Софье еще со своим днем рождения… Я не помешанный на контроле родитель, но с радостью согласился побыть «ездовой собакой» и помочь затариться едой и выпивкой. Хотя бы буду знать, сколько тут человек припрется и что соседям говорить. Понимал прекрасно, что принести с собой гостям никто не запретит, но надеялся на лучшее.
Софья не наглела, водку ящиками не покупала. Наоборот, шиковала – долго выбирала вино и шампанское, мучила меня с коньяком и виски. Я помнил свои дни рождения – два вечера готовки, котлеты с холодцом, пюре, ускоренная нарезка винегрета с оливье, и тихо радовался за Люду. Сейчас просто – привезут вкусное и горячее, наутро только одноразовую посуду с бутылками выбросить.
Люда приехала по той же причине, что и я – оценить размах катастрофы. Софья уже потихоньку закипала от материнской заботы, и я бросился спасать дочь:
– Мать, все купили, все доставят. Помощь не нужна. Пошли в кафешку посидим, за день рождения выпьем.
Софья показала мне за спиной поднятые большие пальцы и состроила умильную рожицу. Я вытолкал Люду из квартиры и на прощание пригрозил:
– Завтра утром приеду, проверю.
Едва Софья закрыла за нами дверь, как с Люды сползла маска суровой матери. Он подхватила меня под руку и прижалась щекой к плечу:
– Пошли, отец, выпьем. Семнадцать лет дочери как-никак.
Мы с ней не привередливые. Завернули туда, куда ближе оказалось, заказали водки и картошки фри с мясной нарезкой. Нам повезло – водку принесли ледяную, с картошкой долго не тянули.
Я поднял рюмку:
– За тебя!
Люда чокнулась со мной:
– Спасибо. За меня так за меня. Я старалась.
Выпили, закусили. Люда спросила:
– Как у тебя? Сто лет не виделись. Расскажи.
Мне очень хотелось рассказать. Честно. На душе столько накипело, только ни к чему оно ей – лишний груз, лишние невысказанные обиды. Хоть мы давно не вместе, но она плохо реагирует на моих пассий. А про Диму ей рассказывать – как по лицу ударить. Мало того, что эта ситуация вываливается из череды моих разовых потрахушек, так еще и парень. Женщине о таких отношениях знать больнее во сто крат, ведь полить грязью соперницу – себя оправдать, а тут ничего не поделаешь. Муж – пидарас, сама виновата – где глаза были? Логики никакой, да ее вообще нет этой логики в нашей ебанной жизни.
Так и поговорили ни о чем, я на работу немного пожаловался, Люда про своих клиентов хохмы повспоминала. Поллитра водки на двоих и уговорили.
Я пригласил ее потанцевать. Музыка хорошая играла, в голове приятно шумело. Люда обняла меня за шею и призналась:
– Я по тебе скучаю.
Я поцеловал ее в щеку.
– Я тоже, Лютик. Мне иногда очень тебя и Софьи не хватает.
Люда вздохнула:
– В этом и причина, что «иногда». Женился бы ты.
Я пытался сделать морду кирпичом, но водка решила, что мимика и мое лицо сегодня не дружат. Люда погладила меня по груди, поправила воротник:
– У тебя за все эти семнадцать лет ничего серьезного не случалось. Вот я и надеюсь, что ты вернешься. Обрубил бы ты эту ниточку – стало бы легче.
Я молчал. Мое, только мое… Не сейчас, потерпи еще немного, Лютик, я все обрублю.
Утром поехал проверять, как там дочь погуляла. Открыл квартиру. Запах нормальный, траву не курили. На балконе нашлись подозрительные окурки, но вынюхивать не стал. После драки кулаками не машут. В гостиной спали вповалку, я аккуратно пробрался в спальню и увидел эпичную для отца картину. На двуспальной кровати дрыхли трое: два парня и посредине моя Софья. В душе шевельнулась подленькая мысль – отомстить за все неурочные звонки и визиты и гаркнуть: «Что здесь происходит?» Но я ж не зверь какой-то, молодежь нынче хлипкая, потом успокаивай, откачивай после сердечных приступов, от окна оттягивай.
