Глава 11. « — Вряд ли, — мрачно заявил лорд Бромфорд, хорошенько обдумав ситуацию

«— Вряд ли, — мрачно заявил лорд Бромфорд, хорошенько обдумав ситуацию, — стоит жертвовать принципами ради угождения женским капризам».

Джорджетт Хейер. «Великолепная Софи»

Уинни дала попробовать Райану пирожное с киви с собственной тарелки за минуту до того, как сделала свой ход. Едва Шугар Бет начала собирать пустые тарелки, как Уинни слегка повысила голос:

— О Господи, я случайно уронила вилку под стол. Позволь мне отодвинуться, Шугар Бет, чтобы тебе было легче ее достать.

Колин мгновенно понял. Уинни специально выбрала нечто маленькое, неважное, почти незначительное и одновременно знаменательное, Для того чтобы поднять вилку, Шугар Бет придется встать на колени у ног Уинни.

Он понятия не имел, что сделает Шугар Бет. И не желал видеть, как развернутся события. И поэтому немедленно вскочил. Но мгновенно понял, что муж Уинни успел его опередить.

— Я сам, — пробормотал Райан.

Уголки губ Уинни горестно опустились. Впервые за этот вечер она показалась ему куда более уязвимой, чем Шугар Бет. Последняя на мгновение встретилась глазами с Райаном, прежде чем сделать крошечный шажок в сторону. Райан медленно опустился на одно колено у ног жены, пошарил под столом и извлек вилку, вне всякого сомнения, намеренно отброшенную Уинни в самый угол.

Колин перевел взгляд с одной женщины на другую. Его всегда завораживали литературные прототипы, но, спроси его кто‑то в этот момент, какая из женщин — отважная Золушка, а которая — злая сестра, он далеко не сразу нашел бы ответ.

Вечер все тянулся. И хотя хозяин не находил себе места, гости, похоже, искренне веселились и расходиться начали только в начале двенадцатого, да и то неохотно.

Уинни дрожащими руками натягивала черную кружевную ночнушку, одну из целой коллекции всех цветов и оттенков. В спальню вошел Райан, уже без пиджака, который скорее всего швырнул внизу на стул. Пиджак так и будет лежать там, когда они вернутся завтра из церкви. Он не требовал, чтобы она убирала за ним. Просто не замечал, как часто разбрасывает вещи.

— Взгляни на это.

Он протянул ей смятый постер, изображавший громилу с голой грудью и продетыми сквозь соски кольцами. Чья‑то женская рука игриво ласкала его пах.

— Висел на обратной стороне двери. Я случайно заметил, когда зашел посмотреть на нее.

— Она знает, как мы ненавидим подобные вещи. Поэтому и развешивает их повсюду.

— Если она так ведет себя сейчас, что будет в шестнадцать лет?

Уинни не посмела высказать свои самые мрачные опасения. А вдруг наследственность скажется, и Джи‑джи превратится в копию Шугар Бет: эгоистичную, злобную, распущенную…

Райан отправил постер в корзинку для мусора и скрылся в гардеробной. Он вроде как не заметил ее ночнушку, да и с чего бы вдруг? У нее целые шкафы соблазнительных вещиц, и почти каждую ночь он видит ее в чем‑то новом. Иногда ей хотелось выбросить все это и поехать в «Уолмарт» за уютной фланелевой пижамой.

Пока он переодевался, она скользнула под одеяло и открыла книгу, оставленную на тумбочке. Но даже не сделала виду, что читает. Слишком больно терзало воспоминание об уродливой сцене: Райан на коленях у ног Шугар Бет. Как ужасно она просчиталась! Вынудила мужа сделать выбор. Принять чью‑то сторону. И он выбрал не ее.

Уинни тошнило от ревности. Весь вечер он следил за Шугар Бет, о нет, не открыто, разумеется. Но нельзя прожить с мужем столько лет, не понимая, о чем он думает. Сегодня Уинни придется соблазнить мужа и ласкать, пока не вскружит ему голову настолько, что он забудет о Шугар Бет.

«Дай мне его, беби‑и‑и…»

Совсем как в третьеразрядном порно. Но мысль о стонах, объятиях, поцелуях, всех этих усилиях не вызывала ничего, кроме тоски и неприязни.

Голый Райан вышел из душа, лег в кровать. И повернулся к ней лицом. Стоило прижаться к нему, как он мгновенно отвердел, протянул руку и стал гладить ее волосы. Палец проник под бретельку ночнушки и задел сосок.

«Дай мне его, беби‑и‑и…»

Она была обязана ему всем. Но сейчас отвернулась якобы для того, чтобы положить книгу на тумбочку. И сказала нечто совершенно для нее необычное:

— Я неважно себя чувствую. Пожалуй, мне стоит лечь в спальне для гостей.

Золотисто‑карие глаза наполнились сочувствием.

— Что случилось?

— Желудок немного расстроен. — Она откинула одеяло и свесила ноги с кровати. — Не хочу будить тебя, если придется вставать.

Он осторожно потер ее поясницу.

— Я не возражаю.

