что здесь бывало очень даже редко. Кажется, кто-то пришёл нам на помощь и хотя бы убрал эту знойную щемящую духоту. Сейчас, наверное, уже за полночь, осталось совсем немного до утра, до спасительного утра. Ннкто не слышал ничего, просто двери камеры вдруг отворились сами собой и две пенистые струи заплясали по стенам и полу камеры. Люди запаниковали и бросились к выходу, но дуло автомата остановила кого-то на пороге, а потом с i руя пены из огнетушителя в лицо, и человек, корчась, падает на иол.

-​ Пожар! - послышался голос караульного в другом конце коридора.

-​ Всё пожар затих, затушили, ученья окончены! -- это уже был обкумаренный голос начкара. Дверь в камеру захлопнулась, и мы вновь погрузились в темноту, в мокрую, склизкую темноту. Пена от огнетушителей начала таять и наравне со стонами и причитаниями тех, кому она попала в глаза, слышался мягкий треск лопаюшихся пузырьков.

_ Сука, мразь поганая, ублюдок, бл*дь' -- матерился я и вытирал рубахой заблёванную пеной спину. Хотелось вышибить одним махом эту железную дверь и достать, задушить, порвать начкара в клочья. Из последних сил я сдержал желание в приступе ненависти хотя бы ударить изо всей силы по этой металлической преграде.

Никто не знает, сколько времени прошло ещё, но асе уже успели привыкнуть к сырости и уснуть, нас разбудили шум и крики в другом конце коридора. Издалека было слышно, что там происходит что-то неладное. Звон железных дверей, глухие удары и человеческие крики боли. Потом тишина, сквозь которую слышен лишь топот армейских сапог, снова скрип двери и снова удары и чья-то боль. Эта какофония с каждым разом была всё ближе и ближе. Мы поняли, что наряд идёт вдоль коридора и заглядывает во все камеры подряд. Мы были в конце этого коридора самыми последними.

Вот оии совсем рядом, в соседней камере, страх и боль приближаются. Суета, глухие удары, стон, приглушённый крик и чужая боль, которая через мгновение может стать твоей. Напряжение в камере растёт, уже, конечно, никто ие спит, все панически переглядываются, по не издают ни звука. Ладно, давайте, суки, входите, не прибьют же ведь, а это самое главное, остальное совершенно неважно. Дверь распахивается, и на пороге оказываются начкар и трое караульных. Мы вскакиваем по стойке смирно, всё, как положено, всё в пределах устава. Но этот самый устав оказывается лишь маской произвола. Начкар вглядывается в темноту, переводит взгляд с одного на другого, останавливается на Туркмене, потом на мне, снова на Туркмене, переводит взгляд на меня, всё пн*деи, но всё же окончательно его злобный взгляд упирается в Туркмена.

-​ Этого давай!!! - кричит он, и караульные выдёргивают Туркмена из камеры. Дверь с грохотом захлопываться, два поворота ключа и мы слышим, как Туркмена волокут в другой коней коридора. Мы всё ешё в опепенении и никто ие думает сесть. Каждый внутри себя, наверное, счастлив, что не он, ие его, не с ним это происходит. И вновь глухие удары, всхлипывание, надрывные крики. бл*дь, да кто

остановит этот беспредел, хватит же. Потом наступила тишина, глубокая, но

тревожная тишина, ожидание неизвестности. Это длилось минут десять, потом вес началось заново. Туркмена не было с нами где-то н течение часа, и всё это время мы прислушивались к каждому шороху, к каждому приглушённому звуку в другом конце коридора. Через какое-то время послышался приближающийся топот сапог s. шаркаюшийся звук чего-то стелищегося по каменному полу. Дверь в камеру о) варилась, и на порог бросили Туркмена.

-​ Забирайте, - всё, что бросил караульный, н мы затащили Туркмена внутрь Какое-то время он лежал без сознания, а потом послышался слабый сгон. Вс», чураясь его, разбрелись по своим углам, наверняка никто не спал, но всё равно делал вид, что спит, что нет никакого дела ему до того, что произошло,

-​ Нить, - первое, что простонал Туркмен.

-​ Подожди до утра, - попытался я его успокоить.

-​ Менн больно, Андрей, - сказал он и облизал окровавленные губы, - за что?