Я оценил наличие джинсов и рубашек на всех троих и пошел варить кофе. На запах выползла Софья, сонная и лохматая. Я уточнил:
– И кто? Тот, что слева или справа?
Софья забрал у меня чашку и зевнула:
– Оба вчера напились, так что помру я, наверное, девственницей.
Я поперхнулся кофе и пригрозил кулаком:
– Я тебя прошу, только не по пьяни.
Софья устроилась на табуретке и вытянула ноги:
– Папа, я тебя люблю, не нуди только.
Почему к детям инструкция при рождении не прилагается? Даже к дебильному чайнику с одной кнопкой есть, на трех листах мелким почерком. Сравнивать человека и чайник глупо, хотя встречались люди тупее ножа в общаге, которым даже инструкция не положена, только на помойку выбросить. Или наоборот – может их как раз по пунктам и воспитывали: будь наглым, плюй на всех, жри, трахайся, воруй.
Софья не из таких, гены хорошие. А что, себя не похвалишь – никто не оценит. Хоть что-то хорошее сделал в жизни. Единственное хорошее. За остальное гореть мне в аду, если ад есть.
Я этот тезис обдумывать начал с первого сообщения от Димки в субботу. В аду как – пожизненно на сковородку или срок впаяют? За совращение совершеннолетних сколько дают? За собственные уродские желания куда смолу заливают? Должны в задницу – чем думал, то и должно страдать.
Дима в ад не попадет – его черти не заметят. Он за последние дни так исхудал, что об скулы можно ножи затачивать. Я только сейчас это увидел. На кухне у меня свет вырвиглазный – не люблю интимного вечернего освещения, как слепой себя чувствую.
Я доводил себя, он – себя. А какой хороший план был – выпить, поговорить. Сейчас уж пить поздно. Я даже курить не мог, за день выкурил смолы – на чертов котел точно хватит. Горло драло неимоверно. Я выпил воды, чтобы немного унять жжение, и спросил напрямую, что он от меня хочет, хватит ходить вокруг да около.
Дима ответил:
– Не знаю.
Слово «трахнуться» в его лексиконе вообще есть? Я предупредил:
– Я обламываться по новой не хочу.
Что от него ожидать, я не знал. Сейчас не просчитывалось, не угадывалось. Да и в жизни я не сумел угадать этот тюбик рядом с пепельницей. Дима посмотрел мне в глаза, впервые прямо и открыто, и проговорил:
– А ты говори как. Ты сказал – я подготовился. Дальше без понятия.
Между нами как разряды проскакивали. Он сделал свой первый шаг – приехал. Он сделал много шагов, очень много. Я догадался, что он имел в виду под «подготовился», но мне сейчас было все равно – секс чистеньким не бывает. Ни с женщиной, ни с мужчиной. Избитая истина: в любви как на войне – не до условностей и условий. Иначе это не любовь. Вот и сейчас Дима пришел ко мне, отбросив очень много условностей, и теперь боялся. Себя, меня, того, что я не приму его таким, как он есть. Страх мелькал в его глазах, Димка ссутулился, но руки не скрещивал, не прятался –хорошо держался, контролировал себя. Я приму, пусть только сделает последний шаг.
Я указал вглубь квартиры:
– Спальня там. Иди, раздевайся.
Жестоко? Да, жестоко. Но так у него есть возможность психануть и уйти, причем вполне справедливо. Сказать «да пошел ты» прямо в мою наглую рожу и забыть все как кошмарный сон.
Но произошло совсем другое. Дима выпрямился и развернулся к спальне. Я успел заметить, что он начал расстегивать рубашку. Меня швырнуло вдогонку как скрепку к магниту.
Сам, я сам сниму, не трогай.
Я поймал его в коридоре, развернул к себе, отодрал руки от рубашки и заткнул возражения ртом.
