ГЛАВА I. Описание сильной бури

Описание сильной бури. Посылка баркаса за пресной водой. Авторотправляется на нем для исследования страны. Он оставлен на берегу, егоподбирает один туземец и относит к фермеру. Прием автора на ферме иразличные происшествия, случившиеся там. Описание жителей Обреченный самой природой и судьбой вести деятельную и беспокойнуюжизнь, я через два месяца после возвращения домой, 20 июня 1702 года, сноваоставил отечество и сел в Даунсе на корабль "Адвенчер", отправлявшийся вСурат под командой капитана Джона Николеса. Ветер был попутный до мысаДоброй Надежды, где мы бросили якорь, чтобы запастись свежей водой. Но накорабле открылась течь; мы выгрузили товары и зазимовали, потому что капитанзаболел перемежающейся лихорадкой, и мы не могли покинуть мыс до концамарта, когда мы поставили наконец паруса и благополучно прошлиМадагаскарский пролив. Но когда мы вышли к северу от Мадагаскара инаходились приблизительно на 5ь южной широты, то умеренные северные изападные ветры, по наблюдениям моряков постоянно дующие в этом поясе сначала декабря и до начала мая, 19 апреля вдруг сменились гораздо болеесильным ветром, налетевшим прямо с запада и продолжавшимся двадцать днейподряд. Нас занесло за это время немного восточнее Молуккских островов, на5ь к северу от экватора, как выходило по вычислениям капитана, сделанным 2мая, когда ветер прекратился и наступил полный штиль, немало меняобрадовавший. Но капитан, человек опытный в плавании по этим морям, приказалвсем нам приготовиться к буре, которая действительно и разразилась наследующий же день, когда поднялся южный ветер, известный под именем муссона. Видя, что ветер сильно крепчает, мы убавили блинд и приготовилисьубрать фок-зейль. Но погода становилась хуже; осмотрев, прочно ли привязаныпушки, мы убрали бизань. Корабль находился в открытом море, и было решенолучше идти под ветром, чем убрать все паруса и отдаться на волю волн. Мывзяли рифы от фок-зейля и поставили его, затем натянули шкот. Румпель лежална полном ветре. Корабль бодро держался. Мы закрепили спереди нирал, нопарус разорвался. Тогда мы спустили рею, сняли с нее парус и весь такелаж.Буря была ужасная, море сильно бушевало. Мы натянули тали у ручки румпеля,чтобы облегчить рулевого. Мы не думали спускать стеньги, но оставили всюоснастку, потому что корабль шел под ветром, а известно, что стеньгипомогают управлению кораблем и увеличивают его ход, тем более что перед намибыло открытое море. Когда буря стихла, поставили грот фок-зейль и легли вдрейф. Затем мы поставили бизань, большой и малый марсели. Мы шли насеверо-восток при юго-западном ветре. Мы укрепили швартовы к штирборту,ослабили брасы у рей за ветром, сбрасопили под ветер и крепко притянулибулиня, закрепив их. Мы маневрировали бизанью, стараясь сохранить ветер ипоставить столько парусов, сколько могли выдержать корабельные мачты. Вовремя этой бури, сопровождавшейся сильным ЗЮЗ ветром, нас отнесло, по моимвычислениям, по крайней мере, на пятьсот лиг к востоку, так что самые старыеи опытные моряки не могли сказать, в какой части света мы находимся.Провианта у нас было вдоволь, корабль в хорошем состоянии, экипаж совершенноздоров, и только ограниченность запасов пресной воды внушала нам сильноебеспокойство. Мы сочли за лучшее держаться прежнего направления, нежелиотклоняться более к северу, так как при этом нас могли унести всеверо-западные области Великой Татарии или к Ледовитому морю[57]. Шестнадцатого июня 1705 года стоявший на стеньге юнга увидел землю.Семнадцатого мы подошли к большому острову или континенту (мы не знали), наюжной стороне которого выдавалась в море коса и виднелась бухта, но слишкоммелкая, чтобы в нее мог войти корабль более ста тонн водоизмещением. Мыбросили якорь на расстоянии лиги от этой бухты, капитан послал баркас сдесятком хорошо вооруженных людей, снабдив их сосудами для воды, если онабудет ими найдена. Я попросил у капитана позволения присоединиться к ним,чтобы осмотреть страну и сделать открытия, какие будут в моих силах. Прибывк берегу, мы не нашли ни реки, ни источника и никаких признаков населения.