Я не знал чт о ответить, (.казать, что гг о судьба, что выбор пал именно на

Сказать, что ему не повезло, что он туркмен. Сказать, чтобы он терпел. Мне нече/ч сказать, к не могу объяснить всё это скотство, происходившее в эту- ночь. Кто виноват и кто ответит за этот беспредел. Кто защитит беззащитных. Сколько в» всём мире таких начкаров. Не вершителей зла. а мелких, подльи, ущербных ублюдков.

Утро началось вновь со скрежета дверей. Утренняя поверка и все вскакивают по стойке «смирно». Только один Туркмен, лежит без движения, Лишь при свете открытой двери мы смогли его рассмотреть. Одежда была порвана, от рубашки вообще ничего не осталось, всё тело в огромных синяках, разбитые губы и хриплое дыхание.

-​ Заберите его, - приказал начкар караульным, указывая на Туркмена. Это был уже другой начкар. Туркмена приподняли подмышки и уволокли, а у нас начался новый день и начался он с утренней поверки. Как оказалось, вчерашний начкар заглянул в каждую камеру и везде есть пострадавшие, но не в такой степени, чтобы вообще здесь обращать на это внимание, У кого-то разбита губа, у кого-то болит нога или бок. День мы провели без особых приключений, и ближе к вечеру появился какой-то военный комендант. У офицера были красные лычки и что-то связанное с внутренними войсками. Он поодиночке приглашал к себе содержащихся в нашей камере, после чего стало ясно, что дело касается сегодняшней ночи. Его столик был установлен под открытым небом на прогулочном дворе, и меня привели к нему самым последним. Майор разложил перед собой, какие-то бумаги, которые ворохом заняли всю площадь стола. Этим скорее он хогел подчеркнуть значимость разговора, потому что в заголовках бумаг крупными буквами было выведено «Протокол допроса. Ф. И, О, Дата». На одной из них он написал мою фамилию и сделал какие-то пометки, после чего начал задавать мне вопросы.

-​ Где Вы были сегодня, примерно, с часа ночи до пяти утра? - вопрос, который вызвал во мне непроизвольный смех. Майор отнёсся к этому спокойно, видимо, подобная моя реакция на этот вопрос была не первой.

-​ Ну, Вы же знаете, где я был, - ответил я. От майора веяла каким-то спокойствием, которое передалось и мне, наша беседа сразу приняла статус доверительной.

-​ Я могу знать, где Вы были, а моту не знать, это не существенно. Мне нужен Ваш ответ, чёткий и ясный. Мне нужны показания, под которыми Вы потом распишитесь.

-​ Я был н камере, этой каталажки, номер камеры не знаю.

-​ Что ты там делал, - он вдруг перешёл на «ты» и задал очередной формальный вопрос.

_Я спал.

Ci ышал ли ты что-нибудь подозрительное в течение ночи.

-​ Нет, я спал.

То есть ты хочешь сказать, что ночью ничего не происходило.

~ £ _всего лишь отвечаю на Ваш вопрос. Вы спросили, чем я занимался, я ответил.

~ 4 мне интересно знать, как в вашей камере очутился человек, который прибыл аа полностью здоровым, а сейчас лежит в областном госпитале. У парня сломана ^С ка, разрыв легкого и селезёнки, отбиты почки, об его спину тушили окурки н ты Хочешь сказать, что ничего не видел.

-​ Ну. * могу н знать информацию, которую Вам рассказали до меня.

_ д_а конечно, можешь. Никто ничего не знает, никто ничего не видел. Неужели вы хотите, чтобы вас здесь снова мучили и избивали, как скотов и в дальнейшем, а вы будет* молчать. Мне нужна ваша помощь, я знаю, кто это сделал, но мне нужны показания, этот человек должен предстать перед законом.

_ Вы знаете, кто это сделал, может быть, ещё кто-го это знает, но не говорит. Мне осталось сидеть здесь немного, два дня, послезавтра меня здесь не будет. Если я дам показании неизвестно, что со мной может произойти за эти два дня.

-​ Я гарантирую тебе безопасность.

-​ Вы не можете гарантировать её даже себе, а уж тем более человеку, который здесь вообще является гражданином другого государства. Мне по не нужно, не выгодно. Какие-то казахи избили туркмена, какое мне до этого дело, мне его по человечески жалко, но делу это не поможет,

-Я могу занести эти слова в протокол?