Сам, я сам… Мое, только мое.
***
Все правильно, такого отношения я и заслуживаю. Рома не страдает иллюзиями. Приехала шлюха, так пусть идет и раздевается. Я и пошел. Шел только недолго.
Рома догнал меня в коридоре. Я чуть в шкаф не влетел, когда он мне в спину врезался. Развернул к себе, чуть пальцы не выломал зачем-то. Я хотел сказать, что раздеваюсь же, но не успел. Он заткнул меня поцелуем, плотным, грубым – ни оттолкнуть, ни ответить.
Движения стало слишком много, понять, что делать – невозможно. Я знаю, что стоять бревном не лучший вариант, надо ногами хоть чуть-чуть перебирать, но отвлекался на его руки под рубашкой, без воздуха в глазах темнело, сложно понять – что и куда.
Я попытался высвободиться, ухватился за плечи и решил хоть как-то прореагировать, ответить на поцелуй, футболку с него снять.
Мы уже в спальне стояли перед кроватью, Рома мои руки от себя отодрал и потащил рубашку вниз.
– Не делай, если не хочешь. Никому никто не должен, понял?
Я не понял.
Он бросил рубашку на стул, стащил свою футболку и потянулся к моему ремню.
– Глаза закрой и не думай.
Я послушался, и стало легче. Не думать, правда, не получалось. Наоборот, я голову себе сломал, предугадывая его движения. Слишком быстро все менялось – мгновение назад мы целовались в коридоре, рукам было до сих пор больно, а сейчас я стою один, в темноте, и меня касаются едва ощутимо, кончиками пальцев, от расстегнутых джинсов по животу к шее по губам, потом сильнее, уже ладонями – под ткань на бедрах.
Джинсы сползли вниз, Рома повернул меня и от легкого толчка, стреноженный джинсами, я упал спиной на кровать.
Я ухватился руками за простынь, хоть какая зацепка за реальность. Дышать становилось все тяжелее, боялся, что если сделаю полный вдох, то заору от страха и одновременно от возбуждения.
Рома не говорил больше ничего, мне говорить было нечего. Глаза я так и не открыл, не видел, как он раздевался, как снимал с меня джинсы и носки. Скорее все бы закончилось, я пополз по кровати, но замер, когда Рома сказал:
– У квадрата все стороны равны. Эта кровать квадратная.
Я открыл глаза, Рома наклонился и навис надо мной, упершись на вытянутые руки.
– В какие бы ты игры не хотел играть, мы на этой кровати как стороны квадрата. Абсолютно равны. Не будет здесь «я хочу, а ты обойдешься». Я хочу, чтобы ты кончил, когда я тебя буду трахать.
Он не шутил, не играл, ему это было действительно важно. Я снова оказался в пролете со своими прогнозами. Ничего не случилось из того, что я представлял себе. Ни прелюдии из обязательных поцелуев, ни стандартной позы задницей вверх и выматывающей боли и механического секса, после которого никогда не захочется повторить подобный опыт.
Рома медлил, каждым касанием дразнил меня, разглаживал мои кисти, пока я не отпустил простынь. Поднял мою руку и провел языком по венам и тогда я сдался – попросил в открытую:
– Не тяни.
Я обхватил его за шею рукой и потянул на себя, расставляя ноги.
Стало немного неловко, когда Рома забросил мои ноги себе на плечи, я чувствовал себя открытым со всех сторон, пустым от макушки до пяток и беззащитным. И тогда он наполнил меня собой, языком во рту, членом внутри меня. Боль была, слабая едва уловимая, хотелось сильнее, больше, чтобы рвало, как рвало меня изнутри криком. Я выпрашивал сильнее, мне нужен был повод закричать, и тогда мне просто приказали:
– Не молчи.
Его рука с силой сдавила мой член, вытягивая и мой оргазм и крик, я рванулся вверх, вслед за быстрыми движениями его руки, врезался в горячее влажное тело и бессильно потек по влаге на его и своем теле, внутри себя, скользко, жарко.