Поэтому матросы разбрелись по побережью в поисках пресной воды, а яотправился один в противоположную сторону, но на расстоянии мили кругомтянулись все те же бесплодные и скалистые места. Почувствовав усталость и ненаходя ничего любопытного, я стал медленно возвращаться к бухте; море широкооткрывалось передо мною, и я увидел, что наши матросы уже сели в баркас игребут что есть мочи по направлению к кораблю. Я уже собирался окликнуть их,хотя это было и бесполезно, как вдруг заметил, что их энергично преследует вморе человек исполинского роста; вода едва доходила ему до колен, и он делалогромные шаги, но так как наши успели отъехать не меньше чем на поллиги отнего и море кругом было покрыто острыми скалами, то чудовище не моглодогнать лодку. Все это мне рассказали потом, потому что в ту минуту я неимел мужества наблюдать исход погони, но со всех ног пустился бежать по тойсамой дороге, по которой теперь возвращался. Запыхавшись, я взобрался накрутой холм, откуда мог обозреть окрестности. Земля кругом была хорошовозделана, но меня поразила высота травы на лугах, достигавшая двадцатифутов. Я вышел на большую дорогу - так, по крайней мере, мне казалось, хотядля туземцев это была только тропинка, пересекавшая ячменное поле. В течениенекоторого времени я почти ничего не мог видеть по сторонам, потому чтоприближалось время жатвы и ячмень был высотой футов сорок. Только через чася достиг конца этого поля, обнесенного изгородью не менее чем в сто двадцатьфутов вышины, а деревья были так велики, что я совсем не мог определить ихвысоту. Чтобы попасть с этого поля на соседнее, нужно было подняться начетыре ступени да еще перешагнуть сверху через огромный камень. Мне не посилам было взобраться на эту лестницу, потому что каждая ступень имела шестьфутов вышины, а верхний камень - больше двадцати. Поэтому я старался найтикакую-нибудь щель в изгороди, как вдруг увидел, что с соседнего поля клестнице подходит исполин, такой же огромный, как и тот, который гнался занашим баркасом. Ростом он был с колокольню, а каждый его шаг, насколько ямог прикинуть, равнялся десяти ярдам. Объятый ужасом и изумлением, япоспешно убежал и спрятался в ячмене, откуда увидел, как, взобравшись наступеньки, великан оглянулся на соседнее поле направо и стал звать кого-тоголосом, звучавшим во много раз громче, чем наш голос в рупор; онраздавался с такой высоты, что сначала я принял его за раскаты грома. На зовк нему тотчас подошли семь таких же чудовищ с серпами в руках, величиной сшесть наших кос. Эти люди были одеты беднее первого и являлись, по-видимому,его слугами или работниками, потому что после нескольких его словотправились жать на то поле, где я спрятался. Я старался держаться от нихподальше, но мог двигаться лишь с большим трудом, так как в некоторых местахрасстояние между стеблями было не больше фута и я едва мог протиснутьсямежду ними. Тем не менее я кое-как добрался до части поля, где ячмень былповален дождем и ветром. Здесь я не в силах был сделать ни шагу дальше:стебли так переплелись, что не было никакой возможности пробраться междуними, а ости поваленных колосьев были так крепки и остры, что прокалывалимне платье и вонзались в тело. Между тем я слышал, что жнецы находятся отменя не дальше ста ярдов. Разбитый усталостью и совершенно подавленный гореми отчаянием, я лег в борозду и от всего сердца желал смерти. Я оплакиваловдовевшую жену и сирот-детей. Я горько сетовал на свои безрассудство иупрямство, толкнувшие меня на второе путешествие вопреки советам родных идрузей. В этом расстроенном состоянии я невольно вспомнил Лилипутию, жителикоторой смотрели на меня как на величайшее чудо в свете, где я был способентащить одной рукой весь императорский флот и совершить много другихподвигов, которые будут увековечены в летописях этой империи и покажутсяневероятными потомству, хотя они и засвидетельствованы миллионамиочевидцев. Я представил себе унижение, ожидающее меня у этого народа, где ябуду казаться таким же ничтожным существом, каким казался бы среди нас любойлилипут. Но, без сомнения, это было еще не самое худшее