ГЛАВА III.

Автора требуют ко двору. Королева покупает его у фермера и представляеткоролю. Автор вступает в диспут с великими учеными его величества. Емуустраивают помещение во дворце. Он в большой милости у королевы. Он защищаетчесть своей родины. Его ссоры с карликом королевы Непрерывные ежедневные упражнения, продолжавшиеся в течение несколькихнедель, сильно подорвали мое здоровье. Чем более я доставлял выгод моемухозяину, тем ненасытнее он становился. Я совсем потерял аппетит и стал похожна скелет. Заметя это, фермер пришел к заключению, что я скоро умру, ипотому решил извлечь из меня все, что только возможно. Когда он пришел ктакому выводу, к нему явился слардрал, или королевский адъютант, стребованием немедленно доставить меня во дворец для развлечения королевы ипридворных дам. Некоторые из последних меня уже видели и распустилинеобыкновенные слухи о моей красоте, хороших манерах и большойсообразительности. Ее величество и ее свита пришли от меня в неописуемыйвосторг. Я упал на колени и попросил позволения поцеловать ногу еевеличества, но королева милостиво протянула мне мизинец (после того как меняпоставили на стол), который я обнял обеими руками и с глубоким почтениемподнес к губам. Она задала мне несколько общих вопросов относительно моейродины и путешествий, на которые я ответил как только мог короче иотчетливее. Затем она спросила, буду ли я доволен, если меня оставят водворце. Я низко поклонился королеве и скромно ответил, что я раб своегохозяина, но что если бы я был свободен распоряжаться своей судьбой, то срадостью посвятил бы свою жизнь служению ее величеству. Тогда королеваспросила моего хозяина, согласен ли он продать меня за хорошую цену. Таккак мой хозяин боялся, что я не проживу и месяца, то очень обрадовалсяслучаю отделаться от меня и запросил тысячу золотых, которые тут же ему былиотсчитаны. Каждый из этих золотых равнялся восьмистам мойдорам, но еслипринять во внимание соотношение между всеми предметами этой страны и Европы,а также высокую цену золота там, то эта сумма едва окажется равной тысячеанглийских гиней[60]. Тогда я сказал королеве, что теперь, сделавшисьпреданнейшим вассалом ее величества, я осмеливаюсь просить милости, чтобыГлюмдальклич, которая всегда проявляла столько заботливости и доброты ко мнеи умела так хорошо за мной ухаживать, была принята на службу ее величества ипо-прежнему оставалась моей нянюшкой и учительницей. Ее величествосогласилась исполнить мою просьбу и легко получила согласие фермера, оченьдовольного тем, что его дочь была устроена при дворе, что же касается самойГлюмдальклич, то бедная девочка не могла скрыть свою радость. Мой бывшийхозяин удалился, пожелав мне всякого добра и сказав, что оставляет меня напрекрасной службе. Я не ответил ему ни слова и ограничился только легкимпоклоном. Королева заметила мою холодность и, когда фермер оставил апартаменты,спросила о причине ее. Я взял на себя смелость ответить ее величеству, что яобязан этому человеку только тем, что мне, бедному, безобидному созданию, неразмозжили голову, когда случайно нашли на его поле; что я с избыткомвознаградил фермера за это одолжение теми деньгами, которые он выручил,показав меня едва ли не половине королевства, и которые получил сейчас,продав меня; что, находясь у него, я влачил самое тяжелое существование,которое едва ли вынесло бы животное, сильнейшее меня в десять раз; что моездоровье очень подорвано непрерывной повинностью забавлять зевак с утра доночи и что если бы фермер не считал мою жизнь в опасности, то ее величествоне приобрела бы меня за такую дешевую цену. Но так как теперь мне нечегострашиться дурного обращения под покровительством столь великой и милостивойгосударыни, украшения природы, любви вселенной, услады своих подданных,феникса творения, то я надеюсь, что опасения моего бывшего хозяинаокажутся неосновательны, потому что я уже чувствую восстановление душевныхсил под влиянием августейшего присутствия ее величества[61]. Такова была в общих чертах моя речь, произнесенная очень нескладно и сбольшими запинками. Последняя часть этой речи была составлена в принятомздесь стиле, с которым познакомила меня Глюмдальклич, научив