Не за что зацепиться, не осталось сил поднять руки, сопротивляться, утвердить себя в реальном мире. Я чувствовал, как от бессилия текут слезы по щекам, но даже это не возвращало к реальности. Все мысли сбежали во тьму на границе сознания, и единственным звуком в черной тишине было биение сердца, не моего, с другим ритмом.
Я уснул. Снова снились бесконечные коридоры, но теперь я бегал по ним полностью голый и искал свою одежду. Люди, которых я встречал, делали вид, что моя нагота обычное дело, но я не верил им. В конце одного из коридоров я вдруг вспомнил, что надо позвонить маме и сказать, что со мной все в порядке, я ищу выход и скоро буду.
Я проснулся с мыслью о звонке. Подхватился, и тут же сонный голос спросил:
– Куда собрался?
Я повернулся к Роме. Тот или проснулся или не спал. Я отвернулся, чтобы не видеть его и собраться с духом:
– Мне надо домой.
– Позвони, предупреди. Скажи – выпил, метро уже закрыто.
– Который час?
– Полвторого.
– Такси вызову.
Рома забрался мне за спину, обнял и почти опрокинул на себя:
– Останься. Мама – взрослый человек, она все поймет.
Я представил, что сейчас выберусь из этих объятий и окажусь на холодной полночной улице. Уезжать действительно не хотелось. Интересно, как же все перевернулось у меня в голове. А может все потому, что в его руках мне очень спокойно, и я опять засыпаю? Я встряхнулся, добрел до куртки, нашел телефон и позвонил маме. Она взяла трубку сразу, не спала, и мне стало стыдно. Я уговаривал ее не беспокоиться, сказал, что как только метро откроют, я приеду. Она тут же построила свою теорию, что такси ночью небезопасно и согласилась.
Рома встал, когда я закончил разговаривать, и к моей радости принес воду из кухни. Газа в бутылке почти не осталось, но я допил почти всю – высох изнутри.
Второй раз мне ничего не снилось.
***
Я сам раздел Димку. Он пытался поначалу трепыхаться, даже потянулся к моей футболке, но я сразу притормозил – мне заученные сценарии ни к чему.
Мне нравилось то, что я видел. Димке абсолютно в моем вкусе, но это не открытие. Я не люблю ни хлипеньких с закосом под подростка парней, ни здоровых мужланов. Нет во мне педерастического преклонения перед мощными членами и нежными дырками.
Хотя член у Димы мне нравился, особенно когда стоит на полную, готовый – бери в рот, садись сверху, дрочи – делай, что хочется. Я уложил Димку на кровать и пока раздевался, просто ел его глазами – не верил еще до конца, смотрел как на картинку.
Тонкий в талии, дышит часто-часто, мышцы на животе дрожат, вцепился в простыню и крепко зажмурился. Я сам попросил закрыть глаза, подумал – ему так легче, он привык нырять в себя. Пусть побудет один, отдышится, перестанет его подбрасывать. Другой бы на его месте уже дрочил бы себе вовсю – стояк приличный, а он решил, что обойдется что ли?
Я видно вымучил его ожиданием, и он подтянул ноги и оттолкнулся от кровати, открываясь. Нет, так не пойдет. Не в этой постели, не со мной.
Я остановил его, наклонился, уперся коленом между расставленных ног и пояснил:
– Не будет здесь «я хочу, а ты обойдешься».
Я хотел, чтобы Димке было хорошо. Эгоистически хотел, чтобы он кончил на моем члене, чтобы в голову не пришло, что все произойдет только один раз и закончится, не успев начаться.
Я уже тогда все для себя понял. Не разрулится это разовым трахом, по крайней мере, для меня. Как собака за ним бегал и буду дальше бегать. Если Димке будет со мной плохо – больше он меня к себе не подпустит.
