Влияние на длительный стресс дополнительных кратких стрессоров 7 страница

Можно считать целесообразным подразделение изменений мышления при стрессе на три типа: первый — активизация мышления, второй, напротив, нарастание стрессовой пассив­ности мышления — как бы «уход» субъекта от решения экс­тремальных проблем (рис. 19). И третий тип — это стрессовое увеличение продуктивности мышления, но без заметного из­менения эмоциональности поведения и рефлексий. Напомню об экспериментальных данных, свидетельствующих о зависимости возникающих при стрессе пассивности либо активности, от дисбаланса в работе больших полушарий головного мозга (см. подробнее 2.5 и [Китаев-Смык Л.А., 2007 б]). Однако перед этими стрессовыми изменениями мышления у многих людей в самом начале стрессогенной экстремальной ситуации может возникнуть особое состояние, при котором и самому человеку, пораженному стрессом, и людям, окружающим его, кажется, что он перестал думать, «оторопел», что его мышление «за­стопорилось».

А. Поисковое «застопоривание» мышления при новизне стрессора. При внезапном экстремальном действии незнакомого стрессора может возникнуть состояние «ошеломленности», «оторопи» (см. 2.2.3). Человек замирает, «как вкопанный», либо, напротив, еле стоит на вдруг ослабевших ногах, опустив руки, тогда как надо решительно действовать. Что в мыслях у такого человека? Их будто бы нет. Будто он не думает. Такой момент человеком чаще не запоминается. И только потом, как бы очнувшись от стрессового (информационного либо физического) потрясения, человек начинает противостоять неприятностям или уклоняться от них либо радоваться, если все обошлось.

Что же происходит в интеллектуальной сфере при стол­кновении человека со внезапной незнакомой угрозой? Такое «отключение» его сознания — лишь кажущееся. При будто бы застопоренности мыслей происходят оценка угрозы стрессора и выбор нужных действий для его купирования. Важно еще, что при такой «безэмоциональной застопоренности» мышления как бы подбираются и мобилизуются программы эмоционального сопровождения для найденного стрессового поведения: агрессии либо пассивной угрозы, активного бегства, угрызения совести, удовольствия, т. е. чувственных переживаний злобы, любви, энтузиазма, радости, стыда, испуга и многого другого.

Почему такие «интеллектуальные решения» при неожиданном, незнакомом стрессоре не осознаются? Зачем процессы выбора оперативных программ стрессового поведения и эмоциональных переживаний происходят без мыслей о них? Чтобы не тратить время на понимание и обдумывание опасности, на осознаваемый перебор программ противостояния ей и на оценку вероятности успеха и неуспеха.

Интеллектуальный поиск оптимальных стрессовых эмоций и поведения при кажущейся «застопоренности» мышления — это сложно структурированная, очень подвижная конструкция из ин­туитивных, рефлекторных и других неосознаваемых когнитивных действий. Однако они могут затянуться, когда не оказывается надежного, «весомого» решения: как вести себя, как поступать, как быть. Это состояние перед еще непостигнутой, опасной но­визной определено фольклорно: «Стоит как баран перед новыми воротами».

Но не надо смешивать такую застойно стрессовую преамбулу поведения в экстремальной ситуации с познавательным поиском эмоционально-поведенческой тактики человека, когда он напря­женно обдумывает, что случилось, что ему делать в опасной или просто в непонятной ситуации. Тут субъект осознает и ситуацию, и свое замирание. В таком случае «благодаря сознательному кон­тролю многие эмоции, первые движения души, — по выражению Тайлерана, — не находят своего прямого выражения в поведении» [Ротенберг B.C., Аршавский В.В., 1984, с. 26]. Если же стрессор известен, ожидаем, если уже есть навыки и умения противостоять ему, то поисковое «застопоривание» мышления не нужно, оно и не происходит. Минуя его, сразу в ответ на стрессор возникают или иные формы стрессового эмоционально-поведенческого реагирования (активного, пассивного, конструктивного).

При проектировании деятельности в экстремальных условиях обычно учитывают вероятность стрессового «застопоривания» дышления и, чтобы ее уменьшить, используют специальные си­стемы отображения оперативной информации — визуальную и иную директивную индикацию [Китаев-Смык Л.А., 1981; Китаев-Смык Л.А., Крок И.С., Ошепков Н.А., 1972; Китаев-Смык Л.А., Неумывакин И.П., Пономаренко В.А., 1964 и др.].

