Стихи Тинн. 6 страница

Тот декабрь прошёл незамеченным, и вот только сегодня, сейчас…

- Я выключаю диктофон, - говорит Лена, - на сегодня хватит.

- Понимаешь, - говорю я, - когда Архимед попросил…

- Все вы тут Архимеды! Вам только дай точку опоры – вы землю перевернёте!

Всё это привело к тому, что

- Я полагаю, - говорит Лена, - что пришла пора спросить очевидцев.

- Каких ещё очевидцев, – говорю я, - весь мир стал свидетелем!

- Правда ли, - говорит Лена, - что как-то вдруг, вдруг… в одночасье… и на обоих полушариях, как только забрезжил рассвет, в движение пришло…

Мне трудно всё это представить.

- Я думаю, - говорит Лена, - пришло время взглянуть в лицо фактам. Расскажи про Жору.

- А я о ком рассказываю?

- Ни о ком! Так… сяк… Мерзость какую-то. Расскажи про Жору… Ну как его… Подробненько… Жору уложили на крест… Дальше… Что дальше-то?..

- Обычное дело: Жору уложили… Да нет! Он сам уселся на крест… Улёгся уже – руки в стороны… В желтых спортивных трусах… Голый!..

- Ты сам-то видел?

- Ну как я мог видеть? Юля рассказывала. И она же сняла всё кинокамерой… Крупный план и… Гвозди… Это ужас какой-то: гвозди… Сперва кисти рук прикрепили к перекладине скотчем. Не пойму до сих пор, зачем нужны были эти сизые кованые гвозди. Сперва руки, затем ноги… скотчем… обе к стояку… Жора морщился, что-то говорил, подсказывая, как это лучше сделать…

- Кто крепил-то? – спрашивает Лена.

- Ушков. Старательно… С Чергинцом Валерочкой… Там ещё усердствовали Авлов с Переметчиком, кто-то ещё… Люська, Светка… Кривясь и тихо голося… Попискивая…

Журналисты не давали ни проходу, ни продыху… Лезли всей свой биомассой, сверкали фотовспышками…

- Ты рассказывал уже…

- Да. Затем-таки решили обмотать всё тело скотчем – так надежнее. Начали с лодыжек… Крест приподняли над землёй… как байдарку… и мотали, мотали… Голени, коленки, бёдра… И так аж до шеи… Затем каждую руку от плеч до кистей… Примотали, как приклеили, прилепили к кресту… Жоре трудно стало дышать, он просто возопил немо: вы что, мол, не видите – нечем дышать!.. Распороли скотч вокруг груди… Так – лучше, так – легче… Дыши – не хочу!..

- Что же Жора?

- Кивнул благодарно. И наблюдал за всем этим действом, так сказать, свысока…

- Крест установили?

- Да нет пока… Пока лежал на песке…

- Как же «свысока»?

- Так.

- Затем…

- Все лезли с советами: здесь – так, а здесь – вот так… Не перетягивай!... Не зажимай!... Жора только кивал с благодарностью… Улыбался…Вяжите-вяжите… Крепко!... Не то… Не то… Никакого сопротивления. Глаза синие-синие… Улыбающиеся. Будто распятие для него – очередная забава… Игра… И тут ещё эти папарации:

- Скажите, Георгий…

- Считаете ли вы?..

- А ты не находишь, что?...

Кто-то и в самом деле ему «тыкнул» и Жора не послал того куда-подальше. Все вдруг тотчас и осмелели:

- Ты до сих пор надеешься, что твоё распятие?...

- Жор, зачем весь этот спектакль?

- Тебе пива дать?..

Ушков гнал всех приставал прочь, прочь…

Жорино интерьвью…

Наталья молчала.