Я не наваливался на него – встал на колени и попробовал разжать ему руки. Раскрывал кисти, гладил, ласкал пальцы, пока Дима не уступил и не отпустил простыню. Красивые руки, сегодня без кольца. Он не качок, даже слишком худой для своего роста, кожа прозрачная, каждую вену видно. Я попробовал на вкус, вылизал от кисти до локтя, когда коснулся языком вен на сгибе локтя – Дима вздрогнул и открыл глаза.
В глазах – все, вся душа наизнанку, все просьбы которые он никогда не скажет. Я такого в жизни не видел, чтобы так хотели отдаться.
Я мокрый как мышь над ним трясся, боялся, что не выдержу долго – он же тесный, пара движений и я на небе.
Дима приподнялся, обнял меня за шею и попросил:
– Не тяни.
Куда тянуть – я уже готов. Врубился в него, втрахался как ненормальный. Ума хватило только смазку прихватить со столика, пока раздевался, а то устроил бы и себе, и ему незабываемые впечатления.
Димка чуть-чуть дернулся, открыл рот и тут же стиснул зубы. Я терпел, сколько мог, пока не понял – зря, Диме мое терпение нафиг не надо, он сам начал на меня насаживаться, молча, прямо, выгибался, снова просил, но не словами или стонами. А я хотел слышать, сложил его почти пополам, мне надо было всем телом чувствовать, и приказал:
– Не молчи.
Если нужна боль – я сделаю больно, я могу. Для него – могу. Растрахаю, выжму рукой, искусаю шею, грудь, везде оставлю метки, куда смогу дотянуться.
Кто закричал первым – не знаю, неважно. Я кричал от того, что кончаю, что в моей руке содрогается член, выплескивая сперму, а Димку выламывало подо мной, я едва удерживался на нем и в нем.
Его оргазм влился в мой, и вибрировал внутри бесконечной дрожью, словно сквозь меня пропустили ток. Димка отходил долго, стонал еле слышно, и я видел, как по его щекам катятся слезы.
Я не чувствовал ни ног ни рук, кое-как улегся рядом, на всякий случай плотно завернул Диму в простынь, буквально привязав к себе. Я сейчас вырублюсь, а с него станется сбежать.
Где-то у меня были наручники, но искать сейчас я был не в состоянии. Дима заснул у меня под рукой, продолжая вздрагивать во сне, и я позволил себе задремать.
Дима разбудил меня, подскочив на кровати. Я просыпаюсь обычно медленно, но тут мгновенно глаза открылись:
– Куда собрался?
– Мне надо домой.
Я дополз до него и обхватил за талию, устраиваясь за спиной. Если отпустить – он останется наедине с собой. Что такое просыпаться утром одному, лучше меня вряд ли кто-то знает. Иногда это больнее, чем открытое расставание и ссоры. Я предложил:
– Позвони, предупреди. Скажи – выпил, метро уже закрыто.
Я почти умолял его остаться, этого упрямого пацана. Дима расслабился в моих руках, он устал, темные провалы под глазами лучше всяких слов говорили, что для него последние дни не прошли даром.
И он остался. До утра. Я засыпал и думал, что совсем не знаю, что мой парень любит на завтрак.
***
Ненавижу утро, я – абсолютная «сова». Когда наступают холода, начинаются мучения – еле встаю и сразу бегу в душ под горячую воду. Сны для меня как убежище от мерзкой погоды и кучи обязательств. Поэтому я всегда кладу телефон рядом, на край стола, чтобы выключить будильник и после немного полежать с закрытыми глазами, додумать, досмотреть пригрезившееся.
В это утро я проснулся мгновенно, никаких снов, неоткуда было возвращаться в реальный мир. Осознание того, что я не дома, буквально толкнуло в спину. Я резко сел, пытаясь сообразить, что сейчас должен делать.
– Ты всегда так просыпаешься?