несколькимфразам по дороге во дворец. Королева, отнесясь весьма снисходительно к моемунедостаточному знанию языка, была поражена тем, что нашла в таком маленькомсоздании столько ума и здравого смысла. Она взяла меня в руку и понесла ккоролю, находившемуся тогда в своем кабинете. Его величество, государьважный и суровый, не рассмотрев меня хорошенько с первого взгляда, холодноспросил королеву, с каких это пор она пристрастилась к сплекнокам; ибо он,по-видимому, принял меня за это животное, когда я лежал ничком на правойруке ее величества. Но государыня, отличавшаяся тонким умом и веселымхарактером, бережно поставила меня на письменный стол и приказала рассказатьего величеству о моих приключениях, что я и сделал в немногих словах.Глюмдальклич, стоявшая у дверей кабинета, - она ни на минуту не упускаламеня из виду, - получив позволение войти, подтвердила все случившееся сомной со времени моего появления в доме ее отца. Хотя король был ученейшим человеком во всем государстве и получилотличное философское и особенно математическое образование, однако,рассмотрев внимательно мою внешность и видя, что я хожу прямо, он сначалапринял меня за заводную фигурку с часовым механизмом, сделанную каким-нибудьизобретательным мастером (нужно заметить, что искусство строить механизмыдоведено здесь до величайшего совершенства). Но когда он услышал мой голос инашел, что речь у меня складная и разумная, то не мог скрыть своегоудивления. Он не поверил ни одному слову из моего рассказа о том, как яприбыл в его королевство, и подумал, что вся эта история выдуманаГлюмдальклич и ее отцом, которые заставили меня заучить ее, чтобы выгоднееменя продать. Ввиду этого он задал мне ряд других вопросов, на которыеполучил разумные ответы, не содержавшие никаких недостатков, кромеиностранного акцента, несовершенного знания языка и несколькихпростонародных выражений, заимствованных мною в семье фермера и недопустимыхв лощеной придворной речи. Его величество велел пригласить трех больших ученых, отбывавших в товремя недельное дежурство во дворце, согласно обычаям этого государства. Этигоспода после продолжительного весьма тщательного исследования моейвнешности пришли к различным заключениям относительно меня. Все трое,однако, согласились, что я не мог быть произведен на свет согласнонормальным законам природы, потому что не наделен способностьюсамосохранения, поскольку не обладаю ни быстротой ног, ни умением взбиратьсяна деревья или рыть норы в земле. Обследовав внимательно мои зубы, онипризнали, что я животное плотоядное; но так как большинство четвероногихсильнее меня, а полевая мышь и некоторые другие отличаются гораздо большимпроворством, то они не могли понять, каким образом я добываю себе пищу,разве только питаюсь улитками и разными насекомыми, каковое предположениебыло, однако, при помощи многих ученых аргументов, признано несостоятельным.Один из этих виртуозов склонялся к мысли, что я являюсь только эмбрионом илинедоноском. Но это мнение было отвергнуто двумя другими, которые указали нато, что мои члены развиты в совершенстве и закончены и что я живу уже многолет, о чем красноречиво свидетельствует моя борода, волоски которой ониотчетливо видели в лупу. Они не допускали также, чтобы я был карлик, потомучто мой крошечный рост был вне всякого сравнения; и, например, любимыйкарлик королевы, самый маленький человек во всем государстве, был ростом втридцать футов. После долгих дебатов они пришли к единодушному заключению,что я не что иное, как "рельплюм сколькатс", что в буквальном переводеозначает "lusus naturae' ("игра природы") - определение как раз в духесовременной европейской философии, профессора которой, относясь спрезрением к ссылке на "скрытые причины", при помощи которых последователиАристотеля тщетно стараются замаскировать свое невежество, изобрели этоудивительное разрешение всех трудностей, свидетельствующее о необыкновенномпрогрессе человеческого знания[62]. После этого заключительного решения я попросил позволения сказатьнесколько слов. Обратившись к королю, я уверил его величество, что прибыл изстраны, населенной миллионами существ обоего пола одинакового со мной роста,где все