- …истинно говорю тебе, - рассказывала Юля, - это был театр, весь мир – театр, и мы в нём были актёры, шекспировцы и мольеровцы, островсковцы и даже маркзахаровцы и эти, конечно, и наши михалковцы и мирзоевцы, и… все экраны были залиты лучшими фильмами лучших режиссёров – спилбергами, тарковскими, кустурицами и кончаловскими, михалковыми, феллини и люками и даже учителями и… да-да, рассказывала Юля, фестивали кино и в Берлине, и в Каннах, и по всему побережью Средиземного моря и по другим морям и океанам, Тихому и Атлантическому, начиная с Индийского и кончая Северным Ледовитым, танцы и смех, слёзы радости даже на самом Северном полюсе Земли, и на Южном естественно, на самых высоких и каменистых, свободным от снега его вершинах, даже при минус шестьдесят семь и даже ниже, и на глетчерах, на этих ползучих глетчерах всей Гренландии, с риском для жизни на глазах у испуганных белых медведей и моржей и тюленей, у молчаливых и изумлённых пингвинов…

Радость!..

Юля рассказывала…

- Она была свидетелем всей этой свистопляски? – спрашивает Лена.

- Ага! На своём биплане?

- Ага… С Ваней Карнауховым!

- С Лёшкой!

- С Лёшкой?! Пусть даже с Лёшкой! У неё махонький такой одноместный… Они вдвоём как-то втиснулись и облетали вслед за слухами, которые ширились, ширились по планете, как… как… Летели как стаи саранчи, как пыльные, но не пыльные, а светлые снежные бури, как смерчи, смелые и уверенные в победе, как накаты…

Набат!...

Юля рассказывала…

- Иии…

- Все симфонические оркестры мира просто высыпали на побережья… И кто во что горазд… Словно соревнуясь… Музыка, музыка… Волшебная музыка, а рядом рок, рэп… Рэпали так, что земля ходуном ходила…

Ось дала крен…

- Какая ещё ось?

- Земная… Поползли полюса…

Люди сбрасывали с себя одежды, вытанцовывая, ходуном ходили, многие раздевались догола, возмущалась Юля, предаваясь соитию, как животные… Как скоты…

-… и Жора, - говорит Лена, - тоже…

- Да, он тоже был возмущён всем этим… Но когда стали вонзать гвозди в ладони… Молотком!.. Дынн… Дыннн..

Просто мурашки по телу… Ушков никак не мог установить… Ой, это надо было видеть! Славик просто весь трясся… Как листик осиновый… То один возьмет гвоздь, то другой, то этот примерит, то тот… Умора просто! Жора не мог сдержать улыбки, глядя на него, сперва улыбки, затем начал злиться… Гул гудом стоял вокруг: каждый советовал, подсказывал, попрекал… Кто-то молил, мол, давай уже побыстрей выбирай, а Авлов даже стал отталкивать Славу от Жоры, мол, дай я сам, я сам, раз ты такая размазня, но Ушков уцепился, просто прилип к Жоре – нет! Только я, только я… должжжжен!.. Шипел он. Только он, Слава Ушков взял на себя этот гегемонический труд – вбить Жоре гвозди!.. Только я… А как же! Как же я… И если не я…

- Дай! – сказал тогда Жора, и зашевелил пальцами левой руки.

Он словно струны перебирал… На арфе. Точно хотел вызвать звон этих струн к жизни, Орфей… Словно…

- Дай! – приказал он Славе ещё раз, и его длинные пальцы Орфея снова неистово зашевелились, заплясали в поисках струн.

- Что? – тупо глядя сквозь свои круглые потертые очки, спросил Слава.

Он не понимал, что он должен дать Жоре. Ведь у Жоры, в его понимании, всё уже было – деньги, признание, слава, крест… Что ещё нужно для счастья?

Слава терялся в догадках.

- Гвозди, - сказал Жора и кивнул бровью на кастрюлю с гвоздями.

- Как? – Слава, не понимая, замотал головой.

- Насыпь, - сказал Жора и пальцы его левой руки застыли в ожидании. Каждому было ясно: Жорина ладонь, никогда ни у кого ничего не просившая, теперь просто выпрашивала подаяния – гвоздей… Как милостыню.

Это стало понятно и Славе. Он выгреб своими кургузыми пальчиками горсть сизых ощетинившихся гвоздей и тотчас бросил их в Жорину ладонь. Как угли! Будто эти гвозди были только что из-под молотка кузнеца, будто они ещё шипели, выдернутые из воды в бочке, шёл даже пар… словно…

- Ужас, - говорит Лена. – Как можно…

- И вот тут-то, - продолжаю я, - нет-нет… Это надо было видеть! Я постараюсь, я попробую… Но боюсь, что…

- Что?..