из несчастий,ожидавших меня; ведь если человеческая дикость и жестокость, каксвидетельствует наблюдение, возрастают пропорционально росту, то чего мнебыло ожидать теперь, кроме печальной участи быть съеденным первым жеогромным варваром, которому случится поймать меня. Несомненно, философыправы, утверждая, что понятия великого и малого суть понятияотносительные. Быть может, судьбе угодно будет устроить так, что и лилипутывстретят людей, столь же малых сравнительно с ними, как они были малы посравнению со мной. И кто знает, быть может, в какой-нибудь отдаленной частисвета существует порода смертных, превосходящих своим ростом даже этихгигантов? Таким размышлениям предавался я, несмотря на овладевшие мной страх исмятение, как вдруг один из жнецов подошел на десять ярдов к борозде, вкоторой я лежал; испугавшись, что при следующем его шаге я буду растоптанили разрезан пополам серпом, я в ужасе закричал благим матом. Великаностановился, внимательно всмотрелся под ноги и наконец заметил меня,лежащего на земле. С минуту он наблюдал меня с тем опасливым видом, какойбывает у нас, когда мы хотим ухватить какого-нибудь зверька так, чтобы он неоцарапал или не укусил нас; я сам хватал иногда таким образом хорьков вАнглии. Наконец он отважился взять меня сзади за талию большим иуказательным пальцами и поднести к глазам на расстояние трех ярдов, чтобыполучше рассмотреть. Я угадал его намерение, и, к счастью, у меня досталостолько самообладания, что я решил не сопротивляться, когда он держал меня ввоздухе на высоте шестидесяти футов от земли, хотя он страшно сдавил мнеребра, боясь, чтобы я не выскользнул из его пальцев. Я позволил себе толькоподнять глаза к солнцу, умоляюще сложить руки и сказать несколько словсмиренным и печальным тоном, подобающим положению, в котором я находился.Ибо я все время был в страхе, что великан швырнет меня о землю, как мыбросаем противное маленькое животное, собираясь раздавить его. Но,благодарение моей счастливой звезде, мой голос и жесты, по-видимому,понравились ему, и он начал рассматривать меня как диковинку, изумляясь моейчленораздельной речи, смысл которой был ему непонятен. Однако я не могбольше удержаться от стона и слез и, повернув голову, старалсяповыразительнее показать ему, что своими пальцами он причиняет мненестерпимую боль. По-видимому, он понял мою мимику, так как, подняв полукамзола, осторожно положил меня туда и бегом пустился со мной к своемухозяину - тому самому зажиточному фермеру, которого я прежде других увиделна поле. Фермер, получив от своего работника (как я заключил из их разговора)все сведения обо мне, какие тот мог дать ему, взял соломинку, толщиною втрость, и стал поднимать ею полы моего кафтана: очевидно, он полагал, чтоприрода одарила меня чем-то вроде оболочки. Затем он дунул на мои волосы,чтобы лучше рассмотреть лицо. Созвав своих батраков, он спросил их (как япотом узнал), не случалось ли им находить когда-нибудь на полях другихзверьков, похожих на меня. Затем он осторожно опустил меня на землю ипоставил на четвереньки, но я тотчас поднялся на ноги и стал расхаживатьвзад и вперед, желая показать этим людям, что у меня нет ни малейшегонамерения бежать. Они сели в кружок, чтобы лучше наблюдать за моимидвижениями. Я снял шляпу и сделал глубокий поклон фермеру. Затем, став наколени, я поднял к небу глаза и руки и как можно громче произнес несколькослов; я вынул из кармана кошелек с золотом и с видом полной покорностивручил его хозяину. Тот принял кошелек в ладонь, поднес его к самымглазам, чтобы увидеть, что это такое, затем несколько раз потыкал егокончиком булавки (которую вынул у себя из рукава), но так и не понял егоназначения. Тогда я сделал знак, чтобы он положил руку на землю; затем, взявкошелек и открыв его, высыпал к нему на ладонь все золото. Там было шестьиспанских золотых, в четыре пистоли каждый, и двадцать или тридцать монетпомельче. Послюнив кончик мизинца, он поднял им сперва одну большую монету,потом другую; но видно было, что он остался в полном неведении, что это завещицы. Он знаком приказал мне положить монеты обратно в кошелек и