— Нам нужно выспаться, — возразила она и отошла от кровати, не поцеловав мужа на ночь. Собственное поведение поражало и возмущало ее. Именно сегодня, когда настоятельно требовалось соблазнить мужа, она не смогла заставить себя его поцеловать. Он был ей противен. Противны его красивое лицо, безупречные манеры, бесконечная заботливость. Противно вечно чувствовать себя вторым сортом, И особенно противно притворяться, что он ей нравится, хотя это вовсе не так. Любить его — да. Она любит мужа всем сердцем. И это никогда не угаснет. Но сейчас она не могла вынести самого его вида.

Она захватила халат, лежавший в изножье кровати, и повернулась к двери.

— Утром Джи‑джи непременно станет вопить из‑за воскресной школы. Предоставляю тебе управиться с ней.

Он приподнялся на локте, насмешливо глядя на нее.

— Согласен.

Она велела себе не произносить больше ни единого слова, убраться в гостевую спальню и закрыть за собой дверь, прежде чем успеет натворить дел.

— Я собираюсь купить несколько пижам.

— Я не ношу пижамы.

— Для себя.

Он выдал свою патентованную чувственную улыбку.

— Мне нравится то, что сейчас на тебе.

— Значит, тут мы расходимся во мнениях.

Он мигом перестал улыбаться.

— Ты устала.

Устала и корчится от омерзения. И он знал почему. Только не хотел говорить вслух. Предпочитает игнорировать призрак, не оставлявший их все четырнадцать лет. Впрочем, как и она. Потому что их брак хрупок, как яичная скорлупа, и оба боятся его разбить.

— Устала, — согласилась она, вымучив неуверенную улыбку. — Утром испеку тебе оладьи.

Можно подумать, гора оладий залечит все раны. Перекинет мост через разверзшуюся пропасть.

Она выключила свет и шагнула к выходу.

— Хочешь, я разотру тебе спину? — спросил он.

— Нет. Мне совсем этого не хочется, — бросила она, переступая порог.

Войдя в кухню, Колин увидел стоявшую на табуретке Шугар Бет. Она убирала в шкаф очередной поднос. Был уже час ночи. Распорядитель уехал, а Шугар Бет, похоже, едва держалась на ногах, но по‑прежнему доказывала, что возьмет любой мяч, посланный Колином. Какой же из ее мужчин пытался погасить такой гордый дух?

— Вы совсем измучены. Идите домой.

Она только сейчас заметила собаку.

— Что здесь делает Гордон?

— Я пошел в каретный сарай, чтобы вывести его, и он потащился за мной. Учтите, он успел сжевать один из ваших шлепанцев.

— Он ненавидит меня.

— Собаки не могут ненавидеть хозяев. Это противоречит естественному ходу вещей во вселенной.

— Так я и поверила.

Шугар Бет спрыгнула с табуретки, и, когда ставила ее на место, он заметил темные тени у нее под глазами.

— Оставьте в покое эту чертову штуку. Завтра я обо всем позабочусь.

Она прижала табуретку к бедру и удостоила его взглядом, полным неприкрытого издевательства.

— Только посмотрите на него! Угрызения совести сочатся из каждой поры. Надеюсь, вы не собираетесь зарыдать? Потому что, откровенно говоря, этого мне не переварить.

— Попытаюсь сдержать слезы. А теперь идите спать. Утром я выпишу вам чек.

— Чертовски верно, выпишете. И заплатите сверхурочные за сегодняшнее представление. Но дважды ноль — все равно ноль, верно? Господи, что за скряга! Может, не трать вы столько на модный парфюм и записи Барбры Стрейзанд, и смогли бы заплатить мне, сколько я стою.

— Дорогая, даже у меня нет столько денег.

Последняя фраза успешно заткнула ей рот. Ему выпало счастье видеть, как она моргнула, потом нахмурилась, выискивая в его словах скрытое оскорбление. Но Колин не замедлил воспользоваться победой:

— Жаль разочаровывать вас, но сегодняшняя ночь была последней. Конец вражде. Мы квиты. Я официально отмщен за ваше детское предательство.

Шугар Бет закатила глаза, мгновенно включившись в игру:

— Хотите сказать, что этих жалких приступов больной совести достаточно, чтобы вы поджали хвост? И еще называете себя мужчиной!

Он, должно быть, прочел слишком много викторианской эротики, потому что захотел перегнуть ее через стул и… и сделать что‑нибудь страшно непристойное.

Она уселась на табуретку и, сбросив туфельку, поставила ногу на перекладину.

— Кажется, я никогда не рассказывала вам об этом, — начала она, опершись подбородком о сложенные ладони: вполне сносная пародия на мечтательные воспоминания. — В ночь, когда я сочинила ту гадость о вас… не поверите, плакала настоящими слезами.

— Не может быть!

Она ранила себя, он чувствовал это, но не знал, как ее остановить. Кроме того, времена, когда он не задумываясь бросался спасать страдающих женщин, остались далеко позади.

— Видите ли, в тот день я разбила свой «камаро» — красный свет всегда пробуждал во мне мятежные инстинкты — и боялась, что па отнимет у меня ключи. Поэтому не только то обстоятельство, что я терпеть вас не могла, заставило меня солгать.

— Уже поздно, Шугар Бет, и вы измучены.