животные, деревья, дома имеют соответственно уменьшенные размеры игде, вследствие этого, я так же способен защищаться и добывать пищу, какделает это здесь каждый подданный его величества, так что все аргументыгоспод ученых несостоятельны. На это они ответили лишь презрительнойулыбкой, заявив, что фермер давал мне прекрасные уроки. Король, человекгораздо более смышленый, чем эти ученые мужи, отпустил их и послал зафермером, который, к счастью, еще не уехал из города. Расспросив фермерасперва наедине, а потом устроив ему очную ставку со мной и дочерью, еговеличество стал склоняться к мысли, что все рассказанное нами близко кистине. Он выразил желание, чтобы королева окружила меня особыми заботами, иизъявил согласие оставить при мне Глюмдальклич, потому что заметил нашубольшую привязанность друг к другу. Для девочки было отведено помещение придворе; ей назначили гувернантку, которая должна была заняться еевоспитанием, горничную, чтобы одевать ее, и еще двух служанок для другихуслуг; но попечение обо мне было возложено всецело на Глюмдальклич. Королеваприказала своему придворному столяру смастерить ящик, который мог бы служитьмне спальней, по образцу, одобренному мной и Глюмдальклич. Этот столяр былзамечательный мастер: в три недели он соорудил по моим указаниям деревяннуюкомнату в шестнадцать футов длины и ширины и двенадцать футов высоты, сопускающимися окнами, дверью и двумя шкафами, как обыкновенно устраиваютсяспальни в Лондоне. Доска, из которой был сделан потолок, поднималась иопускалась на петлях, чтобы можно было ставить в спальне кровать, отделаннуюобойщиком ее величества. Глюмдальклич каждый день выносила эту кровать навоздух, собственноручно убирала ее и вечером снова ставила ее на место,опустив надо мною потолок. Другой мастер, известный искусным изготовлениеммелких безделушек, сделал для меня из какого-то особенного материала,похожего на слоновую кость, два кресла с подлокотниками и спинками, двастола и комод для моих вещей. Все стены комнаты, а также потолок и пол былиобиты войлоком для предупреждения несчастных случайностей от неосторожностиносильщиков, а также для того, чтобы ослабить тряску во время езды вэкипаже. Я попросил сделать в двери замок, чтобы оградить мою комнату открыс и мышей. После нескольких проб слесарь сделал наконец самый маленький,какой когда-либо был видан здесь, но мне случилось видеть больший у воротодного барского дома в Англии. Ключ я всегда носил в кармане, боясь, чтобыГлюмдальклич не потеряла его. Королева приказала также сделать мне костюм изсамой тонкой шелковой материи, какую только можно было найти; эта материяоказалась все же толще английских одеял и очень беспокоила меня, пока я непривык к ней. Костюм был сшит по местной моде, напоминавшей частьюперсидскую, частью китайскую, и был очень скромен и приличен. Королева так полюбила мое общество, что никогда не обедала без меня. Настол, за которым сидела ее величество, ставили мой столик и стул, возле еелевого локтя. Глюмдальклич стояла около меня на табурете; она присматривалаи прибирала за мной. У меня был полный серебряный сервиз, состоявший изблюд, тарелок и другой посуды; по сравнению с посудой королевы он имел виддетских кукольных сервизов, которые мне случалось видеть в лондонскихигрушечных лавках. Моя нянюшка носила этот сервиз в кармане в серебряномящике; за обедом она ставила что было нужно на моем столе, а после обедасама все мыла и чистила. Кроме королевы, за ее столом обедали только две еедочери принцессы; старшей было шестнадцать лет, а младшей тринадцать и одинмесяц. Ее величество имела обыкновение собственноручно класть мне на блюдокусок говядины, который я резал сам; наблюдать за моей едой и моимикрошечными порциями доставляло ей большое удовольствие. Сама же королева(несмотря на свой нежный желудок) брала в рот сразу такой кусок, которыйнасытил бы дюжину английских фермеров, так что в течение некоторого времения не мог без отвращения смотреть на это зрелище. Она грызла и съедала скостями крылышко жаворонка, хотя оно было в десять раз больше крыла нашейиндейки, и откусывала кусок хлеба величиной в две наши ковриги по двенадцатипенни. В один прием выпивала