Стихи Тинн. 2 страница

- Воруем потихоньку…

Эрик взял меня за локоть и, зыркнув по сторонам, почти шепотом произнес:

- Только для своих. Здесь кишка толстая, пищевод и кусочек почки. Там, – Эрик кивнул на запаянный сверху мерный цилиндр, – желудок, а там – сердце…

- Давай, – сказал я, – всего понемногу.

Эрик кивнул: хорошо.

- А кожи, кожи нет? – спросил я.

- С кожей напряженка, – сказал Эрик. Есть яички и член. Никому не нужны...

- Мне бы лоскуток кожи, – сказал я.

Он не двинулся с места, затем высвободил свою руку из объятий моих пальцев и произнес, глядя мне в глаза:

- Ты тоже хочешь клонировать Ильича?

Я не был готов к такому вопросу, поэтому сделал вид, что понимаю вопрос как шутку и, улыбнувшись, кивнул: «Ну да!».

- Все хотят клонировать Ленина. Будто бы нет ничего более интересного. С него уже содрали всю кожу и растащили по миру. И в Америке, и в Италии, и в Китае, и в Париже... Немцы трижды приезжали. Только вчера уехали индусы. Все охотятся как за кожей крокодила. На нем уже ничего не осталось, только на лице, да и там она взялась пятнами. Если бы не я...

- Сколько? – спросил я.

- Все гоняются за его мозгом, – возмущенно произнес Эрик, – ни яйца, ни его член никого не интересуют. Никому и в голову не придет, что, возможно, все его проколы и неудачи были обусловлены не головой, а головкой.

Эрик глазами провинившегося школьника заглянул мне в глаза.

- Как думаешь? – спросил он.

- Это неожиданная мысль, – сказал я.

- Да, – сказал Эрик, – Ленин таит в себе еще много неожиданностей.

- Гений есть гений, – согласился я.

- Слушай, я у всех это спрашиваю, – сказал Эрик, – почему у него не было детей?

- Он же в детстве болел свинкой, – сказал я.

- Я тоже, – сказал Эрик, – ну и что?

- Нет, ничего, – сказал я, – где это достоинство?

- Какое?

- Ну... член...

- А, счас...

Затем Эрик легко нарушил герметичность каждой из банок, взял длинные никелированные щипчики, наоткусывал от каждого органа по крошечному кусочку и преподнес все это мне в пенициллиновом флакончике, наполненном формалином.

- Держи. Ради науки мы готовы...

Я поблагодарил кивком головы, сунул ему стодолларовую банкноту. Он взял, не смутившись, словно это и была эквивалентная и достойная плата за товар. Сколько же стоило бы все тело Ленина, мелькнула мысль, если его пустить с молотка?

- Спасибо, – сказал я еще раз и удержал направившегося было к выходу Эрика за руку. Он удивленно уставился на меня.

- Кожи бы… – тупо сказал я.

Эрик молчал. Шел настоящий торг и ему, продавцу товара, было ясно, что те микрограммы вождя, которые у него остались для продажи, могли сейчас уйти почти бесплатно, за понюшку табака. Он понимал, что из меня невозможно выкачать тех денег, которые предлагают приезжающие иностранцы. Он не мог принять решение, поэтому я поспешил ему на помощь.

- Мы тут с Жорой решили...

Мой расчет оправдался. Услышав магическое имя Жоры, Эрик тотчас принял решение.

- Идем, – сказал он и взял меня за руку.

Мы снова подошли к Ленинской витрине.

- Крайняя плоть тебя устроит? – спросил Эрик, как торговец рыбой.

Я согласно кивнул: давай!

- Только…

- Что?..

- Понимаешь, он…

- Что?..

Эрик какое-то время колебался.

- Член, – сказал я, – давай член.

- Он сухой, мумифицированный, как… как…

Эрик не нашелся, с чем сравнить мумифицированный член вождя.

- Давай, – остановил я его пытливый поиск эпитета.