— Ну и потеха же была! Едва я сказала Дидди, что вы пытались меня лапать, она совершенно забыла о вмятине в дверце и папочка тоже. Они даже не заставили меня оплатить ремонт, из карманных расходов. Я все еще смеюсь при мысли об этом.

Но похоже, ей было не до смеха. Она выглядела безумно измученной и осунувшейся. Он подошел к ней.

— Вы были ребенком, до мозга костей избалованным ребенком. Перестаньте себя казнить.

Ему следовало бы понять, что любое проявление сочувствия будет ошибкой, потому что она сорвалась с места, шипя по‑змеиному:

— Ну что за лапочка! Сплошное христианское милосердие! Сострадание и прощение так и льются из каждой поры! Ну так вот, мистер Берн, мне ваша жалость не нужна. Как не нужна…

— Довольно!

Одним молниеносным движением он подхватил ее и вынес из кухни. Хватит бороться с собой. Весь этот вечер неумолимо вел к одному, и теперь он потащит ее наверх, швырнет на постель и будет любить, пока оба не потеряют способность рассуждать связно.

— Так‑так‑так… — Она уставилась на него: одни усталые глаза и дразнящие интонации. — Это уже больше похоже на дело, английский верзила!

Она словно выплеснула ему в лицо ведро ледяной воды. Он мигом отрезвел.

— Что это с вами, ваша светлость? — издевательски осведомилась Шугар Бет. Губы сложились в устало‑кокетливую гримаску. — Боитесь, что на девушку у вас не встанет?

Секс и дерзость были единственным оставшимся у нее оружием. И он понимал это, как и то, что его заботливость могла казаться ядом, медленно сочившимся в эти полные гордой крови вены, и такое поведение казалось ей вполне приемлемым способом отплатить ему.

Он, циник, возбужденный сверх всякой меры, когда‑то был романтиком и теперь сверхъестественным усилием воли нашел в себе силы поставить ее на ноги. Но потом, лишь потому, что заслуживал награды за самоконтроль, стал целовать ее, долго и яростно.

Она отвечала, как истая искусительница: острый язычок, приглушенные стоны, трущиеся об него бедра, и все это чистая фальшь, дающая понять, что он может делать со своей жалостью. Но кровь все равно билась и пульсировала в чреслах, а тело требовало большего. Потребовалось все самообладание, чтобы не потерять терпения, но он не позволял губам ожесточаться, давая ей время выплеснуть гнев. Постепенно она перестала извиваться. Язык возвратился в рот. Мягкая и нежная, она прильнула к нему. Он наслаждался ее губами со вкусом душистого бархата.

Шугар Бет чувствовала нежный призыв его поцелуя и поняла, что Колин сумел ее обезоружить. Но она слишком устала, чтобы продолжать борьбу. Он был невероятно возбужден, и она даже растерялась, сообразив, что готова ответить ему. Глубоко под сковывавшим ледяным панцирем ее тело возродилось к жизни.

От него веяло энергией и здоровьем, той самой мужской потенцией, в существование которой она давно не верила.

Поцелуй становился все крепче. Она чувствовала упругие мускулы, скрытую силу его тела.

Ее губы раскрылись, и его язык скользнул ей в рот. Она как во сне подняла руки и обняла его шею. Колин неспешно ласкал ее, пока со вздохом снова не поднял на руки. Но вместо того чтобы направиться к лестнице, понес к выходу и, помогая себе плечом, открыл дверь.

— Самый героический поступок в моей жизни, — процедил он сквозь стиснутые зубы, — но когда мы займемся любовью, и поверь, мы обязательно займемся любовью, то исключительно ради наслаждения, а не чертова состязания, имеющего целью посмотреть, кто будет смеяться последним.

На улице похолодало. Она прижалась щекой к его плечу. Он даже не запыхался, когда нес ее по двору за бегущим впереди Гордоном.

— Далее, — продолжал он, — ты хорошенько отдохнешь. И… — он сжал ее еще крепче, — станешь милой и послушной.

— Похоже, вы выпили больше, чем мне показалось.

Шугар Бет зевнула и закрыла глаза.

— Давайте признавайтесь, что боитесь меня.

— Точнее говоря, запуган до смерти.

Она зарылась глубже в распахнувшийся ворот сорочки.

— Да, я сущее наказание, что есть, то есть.

— Мой самый ужасный кошмар.

Дверь каретного сарая заело, и пришлось спустить Шугар Бет на землю, чтобы попасть внутрь. Там он снова поцеловал ее, на этот раз чуть коснувшись губ, словно не отваживался на большее, опасаясь не сдержаться. И только тогда она поняла, что сейчас он действительно оставит ее. Этого она не хотела, но не знала, как объяснить, что одинока, несчастна и нуждается в нем.

— Ты не представляешь, чего мне это стоит, — признался он, шагнув к двери, — так что не ожидай ни вежливости, ни учтивости, когда утром я буду здесь.

— Кто сказал, что я тебя приглашала?

— Кто сказал, что я нуждаюсь в приглашении?

На этот раз, уходя, он взял с собой пса.

Она едва доволоклась наверх. Сбросила одежду на пол и каким‑то образом умудрилась почистить зубы, но разобраться в хаосе нахлынувших чувств было выше ее сил, поэтому она упала на постель.

