Глава VII

Любовь автора к своему отечеству. Он делает весьма выгодное предложениекоролю, но король его отвергает. Великое невежество короля в делах политики.Несовершенство и ограниченность знаний этого народа. Его законы, военноедело и партия Лишь моя крайняя любовь к истине помешала мне утаить эту часть моейистории. Напрасно было выказывать свое негодование, потому что, кроме смеха,оно ничего не могло возбудить; и мне пришлось спокойно и терпеливовыслушивать это оскорбительное третирование моего благородного и горячолюбимого отечества. Я искренне сожалею, что на мою долю выпала такая роль,как сожалел бы, вероятно, любой из моих читателей; но монарх этот был таклюбознателен и с такой жадностью стремился выведать малейшие подробности,что ни моя благодарность, ни благовоспитанность не позволяли отказать ему впосильном удовлетворении его любопытства. Однако же - да будет разрешено мнезаметить в мое оправдание - я очень искусно обошел многие вопросы короля икаждому пункту придал гораздо более благоприятное освещение, чем то былосовместимо с требованиями строгой истины. Таким образом, в свой рассказ явсегда вносил похвальное пристрастие к своему отечеству, которое ДионисийГаликарнасский столь справедливо рекомендует всем историкам[75]; мнехотелось скрыть слабости и уродливые явления в жизни моей родины и выставитьв самом благоприятном свете ее красоту и добродетель. Таково было моечистосердечное старание во время моих многочисленных бесед с этиммогущественным монархом, к сожалению, однако, не увенчавшееся успехом. Но нельзя быть слишком требовательным к королю, который совершенноотрезан от остального мира и вследствие этого находится в полном неведениинравов и обычаев других народов. Такое неведение всегда порождает известнуюузость мысли и множество предрассудков, которых мы, подобно другимпросвещенным европейцам, совершенно чужды. И, разумеется, было бы нелепопредлагать в качестве образца для всего человечества понятия добродетели ипорока, принадлежащие столь далекому монарху. Для подтверждения сказанного, а также чтобы показать прискорбныепоследствия ограниченного образования, упомяну здесь о происшествии, котороепокажется невероятным. В надежде снискать еще большее благоволение короля ярассказал ему об изобретении три или четыре столетия тому назад некоегопорошка, обладающего свойством мгновенно воспламеняться в каком угодноогромном количестве от малейшей искры и разлетаться в воздухе, производяпри этом шум и сотрясение, подобные грому[76]. Я сказал, что определенноеколичество этого порошка, будучи забито в полую медную или жестяную трубу,выбрасывает, смотря по величине трубы, железный или свинцовый шар с такойсилой и быстротой, что ничто не может устоять против его удара; что наиболеекрупные из пущенных таким образом шаров не только уничтожают целые шеренгисолдат, но разрушают до основания самые крепкие стены, пускают ко днугромадные корабли с тысячами людей, а скованные цепью вместе рассекают мачтыи снасти, крошат на куски сотни человеческих тел и сеют кругом опустошение;что часто мы начиняем этим порошком большие полые железные шары и особымиорудиями пускаем их в осаждаемые города, где они взрывают мостовые, разносятна куски дома, зажигают их, разбрасывая во все стороны осколки, которыепроламывают череп каждому, кто случится вблизи; что мне в совершенствеизвестны составные части этого порошка, которые стоят недорого и встречаютсяповсюду; что я знаю, как их нужно смешивать, и могу научить мастеровизготовлять металлические трубы, согласуя их калибр с остальными предметамив королевстве его величества, причем самые большие не будут превышать стафутов в длину, и что, наконец, двадцать или тридцать таких труб, заряженныхсоответствующим количеством пороха и соответствующими ядрами, в несколькочасов разрушат крепостные стены самого большого города в его владениях иобратят в развалины всю столицу, если бы население ее вздумалосопротивляться его неограниченной власти. Я скромно предложил его величествуэту маленькую услугу в знак благодарности за многие его милости ипокровительство. Выслушав описание этих разрушительных орудий и мое предложение, корольпришел в ужас. Он был поражен, как может такое бессильное и ничтожноенасекомое, каким был я (это его собственное выражение), не только питатьстоль бесчеловечные мысли, но и до того свыкнуться с ними, чтобы совершенноравнодушно рисовать сцены кровопролития и опустошения как самые обыкновенныедействия этих разрушительных машин, изобретателем которых, сказал он, был,должно быть, какой-то злобный гений, враг рода