Я оглянулся. Рома не спал, лежал на боку, укрытый по пояс одеялом, и смотрел на меня. Снова другой – такой, каким я его еще не видел. Вот именно сейчас – домашний. Волосы растрепаны, темная щетина, рука под головой. Красивый, сейчас я мог сказать это со стопроцентной уверенностью. Для меня – красивый, не только внешне, но и внутренней красотой, свободой, уверенностью. А я чувствовал себя потерянным и безликим. На мгновение мне показалось, что он смотрит сквозь меня, я такой же серый и прозрачный как небо за окном. Я даже не стал ничего отвечать вслух, помотал головой и отвернулся.
– Еще рано. Успеешь сбежать. Иди сюда.
На моей спине что – все большими буквами написано? Рома не стал ждать, пока я решусь двинуться с места, дотянулся и повалил на кровать. Обнял, развернул к себе и поцеловал.
– Потом будешь думать и решать, хорошо?
Ответа и не требовалось. Думать я прекратил уже после первого поцелуя. Рома словно догадался, что я сейчас чувствую. Иначе я не могу объяснить того, что он со мной делал. Из пустого «ничего» под его губами и руками снова проявлялся я. Странные-странные поцелуи – короткие сухие прикосновения губ ко лбу, к вискам, к шее, к подбородку.
Он перевернул меня на спину и продолжил целовать, от шеи вниз по груди, чуть прикусывая, добрался до сосков, и я застонал и сжал колени. Рома прошептал:
– Не провоцируй, я не железный.
И хватило же у меня ума спросить:
– Как я тебя провоцирую?
Рома не сказал – показал. Вклинился между моими ногами, раздвинул широко, и я рефлекторно дернулся, сжимая его между бедер, схватился за его плечи и оттолкнул несильно. Черт, я не готов, сейчас не готов.
– Ром…
– Доверяешь?
Меня вышибло этим словом. Вытолкнуло весь воздух из легких, оказывается, я вдохнул и забыл выдохнуть. Мыслить трезво я не мог, Рома завел меня хорошо. Утром много не надо, я проснулся уже с неслабым стояком.
– Руки заведи за голову.
Рома не торопил меня, ждал, смотрел, как я опускаю на подушку руки.
– Выше.
Я поднял выше, почти упираясь пальцами в изголовье.
– Обхвати одной рукой другую и не отпускай.
Я вцепился левой рукой в предплечье правой. Сердце колотилось как сумасшедшее. Я ведь не доверял, ни грамма не доверял, мне было страшно. Нет, я не боялся Рому, боялся себя – своей реакции на его приказы. Такие игры для меня были не в новинку, связывать я себя, правда, не давал – не хотел показывать своей девушке насколько мне это нравится. Подобные фантазии оставались моими секретами. И всегда знал, что это игра, в любой момент мог прекратить – я сильнее как мужчина. С Ромой не так. Не существовало сейчас той стены из мужской силы, за которой я мог спрятаться и уверять себя, что только притворяюсь слабым.
– Умница. Послушный… мой…
Тихое «шшш…» осело вместе с горячим дыханием у меня на животе, прогнало по телу дрожь, граничащую с судорогой. Все труднее было сдерживаться, я не мог угадать, что Рома сейчас сделает, не знал, что просить, чтобы наши желания совпали.
Рома с силой вжал меня в кровать, я не сдержался и застонал – от его пальцев точно останутся синяки на бедрах. Боль была несильной, больше как предупреждение – не дергаться. Я не возражал – господи, да как угодно, только бы побыстрее. Хотелось кончить, в паху тянуло, а я не мог ни сдвинуть ноги, ни обхватить себя рукой, и взвыл, самым натуральным образом завыл, когда Рома провел языком по члену и медленно, не спеша вобрал его в рот, сильно, глубоко, одним долгим движением от головки по стволу вниз. Я умудрился толкнуться глубже, и он сглотнул, сжимая горло, остановился на мгновение, надавил на бедра, предупреждая меня. Точечная боль смешалась с болью в растянутых мышцах, со скольжением губ по члену, вверх-вниз, с мокрыми всхлипами и громким дыханием. Он почти выпускал изо рта, чтобы покружить языком, опять забирал глубоко, всасывал влажно, шумно, ускоряя ритм. На грани оргазма я попытался предупредить:
– Я сейчас…
Рома не подумал остановиться. Я сам попробовал вывернуться, но он снова жестко и сильно вжал меня в кровать. Обездвиженный я кончал долго, мне оставалось только стонать и стучать кулаком в изголовье.