И, уже засыпая, услышала дикие завывания:

— Шугар… Шугар… Шугар…

Сначала казалось, что это ей снится, но когда она перевернулась на спину, вопли стали громче.

— Шугар! Шугар! Шугар Пай[9]!

Кабби Боумар и его пьяные дружки вспомнили старые школьные забавы.

Недаром Дидди обещала, что она станет женщиной на все времена.

Шугар Бет сунула голову под подушку и заснула.

Уинни проснулась от шума воды — должно быть, Райан принимал душ. Потом раздался его строгий голос: очевидно, он отправлял Джи‑джи в воскресную школу, невзирая па вполне предсказуемые протесты.

— Меня исключили, па, помнишь?

— Но не из церкви.

— А где ма?

— Она себя неважно чувствует.

— Я тоже.

— Одевайся.

Уинни снова задремала. Сквозь сон до нее доносились запах кофе… звон посуды… стук двери… шум мотора… мир вертелся и без нее.

Наконец она заставила себя встать с постели. Переступила через черную ночнушку, вместо которой прошлой ночью надела старую футболку Райана и розовые спортивные штаны. Отправилась в ванную, вяло почистила зубы, но на душ энергии уже не нашлось. Посмотрела на себя в зеркало: опухшие глаза, отекшее лицо, всклокоченные волосы. Ее жизнь прохудилась, как эти розовые штаны, истерлась до дыр. Разлезлась по ниточке.

— Тебе лучше?

В зеркале рядом с ее собственным появилось отражение Райана. От неожиданности она подскочила. На нем были легкие брюки цвета хаки и тонкий трикотажный свитер, подаренный Джи‑джи на Рождество.

— Я думала, ты уехал.

— Волновался за тебя, вот и попросил Мэрилин взять Джи‑джи в церковь. Ну как ты?

— В порядке.

Уединение гостевой спальни манило… то место, где она не сможет ранить ни его, ни себя. Ей хотелось заползти туда и спрятаться под одеяло.

— Сегодня у нас концерт. И прием. Сможешь выдержать?

— Разумеется.

Он привалился к косяку, скрестив на груди руки. Уинни знала, почему он не поехал в церковь. Пытается замолить вчерашние грехи. Шугар Бет так легко все давалось: красота, обаяние, способность завлечь самых порядочных мужчин, даже Колина. Что же до Райана… один взгляд на Шугар Бет, и он пропал. Раздавлен тяжелыми колесами грузовика, нагруженного целой тонной предположений о том, что могло бы быть.

Уинни душил гнев. Она принесла в жертву себя, самую свою суть, свою душу в бесплодной попытке соперничать с призраком испорченной восемнадцатилетней девчонки. Она так презирала себя, что тошно становилось. Райан взглянул на часы:

— Джи‑джи вернется не скоро. Почему бы нам…

— Ты когда‑нибудь думаешь о чем‑то, кроме секса?!

Слова вырвались из нее с силой некоего доисторического гейзера.

Даже ударь она его, он и то не был бы так потрясен. Гейзер взвился к небу, но тут же опал, придавленный ее раскаянием.

— Прости. О Господи, Райан, мне ужасно жаль. Я не хотела.

Но простым извинением уже ничего не исправить. Теплые карие глаза похолодели.

— Я собирался предложить тебе накинуть что‑то попроще, съездить в кондитерскую и раздобыть твоих любимых оладий с вишнями.

Несправедливость собственных нападок придавила ее к земле, но и бурлящий в самой глубине гнев никак не унимался. Всю свою жизнь она свято верила, что не достойна ничего, кроме эмоциональных объедков окружающих, и это до смерти ей надоело.

Уинни тяжело дышала, загоняя гнев внутрь.

— Прости.

— Как бы ты там ни считала, секс — далеко не все, о чем я думаю.

— Знаю. Просто я немного… не в себе. — Она прижала руки к животу, пытаясь удержать кипящий гейзер. — Сейчас я приберусь и поеду с тобой.

— Я передумал. Нужно поработать.

Он взялся было за ручку двери, но остановился. Луч утреннего света падал на его руки, оставляя лицо в тени, и на какой‑то момент он показался ей совсем чужим.

— Если злишься из‑за вчерашнего вечера, можешь так прямо и сказать, вместо того чтобы разыгрывать спектакли.

Гейзер угрожающе заворчал.

— Я не злюсь.

— Согласен, Шугар Бет заслужила холодный прием, но то, что происходило вчера, перешло все границы. Вы все вели себя как жестокие дети, и я не желаю в этом участвовать.

— Разумеется, не желаешь.

Гейзер набирал силу, выискивая слабое место, чтобы прорвать ее кожу.

— Когда ты наконец оставишь прошлое позади?

— Как это сделал ты?

— Чертовски верно. Именно как сделан я.

— Ты с нее глаз не сводил! Весь вечер! Каждый раз, когда я на тебя оглядывалась, ты смотрел на нее.

— Немедленно прекрати! Поговорим об этом, когда придешь в себя.

Спокойный отказ выяснять отношения окончательно лишил ее остатков самообладания, и гейзер взорвался снова. И на этот раз принес с собой все, включая тайну, которую она так свято хранила много лет.

— Не могу!

Он перешагнул порог.