человеческого. Он заявил,что, хотя ничто не доставляет ему такого удовольствия, как открытия вобласти искусства и природы, тем не менее он скорее согласится потерятьполовину своего королевства, чем быть посвященным в тайну подобногоизобретения, и советует мне, если я дорожу своей жизнью, никогда больше онем не упоминать. Странное действие узких принципов и ограниченного кругозора! Этотмонарх, обладающий всеми качествами, обеспечивающими любовь, почтение иуважение, одаренный большими способностями, громадным умом, глубокойученостью и удивительным талантом управлять, почти обожаемый подданными, -вследствие чрезмерной ненужной щепетильности, совершенно непонятной нам,европейцам, упустил из рук средство, которое сделало бы его властелиномжизни, свободы и имущества своего народа. Говоря так, я не имею ни малейшегонамерения умалить какую-нибудь из многочисленных добродетелей этогопревосходного короля, хотя я отлично сознаю, что мой рассказ сильно уронитего в мнении читателя-англичанина; но я утверждаю, что подобный недостатокявляется следствием невежества этого народа, у которого политика до сихпор не возведена на степень науки, какою сделали ее более утонченные умыЕвропы. Я очень хорошо помню, как однажды в разговоре с королем моезамечание насчет того, что у нас написаны тысячи книг об искусствеуправления, вызвало у него (в противоположность моим ожиданиям) самоенелестное мнение о наших умственных способностях. Он заявил, что ненавидит ипрезирает всякую тайну, утонченность и интригу как у государей, так и уминистров. Он не мог понять, что я разумею под словами "государственнаятайна", если дело не касается неприятеля или враждебной нации. Все искусствоуправления он ограничивает самыми тесными рамками и требует для него толькоздравого смысла, разумности, справедливости, кротости, быстрого решенияуголовных и гражданских дел и еще нескольких очевидных для каждогокачеств, которые не стоят того, чтобы на них останавливаться. По его мнению,всякий, кто вместо одного колоса или одного стебля травы сумеет вырастить натом же поле два, окажет человечеству и своей родине большую услугу, чем всеполитики, взятые вместе. Знания этого народа очень недостаточны; они ограничиваются моралью,историей, поэзией и математикой, но в этих областях, нужно отдатьсправедливость, ими достигнуто большое совершенство. Что касаетсяматематики, то она имеет здесь чисто прикладной характер и направлена наулучшение земледелия и разных отраслей техники, так что у нас она получилабы невысокую оценку[77]. А относительно идей, сущностей, абстракций итрансценденталий мне так и не удалось внедрить в их головы ни малейшегопредставления. В этой стране не дозволяется формулировать ни один закон при помощичисла слов, превышающего число букв алфавита, а в нем их насчитывают всегодвадцать две; но лишь очень немногие законы достигают даже этой длины. Всеони выражены в самых ясных и простых терминах, и эти люди не отличаютсятакой изворотливостью ума, чтобы открывать в законе несколько смыслов;писать комментарий к какому-либо закону считается большим преступлением. Чтокасается гражданского и уголовного судопроизводства, то прецедентов в этихобластях у них так мало, что они не могут похвастаться особенным искусствомпо этой части[78]. Искусство книгопечатания у них, как и у китайцев, существует снезапамятных времен. Но библиотеки их не очень велики. Так, например,королевская, считающаяся самой значительной, заключает в себе не болеетысячи томов, помещенных в галерее длиною в сто двадцать футов, откуда мнебыло дозволено брать любую книгу. Столяр королевы смастерил в одной изкомнат Глюмдальклич деревянный станок, вышиною в двадцать пять футов, поформе похожий на стоячую лестницу, каждая ступенька которой имела пятьдесятфутов длины. Он составлял передвижной ряд ярусов, и нижний конец помещалсяна расстоянии десяти футов от стены комнаты. Книга, которую я желал читать,приставлялась к стене; я взбирался на самую верхнюю ступень лестницы и,повернув лицо к книге, начинал чтение с верху страницы, передвигаясь вдольнее слева направо на расстояние восьми или десяти шагов, смотря по длинестроки; до тех пор, пока строки не опускались ниже уровня моих глаз; тогда яспускался на следующую ступеньку, пока постепенно не доходил до концастраницы, после чего поднимался снова и прочитывал таким же образом другуюстраницу; листы книги я переворачивал обеими руками, что было нетрудноделать, так как каждый из них по толщине и плотности не превосходил нашегокартона, и в книге самого большого формата имел длину всего от