- Рассказать об этом…

- Не бойся, - говорит Лена, - ничего не бойся.

- Ты как Тина, - говорю я. – Она тоже…

А ведь и в самом деле: рассказать то, что… О том, как… Это же - такая история! Поэма! Ода! Где Овидии, Петрарки, Шекспиры?!.

Иуды – отдыхают!

- Не тяни, - говорит Лена, - смелее…

- Хм!.. Не толкай, - прошу я, - я и так еле держусь на ногах. Стою на краю, видишь!

- Давай, давай, - подталкивает Лена, - это твой край!

И, что называется, толкает меня – лети!

В пропасть Жориной ладони…

- И вот, - говорю я, набираясь смелости, - ладно… И вот…

Я не знаю, как это пересказать.

- …сперва, - говорю я, - Жорин мизинец вместе с большим пальцем взяли первый гвоздь…

- Как это? – спрашивает Лена.

- Я пробовал потом дома. Сам. И знаешь…

- Как так взяли? – снова спрашивает Лена.

- Я не помню, чтобы Жора когда-нибудь держал в руках скрипку. Или гитару. Или балалайку… Помню, как он бережно прятал Юрину скрипку в футляр, когда нужно было её сохранить от полиции…

- Продолжай, - говорит Лена.

- Так вот… этот первый гвоздь в мгновение ока оказался вдруг между указательным и безымяным… Шляпка у ногтей, остриё – в ладонь… Ловкость рук, вернее Жориных пальцев! Да-да, - ловкость, ловкость! Жорины пальцы – это, знаешь ли… Я ведь видел их каждый день, каждый божий день… В работе… Помнишь, как Бог Своими Божественными Перстами, творя чудо рождения Адама… Михельанджело как никто другой изобразил этот миг… Ну ты знаешь…

- Знаю, - кивает Лена.

- На века! Навеки! Ты видела, какой это непомерно тяжкий, непосильный и невероятно нежно-радостный труд – созидание… Сотворение… Мира. По сути ведь мира! Через Адама. Так вот…

- Сравнил, - говорит Лена.

- Жорины пальцы…

- Рест, ты…

- Пальцы творца… Если хочешь… Да!.. Ты пойми… Нет-нет, ты всё-таки слушай, слушай…

Теперь я молчу.

- Наверное-таки ловкость, - говорю я затем, - но и надёжность!.. Уверенность в том, что вырваться из цепей этих чудотворных пальцев никогда и никак невозможно. Цепкость, да! Даже если они напрочь раскрыты, расправлены, распростерты. Фишка в том, что…

- Фишка?

- Цимус в том…

- Рест, скажи по-русски.

- Загогулина, - говорю я, - в том, что…

Тииинн… Тиииннн…

(Тинка!..)

- В чём же?..

- Гвозди пели – тиннннн…

- Жуть!..

- Он только скосил глаза на свою левую руку: больно, мол… Все глаза мира уставились на его лицо! Кровь… горячая Жорина кровь брызнула вдруг так роскошно и крепко, так старательно… оросив всех вокруг… как шампанским, как победительным шампанским победителя автогонки, шипя и печатая и печатая, словно клеймя Жориным клеймом… Всех! У меня до сих пор на футболке те кровавые крапинки, точно…

- У тебя?!. – Лена просто ест меня взглядом.

- У меня, - говорю я, - а что?.. На футболке… Показать?

- Но…

Я достаю футболку из сумки:

- Вот, смотри…

Я тычу футболку с красными пятнышками Жориной крови прямо под нос Лене.

- Рест, ты в своём уме?

- Да, - твёрдо говорю я, - в чьём же ещё?

- Нооо…

- Лен, я не конь!

- Но… ты… был… свидетелем…

Лена умолкает и вопросительно смотрит на меня, не мигая. Приходится признаваться:

- Ну не то чтобы… Все телекамеры мира, понимаешь, это… как бы это тебе… Это как эмпатия – ты как бы сам участвуешь… Силой воображения и преображения… Понимаешь?..