Он пожал плечами, подошел к металлическому шкафу с множеством выдвижных ячеек, нашел нужное слово («Penis») и дернул ручку на себя. Содержимое ящика я рассмотреть не мог, а Эрик взял пинцет и с его помощью бережно изъял из ящика нечто бесценное… Как тысячевековую реликвию. Затем он нашел пропарафиненную салфетку, положил в нее съежившийся от длительного неупотребления член вождя и сунул его в спичечный коробок.

- Держи!..

Когда я уходил от него, унося в пластиковом пакетике почти невесомую пылинку Ленина, доставшуюся мне, считай, в дар, он хлопнул меня по плечу и произнес:

- Только ради нашей науки. Пока никто ничем не может похвастать. Неблагодарное это дело – изучать останки вождей. Но, может быть, вам и удастся сказать о нем новое слово, разрыть в его клеточках нечто такое... Он все-таки, не в пример нынешним, вождь, а Жора – мудрец. Я знаю, он может придумать такое, что никому и в голову не взбредет. Ну, пока...

Ни о каком клонировании не могло быть и речи. Эрик, конечно, шутил, и я поддержал этот шутливый тон. Едва ли он мог даже предположить, что Жора на такое способен. Мы еще раз обменялись рукопожатиями, он еще раз дружески хлопнул меня по плечу.

- Привет Жоре и удачи вам.

- Обязательно передам, – сказал я.

Мне хотелось подольше побыть одному, поэтому я не взял такси и не вызвал нашу служебную «Волгу». Я ехал по кольцевой линии метро через всю Москву. Уже трижды произнесли слово «Курская», я не выходил. Я испытывал огромное наслаждение от того, что Ленин, покоривший полмира и угрожавший миру всенепременной победой коммунизма, теперь лежал в боковом кармане моей куртки, и его дальнейшая судьба была теперь только в моих руках. Вот как в жизни бывает! На «Текстильщиках» я вышел в половине первого ночи, затем 161 автобусом доехал до Курьяново.

- Где тебя носит? – встретил меня Жора, – тебя все ищут...

- Подождут, – сухо сказал я, не снимая куртки.

- Ты заболел?

- Коньячку плесни, а?

Жора замер, присел на краешек табуретки, затем потянулся рукой к дверце шкафа.

- И мне? – спросил он, наливая в граненый стакан коньяк.

- И тебе.

Мы выпили.

- Поделись с другом истиной, – произнес Жора, улыбнувшись, – ты влюбился?

И мы рассмеялись. А затем болтали о чем попало, заедая коньяк апельсинами и остатками красной копченой рыбы. Привет Жоре от Эрика я так и не передал. Зато мне впервые посчастливилось увидеть Жору пьяным. Не знаю почему, но я этому радовался. Да и я, собственно, напился до чертиков в глазах: было от чего!..

- Ну, ты, брат, совсем плох, – заметил тогда Жора, – хочешь стать богом, а пить совсем не умеешь.

Я, и правда, едва держался на ногах.

Могу поклясться, что в те минуты у меня не было ни малейшего представления о том, как я распоряжусь судьбой воскресшего Ленина.

- Да, позвони Юльке, – сказал Жора, – она тебя ищет.

Он впервые назвал меня братом.

Затем мы брели по ночному Парижу, болтая и смеясь, в обнимочку или держась за руки, как школьники, целуясь и вполголоса распевая русские песни. С самой верхотуры Эйфелевой башни, ослепительно белым мечом кромсая на куски черный купол неба, летал белый луч мощного прожектора, словно в попытке разорвать путы ночи и приблизить людей к Небу. А сама башня, украшенная разноцветными мигающими лампочками казалась пульсирующей, воткнутой в небо иглой, фосфоресцирующей, как стройный рой светлячков.

- Мы всегда стараемся вернуть то, что вернуть уже нельзя,- задумчиво

произнесла Аня.- Невозможно идти вперед и держаться за прошлое. Вот и ты

бросился наутек, но прошлое поймало тебя за рукав: от меня не сбежишь!

Она крепко сжала мне руку и заглянула в глаза.

- Не сбежишь?

- Теперь – никогда!- сказал я.- Я за этим приехал.

- Зачем?..

