VII. Спасович Владимир Данилович 4 страница

Какие же другие? Штаны, мозольные кружки и галстук, изобретенные для сочинения поддельного алиби. Или я ничего не смыслю в делах уголовных или по вопросу об этом алиби существует странное недоразумение. Признаюсь, я этого алиби не понимаю, и вот по каким соображениям: я думаю, что эта улика не улика, что она походит на колесо ветряной мельницы, с которым пресерьезно сражалось обвинение, не. подозревая, что оно неодушевленный предмет.

Алиби называется отвод со стороны обвиняемого, основанный на том, что он не был на месте преступления в момент совершения его. Преступление совершено в промежуток времени получасовой, между моментом, когда Н. Андреевская вышла со свечой из комнаты матери, и моментом, когда В. Андреевская стала искать свою дочь. Суд определяет этот промежуток равным от времени после девяти часов до девяти и трех четвертей часа, но точное определение времени здесь ни при чем. Д. Чхотуа мог думать, что он возвратился в четверть одиннадцатого, но главное то, что он уже спал или притворялся спящим в момент начала поисков, то есть без четверти десять, а перед тем вернулся, разделся и расположился спать, на что нужно полчаса, следовательно, что он несомненно был в своей квартире в единственные полчаса: потребные для лишения жизни Н. Андреевской, вне которых преступление и немыслимо.

