Край света 4 страница

— Тогда зачем ты бежишь от тепла? — Она покачала головой, не поднимая лица, мол, она сама не знает. — Это всё наш идиотский одномерный век, Джейн. Всё узурпировано светом дня… все наши инстинкты, всё, чего мы сами в себе не понимаем. А ведь в нас столько же животного, сколько в этом несчастном создании, что сейчас наблюдает за нами. — Он теснее прижал её голову к своей груди. — Сегодня ночью было так по-настоящему. Потом. Когда я просто обнял тебя. Когда ты просто была рядом.

Джейн шевельнулась, подняла руку к лицу. В последний раз тихонько всхлипнула. Дэн спросил:

— А ты разве чувствовала не то же самое?

— Конечно.

— Тогда почему сбежала?

— Потому что почувствовала, что совершила что-то ужасное. Не понимала ни где я, ни кто мы. Ни как такое могло случиться. — Она вздохнула. — Сумасшествие какое-то. Слепота. Неспособность видеть реальную ситуацию.

— Кроме той, какую только что ощущала.

Джейн чуть отстранилась, хотя лицо её по-прежнему пряталось на его груди, а он по-прежнему её обнимал; она как бы всё ещё его отвергала… а может быть, теперь уже не его, а любые его утешения.

Она опять вздохнула, но вздох был более банальным — извиняющимся:

— Я, кажется, забыла взять платок.

Дэн отпустил её и сделал самый старый мужской жест на свете. Она не поднимала на него глаз, однако минуту спустя повернула голову и через плечо глянула назад, на собаку.

— Почему она вот так бросила своих щенят?

— А почему ты всегда спешишь с выводами? — Он взял её за плечи и повернул в ту сторону, где всё ещё стояла сука; потом снова прижал к себе и сказал ей на ухо: — Дело не в том, что она не любит своих щенков, Джейн. Это хорошо известная уловка. Биологи называют это отвлекающим поведением. Птицы тоже так себя ведут. Мать предлагает сделку. Мы можем погнаться за ней, даже убить, если не тронем её малышей. Потому она и стоит там, где её не достать из ружья. Чтобы отвлечь от норы.

Джейн смотрела на собаку с трогательным любопытством, словно маленькая девочка, впервые столкнувшаяся с миром взрослых, где царит разум и где не плачут.

— А я думала, она просто испугалась.

— Если бы она просто испугалась, она повела бы себя как ты. Бросилась бы прочь сломя голову.

Они наблюдали за собакой, собака — за ними. Джейн медленно проговорила:

— Мне не надо было отказываться от католичества.

— Прежде всего тебе не надо было его принимать.

— Церковь предназначена для таких людей, как я.

— Для тех, кто не верит в любовь?

— Для тех, кто так её страшится.

Собака сделала круг, потом исчезла за грудой обломков.

— Она вернётся?

— Конечно. Как только мы уйдём.

Джейн глубоко вздохнула, словно не в силах принять столь простое и оптимистическое обещание, и некоторое время не поднимала глаз от земли. Потом её рука поднялась и легла на его ладонь, всё ещё лежавшую у неё на плече.

— Дэн, мне нужно остаться здесь одной на минутку. Иди вперёд, ладно? Я тебя догоню.

Его встревожило и смущение, звучавшее в её голосе, и сама просьба.

— А что случилось?

— Я хочу сделать кое-что. Побыть одна. Это не займёт много времени.

— Не подходи к щенкам. Она может…

— Я знаю.

Он попытался прочесть выражение её лица, заглянув сбоку, но профиль её ничего ему не сказал. Он сжал на миг её плечи и медленно зашагал назад, в сторону еле видной отсюда гостиницы. Его одолевало любопытство, а вместе с ним странное смущение; но вот, пройдя шагов тридцать-сорок, он не выдержал — оглянулся. И был поражён: Джейн сидела на песке, спиной к нему, опираясь на одну руку и подогнув ноги; опустив низко голову, она рассматривала что-то перед собой. Дэн остановился в беспредельном удивлении; подумал — может, она молится, но стесняется встать на колени как надо, боясь, вдруг он обернётся и увидит.