Улицы были уже пусты, спать не хотелось, и мы не чувствовали никакой усталости. Каждые четверть часа слышался отдаленный бой курантов и мы, как по команде, останавливались и целовались, купаясь в их качающихся трепетных звуках. Когда потом нам слышался отдаленный бой часов, мы инстинктивно останавливались, наши губы тянулись друг к дружке, и мы заразительно смеялись. У нас выработался рефлекс на мелодию, как у Павловской собаки на мясо. Это было смешно, но природа брала свое, и, чтобы не разрушать ее законы, я летящим коротким поцелуем чмокал Аню в губы. Ей это тоже нравилось. На телефонные звонки она сначала не отвечала, а затем просто отключила свой телефон. И я не приставал к ней с вопросами, кто такой этот Анри. Было так тихо, что неожиданно раздавшийся телефонный звонок испугал нас. Мы как раз брели в обнимочку по самому старому в Париже Новому мосту. Звонил Жора:

- Как мне открыть нашу картотеку с клонами?

- Набери слово «klon». Зачем тебе?

- Мы пробуем без тебя пока ты там любишь красивых женщин.

- Хорошо,- сказал я,- пробуйте.

- Когда вас встречать?

- Мы уже в пути… Всем нашим привет,- сказал я, отключил и спрятал телефон.

В каком-то уютном скверике нашлась одинокая, ожидающая нас скамейка, на которую мы, не сговариваясь, присели передохнуть и еще раз поцеловаться перед тем, как отправиться домой. Это был рок: мы не могли оторваться друг от друга! Уже светало, и руки мои, конечно, ослушавшись меня, стали блуждать по ее спине в поисках каких-то застежек и тут же нашли упрямую, неподвластную пальцам молнию, которую Аня сама помогла расстегнуть, и вскоре и мы в это поверили – вдруг, мы оказались совсем голыми, как Адам и как Ева, голыми настолько, что ее нежная кожа казалась горячей на этой неуютной скамейке под раскидистым платаном, где ни один любопытный листик не шевельнулся, чтобы не спугнуть наши чувства, и нам не было холодно в этих парижских предрассветных сумерках до тех пор, пока нас не разбудили первые птицы. Мы спали, свернувшись в клубок, и было неясно, как этот клубок из двух любящих жарких тел мог держаться на этой неуклюжей остывшей скамейке. Мы спали «валетом», и я, как заботливый отец, отогревал своими ладонями и дыханием ее глянцевые мерзнущие голени и колени. Представляю себе эту картинку – «валет»!

- Не могу себе представить, - говорит Лена.

- Я нёс какую-то несусветицу.

- Что это было? – просыпаясь сонно спросила Аня, кутая себя в мой пиджак,- просто ужас, какая-то жуть...

- Варфоломеевская ночь,- сказал я.

- Похоже,- буркнула она с удовольствием, не открывая глаз,- и если говорить sans phrases (коротко фр.) ты зарезал меня.

«Разве ты не этого хотела?». Я только намеревался задать свой вопрос, но он мог совсем ее разбудить, и я промолчал. Это была ночь любви и воспоминаний. И хотя я читал эту книгу с закрытыми напрочь глазами, кожа пальцев и губ открывала мне те страницы, что когда-то были бегло прочитаны, как стишок из школьной программы, прочитаны и забыты, и вот моя кожа будила теперь воспоминания тех далеких дней, которые казались забытыми навсегда. И память моя проснулась. Я вспомнил и эти плечи, и эти колени, и эту атласную упругость кожи, и ту же россыпь, россыпь милых родинок вдоль белой линии белого живота, родинок, сбегающих маленькой стайкой одна за другой к пупку, точно божьих коровок, спешащих к роднику. Я вспомнил и этот родник, источник прежних моих наслаждений… Как я мог его забыть?

- А что это у тебя на плече? – спросил я, указав глазами на татуировку.

- Крестик, - сказала Аня.

- Вот видишь, - сказал я, - ты уже тоже… Меченая …

- Да…

Это был праздник, рай!