— Не смей прятаться от меня! — Он продолжал идти.

Она бросилась за ним, обезумевшая, истерически вопящая фурия.

— Я забеременела специально!

— Угомонись!

— Я лгала тебе!

Райан остановился на лестнице и снова повернулся к ней. Впервые за все утро он выглядел по‑настоящему встревоженным.

— Уинни, замолчи!

— Я забеременела специально, чтобы женить тебя на себе.

— Знаю.

Она судорожно прижала пальцы к губам, проглотила горькую желчь, попыталась вдохнуть, но не смогла.

— Знаешь? Ты знал и ни словом не обмолвился.

— А какой смысл? — Он рассеянно провел рукой по волосам. — И не было особых причин говорить об этом.

— Я поймала тебя в ловушку!

— Я этого не чувствовал. И Джи‑джи для меня дороже жизни. А теперь прими ванну. Сразу станет легче.

Словно ванна может смыть ее грехи.

— Райан…

Но он уже исчез внизу. Она привалилась к стене. Ее самая мрачная тайна… и он не желает говорить об этом.

Уинни оцепенело вернулась в ванную и почти рухнула на бортик. Она не собиралась расставлять на него капканы. Но как‑то вечером вдруг услышала собственный голос, уверявший, что она на таблетках и ему совершенно незачем беспокоиться. И поскольку это была Уинни Дэвис, Райан поверил.

Но сегодня нет времени расслабляться. И поэтому она решительно повернула кран. Концерт и прием. Если бы только она смогла стать такой же, как Шугар Бет, бесчувственной, эгоистичной и совершенно бессовестной!

Уинни начала плакать. Сколько же можно платить за старые грехи? Из ее лжи родилась чудесная девочка, ее дочка, так что стоит ли об этом жалеть? Так почему же она так себя ненавидит?

Возможно, потому, что Райан никогда не питал к ней недобрых чувств.

Шугар Бет повела носом, почуяв запах кофе. И бекона. Она любила бекон. И поэтому перевернулась на спину, увидела, что уже почти одиннадцать, и направилась в ванную. Двадцать минут спустя чистенькая и свежая в черном атласном халатике и старых ковбойских сапожках она уже спускалась с лестницы. Волосы она вымыла, но просушить не потрудилась. Как, впрочем, и наложить макияж. После вчерашнего Колин Берн не заслуживал ничего, кроме чистых волос и, может быть, пары капель увлажнителя.

Мышцы ныли от тяжелой работы и праведного негодования, но, как ни странно, она испытывала облегчение. Сознает Колин или нет, но он наконец простил ее. Бремя, которое она так долго несла, упало с плеч.

Он стоял у плиты в тесной кухоньке, повернувшись к ней спиной и занимая почти все пространство. При одном взгляде на Колина хотелось сорвать с него одежду и потащить наверх.

— Я уже собирался тебя будить.

Жаль, что она не осталась в постели подольше. Не дождалась его. Старая добрая черная магия — влечение к самому неподходящему человеку. Правда, теперь она не так глупа. Пусть далеко не сразу, но она сумела понять разницу между любовью и похотью.

— Господи Боже, неужели и ты напялил джинсы? Дай сначала немного кофе!

— Они сделаны на заказ, — заметил он, когда Шугар Бет сняла с полки одну из чашек Таллулы веджвудского фарфора и налила себе кофе. — Французские. Обошлись мне в триста долларов, но, думаю, они того стоят.

Присмотревшись, как синяя джинса облегает его бедра под этикеткой «Гэп», Шугар Бет согласно кивнула.

— Эти лягушатники, похоже, кое‑чему научились, — сухо признала она.

— Прошлой ночью я слышал твоих обожателей.

— Кабби и мальчиков?

— Видимо, праздновали окончание школы идиотов, не иначе. Одно яйцо или два?

Не дожидаясь ответа, он разбил на сковороду два яйца.

— Скажи, что где‑то спрятана коробка «Криспи кримз»[10].

— Радуйся, что тост не из пшеничного хлеба.

Он оценивающе оглядел атласный халат и ковбойские сапожки.

— Мило.

— Ты единственный человек в Паррише, имеющий наглость употреблять подобные определения. Где моя собака?

— Во дворе. По‑моему, он не из тех, кто склонен к побегу.

— Для этого он слишком упрям. Предпочитает доводить меня.

Она отнесла кофе к кухонному столу и села.

— Носом чую бекон, а вот глазами не вижу.

— Сейчас поджарю.

Он удивительно ловко переложил яйца на тарелку, добавил уже намазанный маслом тост и поставил все это перед ней.

— А с чего это ты вдруг пристрастился к бекону? Твои артерии, должно быть, взбесились.

— Минута слабости.

— Кому, как не мне, знать, как это бывает.

Тост оказался холодным, но Колин не пожалел масла, так что она не жаловалась. И яичница была совсем неплоха. На сковороде весело зашипел бекон. Шугар Бет промямлила, набив рот:

— Надеюсь, никто не узнает, что ты предложил врагу помощь и утешение.

— Ничего, выживу.

— Готовишь мне завтрак, чтобы успокоить разгулявшуюся совесть, или подлизываешься, стараясь поскорее добраться до сластей?