При таких условиях разыскивание того, где был Чхотуа вечером, прежде чем он возвратился домой, не имеет никакого соотношения к алиби его, есть работа столь же праздная, какой например, была бы поверка того, что он ел за обедом, рыбу или говядину, или в каком он был сюртуке, сером или черном. Ну, не ужинал Д. Чхотуа в гостинице "Европа", хотя об этом и не произведено исследования, не покупал он в аптеке у провизора Канделяки хищных порошков и мозольных кружков 22 июля вечером, а утром, хотя запись в книге едва ли что-нибудь доказывает, и неизвестно, не записывались ли продаваемые медикаменты сразу, а не постепенно. Ну, положим, соврал в этом отношении Д. Чхотуа. Может быть галстук он купил у Чарухчианца не 22, а 23 июля, хотя они продавались у Чарухчианца и 21, и 22, и хотя из показания обоих Чарухчианцев и из книги видно, что шарф мог быть куплен 22 июля во время до пожара, что совершенно понятно, так как пожар "совпал с моментом исчезновения Н. Андреевской. Такого же рода и вопрос о брюках, хотя он и повредил, может быть, всего больше Д. Чхотуа, возбудив подозрение о каком-то подстроенном доказательстве, о, стычке между Д. Чхотуа и портным Капанидзе, вследствие чего Капанидзе и Мдивани на предварительном следствии отозвались, что никаких брюк Д. Чхотуа им не оставлял, и подтвердили этот ответ, осмотрев и свои книги, и магазинный гардероб, а при судебном следствии они и новый приказчик Шахнабазов представили те самые брюки, как завалявшиеся между старыми вещами. Но это дело до того выходит из ряда обыкновенных, что настоящие, несомненные фальсификации проходили в нем бесследно, зато и подлинное принималось иногда за фальшивое, как, например, находка брюк, которую я положительно отношу к числу неподдельных фактов на том основании, что эти брюки не имеют к делу никакого отношения и, следовательно, сочинять этот -факт в сообществе с портными для Чхотуа не представляло никакого интереса. Я в таком виде представляю себе это происшествие: когда пошел таинственный розыск по всем направлениям по таинственному делу, преступлению, которое по своей обстановке поражало соображение и ужасало будто бы своими размерами, всякий, кроме тех, которые явились добровольцами-сыщиками, старался, сколько мог, не быть задетым, чтобы не попасть в какую-то прикосновенность с убийцами. Вот почему и Капанидзе с Мдивани, из малодушия и трусости, промолчали о брюках, но когда дело пошло на суд, Шахнабазов прочел обвинительный акт и магазинщики пораскусили, в чем дело и какое значение имеют брюки, всем им жаль сделалось, что, может быть, они напрасно повредили Чхотуа, а они и предъявили в интересах правды брюки, но оказали Д. Чхотуа медвежью услугу потому, что их запоздалое поличное отвергнуто как плод их стычки с Д. Чхотуа. Оставим, впрочем, тот спор, который, по-моему, не более, как водотолчение. Допустим, что Д. Чхотуа соврал. Что же из этого следует по делу об убийстве? Разве суд заседает, чтобы судить о нравственных грешках Д. Чхотуа? Предоставим это дело его беседе со священником на духу. Разве мы не знаем вралей постоянных, вралей без мотива, вралей, которые постоянно и без интереса врут. Никто же их еще не судил, как за убийство. Мало того, вы, господа судьи, даже и относиться к этому вранью не можете, как отнесся бы посторонний человек, с осуждением и негодованием. Вы должны устранить это обстоятельство, как к делу не подходящее, на основании того, что вы слуги закона, вы судите по законам, а преследование обвиняемого только за то, что он врал, прямо противно духу судебных уставов. В старой инквизиционной процедуре, тде доискивались прежде всего собственного признания подсудимого, я понимаю, что искренность или неискренность подсудимого играли роль, и в числе улик преступления было то, что подсудимый делал на следствии разноречивые, а следовательно, ложные или просто лживые показания. Но заметьте, что зато он мог быть оставлен только в подозрении, а лучшие постановления нашей старой магистратуры направлены к тому, чтобы на такой факт не обращалось даже внимания. Вместо инквизиции мы дожили до процесса состязательного. Первое условие состязания -- свобода действий, возможность употребления подсудимыми всех средств к оправданию без малейшего разбора; никто не может ему воспретить употреблять даже ложь и, summum jus -- summa iujuria {Высшее право -- высшая несправедливость.}. В нашем новом суде отношение его к подсудимому таково -- извините за несколько тривиалные выражения: защищайся чем угодно, ври сколько душе угодно, тем покойнее будет судье, что все вышло наружу, интрига не осталась скрытой. Судья будет судить не по твоим словам, которые, как слова заинтересованного, подозрительны, но по обстоятельствам дела, в число которых войдут факты дела, но не твоя ложь, но не твое поведение при следствии. В суде с присяжными показания при следствии подсудимого вовсе не читаются, таким образом остается неизвестным, как он защищался при следствии. Да если бы он врал и на суде, то ни один из представителей не оставит его, не будет объяснять присяжным, чтобы они на эту ложь не обращали внимания, а его предупреждать,. что до истины можно добраться умом, помимо всех усилий подсудимых затемнить истину и без вымучивания у него признания. В суде без присяжных есть другое средство против увлечения негодованием, возбуждением ложью: мотивация приговора. Подсудимый, защищаясь, на что он имеет право, ставит отвод об алиби. Отвод этот, по несостоятельности, отвергнут; итак, следует, что подсудимый был на месте преступления в момент его совершения, был в доме Шарвашидзе. Да он этого и не отвергал, будут ли ему верить, что он уже спал, или поверим ли мы другим лицам, которые будто бы от него слышали, что он читал газету, собираясь спать. Факт этот весьма сомнительный, так как в его комнате было темно, свеча не, светилась, а без свечки не читают.