Б. Стрессовая активизация мышления. Активное стрессовое реагирование, в частности активизация процессов сознания, мышления, обусловлено тем, что угрожающее или уже случившееся чрезвычайное изменение условий жизнедеятельности (стрессор) оценивается (рационально либо интуитивно) купируемым, устранимым, т. е. как будто бы понятным. И ясно, как противостоять этому стрессору (см. также 2.1.2, 2.1.3, 2.2.4, 5.1.1).

В незнакомых, неожиданных экстремальных ситуациях, в осо­бо опасных условиях жизни у людей пробуждается интуитивное мышление, унаследованное у животных предков человечества (лат. intueri — пристально вглядываясь). Интуитивные решения быстрее обдумываемых. Интуитивный анализ сразу охватывает больший круг фактов, включает значительный массив подсо­знательных ассоциаций. Интуиции в основном свободны от мыс­лительных действий, необходимых для решения противоречий и выбора альтернатив, нередко возникающих в экстремальных си­туациях. Экспансия интуитивного мышления уменьшает участие рассудочного (дискурсивного) сознания в формировании поведе­ния, поступков действия. Интуитивное решение в чрезвычайной ситуации часто бывает правильным у одних людей. И столь же часто неправильным — у других.

Однако при ожидаемой, знакомой, тем более во время при­вычной экстремальной ситуации активизируется контролируемое разумом дискурсивное мышление в соответствии с инструкциями и профессиональными умениями. При профессиональной деятель­ности в опасных, чрезвычайных условиях навыки, умение быстро и адекватно рассудочно мыслить вытесняют, замещают врожден­ную интуицию и становятся «профессиональной интуицией».

При рутинной деятельности, когда есть профессиональные навыки, человек действует, даже не замечая своих рутинных поступков, не думая о них. При этом, например, при управлении автомобилем (обладая большим опытом вождения) человек может думать о том, что его ждет, когда он уже приедет. Но случись что-либо неожиданно опасное (стрессор), тут же все мысли этого человека обращены на текущие события. В такой, казалось бы, простой ситуации происходит сложная трансфор­мация мышления. Деятельность, дискурсивно не осмыслявшая­ся, можно сказать «профессионально-интуитивная», стрессо­вым обострением внимания (это врожденная, «зоологическая интуиция») трансформируется в рассудочную деятельность с быстрым анализом, прогнозом событий, с одновременным конструированием действий, в котором перемешиваются интуитивные навыки, мгновенно «придуманные» действия и врожденная интуиция.

При стрессовой активизации дискурсивно-логического мыш­ления может усиливаться либо интегративное (обобщающее) осмысление всей информации, которой располагает человек (информации о текущем моменте, ассоциаций, представлений, извлекаемых из фондов памяти и т. п.), либо дезинтегративное (дифференцирующее) осмысление такой информации.

В первом варианте происходит стрессовое усиление способ­ностей человека к широкому взгляду на происходящие чрезвычай­ные события. При этом расширяется сфера осмысляемой инфор­мации, поступающей к индивиду в текущий момент, извлекаемой из памяти, креативно (творчески) воссоздаваемой и т. п. Это и способствует принятию решения с учетом всех обстоятельств: и важных, и пока еще кажущихся незначительными.

Однако при стрессе может утрачиваться критичность отно­шения и широта мысленного охвата случившегося. Из-за этого «рассеивается» внимание на множественности событий, на ши­роте происходящего. Это может помешать принятию правильных решений и выполнению эффективных действий. Чрезмерно широ­кий мысленный охват информации, относящейся (и, что особенно плохо, не относящейся) к критической ситуации, приводит к невозможности ее купирования. Это, в свою очередь, могло «засто­порить» мышление («вторичное стрессовое застопоривание»).

Во втором варианте у человека при стрессе происходит как бы дробление картины экстремальной ситуации и всей информации, ассоциируемой с ней. При этом увеличивается целесообразный перебор деталей происходящего. Это создает представления о ситуации с выделением главных аспектов и с отсеиванием субъективно малозначимых. Но и стрессовая интенсификация дифференцирующих способностей мышления приведет к бессмыс­ленности, если рассыпется чрезмерно раздробленная мозаика фактов. Чрезмерная дискурсивность (рассудочность) замедля­ет мышление, ведет к осознанию человеком неразрешимости стрессогенных проблем, растерянности, пробуждает негативные эмоции [Suzuki D.T., 1956 и др.].