— Под сластями, насколько я понимаю, ты подразумеваешь все те прелести, которые в настоящее время скрыты черным атласом?

— Совершенно верно. Только их.

— Возможно.

— Возможно — что? Совесть или сласти?

— Я должен выбрать?

— Не важно.

Она доела первое яйцо.

— Расскажи о своей жене.

— Не хочу.

— Нет истории — нет сластей.

Он не полез в драку, и она тоже не собиралась этого делать.

— Как она умерла?

Он ткнул вилкой в бекон.

— Если тебе так уж нужно знать, она врезалась в опору моста. Достаточно трагично при любых обстоятельствах, но она сделала это намеренно.

— Ой!

— Именно.

За этим бесстрастным выражением лица скрывался целый мир боли.

— Сознаюсь, угрызения совести тебе знакомы куда больше, чем мне. Забавно, как иногда мы неверно судим о людях.

— У меня нет причин терзаться сознанием собственной вины. Я делал все возможное, чтобы помочь ей.

Но Шугар Бет слишком много знала о взаимных обвинениях, чтобы поверить в его полную невиновность, и поэтому молча подняла брови. Колин отвел глаза.

— Ладно, она была беременна, и это на время выбило меня из колеи. Но холодный разум восторжествовал, и я многое узнал о себе.

— А именно?

— Брак не для меня. Некоторым людям удается жить семейной жизнью, но я не из таких.

— И с тех пор ни разу не поддался соблазну?

— Тебе, конечно, трудно такое представить, но ни разу. Я наконец организовал свою жизнь именно так, как считаю нужным. И никогда еще не был счастливее. Но довольно о моем утомительном прошлом.

Он палил себе кофе и повернулся к ней.

— А теперь твоя очередь. Скажи, была ли какая‑то причина, кроме самых очевидных, заставившая тебя выйти за человека на сорок лет старше?

— Ты все равно не поверишь.

— Я уже немного научился продираться сквозь нагромождения твоей лжи, поэтому позволь попытаться.

Она отломила кусочек тоста, но тут же отложила.

— Я любила его.

— Почему бы нет! С такими миллионами!

— Обычно так и бывает, но я не знала, насколько он богат, до того, как поддалась его чарам.

— Ему было семьдесят. Какие уж тут чары?

— А вот такие. Он был красивым сукиным сыном, выглядел на пятнадцать лет моложе, этакая техасская версия Энтони Хопкинса, только без его ужасной штуки на зубах.

Горло стиснуло судорогой.

— Самый обаятельный человек, которого я когда‑либо знала. Истинное безграничное обаяние, рожденное добротой. Можешь не верить, но он был любовью всей моей жизни.

— Трогательно.

Несмотря на едкий тон, улыбка вышла сочувственной. Она по достоинству оценила сочетание. Он снял со сковородки бекон.

— Ты вроде упоминала, что он долго болел.

— Два года. Последние шесть месяцев лежал в коме.

— И умер четыре месяца назад?

Шугар Бет кивнула, но тут же, стряхнув грусть, усмехнулась:

— Ну вот, чудесная парочка. Скорбящая вдова и одинокий вдовец, продлевающие свои исполненные тихого отчаяния жизни посредством хорошо задуманного, но плохо состряпанного завтрака. Достаточно, чтобы заставить «Холмарк»[11]рыдать. Кстати, на следующей неделе я постараюсь приготовить что‑нибудь повкуснее. На меня нашло вдохновение.

Он поспешно поставил тарелку с беконом. Взгляд из циничного стал серьезным.

— Для нас следующей недели не будет, Шугар Бет.

Шугар Бет вскочила как ужаленная:

— О нет, ничего не выйдет! Я еще не нашла картину, и не тебе меня увольнять! Мне нужны деньги, пусть и такие жалкие.

Он воззрился на нее с прежней надменностью.

— Эта работа унизительна. Сама знаешь, я хотел уничтожить тебя.

— Смотрю, ты исправляешься прямо на глазах. Еще несколько недель, и из тебя выйдет человек.

Он взглянул на нее. Она вновь уселась.

— Пожалуйста, Колин, не будь скотиной.

— Вот я и пытаюсь не быть скотиной. Ты больше не можешь оставаться в городе. Я выписал тебе чек, так что сможешь протянуть первое время. Возвращайся в Хьюстон. Там сумеешь заработать куда больше.

Заработать? Для нее это не проблема. А вот оплачивать счета Дилайлы становилось все труднее.

— Без этой картины я никуда не уеду.

— Ты даже не знаешь, существует ли она. — Он угрожающе навис над ней. — И вся роскошь, которую можно купить на вырученные деньги, не стоит потери достоинства.

— Тебе легко говорить. Ты не был рожден тщеславным.

— Черт бы тебя побрал, Шугар Бет! Взгляни на себя! От тебя остались кожа да кости! Выглядишь так, словно неделями не спала. Добавь еще тот факт, что люди плюют в тебя на улицах и ты даже не протестуешь. Пойми, лучше не будет. Только хуже. И учти, Уинни имеет немалую власть в этом городе.

— Я не боюсь Уинни Дэвис.