Во всяком случае опровержение алиби не идет дальше того, что алиби не было; а превращать отвод алиби в самостоятельную улику преступления есть, по-моему, грубая логическая ошибка, принятие какого-то картонного доказательства за настоящее. Я отрицаю, как одно из грубейших заблуждений, умозаключение суда, что к нелепому предлогу, по мнению суда, подсудимый мог прибегнуть, так как всякий юрист знает, что сгоряча, когда подсудимый, хотя бы и невиновный, попадает под суд, он наговорит вздору для себя же вредного короба с два, а суд должен будет установить связь между алиби и преступлением, а не гадать о цели, с какой кто врал. Цель была ясная, чтобы спастись от опасности, кажущейся грозой, от каторжных работ. Мне тяжело даже отвечать на две последние улики против Чхотуа, до того они представляются натянутыми, на те два-три слова, которыми он обменялся с Габисония в ночь 22 июля, и на то, что он будто бы делал притворные поиски трупа у парома. Прислуга уже была охраняема стражей под глазами Петренко, значит -- заподозрена в убийстве. Д. Чхотуа оставался на свободе, но в него впивались жадные взгляды людей, уже заранее убежденных, что он убийца, и следивших с напряженным вниманием Гамлета в сцене с театром, не изменяется ли он в лице. В эту минуту подсудимые перекинулись двумя-тремя словами по-грузински, которых никто не слышал я которых содержание осталось неизвестным. Может быть, со стороны Габисония было сказано: "За что нас арестовали, что нам делать?". Может быть, Д. Чхотуа ответил: "Не унывайте, держитесь как следует, говорите правду" и т. д. Обмен мыслей тотчас же был прерван Петренко, Колмогородским, Цинамзгваровым. Приведение таких улик доказывает, что нет веских, нет настоящих, когда платеж наличными производится выдачей таких кусков металла, которые совершенно лишены даже формы монет.

Еще красивее улика с паромщиком; со слов его, паромщика Кадурина, о том, что Д. Чхотуа стоял долго на берегу,-- а может быть, он отыскивал глазами труп Нины,-- потом вымыл руки, а может быть, и голову, как это делают люди встревоженные, когда желают успокоиться и собрать мысли; затем, вероятно, увидев его, Кадурина, лежащим на пароме, пораженный пришедшей ему в голову мыслью, он стал с горячностью расспрашивать, не видел ли паромщик утопленника. В бессвязности этих действий, происходящих от внутренней тревоги лица, суд усматривает явное притворство, притворные поиски тела Н. Андреевской, о которой Д. Чхотуа известно было, что она не утонула. Что бы вы сказали, господа судьи, если бы родственник и ближайший наследник завещателя по закону стал доказывать недействительность завещания сумасшествием, а сумасшествие стал доказывать невозможностью, чтобы по духовному завещанию, он, наследник по закону, был бы устранен. Ясно, что здесь будет petito principii, верченье в беличьем колесе. Не то- ли самое и здесь?

Вопрос о притворстве есть вопрос чисто психологический о том, что А. знал, что чего-то нет, и несмотря на то, его искал. Если бы мы не знали по обстановке театрального представления, что мы присутствуем при воображаемых и симулированных действиях, то мы никак не могли бы решить, правду ли мы созерцаем или ложь; следовательно, и для решения Вопроса, притворялся ли Давид Чхотуа, необходимо решить, что Н. Андреевская не утонула и что об этом знал Д. Чхотуа и несмотря на то ее искал. Но ведь и А. и В. суть факты искомые, еще не известные. Обыкновенно и в логике, и в математике идут от величин известных, чтобы определить неизвестные. Здесь же от неизвестных идем к исследованию неизвестных. Вот почему и получаются нелепые результаты. Лучшим опровержением улики о притворном искании трупа служат через несколько же строк следующие золотые слова суда, к несчастью, оставшиеся без применения, а именно, что наблюдения над состоянием духа подсудимого по обнаружении преступления произведены при таком тревожном состоянии духа самих наблюдателей, что лишены гарантии правильности сделанные ими тогда заключения. А тревожное состояние духа подсудимого не должно ли быть объясняемо не столько угрызениями совести, сколько может быть, что оно -- следствие неловкого его положения, следствие устремленного на него всеобщего внимания, высказываемого ему почти в глаза. Как жаль, что суд не остался верен этой правдивой мысли. Она, будучи последовательно развита, предотвратила бы массу ошибок, предварила бы смерть двух людей и долговременное содержание других под стражей.