И все же оба вида стрессовой активизации рассудочного мышления могут иметь адаптационно-защитное значение для овладения чрезвычайной ситуацией. Оптимальным для такого овладения и купирования стресса явилось бы гармоничное со­четание или чередования обобщающего (композиционного) и дифференцирующего (декомпозиционного) осмысления стрес­согенной ситуации.

Можно различать активизацию мыслительных процессов при стрессе по направленности внимания и представлений: либо «во­вне» (экстраверсия), либо «в себя» (интроверсия). Активизация первого вида бывает: а) с повышением интенсивности анализа стрессогенной обстановки в поисках выхода из экстремальной ситуации для всей своей группы, для блага других и т. п. (со­циализирующая), б) только для себя, в ущерб другим и т. п. (десоциализирующая). Активизация мышления второго вида с углубленностью «в себя» может сопровождать интенсификацию решения актуальных задач, а) с творческой активностью, обо­стрением интуиции, либо б) с бесплодным «копанием в себе», с «уходом в себя» от решения стрессогенных проблем. Подобного рода классификации можно множить и усложнять.

С начала стресса активизируются и другие когнитивные функции: восприятие, память и пр. Не всегда стрессовая интен­сификация одновременно реализуется ими. Может обостриться восприятие, но сообразительность ухудшится; активизироваться могут воспоминания, а восприятие действительности как бы от­ключится; мышление при стрессе может быть сосредоточенным на визуальной информации (так бывает, к примеру при аварийной ситуации в полете), а аудио-(радио-) сигналы люди (экипаж само­лета) могут не воспринимать и не реагировать на них.

В. Стрессовая пассивность мышления и «уход» от решения стрессогенных проблем. Если создающая стресс (стрессогенная) ситуация воспринимается, условно говоря, как непонятная, невероятная и нет в запасах памяти программ купирования стресса, то актуализируется стрессово-пассивное реагирование субъекта. Оно реализуется и в различных когнитивных процессах, функциях.

В мыслительной сфере это может быть заторможенность осознавания и даже состояние «оглушенности». Более сложным и многообразным может быть «уход» от решения стрессогенных проблем. Им может стать «замещение» решения важнейшей проблемы, которое купировало бы стресс решениями побочных проблем, не имеющих отношения к стрессу, или решениями част­ных, подготовительных подпроблем и т. п. Это позволяет субъекту уменьшать активность мышления. Проблеме «замещающих» действий, мыслей при стрессе посвящена обширная литература. Их роль могут выполнять различные отвлекающие от «давления жизни» пристрастия, хобби. В разные исторические эпохи широ­кое распространение приобретало отвлечение (и самоотвлечение) за счет религиозных и мистических акций от «стресса жизни» [Spiro М.Е., 1977]. Надо заметить, что «замещающее» действие, может, во-первых, уменьшать так или иначе сформированную психологическую установку индивида к совершению неблагопри­стойного (согласно принятым нормам) поведения, во-вторых, по­буждать индивида к позитивным действиям [Menninger К., 1977]. Не разрешая критической проблемы, порождающей стресс, т. е. не уменьшая внешнего стресс-фактора, «замещающие» действия и мыслительная активность, связанная с ними, уменьшают в той или иной мере предрасположенность субъекта к стрессу, т. е. снижают неблагоприятные эффекты стресса. Существует мнение о том, что феномен «замещающей» деятельности при стрессе является принадлежностью определенных этапов развития человечества. «Это средство "замещения", которое Фрейд так блестяще заново открыл клинически, старо как мир: как куклы, и идолы, и козлы отпущения. Можно лишь предполагать, до какой степени оно пропитывает наше мышление! Ибо чем же являются предрас­судки, чрезвычайные антипатии и фанатические отношения за и против чего-либо, как не замещением чем-то символическим того объекта, который на самом деле боятся, ненавидят или любят» [там же, с. 20].