спрятатькошелек в карман, что я в конце концов и сделал после неоднократныхбесплодных предложений принять от меня кошелек в подарок. Мало-помалу фермер убедился, что имеет дело с разумным существом. Ончасто заговаривал со мною, но шум его голоса отдавался у меня в ушах подобношуму водяной мельницы, хотя слова произносились им достаточно внятно. Яотвечал на разных языках как можно громче, и он часто приближал свое ухо надва ярда ко мне, но все было напрасно, потому что мы совершенно не понималидруг друга. Наконец фермер приказал слугам вернуться к своей работе, вынулиз кармана носовой платок, сложил его вдвое, покрыл им левую руку, которуюположил на землю ладонью вверх, и сделал мне знак взойти на нее, что былонетрудно исполнить, так как его рука была толщиною не более фута. Я счелблагоразумным повиноваться и, чтобы не упасть, лег на платок; для большейбезопасности фермер закутал меня в него, как в одеяло, и в таком виде понеск себе в дом. Придя туда, он кликнул свою жену и показал меня ей; но тазавизжала и попятилась, точь-в-точь как английские дамы при виде жабы илипаука. Однако, видя мое примерное поведение и полное повиновение всем знакамее мужа, она скоро привыкла ко мне и стала обходиться со мной очень ласково. Был полдень, и слуга подал обед, который состоял (в соответствии соскромной обстановкой земледельца) только из одного большого куска говядинына блюде около двадцати четырех футов в диаметре. За стол сел фермер, егожена, трое детей и старуха бабушка. Фермер посадил меня около себя на стол,возвышавшийся на тридцать футов от пола. Боясь свалиться с такой высоты, яотодвинулся подальше от края. Фермерша отрезала ломтик говядины, накрошилахлеба на тарелку и поставила ее передо мною. Сделав ей глубокий поклон, явынул свою вилку и нож и начал есть, что доставило им чрезвычайноеудовольствие. Хозяйка велела служанке подать ликерную рюмочку, вместимостьюоколо двух галлонов, и налила в нее какого-то питья. С большим трудом я взялрюмку обеими руками и самым почтительным образом выпил за здоровьехозяйки, громко произнеся тост по-английски; это до такой степени рассмешилоприсутствующих, что своим хохотом они едва не оглушили меня. Напиток,напоминавший слабый сидр, был довольно приятен на вкус. Затем хозяин знакамипригласил меня подойти к его тарелке. Проходя по столу, я споткнулся о коркухлеба и шлепнулся носом, но не ушибся; благосклонный читатель легко поймет иизвинит мою неловкость, если примет во внимание, в каком удивлении япребывал все это время. Я тотчас же поднялся и, увидя, что мое падениесильно встревожило этих добрых людей, взял шляпу (которую, как подобаетблаговоспитанному человеку, держал под мышкой), помахал ею над головой итрижды прокричал ура в знак того, что все обошлось благополучно. Но когда яподходил к моему хозяину (так я буду называть впредь фермера), то сидевшийподле него младший сын, десятилетний шалун, схватил меня за ноги и поднялтак высоко, что у меня захватило дух. К счастью, отец выхватил меня из руксына и дал ему такую оплеуху, которая, наверное, сбросила бы с лошадейцелый эскадрон европейской кавалерии; он приказал мальчику выйти из-застола. Но, не желая оставлять в ребенке злобное к себе чувство и вспомнив,как обыкновенно бывают жестоки наши дети к воробьям, кроликам, котятам ищенкам, я упал на колени и, указывая пальцем на мальчика, всеми силамистарался дать понять моему хозяину, что прошу простить сына. Отец смягчился,и мальчишка снова занял свое место. Тогда я подошел к нему и поцеловал егоруку, которую хозяин мой взял и нежно погладил ею меня. Во время обеда к хозяйке вскочила на колени ее любимая кошка. Я услышалпозади себя сильный шум, точно десяток чулочных вязальщиков работали настанках. Обернувшись, я увидел, что это мурлычет кошка, которую кормила иласкала хозяйка; судя по голове и лапе, она была, по-видимому, в три разабольше нашего быка. Свирепый вид этого животного совсем расстроил меня,несмотря на то что я находился на другом конце стола, на расстояниипятидесяти футов от него, и хозяйка крепко держала кошку, боясь, как бы онане прыгнула и не схватила меня своими когтями. Однако мои опасения былинапрасны: хозяин поднес меня к кошке на три ярда, и она не обратила на меняни малейшего внимания. Мне часто приходилось слышать и во время путешествийубедиться на опыте, что бежать или выказывать страх перед хищным животныместь верный способ подвергнуться его преследованию или нападению, и потому вданном опасном положении я решил не проявлять ни малейшего беспокойства.