С уликами против Д. Чхотуа я кончил. Но есть еще другие подсудимые: брат Чхотуа, Габисония, Куридзе и Мгеладзе. Не явствует ли преступность, как каждого из них в отдельности, так и всех в совокупности, из улик, имеющихся против остальных подсудимых. Разберем эти улики, и прежде всего улики против Габисония.;

У Н. Андреевской было три пары обуви: а) опорки, найденные у Куры, б) другие, которые она сняла, вернувшись вечером и раздеваясь, и в) которые были найдены Цинамзгваровым под кроватью П. Габисония. Относительно сапожек этих только из показания Цинамзгварова видно, что они были начищены, но не расследовано, какие были починенные и какие непочиненные, так как был сбит один каблук. Это расследование разрешило бы все спорные вопросы. Но именно в настоящем деле -- бездна праздных исследований, тогда как важные пункты оставлены без внимания.

Вот эти-то сапожки и задали работы следователю больше, чем мозольные кружки и брюки Д. Чхотуа. Как и когда они попали к П. Габисония? Это тайна между ним и Н. Андреевской. Ее не разрешили даже и показания матери, которые до того сбивчивы и противоречивы, что придется допустить: а) либо, что ее голова ослабела, б) либо, что показаний от нее добивались, пригоняя их к известному уже решению задачи. Так, 23 июля она показала, что Нина пошла вытряхивать пыль из платья. 28 июля она же показала, что Нина, уходя, сказала только слова: " Я скоро приду". Петру были отданы того же утра Ниной, без ее ведома, сапоги для починки. В показании, данном 5 ноября в Одессе, говорится: Нина сказала, что сходит в кухню за полусапожками, которые дала утром вычистись повару. Наконец, 29 ноября Варвара Андреевская показала, что она не знает, давала ли Нина в день убийства повару или кому-либо сапоги для починки. Сопоставьте эти показания. Два из них несомненно ложны и, по всей вероятности, самое ложное от 5 ноября, когда одряхлевшая мать в своем горе уверовала, что ее Нина мученица, что ее убили. Но это показание, очевидно, всего-то более и было на руку обвинению, как средство доказать, что, взяв сапожки для чистки утром, Габисония не возвратил их вечером, чтобы заставить барышню прийти в кухню, где ее ожидала засада. Все усилия были направлены к тому, чтобы доказать, что сапоги были даны для чистки, но не для починки, и, следовательно, к разрушению показания Габисония о том, как он отдавал сапоги, брал их назад, оставлял их у пурщика и т. д. Я не в состоянии разбирать всю эту длинную и, главное, бесполезную историю. Она, по-моему, разрешается очень просто тем, что не мог же Габисония рассчитывать, что барышня потребует чистые сапоги в десять часов ночи, потому что, во-первых, барышня никуда не собиралась; во-вторых, что барышня имела другие сапоги, которые скинула; наконец, в-третьих, барышни обыкновенно не ходят в кухню, а зовут людей, и как ни неохотно служила Андреевским чужая прислуга, а все-таки на зов эта прислуга должна была явиться. Я главным образом обращу внимание палаты на то употребление, какое суд сделал из обстоятельства о ботинках, столь же идущего к делу, как берлинский конгресс или события в Америке к улике виновности Габисония в убийстве. Габисония, значит, и теперь старается скрыть истину о сапожках, а если он старается скрывать, то для того только, чтобы отклонить подозрение, а кто старается отклонить подозрение -- тот уже виноват. Гораздо было бы прямее вместо всех этих логических хитросплетений, имеющих вид софизмов, поставить ребром вопрос, носил ли Габисония сапоги в починку, и разрешить его осмотром самих сапог. Но сапог-то и нет. За неимением же сапог, имеется записанное в протокол показание Ив. Сумбатова, говорившего, что он заметил башмаки под кроватью Габисония, что он рассматривал их -- башмаков теперь нет между вещественными доказательствами -- и что он заметил новую полосу на каблуке. Починка, по словам Сумбатова, была свежая, и потому он убедился, что Габисония говорит правду.