- А футболка?..

- Что?

- А Жорина кровь? Значит, ты был не только…

- Что?

- Но соучастником!

Да знаю, я знаю! Не только, не только! Но я пока в эту тайну не хочу посвящать даже Лену. Не то она… Не то мы… Нет-нет! Не теперь, не сейчас!..

- Ну, каким соучастником! – говорю я, - просто… Просто я…

Просто я не готов сейчас об этом рассказывать – скоро рассвет! Хотя бы часок-другой вздремнуть до того, как…

- Дорасскажу в Турее, - мирно произношу я, - давай спать.

И уж какой же тут сон?!.

Тииинннн…

Звон на весь мир…

(Тинка – вот ведь где соль…).

Инка, я успел это заметить, еще раз обернулась и махнула мне рукой, как бы извиняясь, за то, что она оставила меня одного, но я сделал вид, что уже не смотрю в их сторону. На небе – ни облачка. Истинное блаженство! Меня просто распирало от одной только мысли о том, что сделано. А тут еще – небо, слепящее солнце, песок, свежесть моря… Это был Индийский океан. Или какое-то прибрежное море, переходящее в океан. Было утро, но уже жарко. Легкий ветерок, я заметил, подул легкий освежающий ветерок – редкость в этих краях в такую пору.

Мое ликование было бескрайним! Я сожалел лишь о том, что нет рядом Юли, улетевшей в Москву по каким-то срочным делам.

И о том, что Тине так и не удалось…

Несколько раз у меня даже судорогой перехватывало горло. Так бывает: ты не в состоянии сдерживать собственных эмоций, тебя просто несет… Впору ором орать! Мысленно я перенесся в Сокольники и пожелал Юле приятных снов. Я едва сдерживал себя, чтобы не закричать во все горло, и, чтобы не уронить себя в собственных глазах и не сорваться на крик, я побежал трусцой… К горизонту. Меня догнала Аня: «Привет!.. Я с тобой!..». Пожалуйста! Отлив был необычно-далеким, вода отошла более, чем на километр, нам кто-то сзади кричал (я оглянулся) и махал руками, рядом никого уже не было, но мы продолжали бежать к воде, Аня отстала, а я, стягивая с себя на ходу футболку, бежал уже по влажному песку, а затем, подпрыгивая и стягивая с себя шорты, бежал и бежал, пока не выбился из сил, а затем шел быстрым шагом к воде, чтобы бухнуться в воду и затем плыть и плыть что есть мочи… Я плыл и плыл, задыхаясь уже и думая о том, что пора, наконец, снова возобновить утренние пробежки и взять в руки ракетки, о которых с этими навуходоносорами и цезарями забыл и думать. Вокруг – ни одной головы. Аня осталась на берегу. Никто не отважился заплывать так далеко. Плавать я умею, и страха никакого не было. Ни о каких акулах или там осьминогах в этих местах никогда не говорили. А что еще могло меня остановить?! Я плыл до тех пор, пока не стал задыхаться, дна давно уже не было под ногами, я не видел его и, когда открыл глаза под водой, то увидел, что там была стихия воды, привычная зеленоватая толща воды, пронизанная солнцем, ставшая родной. Она не могла испугать (я видел ее довольно часто), но мысль о том, чтобы сил хватило на обратный путь, остановила меня, я поплыл к берегу. Сил хватило, и я снова почувствовал дно под ногами… Аня стояла на берегу и приветственно махала руками. Не хватало воздуха! Я шел по песку, обходя обнажившиеся и успевшие подсохнуть розовые рифы, медленно брел, тяжело дыша, фух!.. Завтра же, решил я, возобновлю утренние пробежки. Жора утром не любил ни бегать, ни есть, сова есть сова, он всегда спал почти до обеда. Мы бегали без него – я, Инна, Ната, Аня, Стас… Юра же с нами тоже не бегал, он садился на шпагат, а в позе лотоса мог сидеть часами. Стойку на голове он делал в белых груботканных льняных штанах и всегда старался, чтобы штанины, казавшиеся измятыми жестяными трубами, не обнажали его белые волосатые икры. Как ему это удавалось – одному Богу известно. Ушков, когда прилетал к нам в гости, нередко тоже выходил на берег и отдавался во власть своей вращательной гимнастике. Он вращал всем, чем только было можно. И он был в восторге от восхода солнца. А закат его раздражал. Он никогда не дожидался заката.