— Верю. Но вот Уинни Галантайн — дело другое. Она и есть Дидди, как ты не понимаешь? Вбей это в свою тупую голову. Именно к Уинни перешла та власть, которой когда‑то обладала твоя мать.

— Но ни капли ее обаяния.

— Кроме того, речь еще и о нас с тобой, — выдавил он. — Прошлый вечер вполне удовлетворил мою жажду крови, но не могу сказать, что так уж желаю тебе добра. В свете вышесказанного я нахожу крайне зловещим то обстоятельство, что вчера мы были готовы заняться сексом. Более чем готовы. И если бы это зависело только от меня, мы давно бы уже оказались в постели.

— К счастью, это зависит не только от тебя. Я еще ничего не решила.

— Лгунья. От нас летит столько искр, что стены дымятся.

— Искры обычно вызывает короткое замыкание. Мы — двое самых неподходящих друг другу людей во всей вселенной.

— Что делает все это еще заманчивее, верно?

Его взгляд прожигал ее насквозь.

— Я стараюсь избегать дорогостоящих женщин, как чумы, а ведь таких дорогостоящих, как ты, еще поискать!

— Ты мне льстишь.

— Ты буквально пожираешь мужчин, которые ползают у твоих ног, а со мной этого не случится.

— Обожаю твою манеру объясняться. Таких комплиментов я еще не слышала.

— Сексуальное влечение противоположностей.

— Ты умеешь убеждать, да вот только у меня имеется подленькое подозрение, что в постели ты — сплошное разочарование.

— И почему так, хотелось бы спросить? — угрожающе осведомился он.

— Сам знаешь.

— И все же, может, поделишься?

— Дело в изнеженности. Мое тело не так идеально аккуратно, как твое. Оно женское. И поэтому может издавать запахи. Влажнеть в самых неподходящих местах. Ты до ужаса брезглив. И не думаю, что такое тебе понравится.

Ее явно несло. Она пыталась сообразить, что делает и почему запугивает себя до смерти.

— Ты, дорогая моя, само воплощение зла.

— Знаю, — просияла она.

— Ешь!

Он со стуком поставил перед ней тарелку с беконом.

— Не голодна? Чудненько. Тогда идем наверх.

— Только при условии, что я сохраняю работу.

— Это не имеет никакого отношения к твоей работе, как ты прекрасно понимаешь.

Едва он потянулся к ней, как за дверью громко взвыл Гордон.

— Проклятая дворняга.

— Наконец‑то ты увидел свет истины.

Он впустил собаку, которая немедленно ринулась к миске с водой. Шугар Бет взяла вилку, но тут же сообразила, что потеряла аппетит. До возвращения в Парриш скорбь и постоянные тревоги надежно гасили порывы чувственности. Но здесь она снова встретила Колина Берна. Почему именно он оказался тем мужчиной, который вызволил ее из добровольного чистилища? Нельзя сказать, что он изменил своим взглядам, когда утверждал, что не желает ей добра.

— Скажи, что ты не успела прийти в сознание, — прошептал он, глядя на нее.

— Глупость накрепко вбита в мою ДНК.

— Слава Богу.

Она знала, что не откажет ему. И в то же время старалась объяснить, что все это сплошные игры и забавы.

— Что же, вперед, — объявила она, поднимаясь из‑за стола. — И попробуй только спасовать, тогда я постараюсь, чтобы об этом весь город узнал!

— А ты, дорогая, надеюсь, способна не только на болтовню, в чем я начинаю сильно сомневаться.

— Да неужели?

Она расстегнула халат и одним движением сбросила с плеч. Он жадно вбирал взглядом белый лифчик, черные трусики и ковбойские сапоги.

— Я громом поражен.

Она провела пальцем по животу.

— А ведь ты еще даже не видел самого главного.

— Вот тут ты ошибаешься.

Уголки его губ дернулись. Тремя огромными шагами он перекрыл разделявшее их расстояние.

— Хотя, должен признать, мне действительно не терпится увидеть остальное.

— О'кей, но я сохраняю работу.

— Заткнись, слышишь?

Он обхватил ее за талию и притянул к себе. Его губы приоткрылись, и он стал целовать ее с жаром, казавшимся немного странным для столь элегантного мужчины. Не прекращая поцелуя, он одним движением пальцев расстегнул лифчик.

— Ты великолепна, — прошептал он, отбрасывая мешающий предмет туалета.

— Знаю.

Он невольно хмыкнул и стал ласкать ее груди. Потом снова поцеловал, все с тем же пылом. Но как бы приятно ей ни было, она хотела большего. Хотела почувствовать на своей груди его губы, язык, зубы…

Гордон нагло гавкнул.

И еще она хотела уединения.

— Избавься от него, — простонала она.

— Но это всего лишь пес, — возразил Колин, прикусив ее губу. — Он никому не скажет.

— Зато все увидит.

Он схватил ее за руку и потащил по лестнице в спальню. Пес упрямо пошел следом и, когда Колин захлопнул дверь, стал жалобно выть. Несмотря на сжигавшее ее нетерпение, Шугар Бет улыбнулась и тут же громко рассмеялась при виде убийственной гримасы Колина.

— Не шевелись! — прорычал он, ринувшись к двери.