«Уход» от решения стрессогенных проблем, от борьбы со стрессором может происходить путем уменьшения мыслитель­ной активности [Зейгарник Б.В., 1973]. Она может осознаваться интраспективно как «застопоренность» мыслей, «толчение мыслей на месте», невозможность сдвинуться вперед на пути обдумывания проблемы, отсутствия новых, «нужных» мыслей ит. п. В критических для субъекта ситуациях психологические стрессоры могут вызывать чрезвычайную болезненную пассив­ность мышления: нарколепсию, обморочные состояния. Важную роль в их возникновении играют физиологические процессы. При обмороке происходит временное полное прекращение мышле­ния. Известны разного рода стрессовые амнестические состоя­ния, когда субъект, сохраняя дееспособность в экстремальных условиях, не запоминает (а может быть, не может вспомнить?) происходящих в этих условиях событий [Горбов Ф.Д., Лебе­дев В.Я., 1975 и др.].

Особый интерес представляют случаи фрагментарных ам­незий, когда в памяти субъекта сохраняется вся ситуация, все присутствующие лица и их действия, кроме тех, кто неприятен (стрессогенен) для субъекта.

При длительных экстремальных воздействиях могут возникать неблагоприятные проявления мыслительной активности, направ­ленной «на себя», в виде снижения субъективной значимости контактов с реальным пространством и с настоящим временем, со снижением дееспособности (и производства полезной про­дукции). При этом возможны симптомы обеднения или даже распада личности. Человек начинает думать о прошлом больше, чем о настоящем, или он мечтает о будущем, не делая ничего в настоящем для достижения предмета мечтаний. Снижается активирующее влияние реальной пространственной среды на процессы внимания, на побуждения человека. Возникновение у человека нерациональной, направленной «на себя» активизации мыслительных процессов может привести к резкому снижению надежности человеко-машинной системы, в которую он включен. Человека-оператора с такими проявлениями дистресса надо во избежание трагических последствий на время (или навсегда) освободить от действия стрессоров, вызвавших у него указанные симптомы психологического дистресса (может быть, отстранить от опасной работы).

Своего рода вялость мыслей с «уходом» от осмысления стрес­согенных жизненных ситуаций иногда становится социально-политической проблемой [Henry J., Ballinger В., Maher P. et al., 1952]. «Соблазнительно поразмышлять в этой связи,— замечает известный психиатр Карл Менингер,— относительно распро­страненности этого симптома среди населения. Мы, психиатры, обычно думаем об этом с точки зрения тех, кто страдает от изоляции: и мы, и они привыкли думать о них как о более или менее "больных". Однако, насколько менее возможно больны

13 ПСИХОЛОГИЯ CTpi'CLd

они, нежели те многие миллионы "здравомыслящих" (тех, кто в своем уме), которые делают невидимыми для себя страда­ния большинства человечества и которым путем отрицания, избегания, выученного невежества, предубеждения, разного рода отвлекающих пристрастий удается избежать даже осо­знания мировой трагедии, т. е. реальности в широком смысле!» [Menninger К., 1977, с. 28].

Г. «Безэмоциональная» стрессовая интенсификация мышления. Эмоции при стрессе могут быть не выражены, не заметны (ни субъекту, ни внешним наблюдателям) (см. 2.1.6). Отсутствие эмоционального сопровождения (вернее, «подстегивания») стрессово-напряженных поступков, поведения, деятельности субъекта обусловлено стрессово-конструктивной точностью мышления и действий благодаря интуиции либо профессиональному навыку. Так, агрессия может быть обдуманно беззлобной, депрессия — привычным горем. Рассмотрим подробнее только особенности осмысления субъектом стрессовой ситуации при бесстрашии перед лицом опасности. 1. Бесстрашие может проявляться благодаря сужению, концент­рации внимания на том, что совершенно необходимо для преодоления опасной, рискованной ситуации. Тут для страха как бы не остается питательной среды, она не поступает в сознание, нет «кормления» сомнений, рождающих страх и тревожность. Воспринимается только профессионально-привычная, полезная информация. Отбрасывается все, что в текущее мгновение не нужно, все неопределенное, требующее для своего осмысления активизации мышления эмоциями, в частности страхом. Сознание и без того максимально мобили­зовано, без эмоций, вернее, без их ощутимого, будоражащего переживания. Антуан де Сент-Экзюпери, великий француз, летчик-писатель, писал: «Смелость — есть умение контроли­ровать свое воображение» [Де Сент-Экзюпери Антуан Мари Роже | de Saint-Exup ry Antoine-Marie-Roger, 2002]. Доба­вим — это умение может быть врожденным или результатом профессионального навыка.