Ему никогда не забыть этого необыкновенного, прямо-таки сюрреалистического зрелища: пронзительный ветер теребит меховой воротник её пальто и уголок головного платка; опустошение и руины кругом, обступившие долину холмы с угрюмыми сторожевыми башнями на вершинах, безмолвная спина Джейн, сидящей словно перед невидимой скатертью, расстеленной для пикника; и странное эхо — отзвук Тсанкави, там, на другом краю света, и Дженни, собирающая черепки в селении индейцев пуэбло. Но поза Дженни не была застывшей, она была хотя бы рационально объяснима. А Джейн казалась прикованной к месту. Это походило на в высшей степени эксцентричный рекламный кадр, из тех, что производят гораздо большее впечатление, чем сам фильм, в котором этот кадр появляется лишь мельком.

Он очень медленно прошёл ещё с дюжину шагов и снова оглянулся. Джейн уже поднялась на ноги и шла к нему. Он ждал, пытаясь по её лицу отгадать, чем она занималась. Но лицо её ничего не выражало, пока она не подошла совсем близко; тут она состроила гримаску и остановилась.

— Мои глаза выглядят хуже некуда?

Он пожал плечами и улыбнулся:

— Ветер.

Подходя к нему, она вытянула в его сторону руку, как бы побуждая идти дальше. А он ждал объяснений, как общих, так и конкретных: что она там делала, какое решение приняла, к чему они оба в результате пришли? Но всё ограничилось её рукой. Они прошли рука об руку шагов пятнадцать — двадцать в полном молчании, потом она сжала его пальцы:

— Расскажи мне об отвлекающем поведении.

— Вот тебе идеальный пример.

Её рука снова сжала его пальцы.

— Говори о чём угодно, Дэн. Только не обо мне.

Через полчаса, в гостинице, когда они снова сидели за кофе, Дэн нисколько не лучше знал, что происходит в душе у Джейн. На обратном пути они в конце концов немного поговорили о Пальмире, о том, чего не успели друг другу о ней сказать. Типично туристская беседа старых друзей — ведь они вместе учились в Оксфорде… во всяком случае, так это представлялось ему, приведённому в замешательство неразрешимой загадкой: фигура Джейн, сидящей на песке, эмоциональный взрыв, предшествовавший этому… а как быстро потом она пришла в себя! Как будто, пока она там сидела, она приняла новое, вполне ординарное решение — больше не досаждать ему «как последняя невротичка». Однако она больше не делала попыток установить между ними ту ужасающую дистанцию, что опустошила сегодняшнее утро: они как бы вернулись назад, к тем отношениям, какие установились на Ниле, к тесному товариществу. Лабиб и другие двое мужчин были здесь же, в столовой, так что нужно было играть роль; но Джейн, казалось, ушла в себя настолько, что не нуждалась в этом. Он чувствовал, как трепещет в ней та магнитная стрелка, и ему хватило ума не допытываться, куда она теперь указывает.

Это состояние длилось и тогда, когда Лабиб повёз их по окрестностям. Сначала — в захудалый крохотный оазис, где находился музей; он вернулся к машине, как только передал их в руки гида, который должен был сопровождать их всё утро. Иссохший старик в изношенном костюме, гид говорил на беглом, хоть и старомодном французском языке. Он знал своё дело, даже слегка иронизировал над тем, что говорил, и они вполне разделяли его настроение, осматривая бесчисленные каменные головы, которые древние жители Пальмиры так любили водружать на своих могилах: стена за стеной были уставлены сомкнутыми рядами голов, странно самодовольных и каких-то викторианских; множество вдов знатных римских граждан в самых парадных своих украшениях, множество серьёзного вида джентльменов, похожих одновременно на Катона[441]и мистера Гладстона[442]. Дэн наблюдал, как к Джейн возвращается её «египетская» манера поведения, её явно развлекали некоторые комментарии гида, и она охотно откликалась.

Un beau visage d'entrepot, n'est-ce pas, madame?[443]Вполне ординарное, вечное, довольно приятное лицо торгового агента.