-​ Конечно, нет.

-​ Значит, ты тоже ничего не видел, не слышал. Ну. хорошо. Подпиши протокол и ты свободен, в смысле можешь возвращаться в камеру, но, если передумаешь, можем вернуться к этому вопросу.

Я подписал протокол и отправился обратно в камеру. Мне действительно очень хотелось, чтобы начкар понёс наказание, но впутываться в эту историю я просто не считал нужным. Я оступился назад?... предал Туркмена?,., оставил зло безнаказанным?... да какая разница, если через пару дней обо мне в этом каземате никто не вспомнит?.,. Я поступил так. как посчитал нужным в тот момент, и никакой юридической вины здесь нет. А мораль и совесть, они не в первый раз вступают в противоречие со мной, и эта битва идёт с переменным успехом, иногда побеждают они, иногда, конечно и я...

-​ Степанов!

-Я-а-а!!!

-​ На выход, в дежурку.

Я залез во внутренний карман и достал оттуда очки, их я ношу редко, но сегодня они, как нельзя кстати. Так я буду выглядеть интеллигентнее, можно будет подстроиться под девственника, случайную жертву. Я зашёл в дежурную комнату-, на меня исподлобья смотрел лысоватый майор.

-​ Здравствуйте, к Вам можно? - моя любезность явно смутила его, он лаже снял очки и пригладил к лысине остатки волос, как будто к нему зашла какая-нибудь симпатичная дамочка.

-​ Конечно, проходите, гражданин Сте-па-нов, - прочитал он по слогам мою фамилию в паспорте, - ну, поведайте мне, как такой интеллигентный на вид человек оказался участником драки.

~ Да не знаю я, товарищ майор, - как можно жалоезливее начал я, - вокруг всё вдруг завертелось, крики, бутылки какие-то полетели, я закрыл голову руками и Побежал!. А а тут ваши сотрудники меня схватили и в автобус.

-​ Н-да-а-а, - протянул майор, - верш.

Он без лишних слов протянул мне обратно паспорт и, попрощавшись, я поспешил, на выход. Матч уже закончился и народ поодиночке и маленькими группами шёл сторону метро. Я постоял немного на выходе, пытаясь разглядеть чъё-ниб> знакомое лицо, но никого не было. Так простояв около десяти минут и никого н* увидев, я тоже слился с общей массой и направился ко входу метро.

Пари.

-​ Ну, как там, из Питера ничего не слышно?

-​ Вроде нет. А сколько сейчас время?

-Три часа, почти.

-​ До матча ещё далеко. Думаю, как раз сейчас динамики совершают пробежки н различных направлениях города Питера.

-​ Думаешь, их опять погонят?

~ Как два пальца... У них вообще там шансов не г, если...

-​ Что если?

-Ну, если, как и в прошлом году на открытой местности будут стоять и шёлка иь. Питер их так одним количеством за раз вышибет. Тут манёвр какой-то нужен.

-​ Значит, ты на бомжей ставишь,

-​ Однозначно,

-​ Как всегда на коньяк и «Хенесси» не предлагать?

-​ Давай на коньяк.

-​ Разбиваем, ну, мусорки не подведите, я на вас коньяк ставлю, - с этими словами я разбиваю наши с Серёгой руки, - если ничего не случится, выпьем вместе.

Мы сидим за деревянным столиком в полутьме бара, тусклый свет, смешанный с только что выпитым пивом, создаёт сказочную атмосферу. Приятное место, для того, чтобы расслабиться.

-​ Давайте ещё по кружечке, - настаивает Толик,

-​ Заказывай, но только для меня это последняя, домой пора. На работу всё-такн завтра.

Официантка бодро убирает со с гола пустые кружки и через пару минут приносит три полные. Сверкая пеной, янтарный напиток притягивает к себе, как магнит Есть в этом напитке что-то особенное, притягательное. Горьковатый вкус и пьянящая прохлада, которую он разносит по телу, не сравнима ни с чем. Есть, правда, недостаток, периодически приходится посещать заведения по нужде. Вот к сейчас, прежде чем вылить в себя очередную ёмкость, «направился в туалет. Тупо улыбаясь всем без разбора попадавшимся девицам, я, слегка пошатываясь, пошёл вдоль барной стойки в другой конец заведения. Каким всё-таки красивым кажется мир, сквозь призму всевозможных напитков и даже девушки теперь все кажутся красивыми, так и хочется прильнуть к какой-нибудь из них.