Вторая улика против Габисония заключается в том, что когда исчезла Н. Андреевская, когда исчезновение это огласилось и пришло даже много посторонних посетителей, в том числе Цинамзгваров, Сумбатов, Туманова и другие, то сходившие на площадку, глядя сверху вниз, видели на обрыве человека с обвязанной головой, кто говорит тряпкой, как, например, Варвара Андреевская, кто -- башлыком, и этот человек внимательно следил за наблюдателями, а когда его заметили, удалился в кухню. Человек этот оказался П. Габисония. Он говорил, что его трясла лихорадка. Его словам не хотели верить: он, дескать, притворяется больным. Наконец, и само странное его любопытство обличало его в преступлении. Говорили, что он притворяется больным, хотя в скорбном листе значится, что он страдал давнишней лихорадкой. Довольно взглянуть на этого исхудавшего человека, чтобы убедиться, насколько его жизнь сильно подточена сифилисом и кавказской болезнью. Говорят, что он интересовался розысками, и ставят это ему в вину. Но, господа судьи, ведь это делает Цинамзгваров, который лично не знал Андреевскую, а так заинтересовался сам, что и следствию-то доставил половину материалов. Спросите себя, неужели никто из вас, узнав, что случилось по соседству что-то необычное, не пожелал бы поглядеть на это зрелище.

Но венец всех улик -- в искусстве строить предположения, смелые до невозможности, более тонкие, нежели паутинная сеть, это царапина над правым соском у П. Габисония, открытая 14 августа, следовательно, через три недели спустя после происшествия, на таком месте тела, которое я отношу к секретным, потому что не только в высшем классе, но и в простонародии на Кавказе никто этого места не обнажает; даже у русского мужика оно спрятано под рубашкой, а у здешних -- под рубашкой, архалуком и черкеской. Исходя из слов доктора Маркарова, что ранка эта могла быть отнесена ко времени, когда совершено преступление, то есть к 22 июля, суд связал эти два факта и вывел заключение, что царапина могла быть причинена Габисония во время совершения убийства, но ставит между этими словами маленькую, ничтожную на вид частичку только: царапина только и может быть причинена Габисония при совершении убийства. Сказать это, значит вывести заключение не о возможности, а о достоверности, то есть, что Габисония при совершении убийства исцарапан. Позвольте мне этот замечательный образец логики пояснить примером: 12 октября 1877 г. много людей ранено за Дунаем, под Горным Дубняком. Я тоже, положим, к этому времени порезал себе руку. Рана по времени совпадает со сражением при Горном Дубняке, из чего я вправе составить предположение, что я мог быть ранен под Горным Дубняком, но, вставивши частичку только и утверждая, что я только мог быть ранен под Горным Дубняком, выйдет, следовательно, в результате, что я в самом деле ранен под Горным Дубняком, за что и могу претендовать на получение военного ордена Георгия четвертой степени. Но возвратимся к Габисония. Если он действительно изранен при убийстве Н. Андреевской, то как же рука ее туда попала и как на самых этих нежных руках не было следа того, что они рвали черкеску, верхнюю рубаху и добрались до самого соска. В скорбном листе записано, что есть ранки у Габисония также и на руке, на противоположной стороне голени, в двух местах две ранки. Я удивляюсь, как не отнесены они тоже к убийству и не приписаны руке Н. Андреевской. Все же эти улики, вместе взятые и уничтожающиеся при строгом анализе, доказывают только, как мало постигается у нас вообще, что такое улика в преступлении и как искусственный подбор как бы улик, псевдоулик, лишь бы их было много по счету, вполне достаточен для осуждения людей, хотя бы в их действиях не было ничего, имеющего какое бы то ни было отношение к преступлению, кроме их случайной близости по времени и месту к преступлению, еще не доказанному, но предполагаемому совершившимся.