она золотой кубок вместимостью в нашу бочку. Еестоловые ножи были в два раза больше нашей косы, если ее выпрямить нарукоятке. Соответственного размера были также ложки и вилки. Я вспоминаю,что раз Глюмдальклич понесла меня в столовую показать лежавшие вместе десятьили двенадцать этих огромных ножей и вилок: мне кажется, что я никогда невидел более страшного зрелища. Каждую среду (которая, как я уже сказал, была их воскресеньем) король,королева и их дети обыкновенно обедали вместе в покоях его величества,большим фаворитом которого я теперь сделался. На таких обедах мой стул истол ставили по левую руку его величества, перед одной из солонок. Государьэтот с удовольствием беседовал со мной, расспрашивая о европейских нравах,религии, законах, управлении и науке, и я давал ему обо всем самый подробныйотчет. Ум короля отличался большой ясностью, а суждения точностью, и онвысказал весьма мудрые заключения и наблюдения по поводу рассказанного мной.Но, признаюсь, когда я слишком распространился о моем любезном отечестве, онашей торговле, войнах на суше и на море, о религиозном расколе иполитических партиях, король не выдержал, - видно было, что в нем заговорилипредрассудки воспитания, - взял меня в правую руку и, лаская левой, сгромким хохотом спросил, кто же я: виг или тори? Затем, обратясь к первомуминистру, который стоял тут же с белым жезлом, длиною в грот-мачтуанглийского корабля "Царственный Монарх", заметил, как ничтожно человеческоевеличие, если такие крохотные насекомые, как я, могут его перенимать. Крометого, сказал он, я держу пари, что у этих созданий существуют титулы иордена; они мастерят гнездышки и норки и называют их домами и городами; онищеголяют нарядами и выездами; они любят, сражаются, ведут диспуты, плутуют,изменяют. Он продолжал в таком же тоне, и краска гнева покрыла мое лицо; якипел от негодования, слыша этот презрительный отзыв о моем благородномотечестве, владыке искусств и оружия, биче Франции, третейском судье Европы,кладезе добродетели, набожности, чести и истины, гордости и завистивселенной. Но так как положение мое было не таково, чтобы злобствовать на обиды,то, по зрелом размышлении, я начал сомневаться, следует ли мне считать себяобиженным. Действительно, привыкнув в течение нескольких месяцев к внешностии разговорам этих людей и увидев, что все предметы, на которые обращалисьмои взоры, были пропорциональны величине обитателей, я мало-помалу утратилстрах, первоначально овладевавший мной при виде их огромных размеров, и мнестало казаться, будто я нахожусь в обществе разряженных в праздничные платьяанглийских лордов и леди, с их важной поступью, поклонами и пустойболтовней, самым изысканным и учтивым образом исполнявших свои роли; сказатьправду, у меня возникло такое же сильное искушение посмеяться над ними,какое испытывал король и его вельможи, глядя на меня. И я не мог такжеудержаться от улыбки над самим собой, когда королева, поставя меня на руку,подносила к зеркалу, где мы оба были видны во весь рост; ничто не могло бытьсмешнее этого контраста, так что у меня возникла настоящая иллюзия, будто яв несколько раз стал меньше своего действительного роста. Никто меня так не раздражал и не оскорблял, как карлик королевы. Домоего приезда во всей стране не было человека ниже его (ибо я в самом деледумаю, что ростом он был неполных тридцати футов), и потому при видесоздания, в несколько раз меньшего, карлик становился нахальным и всегдаподбоченивался и смотрел на меня свысока, когда проходил мимо в переднейкоролевы; видя, как я стою на столе и беседую с придворными, он не пропускалслучая кольнуть меня и бросить остроту насчет моего роста. Отомстить ему ямог, только называя его своим братом, вызывая его на поединок, вообще бросаяв ответ реплики, какие обычны в устах придворных пажей. Однажды за обедомэтот злобный щенок был так задет каким-то моим замечанием, что, взобравшисьна подлокотник кресла ее величества, схватил меня за талию в то время, как яспокойно сидел за своим столиком, и бросил в серебряную чашку со сливками,после чего убежал со всех ног. Я окунулся с головой в сливки, и, не будь яхороший пловец, мне пришлось бы, вероятно, очень туго, потому