Все еще улыбаясь, она опустилась на смятую постель и сняла сапожки. Колин разыскал либо собачье лакомство, либо крысиный яд, потому что когда вернулся, внизу царила тишина. Она вскинула голову.

— Прелестна, — прошептал он, почти благоговейно.

На ней остались только трусики‑стринги и фиолетовые носки с изображением забавной мультяшной девчонки по бокам. Она купила их для Дилайлы, но той они не понравились, потому что она как раз была в разгаре розового периода.

— Тут ты прав, тем более что я всегда придирчива в вопросах дамского белья.

— Не стану спорить.

Он остановился в центре старого выцветшего ковра с цветочным рисунком и принялся сбрасывать одежду. Когда остались только джинсы, она встала и подошла к нему.

— Оставь это мне.

И принялась неспешно играть с язычком молнии.

— Нужна помощь? — прохрипел он.

— Нет, спасибо. Какой он горячий!

Она провела пальцем по всей длине молнии. Он оказался толстым, твердым и — очередной сюрприз — очень большим. Нос. Руки. Ноги. Ей следовало бы догадаться.

Ее желание было таким же неуемным, как его собственное, но она не могла вынести мысли о том, что все закончится слишком быстро… или… или покажется не таким уж важным событием.

— Не следовало ставить мне двойку за статью о Шарлотте Бронте.

Его дыхание обдало теплом ее шею.

— Возможно, стоит обсудить это позже.

— Ни за что, — покачала она головой, продолжая забавляться с язычком молнии. — Я слишком усердно работала над этой статьей.

— И уверен, отдала ее на неделю позже срока.

Она расстегнула молнию на полдюйма, но тут же остановилась и надула губы.

— Все же…

— Даю слово, что исправлю на тройку.

Шугар Бет спустила молнию до конца и, игнорируя сладостное оцепенение в ногах, отступила и капризно уставилась на него.

— Хочу пятерку.

Но оказалось, она была не единственной в этой комнате, кто умел играть в подобные игры.

— В таком случае ты должна ее заработать. — Он показал на ее ноги: — Отдай мне носок.

— Только один?!

— Вполне разумное требование.

— Полагаю.

Она поставила ногу на край кровати, медленно нагнувшись, церемонно стащила носок, словно сетчатый чулочек стриптизерки, и заткнула за пояс его джинсов.

— Очень‑очень мило. А теперь я снимаю твои трусики.

— Пять с плюсом.

— Только ради твоего тела.

Что же, весьма благородно, особенно потому, что оба знали, насколько она худа, не говоря уже о том, что ее бедра давно обходились без тренажера. Все же длинные ноги в глазах мужчин способны перевесить любые недостатки.

— Только если ты сначала меня поцелуешь.

— С превеликим удовольствием.

Этот поцелуй длился еще дольше остальных и был еще горячее. Еще исступленнее. Первоклассным. Он зарылся пальцами в ее волосы. Его джинсы царапали ее кожу. Она почувствовала, что рассыпается, еще до того, как он поддел ее трусики, потянул вниз и встал на колени.

Она бессильно откинула голову, когда он зарылся лицом в треугольник волос и стал вдыхать ее запах, как это делают все настоящие мужчины. И ненастоящие тоже, кстати говоря, но к чему беспокоиться, когда она единственная грешница в этой комнате.

Он рывком раздвинул ее бедра. Сжал ягодицы.

Ноги Шугар Бет подогнулись, но он удерживал ее на месте своей огромной ладонью, делая с ней все, что пожелает. Оставляя там, где хотел, открытой и доступной.

Оргазм застал ее врасплох. Она испустила сдавленный крик.

Он оставался с ней, пока не улеглась последняя волна, и только потом уложил на постель, легко, как куклу. А сам запутался в джинсах, и эта необычная для него неловкость вызвала у нее мечтательную улыбку. Она заметила, что он успел подготовиться и вытащил из кармана заранее припасенный презерватив.

Оставшись обнаженным, он провел губами от ее живота вниз. Кто бы мог предвидеть столь приземленное великодушие у такого брезгливого мужчины!

Она вцепилась в его густые волосы, казавшиеся шершавым шелком под ее пальцами. Он тем временем играл с ней, снова подводя к краю, но не давая провалиться в пропасть.

Хмельные от наплыва ощущений, они смело пустились в неизведанное путешествие, касались, гладили, пробовали на вкус, обменивались милыми непристойностями и гортанными стонами, доводя друг друга до безумия. Она попыталась сомкнуть ноги, чтобы помучить его, но он не дал.

— Даже не думай!

Поймав ступню, ту, на которой еще остался носок, он отвел ее в сторону, сжал колено и вонзился глубоко, не грубо — для этого он был слишком велик, — но и не так уж осторожно. Словно прочитал ее мысли.

Она обхватила его ногами, и их тела слились в древнем ритме давних любовников. Мышцы спины подрагивали под ее ладонями. Он двинул бедрами, снова сжал ее попку, нашел новое местечко, новый источник наслаждения.

Она выгнулась и закричала. Их взгляды скрестились. На какой‑то ошеломительный момент молния озарения проскочила между ними: осознание чего‑то поразительного и очень важного. Но прежде чем название для этого чего‑то было найдено, водоворот подхватил их и унес.

Дата добавления: 2015-07-08