За Габисония стояли в категории прислуги Зураб Коридзе и Иван Мгеладзе, оба умершие, оба подлежащие и упоминанию и разбору ныне с одной лишь стороны, не признались ли они в прямом и непосредственном участии в преступлении и не усиливает ли их участие подозрения, падающего на остальных. Иван Мгеладзе убил большую злющую, собаку и запер остальных. Если предположить, как должен был действовать суд, что оба эти действия совершены по приказанию Д. Чхотуа, то затем участие Мгеладзе, видимое и доказанное, сведется до нуля. Если, не получив приказания, он запер собак в сторожку, то и в таком случае я уже доказал, что это обстоятельство безразлично; кроме того, оно опровергается показаниями Тумановой, что собаки не были заперты.

О Зурабе Коридзе, появившемся первым после исчезновения Н. Андреевской, есть два совершенно противоположных обстоятельства в показаниях В. Андреевской, с которыми, по причине, уже рассмотренной, должно обходиться очень осторожно.

В показании от 25 июля В. Андреевская говорит: "Я стала звать Нину, потом позвала Зураба, Зураб крикнул "сейчас" и с полчаса не являлся; после чего явился и сказал, что раздевал Д. Чхотуа".

В показании 29 июля она говорит: "Через четверть часа, после ухода Нины, услыхав треск в коридоре, я крикнула Зураба, он ответил "сейчас" и пришел через полчаса, когда огарок уже догорал. Я приказала ему убрать огарок и принести свечку".

По показанию ее 9 ноября она говорит: "Я вышла в коридор, с удивлением увидела свечку на. полу у двери и услышала приближающиеся шаги из комнаты Д. Чхотуа. То был Зураб, шедший босиком".

Р_а_з_н_и_ц_ы малехонькие, но они существенны. Это обстоятельство о сапогах наводит на мысль, что сапоги были мокрые, когда барышню топили. К счастью, мокрых сапогов нигде в доме не оказалось, а простонародье, как во всем свете, так и здесь, любит ходить босиком; что же касается до места, где В. Андреевская встретилась с Зурабом, то его откровенное признание: "Я иду от Чхотуа",-- разом упрощало вопрос. Нет, нужно было, чтобы Зураб не сам сказал, что его накрыли возвращавшимся от Чхотуа, и вот почему во втором показании его заметили в коридоре.

Так или иначе Зураб мог раздевать Чхотуа, а так как против него нет никаких других данных, кроме вымученного признания средствами, которые осудил окружной суд, то я не сомневаюсь, что за полным отсутствием данных о мере участия Зураба Коридзе, вы, господа судьи, если бы его судили, то тотчас же и оправдали бы его.

Остается оправданный Николай Чхотуа, которого несчастье заключается в том, что он жил в доме Шарвашидзе и, по-видимому, спал в момент, когда Н. Андреевская пропала. Говорят, что в последнем слове он сказал: "Господин прокурор во всей своей речи обо мне не упомянул ни слова, что же мне после того говорить в мою защиту?". Свобода, которая выпала на долю Николая Чхотуа, оспорена апелляционным протестом товарища прокурора. Первый раз суд сказал: убийство совершено через домашних, но кем, нет никакой возможности выследить и указать прямо на одну какую-нибудь личность. Совершено с участием домашних, следовательно, нужно привлечь к суду всех домашних без изъятия. Если Д. Чхо.туа подговорил слуг, то тем более он должен был подговврить брата. При этом по последним показаниям В. Андреевской, Николай Чхотуа слишком скоро выскочил из комнаты, и к тому же одетый, на зов Варвары Андреевской, следовательно, он притворялся, следовательно, он знал и участвовал по предварительному с ними соглашению. Вся система доказательств состоит в ссылке на отвергнутые судом вымученные и купленные сознания Мгеладзе и Коридзе, которые я теперь обхожу, предоставляя их себе рассмотреть потом, когда, разобрав и установив историю происшествия, я перейду к истории возникновения сказок, легенд и иных фальсификаций происшествия.. Теперь я имею дело только с показаниями В. Андреевской, но прежде всего я должен повторить, что показания ее раздваиваются по некоторым интересным пунктам и что сторонам приходится либо выбирать любое, либо отвергнуть все, как противоречивые и не проверенные на суде, следовательно, заставляющие предположить либо о слабых умственных способностях, либо о внешнем давлении без всякой возможности восстановить ныне истину.

29 июля В. Андреевская, не упомянув о пожаре, показала, что она стала звать Нину и пошла с Зурабом искать ее в саду. "Мы разбудили Николая Чхотуа (в нижнем этаже возле кухни), который, по-видимому, спал в то время. От этого крика проснулся (в верхнем этаже) Д. Чхотуа и спросил: "Что такое?" Потом оделся, побежал весь взволнованный". Между тем в показании 5 ноября она говорит: "Около восьми с половиной часов Нина пришла со двора, сказав, что пожар вспыхнул где-то, что на пожар будто бы смотрели Николай Чхотуа и прислуга. Через час, следовательно, в девять с половиной часов, у Николая Чхотуа свеча уже не горела; я не входила в комнату, я стояла вне (не смотрела же она сквозь щель в комнату молодого человека), я только втолкнула Зураба со свечой, Чхотуа сделал вид проснувшегося, но он проснулся быстро; я не верю, чтобы он спал, я не знаю, как он был одет (не спал же голый), был ли он прикрыт одеялом; не знаю, что он надел, надел ли он сапоги (следовательно, был, может быть, бос). Когда он вышел на двор, то отворилось верхнее окошко, в белой рубашке высунулся Д. Чхотуа и спросил: "Что такое?".

Известно, как неблагоприятны для подсудимых последние показания Варвары Андреевской в сравнении с первыми, и как объяснить их, давлением ли извне, системой ли допросов или убеждением, мало-помалу проникшим в душу старушки, что дочь ее убита, убеждение, которого она сначала не имела. Но даже и в этом допросном пункте, кроме субъективного, "мне не верится, чтобы он спал", не сказано ничего, далее, о сне, которого она и не могла, стоя вне комнаты, наблюдать, а выходит, что Н. Чхотуа, вероятно, был бос, в белье лежал под одеялом, следовательно, в положении, совершенно противном тому, какое изображено в прокурорском протоколе. Если бы за час до исчезновения Н. Андреевской Николай Чхотуа и смотрел на пожар, то и это еще ничего бы не значило; но, господа судьи, заметьте, что его наблюдения за пожаром ничем не подтвердились. Записаны слова Н. Андреевской: "Матушка, подите, посмотрите на пожар, Н. Чхотуа отправился смотреть на него",-- вставка странная: с какой стати то обстоятельство, что Н. Чхотуа смотрел на пожар, могло повлиять на В. Андреевскую, чтобы и она пошла посмотреть на пожар. Это один из тех позднейшего происхождения узоров, которыми рождающаяся легенда старалась сшить расползающиеся свои элементы, из которых выкраивалось исподволь и постепенно обвинение. Но из этого материала здание не выстраивается, как не выстраивается дом из пуха или канал из масла. Допустим, что Н. Чхотуа притворялся, что он залез в подушку, чтобы не быть при совершении или после совершения ужасного события. Судите его, но судите по закону. Но закон обойден, как будто он вовсе не известен обвинителю, и я невольно задаюсь вопросом, известно ли обвинителю, что в преступлении, совершенном несколькими лицами сообща, нужно прежде всего, по 11 статье Уложения, предварительно решить, было ли это преступление совершено скопом, без предварительного соглашения, или по предварительному соглашению? Вопрос этот не разобран, хотя и решен без всяких мотивов в последнем смысле. Но в таком случае нужно сделать переборку всех участвующих и, только подводя подсудимых под известные категории, казнить их по мере участия в преступлении, как сказано в заголовке перед 117 статьей. Куда же прикажете отнести подсудимых, как того требует 13 статья, не говоря уже о Д. Чхотуа, которого вы зачисляете и в зачинщики, и в подстрекатели, и, вероятно, в физические виновники? Он, конечно, атаман целой разбойничьей шайки. Но остальные? Габисония участвовал тем, что у него болела голова и что он оцарапан. Но участвовал ли он в совершении преступления или в сокрытии следов его? Н. Чхотуа участвовал только тем, что влез в подушки и лежал прикрытый одеялом. Кого о" подстрекал? Какой он мог иметь к совершению преступления мотив? Откуда видно, что он физически участвовал? Предложение, что Д. Чхотуа, завлекая домашних, завлек, быть может, и брата, оказывается фальшивым и неверным, именно потому, что всякий любит брата и, задумав преступление, не втянет, а, напротив, из любви выгородит его, тем более, что в физическом его участии не было необходимости, ввиду и трех человек прислуги, и неопределенного, быть может, сотенного числа таинственных незнакомцев. Чем он помогал приготовлению к преступлению, чтобы быть отнесенным в сообщники? Имел ли он один достаточную силу, чтобы помешать преступлению? Следовательно, может быть, он отнесен к разряду попустителей? Что он укрывал, чтобы можно было его отнести к разряду укрывателей? Самое большое, что его могло постигнуть -- это подведение его по ст. 15 Уложения под категорию недоносителей о преступлении, уже содеянном, но тут сам закон, а именно ст. 128, как Архангел, становится на его страже и прикрывает его своими крыльями. Наказаниям за недонесение о содеянном преступлении не подвергаются недонесшие родители на детей, дети на родителей, супруги на супругов, родные братья и сестры на родных братьев и сестер. Преследуя всех виновных и в том числе Н. Чхотуа без разбора, без разделения на категории, без меры вины, обвинение поступает суровее, чем по горским адатам (обычаям). По этим адатам только определенное число домашних делается за убийство ответственным.