Рома лег рядом, расцепил мне пальцы и повернул к себе, забрасывая мои руки себе на шею. Я еще не отошел после оргазма, но понимал, что у него стоит, и дело было не в том, что я свое получил, а значит – «помоги ближнему». Я хотел увидеть, как он кончает, хотел довести его до оргазма, почувствовать его член.
Я прижал руку ко рту, чтобы смочить слюной, Рома перехватил за запястье и принялся сам вылизывать мне ладонь. Ему нравилось так играть: он не просто лизал – выписывал какие-то невероятные узоры языком на коже, царапал зубами, прижимался губами в легком поцелуе. Потом отпустил, предоставляя мне самому решать что делать.
Сначала было непривычно. Я знал как дрочить, как вывернуть руку, прижать пальцами, чуть расслабить хватку, чтобы растянуть наслаждение, но привык чувствовать себя в этот момент. А сейчас, когда другой член, полный, горячий, скользил в моей руке, я вслушивался в каждый шорох, не дышал, чтобы улавливать дыхание Ромы, пытаясь угадать, когда остановиться ненадолго и снова с силой начать, чтобы доставить удовольствие по максимуму.
Рома сам начал вбиваться в мою руку и прошипел сквозь зубы:
– Блядь, сильнее…
Он закрыл глаза, его член запульсировал, и я ускорил ритм, сжимая сильнее. Я завелся сам, во рту пересохло от частого дыхания. Перед тем как кончить Рома перестал стонать, дернул меня за волосы, набрасывая на себя, и спрятал лицо где-то за моей щекой.
Я подождал, пока он разожмет руку и выпустит волосы – не стал вырваться. Рома расслабился и немного отодвинулся. Пока он лежал с закрытыми глазами, я не удержался – облизал втихую пальцы. Вкус незнакомый, я не брался бы его описывать. Может быть, чуть горьковатый или мне так показалось. На пальцах и между пальцами было до обидного мало.
Рома открыл глаза и посмотрел на меня с рукой у рта очень удивленно. Я чуть не сдох со стыда – меня поймали на горячем. Даже уши загорелись. Но Рома вполне серьезно попросил:
– Еще.
Я не понял – я с ним туплю очень серьезно. Рома уточнил:
– Еще раз оближи.
Тогда я набрался храбрости, собрал на его животе вязкую массу и облизал. Вкус – горький, терпкий, соленый, сладкий, черт его знает какой.
Рома приподнялся на локте и уставился на меня, как будто я – не человек, а что-то очень съедобное и наверняка вкусное. Стопудово он голодный. Наверное, так и было, потому что Рома очень быстро поднялся с кровати и заявил:
– Я в душ и готовить завтрак. Ты яичницу ешь?
В душ хотелось и мне. Таким грязным и потным я никогда не был. Рома открыл незаметную дверь в углу спальни, за ней оказалась маленькая ванная комната. Да уж красиво жить не запретишь, площадь позволяет – почему бы не устроить рядом со спальней еще одну ванную. Рома принес халат и полотенце и бросил на кровать:
– Можешь идти в большую ванную – я наберу тебе воды, здесь только душевая кабина.
Я улыбнулся такой заботе:
– Спасибо, я люблю под водой постоять. Не надо ванну.
Рома демонстративно потер себе макушку:
– Уйду я лучше поскорее, пока могу. Ты в душе – очень уж заманчиво…
Куда делась вся неловкость, а? Я только тихо посмеялся над его эротическими фантазиями и пошел в душ.
Для меня сейчас каждое действие, слово, ощущение выходило за рамки обыденного. Невозможно было предсказать заранее, что произойдет, что я буду чувствовать, делать или говорить. Весь прошлый опыт коту под хвост.