Иногда с нами бегали и наши навуходоносоры и эйнштейны…

Я искал глазами того, кто махал мне, казалось, руками, это был какой-то мужчина, он был в шортах с кривыми черными тонкими ногами, и смешно было смотреть, как он махал длинными черными руками, как крыльями маленькой ветряной мельницы. Его нигде не было. Вообще берег был непривычно пуст… Только Аня меня дожидалась. И махала, призывно махала руками, и прыгала, прыгала…

Ах, как жаль, что Тина не смогла…

Когда потом я смотрел любительские кинокадры, я видел себя, устало бредущего по мелкой воде и не подозревающего, что сзади в сотне метров от меня… Кто-то снимал меня кинокамерой с неблизкого расстояния, я казался небольшим черным пятнышком с малюсенькой головой и спичечными ручонками, едва движущимся на фоне серого песка. Это был я, я и Аня. Как потом оказалось, снимали не нас, а то, что было за моей спиной. Я оказался случайно в кадре. Но это был я, а за мной… Оторопь берет! Я уже видел искаженное ужасом лицо Ани, но недоумевал: что случилось?! Когда я оглянулся на нарастающий шум, вода уже грозно нависла над нами мутно-зеленой накатной стеной.

Аня бросилась ко мне, обвив шею руками:

- Voila tout… (Вот и все, фр.) - вот и все, что мне удалось расслышать в этом беспощадно жутком навале стихии.

В тот же вечер эти кадры облетели все страны мира. Все люди мира видели, что я в шаге… что у меня нет… что мне не устоять… Это был всевселенский вздох сожаления и бессилия: никто ничем мне не мог помочь.

Я видел перед собой залитый солнцем белый берег, стену изумрудной растительности, бездвижные опахала пальм, их частые темно-коричневые кривые стволы, словно ножны сказочных сабель. Ни Стаса, ни Инны нигде не было, не было никого, кто мог бы привлечь мое внимание. Эх, нет и Тины! Вот бы она удивилась моим способностям крутануть на песке сальто с разбега! Ага!

Вскоре я восстановил дыхание и теперь брел уже по подсохшему песку, обходя розовые рифы, удивляясь лишь тому, почему до сих пор на пляже никого нет. Был, как сказано, выходной день, и обычно к нам на остров приезжало множество разных гостей. С утра все они спешили на пляж. Среди зарослей и пальм то тут, то там виднелись, высвеченные ярким солнцем, синие крыши отдельных строений. Ни страха, ни каких-либо тревожных ощущений я не испытывал. С чего бы?!. Только любопытство: где же все? Я ни разу не оглянулся. Что я мог там, сзади, увидеть? В моих ближайших планах был завтрак, затем мне хотелось обсудить с Жорой и Юрой завтрашний день, затем – Аня, может быть, Слава Ушков, который так и не поверил в завершение строительства Пирамиды («Пирамиды не будет и быть не может!»), но на звонок отозвался и прилетел. Чтобы воочию убедиться: Пирамиды не будет! Он придавал мало значения духометрии и не верил в нее. Как, ну как можно измерить дух?! Дребедень какая-то! А уж жить без денег!!! Об этом и речи быть не могло. В этом они с Витом держались друг друга.

Итак, я брел себе, размышляя…

Думая о Тине…

Волна была такой силы… Бедный Йорик!..

Я не успел испугаться, только обернулся на нарастающий шум. Испуг был погребен этим серым вероломным валом, я просто задохнулся от страха, видимо, инстинкт заставил меня вдохнуть и тотчас меня пронзило ощущение абсолютной беспомощности, словами этого не передать, я завис, но сознания не терял. Бывали мгновения, когда я падал, как в яму, летел, словно это были качели, мчался вниз в ожидании удара о дно, но удара не было, меня вертело в этом вихре воды, как Богу было угодно и, когда вдруг кожей я почувствовал воздух, я открыл глаза и мне снова удалось глубоко вдохнуть, я успел совсем рядом заметить верхушки пальм, но и только, и опять провалился, меня снова накрыло водой, а я, будь что будет, открыл под водой глаза…

Я не успел даже удивиться, мол, а ты кто такой?!. Кто такая?!! Жалкое, жадное тупое серое, не знающее ни слова ни по-русски, ни по-английски, ведущее себя просто по хамски, мокрое, как мокрица, как какой-то слизняк, мутное, слепое чудовище! Да ты… Да я… Да ты знаешь, кто я такой?! Я был бесконечно возмущен: как ты смеешь?!. Эта мысль мелькнула в моем мозгу лишь на мгновение. В самом деле: какая-то там вода, обычное Н2О, сочившееся всегда, как вода сквозь пальцы или уходящее просто в песок… Я никогда не знал силы воды, никогда не испытывал на себе ее мощи. Иногда меня настигал ливень, я как-то было даже тонул… Я, конечно, видел всякие там репортажи о ее вероломстве – сносило дома, мосты, слышал о жертвах… Но никогда не был в ее власти... А ты кто такая?!. Она меня не то что не заметила, она обратила на меня внимания не более, чем на собачью кучку, просто плюнула на меня. Все эти рваные мысли молнией сверкнули в мозгу, и тут же их сменили мысли о прошлом, о том, что было в моей жизни значительного и никчемного. Точно так, как это описывается в книжках: мальчик на велосипеде, живые родители, моя несравненная бабушка Саня, что-то из школы – лампочка, как я однажды разбил лампочку, и в классе стало темно, что-то еще, молнией, вспышка воспоминаний, Оля, затем Таня, кажется, Рия и целая вереница лиц, а затем наши клоны, клоны, колонии клонов… Все в цвете (мне всегда снятся лишь цветные сны). А потом – свет, безжалостный слепящий белый свет во все глаза, море света, и я снова вдохнул.

Я был в шаге от Бога!.. И Аня тоже…

- Ты видел Аню?

- А потом был ад… Ададад… да-ад… Неожиданно, высверком молнии воскресивший мечту снова жить среди книг и цветов… В ту минуту самым страшным же было - не знать под ногами земли. Я же…

- Ты плачешь?

- То, что Богом дано – не отвертишься… Назови мне того, кто ушел от судьбы! Да никто! Неизбежность судьбы – вот промысел Бога. Для кого-то это и предназначение…

Смешно было даже думать о каких-то там телодвижениях, о каких-то усилиях по спасению с моей стороны, о какой-то помощи со стороны… Нигде не было никаких сторон. Мрак, гул, ад и страх, жуткий страх… Страх сковал мое тело…

Ничего другого не оставалось, как только молиться и отдать себя в руки Бога. Ведь и эта волна, и я в ней – Его воля, Его промысел. Она – проявление нашего с ней Бога, живое Его воплощение.

Мы остались наедине. Чушь, конечно, собачья, несусветная чушь. Это я сейчас все придумал и всем так рассказываю, что мне доставляло немалое удовольствие чувствовать себя в ее сумасшедшей власти, представления не имея, где верх, а где низ, где восток, а где запад, где дно, а где небо, где рай, а где ад, ад везде, всюду ад, только ад… Но еще большее удовольствие, рассказываю теперь я, мне доставляли те считанные мгновения, когда вдруг голова, да глаза и нос, и, конечно же, рот, рот, да рот, только губы, две рыбьи губы оказываются вдруг, о, какое это счастье! вырываются на единственный миг из воды, на одно лишь мгновение, на один только блеск молнии, на такую лишь долю времени, когда ничего невозможно успеть, ничего в этой жизни, а лишь только схватить, уцепиться зубами, всей своей жизнью, ее еще жарким остатком, ухватиться за воздух, откусить от его бесконечного неба, отгрызть, да отгрызть его малую толику, кубик, гран, жаркий жадный свистящий глоток… О, какая это несказанная Божья милость, Его милая щедрость!.. Потом - снова пучина волны… Где верх, где низ?.. Абсолютная тьма, ад. Хоть бы лучик света…