Потом их повели к глинобитной хижине вблизи древних развалин, и вдруг — ещё один странный миг — они очутились в помещении, гораздо больше напоминающем раздевалку футбольной команды, чем что-либо другое: дурно пахнущий пар, крючки с одеждой на стенах, мужчины, закутанные в полотенца, смех. Спустились по ослизлым ступеням в какое-то подполье, к совершенно необычайному водоёму, наполненному чем-то вроде бледно-зелёного супа; это оказался один из горячих серных источников, которые поначалу и привлекли сюда римлян. Ещё с дюжину мужчин в белых трусах — их обнажённые, кофейного цвета торсы блестели от влаги — стояли в воде, от которой поднимались клубы пара. Некоторые улыбались двум иностранцам, другие поворачивались спиной. В современной Сирии, оказывается, всё ещё оставались сибариты, хоть и в подполье.

У Дэна потом остались весьма смутные воспоминания об этих двух-трёх часах. Он с радостью отказался бы от этой экскурсии. Но оказалось, что теперь Джейн не хочет её пропустить: к ней, видимо, вернулось обывательское стремление сполна получить всё то, за что заплачено. Какой-то атавистический инстинкт мешал Дэну прояснить создавшуюся неопределённость; вероятно, он всё ещё оставался жертвой любви к утратам; во всяком случае, он испытывал тайное удовольствие от возможности продлить эту неопределённость ещё на несколько часов. Теперь не Джейн с ним, а он сам избегал встречаться с ней глазами. В машине она дважды брала его за руку, но, как это было в Крак-де-Шевалье, лишь для того, чтобы успокоить, призвать к терпению. Как будто его поддразнивали, заставляя ждать приезда в Бейрут для окончательного объяснения. Будто и её слёз не было, как не было прошлой ночи.

Наконец их привезли в долину меж холмов, дальше к востоку и выше руин, на древнее городское кладбище. Они посетили башенную гробницу, что-то вроде четырёхэтажного колумбария, только там стояли не урны, а каменные саркофаги. Даже здесь, сказал им гид, восторжествовало умение римлян делать дела: лучшие места для могил шли с большой выгодой, продавались и покупались, как современные квартиры. Он повёл их и в похожие на лабиринт катакомбы, где места для захоронений шли по особенно высокой цене, поскольку катакомбы имели «центральное отопление»: совсем вблизи от поверхности здесь проходили серные ключи. Джейн перевела старику то, что Дэн сказал о Форест-Лоун в Калифорнии. Старый араб сощурил глаза в морщинистых, как у черепахи, веках:

— Plus сa change…[444] — ничего нового о человеческой глупости сказать ему они не могли.

Вскоре после полудня — старика гида к тому времени успели вернуть в музей — они выбрались из руин Пальмиры на дорогу, чтобы совершить долгий путь обратно в Ливан; Лабиб снова разглагольствовал о глупости сирийцев, неспособных использовать эти места с большей выгодой… Построить хорошие дороги, хорошие отели, казино, аэродром. Когда он умолк, Джейн с Дэном рискнули обменяться взглядами: им лучше судить. Дэн, к этому времени примирившийся с тем, что его оставляют в неведении, взял руку Джейн в свою и стал большим пальцем осторожно поглаживать костяшки её пальцев. А у него ведь хватало времени за вторым завтраком или в тех случаях, когда она снимала перчатки… Но даже самые наблюдательные мужчины порой бывают удивительно слепы. Дэн поспешно глянул на её руку. Розоватая вмятинка на безымянном пальце была ещё видна, но золотого обручального кольца на нём не было.

Он посмотрел на Джейн чуть ли не с упрёком. Она рассматривала свою лишённую кольца руку, а он видел её сидящей там, в пустыне, устремившей взгляд на укрытый от чужих взоров клочок земли. Сейчас её лицо выражало и самоосуждение, и робость, будто она была не вполне уверена, её ли это рука. Но когда она подняла глаза и встретила его взгляд — правда, всего лишь на краткий миг, — он понял, что ответ ему дан и решение принято. Джейн отвернулась и стала смотреть в боковое стекло, а он — в ветровое, но он не выпускал руки Джейн, а она её и не отнимала. Почти полминуты прошло, пока она заговорила:

— Ты думаешь, её убьют?

Дэн крепче сжал её руку.

— Не сразу.

Дата добавления: 2015-07-08