Уже когда стало светать, мы нашли нашу машину и покатили домой. И снова, еще не успела закрыться входная дверь, снова набросились друг на друга, сон пропал, и мы не слышали ни звона, случайно задетой моим локтем и разбившейся о паркет какой-то там вазы, ни хлещущей через край ванны теплой воды, не видели разбросанных по всей спальне наших одежд… Запах сгоревшего кофе привел Аню в чувство…

- Содом и Гоморра,- сказала она и помчалась в кухню.

- Гибель Помпеи!- согласился я.

Какая там Тина?!.

Затем она кому-то звонила, я не прислушивался.

Потом мы отсыпались... Когда меня разбудил телефонный звонок, я лежал рядом с ней совсем голый. Будто от самой скамейки и до этой постели я топал по всему городу без клочка одежды. Я видел ее обнаженное плечо, шею, сбившиеся на бок роскошные рыжие (как у Тины?) волосы. Она спала на правом боку, но когда зазвонил телефон, тотчас проснулась и, не открывая глаз, стала ощупью искать трубку на стекле журнального столика.

- Да,- сказала она и стала слушать.

Мой телефон пиликнул еще несколько раз. Она по привычке взяла свою трубку и, естественно, не могла ничего услышать. Затем сообразила в чем дело.

- Это тебя.

Я смотрел на светлые шторы, по которым, смеясь, прыгали солнечные зайчики. Она повернулась на левый бок и, улыбнувшись сквозь дрему, открыла глаза.

- На, держи, это тебя,- повторила она, положив свой и подавая мне

мой телефон. И с головой уползла под одеяло.

Снова звонил Жора.

- Ты купил мне подарок?

- Слушай!- сказал я и рассмеялся.

- Шутка,- сказал он,- ты надолго там обосновался? Обабился что ли? Здесь работы полно…

Он коротко сообщил о своей поездке в Японию и уже сегодня, в четверг, уточнил он, ждал меня в лаборатории. Как, впрочем, мы и договаривались.

- Тут тебя поджидает сюрприз. Наш миленький Вит… Жадный он у тебя!

- Я знаю, - сказал я, - он мне звонил. Он просит очередной миллион.

- Дай ему половину, - сказал Жора, - пусть подавится.

- Сам дай.

- Ладно, приезжай, разберемся.

- О’key,- поставил я точку в разговоре.

Мне не хотелось ничего объяснять, и я сказал, что перезвоню позже.

- У тебя такой тон, словно ты стоишь под венцом в храме Парижской Богоматери.

- Так и есть.

- Я рад за тебя,- сказал Жора,- очень рад. И пока пишет твой карандаш, ты должен, не покладая рук, трудиться, трудиться…

Жора был весел, видимо, у него появилась уверенность в том, что дела наши сдвинуться с мертвой точки.

Наконец мы выспались и теперь просто молча лежали рядом, глядя в потолок.

- Ты – чудо!- прошептала Аня, приподнимаясь на локоть, - знаешь, я… Что это у тебя?

Она глазами указала на мою голень, где красовался тот злополучный шрам от пули, настигшей меня в Валетте.

- А, так… ерунда, - сказал я, - Мир хотел ухватить меня за лодыжку.

Чтобы коснуться пальцами ее лица, мне достаточно было протянуть лишь руку. Аня улыбнулась, затем снова устроилась со мной рядом, прижавшись всем телом. Я обнял ее…

- Это было, как если бы ты построил свою Пирамиду?- спросила она.

- Что?

Я думал, она спросила о шраме, но тут же сообразил, что спрашивала она о прошедшей ночи.

- Как будто бы я на нее взошел, - поспешил я с ответом.

Аня закрыла глаза и вдруг, улыбаясь, взяла обеими руками край одеяла и укрылась с головой. А я встал, и теперь уже думая о том, что сказал Жора, направился в ванную.

- Этот Жора твой – разрушитель,- донеслось из-под одеяла.

- Да,- согласился я,- в этом ему нельзя отказать.

И вот что мне еще тогда пришло в голову: общение с Аней доставляло мне истинное наслаждение.

Юле я так и не позвонил. А Тининого телефона у меня никогда не было. Да и откуда ему здесь взяться?..