Я долго приучал себя к субординации, меня тяжело далась эта наука на практике. Подчиняться тем, кто, мягко говоря, этого не заслуживает, было тяжело. С Ромой не так, я его уважал. Даже со всеми последующими загонами в мою сторону. Я привык к нему наглому, жесткому, язвительному, и в сексе от него ожидал такого же поведения. Границы выставил я, а не он, только до меня это дошло не в постели, а утром, за завтраком.
Шизанутая картинка: квартира квадратов восемьдесят точно, если не больше, кухня – лошадью ходи, все дорого, вылизано, ни миллиметра в сторону от дизайнерского решения в долбанных холодных тонах. И Рома с полотенцем в рыжих пятнах на плече, босой, подпевающий негромко включенному радио. И яичница с обычной вареной колбасой.
Рома обернулся, когда я примадонной в халате выплыл на кухню.
– Я всю ночь думал, чем тебя на завтрак кормить. Но потом вспомнил, что по продуктам полный абзац. Зато хлеб есть, еще живой, но только тостовый.
Я есть хотел ужасно, тостовый так тостовый. Какая разница. Примадонне в большую тарелку вывалили приличный кусок яичницы и вручили вилку. Я не ел почти сутки, как-то не до еды было. Поэтому мне и половины порции хватило, чтобы наесться.
Рома налил нам обоим кофе и развернулся к форточке, подкуривая с сигарету.
– На работе постарайся не шарахаться от меня. Я недолго буду тебе глаза мозолить. И если ты сейчас сбежишь не с концами…– Рома говорил с паузами, глубоко затягиваясь. – Если не захочешь… В общем, наш «служебный роман» скоро перестанет быть служебным.
Я уточнил:
– Ты увольняешься или мне придется?
Рома затянулся, выдохнул дым и ответил:
– Я. Ты-то тут при чем?
Я промолчал. При чем я тут или не при чем – не мне решать за другого человека. Я действительно собирался сбежать с концами, честно. До этой яичницы дурацкой. Может быть раньше, но понял только сейчас, сидя над тарелкой. Я представил, что больше никогда не увижу Рому, случайные встречи в городе не в счет. Не буду видеть каждый день, не смогу поговорить даже о работе, перестану прятаться за монитором, чтобы он не видел моих глаз. Сейчас встану и уйду – и больше никаких поцелуев, насильно или с моего согласия – без разницы. Надо быть честным с самим собой – сопротивлялся только из-за упрямства и лег под него, не потому что хотел негатива от секса с мужиком, а потому что хотел этого самого мужика.
– Из-за чего? – я спросил, наверное, слишком громко. Рома поморщился:
– С генеральным не сходимся во взглядах. И вряд ли сойдемся. Я уступать не собираюсь, генеральный рад прогнуться, но не под меня.
– Это последние проверки с покупкой?
– Они самые, – Рома затушил сигарету и развернулся к столу. – Давай, не порти воскресенье такими разговорами. Посмотрим, как все выйдет.
Он пил кофе и хмурился, я ждал, пока он прекратит копаться внутри себя, но так и не дождался и окликнул его:
– Рома?
Он как очнулся. Вскинул голову и посмотрел на меня:
– Что?
И я сказал ему то, что хотел, здесь и сейчас на этой кухне, в этот день, в эту секунду:
– Ты мне нужен.
Я снова увидел в его глазах удивление, еще большее, чем там, в спальне, только без мутного желания, чистое человеческое, искреннее удивление. Рома взял мою руку и прижал к лицу, касаясь губами края ладони, и сказал глухо, почти неслышно:
– Спасибо.
Эта благодарность словно впечаталась мне под кожу и осталась там горячим несмываемым следом.
Мы вместе вышли из квартиры. Рома сослался на дела в городе и сказал, что подвезет меня домой по пути. Я не возражал, мне показалось глупым доказывать, что метро и автобус – вполне приемлемый вид транспорта. Многое казалось глупым – как будто мне за ночь мозги переформатировали.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 243 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |