Различие в восприятии

Для оформления европейского единства чрезвычайно важно сближение социальных ценностей. В этом плане приход к власти социал-демократа Г. Шредера сделал правящий слой Европейского Союза более гомогенным. Во всех трех странах-лидерах Союза господствует левая половина политического спектра. Л. Жоспен во Франции, Т. Блэр - в Великобритании, прежний коммунист возглавил итальянское правительство. Социал-демократы победили в Швеции; они доминируют в Испании, Австрии и даже в посткоммунистических Польше и Чехии. Такой политический ландшафт весьма резко отличается от системы социальных воззрений, так или иначе доминирующих в США. Удовлетворенный капиталистическим ростом своей национальной экономики республиканский конгресс США в этом смысле весьма резко контрастирует с “более розовыми” западноевропейскими парламентами, осуждающими “вельветовую гегемонию” Соединенных Штатов.

Примечательна растущая идейно-политическая гомогенность: во всех трех странах-лидерах Союза господствует левая половина политического спектра (социалисты во Франции, социал-демократы в Германии, лейбористы в Британии) - весьма отличный от американского политический ландшафт. Так формируется тот центр, самостоятельный выход которого на мировую арену сразу превратил бы современную однополюсную систему в биполярный мир. При этом “динамика развития силовых факторов поощряет соперничество, а общие культурные основы ведут к сближению”.[437]

Стойкая европеистская Франция находит понимание с «новой» Британией и «новой» Германией. Поклонник Блэра канцлер Шредер также стал весьма по-иному смотреть на возможности подключения Лондона. Для Германии критически важна благосклонность Британии к расширению германской активности на востоке Европы. Франция поддерживает инициативу Германии о превращении Западноевропейского Союза в военное крыло Европейского Союза. ЗЕС может взять на себя новые, более ответственные функции в миротворческих операциях, фактически оттесняя НАТО.

Слабость Европейского Союза заключается не в экономических показателях, а в способности принимать стратегические решения. Особенно это ощутимо в периоды кризисов. Скептики не возлагают особых надежд на еврократов: «Механизм принятия решений Вашингтоном бесконечно более эффективен, чем брюссельский механизм... Это отставание органически присуще великому предприятию под названием «Европа». Возможно первоначальная шестерка стран Европейского Сообщества могла превратиться в подлинную федерацию. Но расширение до «двадцати плюс» практически не дает шансов ЕС стать единым государством»[438]. С этой точки зрения возможна лишь та или иная степень конфедерации, но не формирование единого государства.

Американские исследователи У. Уоллес и Ч. Купчан говорят об амбивалентности процесса западноевропейской интеграции, о “страхе в США перед превращения Европы в подлинного глобального соперника”. [439] Оставить второй по могуществу регион Земли без всякого контроля американское руководство не готово - если только оно не согласно оставить планы долгого глобального лидерства. В обозримой перспективе «Вашингтон не желает видеть Западную Европу и Японию сильными настолько, чтобы дать ей возможность бросить вызов американскому лидерству. Соединенные Штаты будут стремиться сохранить свое геополитическое превосходство визави Западной Европы” [440]. Вашингтон готов немало заплатить за контрольные рычаги во втором по могуществу экономическом центре мира (способном мобилизовать и соответствующий военным компонент своего могущества).

В подходе к международной системе три различия в стратегии лежат на поверхности:

- США смотрят на текущие события с глобальной точки зрения, а ЕС с региональной;

- США предпочитают действовать односторонне, а западноевропейцы - через международные организации;

- США не исключают для себя военного решения вопроса, а западноевропейцы подчеркивают политические и экономические возможности[441].

Уроки мировой истории заключаются в том, что более слабые всегда объединяются против гегемона. Это нежелательно. Неизбежно ли это? Оценки расходятся, но ослабляющий единство фактор исчезновения общего врага не может игнорировать никто. Как пишет С. Хантингтон, "отсутствие общего врага, объединявшего союзников, неизбежно ведет к обострению противоречий между ними. Борьба за превосходство, которую мы признаем естественным явлением в поведении индивидуумов, корпораций, политических партий, спортсменов, не менее естественна и для стран" [442]. Отпустить в свободное плавание, ослабить военный и политический контроль над западноевропейской зоной означает, что почти половина экономики планеты сможет действовать вопреки американским стратегическим ориентирам. Концентрирующаяся вокруг мощной Германии Европа, возможно и не будет угрожать непосредственно интересам американской безопасности, но едва ли станет соперником Соединенных Штатов на Ближнем Востоке и в Восточной Азии.

Главная американская задача - сдержать силы сепаратизма в Европе, ограничить горизонт самостоятельных сил, положить предел неопределенности в эволюции Европы, гарантировать работу объединительных механизмов, добиться координации политики двух регионов. Есть все основания полагать, что Соединенные Штаты приложат немалые усилия, чтобы заручиться дружественностью западноевропейского центра. Жесткий диктат в отношениях с этим центром уже невозможен, но это вовсе не означает, что у Соединенных Штатов нет мощных рычагов (политических, экономических, военных, культурных) воздействия на регион, находящийся в процессе интеграционной консолидации.

Переходный характер переживаемого момента, может быть, является главной характеристикой эволюционирующего западноевропейского центра, второго (по всем основным показателям) мирового силового центра после США, но еще далекого от американской эффективности. Западную Европу будет ослаблять не только экономическая стагнация (сопровождаемая высоким уровнем безработицы), но и почти повсеместное ослабление роли национальных правительств, усиление местнических тенденций; фрагментация общества; лингвистическое, культурное и, соответственно, политическое размежевание; сепаратистские устремления в основных странах (земли ФРГ, Бретань и Корсика во Франции, Каталония в Испании, Падания в Италии, Шотландия и Уэльс в Объединенном Королевстве и т. п.). Речь идет о восстановлении таких явлений “донационального” прошлого как Ганзейский Союз, Средиземноморская лига и т.п. На фоне создания парламента в Шотландии и Ассамблеи в Уэльсе в значительной мере тормозится общее для всей Западной Европы движение, наступает ослабляющая всех фрагментаризация. Регионализм становится едва ли не главным препятствием на пути консолидации общеевропейских усилий.

Американец Ш. Швеннингер: Европейцы ощущают угрозу исламского фундаментализма в Северной Африке, не имеющего такого же значения для США. В прошлом такие разночтения между США и (Западной) Европой сглаживались не только в свете советской угрозы, но и ввиду двухпартийной поддержки элиты в США. Ныне мы видим фрагментацию этой элиты” [443].

Преждевременно делать окончательные выводы. Ни западноевропейцы, ни американцы не знают, в каком направлении и с какой скоростью расходятся их пути и что более соответствует их интересам. История в этом смысле безжалостна. Ясно, что прежде общая угроза их объединяла, ясно также, что этой угрозы более не существует. Как указывает один из ведущих американских исследователей, “без враждебной силы, угрожающей обеим сторонам, связующие нити никак не могут считаться гарантированными” [444]. Различным, отличающимся друг от друга становится этническое, культурное, цивилизованное лицо Северной Америки и Западной Европы. А экономические интересы, как всегда разделяют. Обе стороны имеют уже - в лице ЕС и НАФТА - собственную отдельную коалиционную лояльность. Вектор исторического развития североатлантической зоны начал смещаться с центростремительного на центробежное направление.

Дата добавления: 2015-07-08