Стоп-стоп… А это что такое?..

«Нет, не стихи бы, а лицо Твоё – распахнутым – прости мне; Пускай гуляет голосок Здесь рядом, в Петербурге, Тиннин, Пускай качнутся флюгера И пальцев медленные танцы… Давай вернёмся во вчера! «Пойдём, пойдёмте же кататься!».

- В Петербурге? – спрашивает Лена.

«Вернёмся во вчера»? – думаю я. Вот же, вот же мы и вернулись!

- Откуда здесь, в Питере, её голосок? – спрашивает Лена.

Эта Тина словно следит за нами с Аней! «Пойдем, пойдёмте же кататься!». Завидует! Ей тоже хочется покататься со мной по Сене! И мы тоже бы стали вовсю целоваться? Под мостом Мари!..

- Эй, ты где? – спрашивает Лена.

- Ты не можешь себе представить!..

- «Плыла, качалась лодочка»? – спрашивает Лена.

- Ты-то откуда знаешь?

- Да я тебя уже вижу насквозь!

----------------------------------------------------------------------------------------------

Я не пренебрег возможностью в качестве визитной карточки привычно извлечь из кейса и подарить князю мой бестселлер – нашумевшую среди ученой братии изящно и со вкусом изданную на английском языке сверкающую девственным абрикосовым глянцем небольшую книжицу («Strategy of perfection») с основами теории жизни на Земле, по сути переработанный и дополненный материал своей Нобелевской речи. Плотная белая бумага, в меру крупный шрифт, яркие красочные цветные рисунки. Князь молчал, следя взглядом за моими руками, а зеленый фломастер уже размашисто бежал наискосок по первой странице. «Дорогому Альберту…». Я осмелился назвать его «дорогим». «Дорогому князю Альберту в знак признательности и с надеждой на сотрудничество» – написал я по-русски и протянул ему книжку. Он открыл, скосив голову, прочитал надпись.

- «Сот-руд-ни-че-ство»?- разрывая слово на слоги, спросил он, переведя взгляд на Аню.

- Cooperation,- пояснила Аня.

Альберт кивнул, мол, понятно, затем бегло прочитал предисловие, полистал страницы, любуясь рисунками.

- Очень доступно,- сказал он,- любой школьник поймет.

- Простота сближает людей,- сказал я.

Князь пристально посмотрел мне в глаза и спросил:

- Вы верите в то, что это возможно? Друзья, не надо иллюзий!

Я ничего на это не ответил.

- Почему бы вам не осуществить ваш проект в своей стране?

Я только улыбнулся, приняв его слова за удачную шутку. Мы проговорили часа полтора, и к моему превеликому удовольствию, Альберт был из тех редких людей, кто понимал меня с полуслова. Это, конечно, не Чергинец, не Переметчик и даже не Здяк, подумал я. Моя идея даже в Аниной интерпретации Альберту нравилась. Время его поджимало, но Пирамида была ему по душе.

- Это еще одна ваша Нобелевская премия,- сказал он.

- Мы разделим ее между нами,- сказал я, сделав соответствующий жест правой рукой, приглашающий всех присутствующих к дележке сладкого пирога успеха.

Груз лести непомерно велик, и немногим удавалось не взвалить его на свои плечи. Не удалось это и принцу.

- Не откажусь,- сказал он, улыбнувшись и опустив, как школьница перед ухажером свои по-детски длинные ресницы,- я когда-то мечтал стать лауреатом.

Возникла пауза.

- Но почему Пирамида?

Я стал привычно рассказывать. Он внимательно слушал.

- … и в конце концов,- говорил я,- все эти четыре лица должны слиться в одно. Это как создавать виртуальный портрет преступника, только наоборот. Как…

- Какие четыре лица,- спросил Альберт,- какого преступника?

- Экономическое лицо Пирамиды должно совпадать с социальным и экологическим. И лицо власти должно…

- Лицо власти? Прекрасно!

- Именно! Как раз лицо власти и должно отражать…

- Понятно,- прервал он меня жестом руки,- мне понятно.