Когда я вернулся к столику, там уже сидело три человека.

-​ Знакомься, это Дима, - сразу же объяснился мне Женя, кивая на нового парня, непринуждённо посасывающего пивко из моей кружки, - он динамик.

-​ Динамик, так что ж вы его не прессанули? - пошутил я, протягивая руку новому знакомому, - меня зовут Андрей. Значит, ты тот самый Дима, да?

-​ Да, а ты тот самый Андрей, как я понимаю.

-​ Он, он, это, - вмешался Толик, поддерживая наш разговор.

-​ Кстати, - вдруг вспомнил я, присаживаясь, - как в Питер-то съездили?

-​ А вы чего не знаете?

-​ Газет не читаем, с динамиками не общаемся. Чё-нить было?

-​ Ха, - начал он, заметно оживившись, - мы же их долбанули.

Ха а-вк, я удовлетворренно потёр руки, вспомнив о вчерашнем пари

Помня о прошлом годе, когда нас размазали по асфальту, на сей раз, мы говились основательно. Они, наверное, даже и не ожидали ничего подобного, и недооценили нас. Правда, сперва чуть не облажались, наших парней прессанули еще прямо на вокзале. Хотя они сами виноваты, потеряли всякую осторожность. Я тоже весь день одни и те же слухи что там наших прессанут, то тут, уже впилили, ЧТО всё - ничего не выйдет. Но подарочек мы им приготовили что надо, от этого железа неподъёмная сумка была, - Днма, как будто готовясь к долгому сказу, достал сигарету, с жадностью затянулся первой струйкой дыма и разложил, - но все основные события произошли, примерно, за час до матча. На «Петроградской» мы собираемся в большущий моб н вперёд - на штурм Карфагена. Оттуда мы двинулись колонной до стадиона. Сам до сих пор удивляюсь, как нас не пропалнли, ни полисы, ни местные ультрасы, ведь идти-ro там не близко. Видимо, госпожа Фортуна решила отдать нам прошлогодний должок. Честное слово, м думал что нас примут, либо будет какая-нибудь другая лажа по пути. Неужели у них вообще нет такого понятия, как «разведка». Да они заранее могли узнать, откуда и когда мы появимся, сколько нас будет, да н аргументы при желании можно было палить. Элементарно всё это, странно, что они так лажанулись.

Со стороны могло показаться, что Дима даже расстроился из-за того, что питерцам не пришло в голову пропалить их. Этот рассказ явно заинтриговал меня, я уже забыл, что хотел пойти домой и заказал ещё кружку пива.

-​ Может по водочке, - засуетился Толик, предвидя, что пошла раздача по-

крупному.

-​ Парни, как хотите, но я пас.

-Да, давайте по водочке, - согласился Дима, - так на чём я остановился?

-​ Что типа они лохи не выставили разведку, - напомнил Толик.

-​ Не выставили разведку? - задумчиво произнёс Дима, глядя перед собой, видимо, пиво уже нашло слабые стороны этого организма и притупило ориентацию, - а, ну, так вот, выходим к стадиону, а там нас вроде, как никто и не ждёт. Это уже потом мы увидели, что они у Дворца стояли, а но началу прыгнули просто в толпу, на тех, кто ближе стоял. Там кафе какое-то откры тое, мужичьё всякое, скарферы, в обшем, хлам один. И гут мы увидели их... Уж не помшо, что там было, крышу снесло конкретно. Такой рёв поднялся, и мы идем в атаку... Потом хлопок, глухой такой, откуда-то сзади и в их строну пролетает ракетница. Может, в кого и попала, я не знаю, не до этого было. Первые ряды пошли в стык, те тоже на дерьмиие были, но это всё не долго продолжалось, мы их сломили.

-​ Ну, а, сколько их было?

-​ Да рыл двести, наверное.

-​ И все убежали?

~ Да не все, конечно, кто-то встал, но без чазы, Порвали их, как грелку

Дата добавления: 2015-07-08