Пять или шесть раз я бесстрашно подходил к самой морде кошки на расстояниеполуярда, и она пятилась назад, словно была больше испугана, чем я. Во времятого же обеда, как это обыкновенно бывает в деревенских домах, в комнатувбежали три или четыре собаки, но они меньше испугали меня. Одна из них быламастиф, величиною в четыре слона, другая - борзая, выше мастифа, но тоньшеего. В самом конце обеда вошла кормилица с годовалым ребенком на руках,который немедленно заметил меня и, согласно ораторскому искусству детей,поднял такой вопль, что его, наверное, услышали бы с Лондонского моста, еслибы он находился в Челси: он принял меня за игрушку. Хозяйка, руководясьчувством материнской нежности, взяла меня и поставила перед ребенком, и тоттотчас же схватил меня за талию и засунул к себе в рот мою голову, где язавопил таким благим матом, что ребенок в испуге выронил меня и я непременносломал бы себе шею, если бы мать не подставила свой передник. Чтобыуспокоить младенца, кормилица стала забавлять его погремушкой, которая имелавид пустого сосуда, наполненного камнями, и была привязана канатом к поясуребенка. Но все было напрасно, так что оставалось последнее средство унятьего - дать ему грудь. Должен признаться, что никогда в жизни не испытывал ятакого отвращения, как при виде этой чудовищной груди, и нет предмета, скоторым бы я мог сравнить ее, чтобы дать любопытному читателю слабоепредставление об ее величине, форме и цвете. Она образовывала выпуклостьвышиною в шесть футов, а по окружности была не меньше шестнадцати футов.Сосок был величиной почти в пол моей головы; его поверхность, как иповерхность всей груди, до того была испещрена пятнами, прыщами ивеснушками, что нельзя было себе представить более тошнотворное зрелище. Янаблюдал его совсем вблизи, потому что кормилица, давая грудь, селапоудобнее как раз около меня. Это навело меня на некоторые размышления поповоду нежности и белизны кожи наших английских дам, которые кажутся намтакими красивыми только потому, что они одинакового роста с нами и их изъяныможно видеть не иначе как в лупу, ясно показывающую, как груба, толста искверно окрашена самая нежная и белая кожа. Помню, во время моего пребывания в Лилипутии мне казалось, что нет вмире людей с таким прекрасным цветом лица, каким природа одарила этикрошечные создания. Когда я беседовал на эту тему с одним ученым лилипутом,моим близким другом, то он сказал мне, что мое лицо производит на него болееприятное впечатление издали, когда он смотрит на меня с земли, чем сблизкого расстояния, и откровенно признался мне, что когда я в первый развзял его на руки и поднес к лицу, то своим видом оно ужаснуло его. По егословам, у меня на коже можно заметить большие отверстия, цвет еепредставляет очень неприятное сочетание разных красок, а волосы на бородекажутся в десять раз толще щетины кабана; между тем, позволю себе заметить,я ничуть не безобразнее большинства моих соотечественников и, несмотря надолгие путешествия, загорел очень мало. С другой стороны, беседуя со мной отамошних придворных дамах, ученый этот говорил мне, что у одной лицо покрытовеснушками, у другой слишком велик рот, у третьей большой нос; а я ничегоэтого не замечал. Конечно, эти рассуждения в достаточной мере банальны, но яне мог удержаться от них, чтобы читатель не подумал, будто великаны, ккоторым я попал, действительно очень безобразны. Напротив, я должен отдатьим справедливость и сказать, что это красивая раса; и, в частности, чертылица моего хозяина, несмотря на то что он простой фермер, казались мне оченьправильными, когда я видел его на высоте шести - десяти футов. После обеда хозяин ушел к работникам, наказав жене, насколько можнобыло судить по его голосу и жестам, обращаться со мной позаботливее. Я оченьустал и хотел спать; заметя это, хозяйка положила меня на свою постель иукрыла чистым белым носовым платком, который, однако, был больше и толщепаруса военного корабля. Я проспал около двух часов, и мне снилось, что я дома в кругу семьи.