Но меня остановить было не так-то легко. Мне вдруг пришло в голову новое, совершенно прекрасное представление, новый образ:

- Пирамида,- сказал я,- это цитадель совершенства.

- Цитадель?- спросил принц.

- Цитадель!- подтвердил я и для большей убедительности кивнул.

- It’s o key!- сказал он.

- It’s o key!- сказал я.

Теперь мы только улыбались.

- И все же,- спросил он,- скажите, вы и вправду верите?..

- Yes! Of course! (Да! Конечно! англ.) Sans doute! (Безусловно! фр.). Если бы я в это не верил, Аня бы не стала Вас беспокоить.

Улыбка теперь не сходила с лица принца.

- Анна не может беспокоить,- успокоил он меня,- она может только радовать и волновать.

Альберт так смотрел на Аню, что у меня закралось подозрение, не любовница ли и она этого всевселенского ловеласа и жениха. Мне даже показалось, что они перемигнулись.

Было сказано еще несколько ничего не значащих фраз из светского этикета. Князь бросил едва заметный и как бы ничего не значащий короткий взгляд на часы, и не дав им возможности лишний раз напомнить об участии в решении мировых проблем своими ударами, по-спортивному легко встал с кресла.

- Я расскажу о нашем разговоре,- сказал князь,- вы пришлите нам свои предложения. Затем на чистом немецком, как бы говоря сам с собой, добавил: - es ist eine alte Geschichte, doch bleibt sie immer neu (это старая история, но она всегда остается новой, нем.).

Он взял из письменного прибора визитку и протянул ее мне, а для Ани с нарочито изящной небрежностью вытащил из вазы целую охапку длинностебельных кроваво-красных роз.

- Это тебе.

- Ах!..

Дождавшись от нее внезапно распахнувшихся в восторге удивительно-удивленных серых глаз, вдруг вспыхнувшего румянца и обворожительной благодарной улыбки, он подошел к книжной полке, взял туристский справочник «Монако» (точно такой лежал у меня в кейсе) и что-то быстро написал наискосок на открытой странице.

- Буду рад видеть вас здесь,- вручая его, сказал он.

Мы раскланялись и скрепили наш новый союз крепким дружеским рукопожатием.

- Передайте привет вашей Тине, - улыбнулся князь.

- Тине? – спросила Аня.

- Тине? – спросил я.

- Тине, - повторил Альберт, - ах… да-да… Я совсем забыл… Извините…

Затем он еще раз извинился и ушел.

А мы с Аней оторопело смотрели друг на друга: при чём тут Тина?

И едва за ним закрылась массивная белая в золоте дверь, тотчас раздался бой высоких напольных часов. Это нас не смутило, и я не отказался от удовольствия осмотреть дворец. Аня, оказалось, хорошо знала его достопримечательности и с удовольствием согласилась снова быть моим гидом.

В коллекции более семисот картин.

Я ходил, слушал ее и думал, что даже эта каменная кладка, так искусно осуществленная генуэзцами еще в начале тринадцатого века, вряд ли устоит перед созидательной силой моих Пирамид. Разговор с князем не выходил у меня из головы. Чем черт не шутит! Когда для меня вдруг открылось, что здесь же, совсем рядом, в двух шагах от нас находится музей Наполеона, который хранит многочисленные свидетельства, связанные с историей рода и династией Гримальди, я не мог не уговорить Аню посетить его, несмотря на позднее время.

- Может, все-таки завтра?- спросила Аня.

Откуда князь знает мою Тину, ревниво думал и думал я.

Я давно хотел задать ему свой вопрос, упрекнуть что ли:

- Но ты же убиваешь людей?

- Разве они этого не заслуживают? Люди, и только слепой этого не видит, а ты знаешь это не хуже меня: люди – это враги жизни…

Юра взял со стола зажигалку и привычным движением чиркнул по ней, сотворив маленькое чудо – сизый вьюнок.