В 60-е гг. XX в. мной проведены очень рискованные иссле­дования с опытнейшими летчиками нашей страны, создавалась натурная аварийная ситуация во время посадки самолета, когда до земли оставалось 40 м, т. е. 5—7 с нарастающего пикирования. Первый летчик, управлявший самолетом делал маневр вывод самолет из аварийной ситуации. Оказалось, что и первый летчик, и остальные члены экипажа при этом не слышали и не видели ни­чего, кроме этого спасительного маневра. Как бы я ни теребил за плечо 1-го пилота, как бы ни кричал ему вухо, требуя выполнения оговоренных в полетном задании действий: тестовых, экспери­ментальных (ненужных для обеспечения безопасности полета) в эти мгновения, он не видел, не слышал меня. И потом не мог вспомнить моих приставаний. То же было и с другими членами экипажа в секунды критической опасности.

Видимо, этим объясняется феномен «молчания экипажа перед гибелью». Жаль, что отчет об этой работе был строго засекречен (заместителем начальника Летно-исследовательского института Максом Аркадьевичем Тайцем) не из-за «секретности», а из-за недопустимости таких опасностей в экспериментах над самими собой. Однако результаты этих летных испытаний были срочно внедрены в практику полетов для повышения их безопасности при поломках в системах пилотирования (см. об этом подробнее 2.1.6).

2. Некоторые из многочисленных обследованных нами участииков боевых действий, опасных экспериментов и испытаний, рискованных экспедиций говорили, что никогда не испытывали страха, что у них всегда было бесстрашие без эмоций, и оно не явилось последствием специальных тренировок. Такое бесстрашие, если верить этим людям (многим мы верим), можно назвать «первичной безэмоциональностью» в опасных условиях жизнедеятельности. Обсудим некоторые психологические механизмы такого «первичного безэмоционального» бесстрашия.

Заслуженный летчик-испытатель СССР, Герой Советского Союза С.Н. Анохин рассказывал:

«Когда я в кабине самолета, то никаких эмоций у меня нет, ни боязни, ни страха, ни особого возбуждения. Есть необходимые в работе, связанной с риском, напряжения и в голове, и в теле. Это привычное. Этого не замечаю. Такое состояние постепенно проходит после полета, когда пишу отчет о выполнении полетного задания. Никакого "сужения внимания", о котором ты спраши­вал, у меня не бывает. Я его не замечал. Напротив, при всяком изменении ситуации полета для его оценки мое внимание как бы расширяется. Все, что нужно, осматриваю и вспоминаю очень быстро, но не спеша».

3. Практически полное отсутствие эмоциональных переживаний в стрессовых ситуациях может быть благодаря рациональному,
расчетливому мышлению, не допускающему мыслей о неопределенной, непредвиденной опасности. Это безэмоционально
смелое мышление достигается тренировками в опасных условиях, связанных с профессиональным риском.

Возможно, о способе выработки именно такой безэмоцио­нальной смелости рассказывал мне М.Л. Галлай, тоже Герой Советского Союза и заслуженный летчик-испытатель СССР, вспо­миная о беседе с легендарным летчиком Валерием Чкаловым: «Чкалов попросил нас пройти по довольно широкой доске, ле­жавшей на траве аэродрома. Потом говорит: "Вот вы спокойно идете по доске, когда она лежит на земле. Ничего особенного. Но по этой же доске, если ее перекинуть над пропастью или с крыши одного дома на крышу другого над улицей, тогда идти будет боязно. Надо представить, что и тогда она лежит на земле, что пропасти просто нет и страха не будет. Бояться-то будет нечего"».

Что достигается тренировками такого рода? Умение ли «су­жать» свое внимание и воображение до нужного диапазона, отсе­кая волнующую, пугающую неопределенную информацию, или же таким образом профессионал создает в себе «ампутацию» страха? Что это — пробуждение врожденной смелости или, напротив, о смелости здесь не может быть и речи, т. к. интеллектуальный расчет не оставляет ей места?