чтоГлюмдальклич в эту минуту находилась на другом конце комнаты, а королева такиспугалась, что у нее не хватило сообразительности помочь мне. Но вскоре навыручку прибежала моя нянюшка и вынула меня из чашки, после того как япроглотил пинты две сливок. Меня уложили в постель; к счастью, всеограничилось порчей костюма, который пришлось выбросить. Карлика больновысекли и, кроме того, заставили выпить чашку сливок, в которых по егомилости я искупался. С тех пор карлик навсегда потерял расположениекоролевы, и, спустя некоторое время, она подарила его одной знатной даме,так что, к моему великому удовольствию, я его больше не видел; ибо трудносказать, до каких пределов могла дойти злоба этого урода. Еще раньше он сыграл со мной одну грубую шутку, которая хотя ирассмешила королеву, но в то же время рассердила ее, так что она немедленнопрогнала бы его, если бы не мое великодушное заступничество. Однажды заобедом ее величество взяла на тарелку мозговую кость и, вытряхнув из неемозг, положила обратно на блюдо. Карлик, улучив момент, когда Глюмдалькличпошла к буфету, вскочил на табурет, на котором она всегда стояла,присматривая за мной во время обеда, схватил меня обеими руками и, стиснувмне ноги, засунул выше пояса в пустую кость, где я и оставался некотороевремя, предоставляя очень смешную фигуру. Прошло, вероятно, не меньшеминуты, прежде чем кто-то заметил эту проказу, так как я считал ниже своегодостоинства закричать. При дворе редко подают горячие кушанья, и толькоблагодаря этому обстоятельству я не обжег ног, но мои чулки и панталоныоказались в плачевном состоянии. Карлика высекли, однако же вследствие моегозаступничества наказание этим и ограничилось. Королева часто потешалась над моей боязливостью и спрашивала, все лимои соотечественники такие трусы. Поводом к насмешкам королевы послужилоследующее обстоятельство. Летом здесь множество мух; эти проклятые насекомыевеличиной с данстеблского жаворонка[63], непрерывно жужжа и летая вокругменя, не давали мне за обедом ни минуты покоя. Они садились иногда на моекушанье, оставляя на нем свои омерзительные экскременты или яйца; все это,отчетливо видимое мною, оставалось совершенно незаметным для туземцев,громадные глаза которых не были так зорки, как мои, по отношению к небольшимпредметам. Иногда мухи садились мне на нос или на лоб и кусали до крови,распространяя отвратительный запах, причем мне нетрудно было видеть на ихлапках следы того липкого вещества, которое, по словам наших натуралистов,позволяет этим насекомым свободно гулять по потолку. Мне стоило большиххлопот защищаться от гнусных тварей, и я невольно содрогался, когда онисадились на мое лицо. Любимой забавой карлика было набрать в кулак несколькомух, как это делают у нас школьники, и неожиданно выпустить их мне под нос,чтобы таким образом испугать меня и рассмешить королеву. Единственной моейзащитой в этом случае был нож, которым я рассекал мух на части в то время,когда они подлетали ко мне, вызывая своей ловкостью общее восхищение. Помню еще, как однажды утром Глюмдальклич поставила меня в ящик наподоконник, что обыкновенно делала в хорошую погоду, желая дать мневозможность подышать свежим воздухом (я никогда не соглашался, чтобы ящиквешали на гвозде за окном, как мы вешаем клетки с птицами в Англии). Яподнял одно из моих окон, сел за стол и стал завтракать куском сладкогопирога, как вдруг штук двадцать ос, привлеченные запахом, влетели в моюкомнату с таким жужжанием, будто заиграло двадцать волынок. Одни завладелимоим пирогом и раскрошили его на кусочки, другие летали над головой, оглушаяменя жужжанием и наводя неописуемый ужас своими жалами. Тем не менее у менядостало храбрости вынуть из ножен тесак и атаковать их в воздухе. Четырех яубил, остальные улетели, после чего я мгновенно захлопнул окно. Этинасекомые были величиною с куропатку. Я повынимал у них жала, оказавшиесяострыми, как иголки, и достигавшие полутора дюймов в длину. Все четыре этижала я тщательно сохранил и потом показывал вместе с другими редкостнымивещами в разных частях Европы; по возвращении в Англию три я отдал вГрешэм-колледж, а четвертое оставил себе[64].

Дата добавления: 2015-07-10