- И ты не видишь среди них никого, кто мог бы…

- Вижу. Не слепой. Но, знаешь…

Юра пристально посмотрел мне в глаза, затем:

- Они враги всей планеты Земля,- сказал он, любуясь дрожащим пламенем.- Из-за них в этом мире все наши беды. Уже нет признаков цивилизации – вот что страшно! Они ее уничтожили. А ведь здесь только мы, люди, и среди нас я мало встречал таких, кому можно доверить продолжение рода. Неужели ты этого не видишь?

И словно в подтверждение абсолютной безнадежности добиться от людей понимания, он швырнул зажигалку на стол, чтобы пламя ее больше никогда не вспыхнуло.

- Это тебя шокирует?- спросил я.

- Меня трудно шокировать. Я умею брать нервы в кулак. Первое время было, конечно, непросто.

- Только не говори, что ты не мучился угрызениями совести!

- Я всегда готовил себя делать добро.

- И поэтому ты так жесток!

- Не более, чем племя твоих сослуживцев, умертвляющих стада экспериментальных животных ради познания какой-то надуманной истины. Чушь собачья! Нельзя познать человека через петуха или крысу, экстраполяция результатов на человека – бред сивой кобылы! Марш Мендельсона или корзина роз по-разному воспринимаются годовалым бычком и невестой.

- Но люди в большинстве своем добрые, и тупо отстреливать…

- Я не боюсь добрых людей…

Мы помолчали.

- У меня,- продолжал Юра,- появился комплекс вины. Знаешь, совесть замучила. Со всем этим нужно было, как часто говаривал Жора, переспать. Трудно было сделать первый выстрел. Ясное дело, что первая моя жертва преследовала меня днем и ночью долгое время.

Он делился и тем, как ему удалось преодолеть угрызения совести.

- Так вот, трудно было в первый раз лишать жизни ни в чем, на мой взгляд, не повинного человека. И даже если бы он был сильно передо мной виноват, насолил так, что невозможно было бы удержать себя от возмездия, я бы не смог просто взять и убить. Нужно было менять психологию.

Он рассказывал, а я примерял его истории на себя.

- Ты когда-нибудь убивал?- неожиданно спросил он.

Мне сказать было нечего, я не убивал и вдруг почувствовал себя обделенным. И виноватым!..

- Это все равно, что не жил…

Юра произнес эту фразу так зловеще-тихо, что у меня по спине побежали мурашки. Небольшая пауза, вдруг повисшая в темноте, еще больше насторожила меня. Я слышал только стук собственного сердца. Это была логика больного человека, нечеловеческая логика.

- Помог, как я сказал, случай. Меня как раз хорошо пропекли, что называется, залили сала за шкуру. Неустроенность, разочарование, безденежье, семья, дети, все это еще можно было терпеть, но тут свалился на голову этот самый Люлько. Это быдло не давало мне проходу. Стали таскать по прокуратурам, по судам, заели чиновники, ну ты знаешь, как тогда было…

- Знаю. Так все и осталось.

- И я дал себе слово, я поклялся убить. Этого толстого, сытого, наглого, хапугу и держиморду. Ты же знаешь его, сучью харю!

Юра на миг приостановил свой рассказ и, посмотрев на меня, вдруг спросил:

- Тебе это интересно?

Я не успел ответить.

- Все равно,- сказал он,- слушай. Не обязательно убивать президентов, в мире полно и таких, кто достоин твоего мстительного участия.

- Какого участия?

- Да, я мстил. Это был роковой для меня 19.. високосный год.

- Если жаждешь мести,- сказал я, вспомнив китайскую пословицу,- готовь себе могилу.

Он только хмыкнул, чиркнул зажигалкой, но добыть огонька ему не удалось.

- Ты только не думай, что месть напросилась ко мне в любовницы,- сказал он,- совсем нет, мне нужно было поле деятельности, экспериментальный полигон что ли…

И прикурил, наконец, сигарету, которая давно ждала огня, поплясывая с каждым словом на его нижней губе.

- Меня купили за какую-то тыщу советских рублей,- сказал он с нескрываемой неприязнью. - А потом я вошел во вкус. И решил для себя: я построю свой храм!

Он вдруг перешел на Камю.