4. Еще один механизм появления «безэмоционального» стресса. Он возникает при актуализации особой формы феномена «выгорания эмоций» [Китаев-Смык Л.А., 1983, с. 262]. При на­личии реальной опасности или несчастья может чрезвычайно нарастать чувство страха или горя вплоть до непереносимого уровня, вызывающего эмоциональный кризис, шок. Человек в состоянии сильнейшей фрустрации представляет и пережи­вает свою собственную смерть. При этом у него происходит полная или фрагментарная утрата способности переживать некоторые эмоции — «выгорание эмоций», в частности эмоции ужаса. Как бы переживший свою смерть, человек с «выгорев­шим» страхом способен спокойно, будто бы глядя со стороны, оценить смертельно опасную для него ситуацию. Такие люди обретают способность рассудочно относиться к горю и ужасу других людей, не заражаясь их эмоциями. Известны дальне­восточные и европейские тренинги, воспроизводящие этот феномен.

5. Бывает, что во время аварии эмоции не осознаются, не беспо­коят и после нее. Некоторые сообщали о возникновении при этом странного ощущения «пустоты» вместо эмоциональных переживаний. Спустя день или два начинаются переживания прошедшей опасности. Она вспоминается и будит в вообра­жении яркие образы, неприятное чувство страха. Это худший вариант эмоций при стрессе. Сейчас он рассматривается как «посттравматический стресс».

В многолетних наблюдениях мной было обнаружено, что не­которые люди, первоначально в критической ситуации эмоцио­нально вспыхивающие, накапливая профессиональный опыт, перестают переживать во время опасных мгновений.

Знания психологических закономерностей «бесстрашия» помогают видеть сложные сплетения эмоциональных горений, душевных порывов и моральных падений, пробуждаемых риском военной игры в Смерть и Жизнь.

К обсуждению некоторых «проблем смелости» мы вернемся в 4.2.11.

Д. Есть ли специфика мышления при стрессовом кризисе первого ранга. Г. Селье обнаружил три стадии в развитии стресса.

Первая—это мобилизация «как по пожарной тревоге» (но это совсем не «стадия тревожности») поверхностных адаптационных резервов организма, находящихся «всегда наготове».

Вторая — мобилизация и использование глубинных адапта­ционных резервов, третья— истощение их [Селье Г., 1966, 1979, и др.]. В связи с качественными изменениями адаптационных процессов при переходе со стадии на стадию их можно рассма­тривать как ступени стресса. «Восхождение» на следующую ступень вынуждается неослабевающим экстремальным фактором. Так как уже действующие адаптационно-защитные (стрессовые) «механизмы» не способны его купировать, то это вызывает кризис адаптации, и потому подключаются «механизмы» более мощные и уже по-иному действующие. Потому стадии, ступени стресса являются «стрессовыми кризисами разных рангов».

Стадию экстремальных мобилизаций поверхностных адаптаци­онных резервов можно рассматривать как результат «стрессового кризиса первого ранга». Необходимость реализации глубоких адап­тационных резервов как «стрессовый кризис второго ранга».

Нами предложено рассматривать болезни стресса как третью стадию, т. е. как «стрессовый кризис третьего ранга» [Китаев-СмыкЛ.А., 1983, с. 159-164; 2001]. Предложено также рассматри­вать процессы необратимого умирания организма как стрессовый кризис, завершающий жизнь. Если на протяжении ее не случилось стрессовых кризисов особого рода (например, социально-личност-но преобразующих адаптационные свойства субъекта), то стресс умирания — это «стрессовый кризис четвертого ранга».

Ранжирование стресса в его эмоционально-поведенческих и вегетативных (физиологических) проявлениях описано в предыду­щих главах. Есть ли такая же ступенчато-ранговая структура в динамике когнитивных, мыслительных процессов при усилении стресса? Не слишком ли сложны и многообразны они, чтобы уме­ститься на прокрустовом ложе стадиально-ступенчато-ранговои дифференциации?

Если следовать ей, то описанные в данном разделе стрессовые изменения мышления можно рассматривать как первую стадию стресса, т. е. как результат «стрессового кризиса первого ранга». Однако можно ли оценивать их как мобилизацию «по пожарной тревоге» мыслительных резервов, которые «всегда наготове» и могут быть сразу использованы в начале экстремальной ситуации? На эти вопросы можно ответить утвердительно.

Но, вероятно, в стадиальной, ранговой динамике мыслитель ных реакций и процессов надо видеть не просто «мобилизацию адаптационных резервов», а смену, мобилизацию новых все более совершенных стратегий мышления, все более соответствующих нарастающим экстремальным ситуациям. Учитывая эти сооб­ражения, предлагаю первичные, срочные реакции и изменения в мыслительной сфере в динамике нарастания стресса, описанные в данном разделе (4.1.2), оценивать как проявления стрессово­го кризиса первого ранга в рамках когнитивного субсиндрома стресса.