Обвинение же требует выдачи головой всех домашних без исключения, отчего же и не тех собак или щенков, которые тоже обнаружили некоторое участие в преступлении тем, что не лаяли в вечер 22 июля?

Я разобрал все доказательства события преступления; их нет. Самое большое, что можно извлечь -- это двоящееся предположение: может быть, утонула, может, утоплена; мало вероятности, чтобы была удавлена и брошена в воду. Я разобрал прикосновенность к злому делу; если оно было творением рук домашних, то оказывается, что никто из них не прикасался, что связь их с преступлением основана только на том, что они домашние. Но в деле преступления, даже доказанном, есть еще нечто третье, кроме мертвого тела да и движения рук убийц, а именно та душевная пружина, которая приводила руки в действие, сердечное побуждение, первоначальный импульс, мотив. Для полной ясности дела необходимо, чтобы существовали все три элемента, обнаруженные или намеченные, и при присутствии которого-либо из них дело -- точно статуя без головы, или без рук, или без туловища. В крайнем случае, субъективный человек, по скудности средств познания, довольствуется двумя, когда может догадываться о существовании третьего. Внешняя сторона дела раскрыта: есть убийство, есть физический виновник, действовавший в состоянии вменяемости, тогда нужно предположить, что он имел цель, потому что только сумасшедшие действуют без достаточного основания, а меньше всего беспричинность может быть приписана воле. Всего чаще случается в суде уголовном, и притом в суде с присяжными, вести мост воздушной аркой между дослеженным фактом убийства и несомненными мотивами и делать заключение о неведомом преступнике. Наконец, бывает, и это еще рискованнее, когда предполагаемый убийца похваляется, что он убил своего явного врага, на нем найдены царапины и ссадины, обнаружено окровавленное платье предполагаемого убитого. Убийца осужден, но во всех уголовных летописях вы найдете случаи, что такие убитые воскресали, и в старой практике выработалось даже правило не обвинять без наличного corpus-delicti.

Дата добавления: 2015-07-08