- Помнишь, мы спорили о «Постороннем»? Воспитание в себе выразительного протеста, взбунтовавшегося человека, восставшего против всей этой рутины, стало для меня святым делом, высокой целью. Я поверил Камю и бросился за ним, хотя он и не призывал к восстанию. Я тогда еще не нашел учителя, не пришел к пониманию Бога, поэтому мои методы были просты и понятны.

- Индивидуальный террор.

- Вендетта? Нет, не кровная месть. Но они выпили у меня столько крови, что я решительно захотел сам стать вампиром. Ты же знаешь, что месть не имеет срока давности. Оставалось только выяснить, каким способом делать кровопускание и кому в первую очередь. Я составил список тех, кто, нуждался в моих услугах. Список, естественно, держал в голове, а вот способ выбрал самый простой и надежный – винтовка. Если рассказать тебе, как я переквалифицировался, сколько ушло нервов и времени на необходимую мимикрию…

- Они же невинные люди!

- Невинных людей не бывает. А этих – не жалко. У них кровь чужой группы.

- Другой,- попытался я уточнить,- другой группы!

- Нет, чужой. В них нет ничего человеческого.

Это была логика людоеда.

Юра на минуту задумался и затем продолжал.

- Ты не поверишь, но я прошел этот путь за каких-то несколько месяцев. Преодоление – вот что важно. К весне я был уже, как огурчик. Мне, собственно, не пришлось менять профессию: прежде я смотрел в окуляр микроскопа, а теперь стал заглядывать в окуляр прицела, разницы – никакой, просто изменился объект исследования. Трудно было пристрелять винтовку, но к весне и это осталось позади. Когда страх уходит, это происходит неожиданно, вдруг, вдруг осознаешь, что ты неуловим, недосягаем, всемогущ и бесстрашен. Это поднимает тебя на новую высоту. Мужает твой дух, у тебя появляется азарт игрока…

- У тебя, наверное, сердце справа,- сказал я.

- Не смотри на меня так,- вдруг сказал он,- я в порядке. Я не нуждаюсь в психоаналитике, и во мне не сидит ген агрессии. А в моих половых хромосомах нет зловещего сочетания x2у.

Юра закинул ногу за ногу, и теперь, не обращая на меня внимания, продолжал:

- Человеку для того, чтобы он летал как птица, не нужны крылья в перьях, ему нужны смелость и сила духа! Да, пришел азарт игрока. Мною овладело доселе неведомое чувство охотника, от которого никому еще не удавалось себя удержать. Оказавшись во власти этой бешеной страсти, я забыл обо всем на свете. Какие там правила, какая мораль! Совесть? Да, совесть пыталась ухватить меня за рукав, она цеплялась за подол моего платья, треножила мои ноги, упрашивала меня, умоляла, стеная и плача, стыдила, не стыдясь крепких слов, и даже угрожала, оря во весь свой чувственный и сладкоголосый рот. Она молила меня, умоляла остыть, победить в себе эту дикую животную страсть. Нет, куда там! Я и ухом не вел. Лишь на долю секунды, сомнения, что зародились во мне, приглушили мое желание мести, лишь на короткий миг я притишил бег своей звериной плоти, и, надо же! мне попалась на глаза строка из Иакова о том, что сомневающийся подобен морской волне, поднимаемой и развеваемой ветром. Он сказал, что человек с двоящимися мыслями нетверд во всех путях своих. Все мои сомнения – как волной смыло. Тогда я еще не был так близко знаком с Иисусом и не знал, что Он приобрел для меня огромное наследство, что мне нужно было всего лишь преодолеть свой Иордан - научиться прощать. Чего бы мне это не стоило. Моя воля была порабощена этой местью, и я, раб, еще и не подозревал, что прощение – это путь к свободе. Моя жизнь была бы совсем другой, познай я тогда силу покаяния и молитвы. Я ни в коем случае не хочу сказать, что сожалею о содеянном, нет. У каждого своя дорога к храму, у каждого свой крест и каждый должен пронести его сам на собственных плечах и достичь, с Божьей помощью, последней черты. Бог каждому предоставляет выбор своего пути.

Дата добавления: 2015-07-10