Не знаю, как мне удалось зацепиться за сломанный пальмовый ствол, (может быть, это была десница Бога!), я завис, уцепившись обеими руками, ногами же… Мои ноги так и не нашли опоры до тех пор, пока скорость воды не упала. И лишь потом я смог ухватиться за ствол дерева… Но я мог дышать и открыть глаза, круглые от ужаса, мог орать сколько было сил, из страха, конечно, и одна только мысль сверлила мой мозг: удержаться!.. Мои пальцы просто въелись, вгрызлись в этот спасительный сук, как челюсти бульдога в горло врага. Когда пришло понимание того, что случилось, я все еще орал, словно меня резали. Потом понял, что меня некому слышать. Так что толку орать на весь мир! Аню я увидел…

- Аню?!

- Мимо меня неслись кровли крыш, окна, кресла и сломанные кровати, плыли, задрав кверху ноги и кувыркаясь столы, деревья и джипы, какие-то бочки и ящики, какая-то змеями извивающаяся одежда, чемоданы и сумки, яркие пляжные зонты и даже отломанное крыло двухместного самолета… И люди, и люди, они, кто был еще жив, цеплялись за все, что было на плаву, их головы еще были над водой, как кокосовые орехи, а мертвые, те кто был уже без признаков жизни, просто… Аня была…

- Аня?..

- Все они проносились мимо, безвольно плывя среди всякого хлама, я старался на них не смотреть, не искать среди них знакомых, кто-то, несясь в метре от меня, тянул ко мне руку, эти молящие о помощи, полные страха, еще живые глаза, а какой-то таец оказался на спине проносившегося мимо, видимо, замешкавшегося слона, хоботом пытавшегося ухватиться за мою пальму… А Аня…

- Что «Аня», что «Аня»?!

- Это был ад!..

Все вокруг куда-то неслось, спешило… Антаманское море пришло в каждый дом…

Это была водная «Герника», воплощенный «Крик» Мунка…

Я на собственной шкуре узнал, что такое бульдожья хватка. У меня даже мысли не мелькнуло, чтобы расслабить пальцы, они были под водой, и я не чувствовал боли. Чтобы отцепить, отковырять меня от ветки, спасателям пришлось применять металлический уголок.

Я не знал, куда меня отнесло. По всей видимости, я был среди первых, подхваченных волной, и когда зацепился за пальму, находился от берега далеко. Мимо плыло все, что смогла в своей жадности и жестокости одолеть вода. И безмерно много людей, бесконечное множество... Словно их всех специально собрали и, отмывая в огромной ванне, как какие-то там овощи, готовили для засолки. Люди просто кишмя кишели… Я не искал среди них знакомых и находил. Сперва я узнал чью-то кофточку с большими красными маками. Она облепила мертвое тело, и маки не казались такими яркими. Вчера вечером я видел эти маки совсем рядом живыми, под ними была живая атласная кожа… Среди тел были и живые головы, стриженные и с мокрыми обвисшими волосами, абсолютно черными или длинными русыми… И глаза, глаза… И эти, полные немого крика глаза. Таких глаз, переполненных страхом, я никогда в жизни не видел. Никакого крика я не слышал, все уже откричало и было погребено в беззастенчиво-веселом смеющемся шуме воды. Мысль о том, что мои новые шорты, оставшиеся на берегу, могут плыть где-то рядом, меня рассмешила. Пронеслась, покачиваясь, как бакен, искусственная матка, за которую успели уцепиться двое. Я заметил только их затылки. Мне удалось узнать еще одного – нашего садовника-мексиканца. По его цветистой красно-зеленой футболке…

Единственное, что меня радовало: слава Богу, что её не было рядом…

Тины…

Таков закон безжалостной игры,

Не люди умирают, а миры…

Евгений Евтушенко

… наконец, тронулись…

Вы знаете, что такое переселение народов? Что значит великое переселение

народов? Вы не…

- Что, – спрашивает Лена, - что это значит?