4.1.2. Изменения процессов мышления при усилении дистресса

Возрастание интенсивности экстремального воздействия (силы либо продолжительности стрессора) мобилизует «глу­бинные адаптационные резервы организма» (по терминологии Ганса Селье). Это стрессово изменяет поведение человека, придавая его мышлению (и всей когнитивной сфере) особые черты. Как правило, это продуктивная активизация мышления, восприятия, памяти, воли интерактивности либо целесообраз­ная пассивность этих функций. Благодаря им должна возрас­тать способность человека противостоять экстремальным воздействиям.

Как одну из форм стрессовой активизации когнитивных воз­можностей человека можно рассматривать стресс творчества, стресс вдохновенья. Эти особые формы продуктивного стресса рассмотрим подробнее ниже (см. 4.3.1).

Однако при экстремальных условиях жизни нередко воз­никают и неконструктивная стрессовая гиперактивность, либо, напротив, дистрессовая сверхпассивность когнитивных функций. Опишу их кратко, так как есть многочисленные публикации, посвященные этим изменениям жизнеспособности людей. Рас смотрим здесь лишь непатологическую дезадаптацию. Это еще _не психическая болезнь, а не всегда удачные формы защиты от экстремальных воздействий внешней среды и от неблагоприятных процессов в самом организме человека. Такие дезадаптивные со­стояния отличаются от болезней по ряду признаков:

- окружающим людам понятны проблемы человека, возникшие в связи с его жизнью;

- у него отсутствуют тенденции к «застреванию» (к застойности) неадекватных (неверных, порочных) реакций на экстремаль­ные факторы;

- нет усугубления таких реакций, т. е. нет нарастающей зави­симости от экстремальных обстоятельств;

- в состоянии дистресса человек откликается на доброжела­тельное отношение окружающих его людей, т. е. он вполне вменяем;

- и самое главное, этот человек способен критически отно­ситься к своей стрессовой интеллектуальной дезадаптации (к неадекватности, ненужности, порочности своих «заскоков», агрессий, депрессий, обид и подозрений).

При возникшей из-за дистресса непатологической дез­адаптации психики человек не нуждается в медицинской (пси­хиатрической) помощи; бывает достаточно доброжелательного понимания, советов, участия со стороны близких людей, чтобы вернуть ему нормальное психическое состояние; и все же может понадобиться помощь психотерапевта [Семичов СБ., 1987, с. 140].

А. Продуктивное и контрпродуктивное мышление при интенсификации стресса. Стрессовые изменения мышления особенно заметны при постоянной опасности и при стрессе выживания. У меня имелась возможность изучать их в многосуточных экспериментах и в натурных, естественных условиях во время альпинистских восхождений на вершины Кавказа, Тянь-Шаня, Памира и на протяжении многих лет в высокогорных экспедициях. Кроме того, мной проведены регулярные психологические исследования во время двух чеченских войн в конце XX и начале XXI в. [Китаев-Смык Л.А., 1995, 1997, 2001].

Жизнь в опасных условиях активизирует мышление, выводя его на иной диапазон, поднимая на новый уровень функциониро­вания. Главное, что отличает когнитивную сферу человека при постоянной опасности от ее функционирования в обыденных условиях, — это высокий уровень совместной мобилизации рацио­нального и интуитивного мышления. Одно усиливается другим, они сочетаются и как бы переплетаются.

Тот, кто сохранил жизнеспособность в суровых условиях жизни, обретает звериное чутье, распознавая врагов и опасно­сти. Такой способности может не быть, она не нужна, в обычных спокойных условиях существования.

При постоянной опасности обостряется внимание ко всему вдруг появившемуся, внезапно изменившемуся. Мышление напряженно и легко фокусируется на текущем моменте, потому что здесь и сейчас должна быть готовность спастись — не сделать неверный шаг на горном утесе, заметить лавинную опасность гор, а на войне раньше убить врага, чем это сделает он. При стрессе долгой опасности интуитивное мышление, вспыхивая, освещает рациональные решения, продуманные во время напряженных бдений. Рациональное (дискурсивное) мышление начинает под-питываться мудростью мышления интуитивного.

Дата добавления: 2015-07-10