восемнадцатидо двадцати футов. Их слог отличается ясностью, мужественностью и гладкостью, без малейшейцветистости, ибо более всего они стараются избегать нагромождения ненужныхслов и разнообразия выражений[79]. Я прочитал много их книг, особенноисторического и нравственного содержания. Между прочим, мне доставил большоеудовольствие маленький старинный трактат, который всегда лежал в спальнеГлюмдальклич и принадлежал ее гувернантке, почтенной пожилой даме, многочитавшей на моральные и религиозные темы. Книга повествует о слабостичеловеческого рода и не пользуется большим уважением, исключая женщин ипростого народа. Однако мне было любопытно узнать, что мог сказать местныйписатель на подобную тему. Он повторяет обычные рассуждения европейскихморалистов, показывая, каким слабым презренным и беспомощным животнымявляется по своей природе человек; как он не способен защищаться отклиматических условий и ярости диких животных; как эти животные превосходятего - одни своей силой, другие быстротой, третьи предусмотрительностью,четвертые трудолюбием. Он доказывает, что в последние упадочные столетияприрода вырождается и может производить только каких-то недоносковсравнительно с людьми, которые жили в древние времена[80]. По его мнению,есть большое основание думать, что не только человеческая порода былапервоначально крупнее, но что в прежние времена существовали также великаны,о чем свидетельствуют история и предания и что подтверждается огромнымикостями и черепами, случайно откапываемыми в различных частях королевства,по своим размерам значительно превосходящими нынешних измельчавших людей. Онутверждает, что сами законы природы необходимо требуют, чтобы вначале мыбыли крупнее ростом и сильнее, менее подвержены гибели от незначительнойслучайности - упавшей с крыши черепицы, камня, брошенного рукой мальчика,ручейка, в котором мы тонем. Из этих рассуждений автор извлекает нескольконравственных правил, полезных для повседневной жизни, которые незачем здесьповторять. Прочитав эту книгу, я невольно задумался над вопросом, почему улюдей так распространена страсть произносить поучения на нравственные темы,а также досадовать и сетовать на свои слабости, обнаруживающиеся при борьбесо стихиями. Мне кажется, тщательное исследование вопроса может доказать всюнеобоснованность подобных жалоб как у нас, так и у этого народа. Что касается военного дела, то туземцы гордятся численностьюкоролевской армии, которая состоит из ста семидесяти шести тысяч пехоты итридцати двух тысяч кавалерии, если можно назвать армией корпус,составленный в городах из купцов, а в деревнях из фермеров, под командойбольших вельмож или мелкого дворянства, не получающих ни жалованья, нидругого вознаграждения. Но армия эта достаточно хорошо делает своиупражнения и отличается прекрасной дисциплиной, что, впрочем, неудивительно, ибо как может быть иначе там, где каждый фермер находится подкомандой своего помещика, а каждый горожанин под командой первых людей вгороде, и где эти начальники избираются баллотировкой, как в Венеции. Мне часто приходилось видеть военные упражнения столичного ополчения набольшом поле в двадцать квадратных миль, недалеко от города. Хотя в сборебыло не более двадцати пяти тысяч пехоты и шести тысяч кавалерии, но я ни зачто не мог бы сосчитать их - такое громадное пространство занимала армия.Каждый кавалерист, сидя на лошади, представлял собой колонну вышиною околоста футов. Я видел, как весь этот кавалерийский корпус по команде разомобнажал сабли и размахивал ими в воздухе. Никакое воображение не можетпридумать ничего более грандиозного и поразительного! Казалось, будто десятьтысяч молний разом вспыхивали со всех сторон небесного свода. Мне было любопытно узнать, каким образом этот государь, владениякоторого нигде не граничат с другим государством, пришел к мыслиорганизовать армию и обучить свой народ военной дисциплине. Вот что я узналпо этому поводу как из рассказов, так и из чтения исторических сочинений. Втечение нескольких столетий эта страна страдала той же болезнью, которойподвержены многие другие государства: дворянство часто боролось за власть,народ - за свободу, а король - за абсолютное господство. Силы эти, хотя исчастливо умеряемые законами королевства, по временам выходили изравновесия и не раз затевали гражданскую войну. Последняя из таких войнблагополучно окончилась при деде ныне царствующего монарха и привела всепартии к соглашению и взаимным уступкам. Тогда с общего согласия былосформировано ополчение, которое всегда стоит на страже порядка.

Дата добавления: 2015-07-10