- Что?!! Хм, что!..

Собственно, сегодня никто уже и не вспомнит, с чего всё началось, что стало причиной этих немыслимых человеческих телодвижений. Где и когда вспыхнула первая искорка этого всевселенского пожара! Да, это было похоже на вспышку новой звезды. Или на первый сполох разгорающегося костра. Где и когда организовался первый пузырёк закипающего котла, первый выблеск и пук нового Помпея…

Или на линьку… Словно змея скидывала старую кожу.

Или на первый звон весеннего ручейка.

То ли все это началось тыщи с две лет тому назад, то ли в Палестине, когда… То ли в те далёкие времена инквизиции, когда Жанна д’Арк… или просвещения, когда Вольтер и Дидро…

Никто толком сказать не может.

То ли войны просветили нам путь… Вполне возможно, что уже в наши дни…

То ли в Афганистане, то ли в Чечне или Грузии, или, может быть, всё началось с «Бури в пустыне», когда… Или 11 сентября в Америке, ну помнишь, когда эти самолёты на бреющем…

- Помню.

- … или в Африке, в Египте или…

- Знаю.

- … или, может быть, даже с Дамаска, когда… Где-то здесь, говорят, зарождалась наша цивилизация, сюда же она пришла и помирать.

- Вполне, - соглашается Лена.

- Так вот Земля уже утомилась, устала ждать, когда мы… встала на дыбы…

Надоело!

И Жора с Тинкой согласились: надоело!

Времена года не имели уже никакого значения – ни зима, ни лето не спасали. Ни следующия за зимой весна, как спасительная надежда на обновление. Всё черно: земля и небо, лес и долины, воды морей и степи, и луга, и пустыни… Ну, всё! Абсолютно всё! Даже летним днём, даже утром. Почернели даже листья и лица. На снегу – черные дыры-следы, мокрый асфальт тоже чёрен, чёрные крыши домов, открытые окна – словно после бомбёжки, и дыры распахнутых напрочь дверей… И уже не ждёшь, что кто-нибудь выйдет из двери и скажет привычное: «Привет!». Улыбок не стало на черных лицах…

Мир чёрен.

Поэтому кажется, что холод окутал всю Землю, хочется втиснуться в толстый свитер, закутаться в дубленку, напялить валенки и шапку и дышать в пуховый шарф… Усевшись у камина или у печки… В ожидании горячего кофе или чая, или горячего молока…

В общем – всевселенская ночь. Живёшь, как крот.

- Картинка, - говорит Лена.

Забыт птичий щебет…

«Лучей золотыми спицами

Пронзая всю жизнь вольную…».

Хахаха…

Или это было похоже на звон первой лопнувшей почки берёзы…

Когда залежавшиеся отборные зерна пшениц вдруг шевельнулись к свету

Или вылет первой пчелы – жжжжжж…

Видимо, Богу пришло-таки в голову навести, так сказать, лоск на планете, и Он ясно дал знать, кто здесь настоящий хозяин.

…кудакудакудакуда?..

Никто уже не задавался этими вопросами… шли и шли… потоки людей… спешили…

Шли и шли… взявшись за руки и густыми массами, что называется, - толпами, человеческой плазмой… или поодиночке… через пустыни, мимо гор или рек, вплавь или на автомобилях, через Альпы или Кордильеры, или Анды, или одолевая неодолимые пики и высоты… ведь у каждого есть свои святые места, свои Эльбрусы, Эвересты или Джомолунгмы, Кайласы или Арараты, свои... Ганги и свои Нилы, Мисиссипи или Амазонки, Волги, Днепры… «чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои…», у каждого есть и свой Рубикон! И своя Лета! Свои Гоби и Сахары, Кара-кумы и … у каждого… свои ниточки ручейков или звоны листика, или свои песчинки или росинки… свой завет… с Богом, договор, своя малая родина и большая и огромная…

Это было святое большое переселение народов.

Алга…

Тащить на себе свои котомки… бедняка, где сухарики с запасом воды и вина,

может, хлебная сушка или фруктовая – изюм, курага, дыня… или даже (роскошь!)

Дата добавления: 2015-07-10