Это еще усилило мою печаль, когда я проснулся и увидел, что нахожусь один вобширной комнате, шириною в двести или триста футов, а вышиною болеедвухсот, и лежу на кровати в двадцать ярдов ширины. Моя хозяйка отправиласьпо делам и заперла меня одного. Кровать возвышалась над полом на восемьярдов; между тем некоторые естественные потребности побуждали меня сойти наземлю. Позвать на помощь я не решался, да это было и бесполезно, потому чтомой слабый голос не мог быть услышан на громадном расстоянии, отделявшем моюкомнату от кухни, где находилась семья. Когда я пребывал в этомзатруднительном положении, две крысы взобрались по пологу на постель и сталибегать, обнюхивая ее, взад и вперед. Одна подбежала к самому моему лицу; я вужасе вскочил и вынул для защиты тесак. Эти гнусные животные имелидерзость атаковать меня с обеих сторон, и одна крыса даже уперлась переднимилапами в мой воротник; к счастью, мне удалось распороть ей брюхо, прежде чемона успела причинить мне какой-нибудь вред. Она упала к моим ногам, адругая, видя печальную участь товарки, обратилась в бегство, получив в спинурану, которою я успел угостить ее, так что и она оставила за собою кровавыйслед. После этого подвига я стал прохаживаться взад и вперед по кровати,чтобы перевести дух и прийти в себя. Крысы эти были величиной с большуюдворнягу, но отличались гораздо большим проворством и лютостью, так что,если бы, ложась спать, я снял свой тесак, они непременно растерзали бы меняна куски и сожрали. Я измерил хвост мертвой крысы и нашел, что он равен двумярдам без одного дюйма. Однако у меня недостало присутствия духа сброситькрысу с постели, где кровь все еще шла из нее; заметив в ней некоторыепризнаки жизни, я сильным ударом разрубил ей шею и доконал ее. Вскоре после этого в комнату вошла хозяйка. Увидя, что я весьокровавлен, она поспешно бросилась ко мне и взяла меня на руки. Я указал наубитую крысу, улыбкой и другими знаками давая ей понять, что сам я не ранен,чему она сильно обрадовалась. Позвав служанку, она велела ей взять крысущипцами и выбросить за окно, а сама поставила меня на стол; тогда я показалей окровавленный тесак, вытер его полой кафтана и вложил в ножны. Но ячувствовал настоятельную потребность сделать то, чего никто не мог сделатьвместо меня, и поэтому всячески старался дать понять хозяйке, что хочуспуститься на пол. Когда это желание было исполнено, стыд помешал мнеизъясниться более наглядно, и я ограничился тем, что указывая пальцем надверь, поклонился несколько раз. С большим трудом добрая женщина поняланаконец, в чем дело; взяв меня в руку, она отнесла в сад и там поставила наземлю. Отойдя ярдов на двести, я сделал знак, чтобы она не смотрела на меня,спрятался между двумя листками щавеля и совершил свои нужды. Надеюсь, благосклонный читатель извинит меня за то, что я останавливаюего внимание на такого рода подробностях; однако, сколь ни незначительнымимогут показаться они умам пошлым и низменным, они, несомненно, помогутфилософу обогатиться новыми мыслями и применить их на благо общественное иличное, попечение о коем являлось моей единственной целью при опубликованииописания как настоящего, так и других моих путешествий; больше всегозаботился я в них о правде, ни сколько не стараясь блеснуть ниобразованностью, ни слогом. Все, что случилось со мной во время этогопутешествия, произвело такое глубокое впечатление на мой ум и так отчетливоудержалось в моей памяти, что, поверяя эти события бумаге, я не мог опуститьни одного существенного обстоятельства. Тем не менее, после внимательногопросмотра своей рукописи, я вычеркнул много мелочей, содержавшихся впервоначальной редакции, из боязни показаться скучным и мелочным, в чем такчасто, может быть не без основания, обвиняют путешественников.

Дата добавления: 2015-07-10